— Евреи — идеалисты, — сказал Перкинс. — Они витают в облаках.
— А в боксе евреям до нас далеко, — не к месту заметил второй офицер.
Несколько дней спустя Перкинс в разговоре с адъютантом наместника повторил, что евреи витают в облаках.
— Знаете, Перкинс, — ответил адъютант, — вы правы, но прежде всего они — религиозные фанатики. В голове не укладывается, что такое событие, как празднование дня рождения Его Королевского Величества, по требованию евреев отложили на целых два дня, чтобы оно не пришлось на священную для них субботу! Думаю, ничего подобного арабы не потребовали бы. Хотя кто знает. Наместник разрешил военному оркестру играть в пятницу в иерусалимском городском саду, так к нему явилась мусульманская делегация с протестом: не считаются с их религиозными чувствами из-за интриг сионистов. Пришлось издать приказ, чтобы оркестр играл и по пятницам, и по субботам, и по воскресеньям.
В гнетущей обстановке сплошного наушничества и доносительства капитан Перкинс мог довериться только своему дневнику. Не привыкнув, как его коллеги, топить тоску в виски и не желая завязывать с коллегами дружеских отношений, Перкинс переносил на бумагу свои наблюдения и мысли, которые наверняка не пришлись бы по вкусу его начальству. К тридцати пяти годам он сделал неплохую карьеру и надеялся по возвращении в Англию перейти на дипломатическую службу.
В Иерусалиме квартира у него была казенная, но в ней царил идеальный порядок, который поддерживал арабский слуга Ахмед, изъяснявшийся на чудовищном английском, но понимавший все, что от него требовал хозяин. А тот требовал, чтобы Ахмед каждый день вытирал пыль, в особенности с книг, ничего не перекладывал и не переставлял на письменном столе и следил, чтобы в доме всегда были овощи и фрукты: хозяин был истым вегетарианцем.
Сняв китель и стянув с ног сапоги, Перкинс отпустил Ахмеда, запер дверь и, усевшись за стол, взял толстую тетрадь в сафьяновом переплете с изящным позолоченным замочком — подарок сестры по случаю его отъезда в Палестину. Вручая этот подарок, сестра сказала: «Будешь описывать свою жизнь». Тогда она и не подозревала, что ее наказ будет выполняться.
Перкинс достал из ящика самопишущую ручку и начал писать:
«Евреи считают нас снобами и антисемитами, а арабы — еврейскими прихвостнями. Арабы не могут простить нам Декларацию Бальфура. Лорд Бальфур действительно мог бы сказать в ней несколько слов и об арабах, а не только о создании еврейского Национального очага в Палестине. А евреи не могут простить нам того, что Англия первой изгнала их из Европы. И те, и другие хотят убедить нас в законности своих притязаний на Палестину. Мы их выслушиваем, пишем свои соображения, посылаем шифрованные донесения в Лондон и получаем оттуда указания, по сути повторяющие кесарево „разделяй и властвуй“.
Но евреев разделять не нужно: они и так разделены. Русские евреи презирают немецких, немецкие — русских, сефардские — акшеназских, ашкеназские — сефардских, в чем конечно же сказывается многовековой опыт жизни в разных странах. От моих здешних знакомых евреев я не раз слышал: „Мы не знали, что бывают такие евреи, как эти“ или „Если он — еврей, то я — Папа Римский“. Раньше я почти не сталкивался с евреями и думал, что они все похожи на ветхозаветных пророков, а здесь я вижу, что они не похожи не только на пророков, но и друг на друга: евреи из Германии — светские европейцы, ничего общего не имеют с евреями из России — большевистскими безбожниками. И тех, и других не любят старожилы-сефарды, которым проще ладить с арабами, чем с ашкеназами.
Между арабами тоже нет единства, но, так сказать, по другим линиям размежевания. Простым арабам, кроме лепешки и горсти маслин, ничего не надо. Религиозным вождям нужна власть. Они-то и натравливают толпу своих единоверцев на евреев. А толпа любой национальности пойдет против тех, на кого ее умело натравливают. Вот арабы и не любят евреев. А евреи и не пытаются понять арабов.
Когда лидера сионистов Вейцмана спросили, почему ни один из его соратников не говорит по-арабски, он ответил: „Пусть сначала арабы научатся говорить на нашем языке“. Интересно, какой язык Вейцман имел в виду: его родной русский, его не родной древнееврейский, которым он, к слову сказать, плохо владеет, или английский, на котором этот надменный профессор Манчестерского университета, похожий на Ленина, так изысканно изъясняется.
Нас, англичан, евреи упрекают в снобизме, а сами они крайне высокомерны. Их высокомерие зиждется на уверенности, что они — избранный Богом народ. И неопровержимым доказательством своих прав на Палестину они считают то, что эту землю обетовал им Бог.
Разумеется, арабы и в самой Палестине, и в Египте, и в Сирии так не считают. Особенно в Сирии, где они убеждены, что Палестина — неотделимая часть Великой Сирии, отобранная у нее в 1916 году вследствие злокозненных интриг между Англией и Францией.
Чью сторону поддерживаем мы? Ничью. Последнее свидетельство соблюдения нами неукоснительного нейтралитета проявилось, в частности, в том, что наместник не разрешил арабскому драматургу Азизу Домету посвятить ему свою новую пьесу. Как мне сказали, о ней хорошо отозвалась еврейская пресса.
У нас в канцелярии довольно часто обсуждают наше отношение к арабам и к евреям. Один мой коллега образно сказал, что после двух часов созерцания арабских страданий его тянет к евреям, а после двух часов сионистской пропаганды — к арабам. А наместник не менее образно определил разницу между евреями и арабами: под ермолкой одни мозги, под феской — другие.
Должен признаться, что англоязычные евреи из Европы мне ближе, чем арабы. В оправдание европейских евреев нужно сказать, что они не понимают арабов потому, что никогда не жили с ними. А как раз европейские евреи и составляют сионистское руководство. Своим непониманием они только озлобляют арабов и тем самым объединяют. Современная история еще не знала такого единодушия между арабами-мусульманами и арабами-христианами, когда речь заходит о создании в Палестине еврейского Национального очага.
Любопытно, что европейские евреи хотят воспроизвести в Палестине образ жизни тех стран, откуда они приехали — от польско-русского местечка до Германской империи. Но немецкие евреи хотят построить здесь Германию без немцев, а русские евреи — Россию без русских.
Я спросил Ахмеда, что он думает о евреях, и он ответил: „Они — не арабы“. Что за вздор он несет, удивился я. Разумеется, евреи — не арабы. Но потом я подумал и понял, что он просто выразил отношение арабов к чужакам. Точно так же мы говорим о ком-то „он — не англичанин“.
А в общем-то, если быть до конца откровенным, я устал. Хочу домой. Хочу читать по утрам свежую „Таймс“, а не недельной давности. Мне надоела эта дикая жара и эти дикие люди».
Разобрав почту наместника, капитан Перкинс зарегистрировал в журнале общее число писем, убрал журнал в ящик стола, закрыл его на ключ, погасил свет и пошел домой, неся под мышкой полученные из Лондона газеты. Придя домой, Перкинс открыл окно, приготовил чай и уселся читать.
В прессе не перестают писать о Палестине. «Английские и американские евреи вкладывают большие деньги в Палестину. Евреи наверняка знают, что в тамошней земле что-то скрыто, иначе нужно допустить, что они выбрасывают деньги на ветер, а это не в их духе».
Перкинс отложил газеты и открыл дневник:
«Ну, что в этой земле может быть скрыто? Нефти тут нет. Золота — и подавно. Об алмазах и говорить нечего. Нет, евреям важна сама эта земля. А полезные ископаемые в данном случае их не интересуют: еврейские мозги принесут больше дохода, чем любые ископаемые. Видимо, потому и решили сионисты заселять Палестину. Думали, арабы отдадут им всю землю за нитку блестящих бус. Но арабы — не индейцы и не папуасы. Это — гордый народ и себе на уме. Да еще как!
Арабы считают, что всех евреев можно убить, а евреи считают, что всех арабов можно купить. Разумеется, и те, и другие заблуждаются. Заблуждается и наместник, который на днях сказал, что есть только четыре возможности добиться покоя в Палестине: выгнать всех евреев, выгнать всех арабов, аннулировать Декларацию Бальфура или поддерживать власть силой штыков. Когда же я спросил его о пятой возможности — о самоуправлении, он сказал, что им можно наделить только арабское большинство. „Лорд Бальфур обещал евреям Национальный очаг? — съязвил наместник. — Вот пусть и греются себе у этого очага. Но они потом захотят, чтоб им дали свое государство, а этого делать нельзя. Будет плохо и им, и нам“. Эту мысль я уже у кого-то встречал. Но у кого? Кто сказал, что евреям нельзя давать свое государство? Там еще есть такие слова: „Будет крайне неразумно дать этой расе обрести свою силу. Если бы лошади знали свою, мы больше не ездили бы на них верхом“. Да это же Марк Твен! Кто еще мог выразить такую глубокую мысль с таким юмором».
Перкинс взял книгу, но читать не хотелось. Перед сном он сделал еще одну запись:
«Начал было ухаживать за машинисткой из Департамента сельского хозяйства с библейской внешностью и с библейским именем Эстер. Пригласил ее в ресторан. Она много ела и мало говорила. Повел ее в концерт. После концерта спросил, не зайти ли нам к ней на стакан чаю. А она в ответ: „У вас серьезные намерения? Если да, я вас познакомлю с моими родителями“. Под каким-то предлогом сбежал. Теперь Департамент сельского хозяйства обхожу стороной».
8
Немецкий художник Герман Штрук переехал в Палестину в начале 20-х годов. Он поселился в Хайфе в двухэтажном каменном доме и пригласил арабского драматурга Азиза Домета, так как хотел написать его портрет. Домет был необычайно польщен. С него никто еще не писал портрета, не говоря уже о такой знаменитости, как Штрук. Домет шел к нему с трепетом.
В студии на втором этаже пахло красками и табаком. Штрук курил трубку. В представлении Домета он никак не походил на художника. Мудрые и очень еврейские глаза под густыми бровями, большой нос, пышные усы, аккуратно причесанная клинообразная борода делали его похожим, скорее, на университетского профессора, на которых Домет насмотрелся в юности. А Штрук оказался религиозным евреем, и все стены у него увешаны порт