Служка объяснил, что у евреев начался Судный день, им нельзя в такой день работать, и умолял подождать всего лишь до завтра.
— Даю тебе два часа, и ни минуты больше! — рявкнул Дафф.
Ровно через два часа Дуглас Дафф в сопровождении десятка полицейских с дубинками вернулся к Стене плача. За ними шла толпа арабов с криками: «Смерть еврейским псам!»
Перегородка была на месте.
Дафф схватил за грудки старого служку и начал трясти изо всех сил, а полицейские разогнали толпу молящихся евреев и разломали перегородку.
Еврейские проклятия перемешались с женскими воплями, с английской руганью и с арабскими угрозами.
Весть об этом скандале быстро дошла до иерусалимского муфтия Хадж Амин эль-Хуссейни. Он не поверил своим ушам: глупые евреи сами идут на заклание! А когда пришел его секретарь и сообщил, что евреи готовы заплатить за Стену плача семьдесят пять тысяч фунтов, радости муфтия не было конца.
— Всемогущий Аллах! — муфтий воздел руки. — Вот оно, доказательство еврейского заговора! Евреи любым способом разрушат все мусульманские святыни на Храмовой горе, чтобы построить заново свой Храм и изгнать всех арабов из Палестины. Мы тоже должны не стесняться в средствах, чтобы этого не допустить.
На муфтии была шелковая пурпурная мантия, на голове — зеленый тюрбан. Но большие голубые глаза и светлая бородка делали его похожим на европейца в маскарадном костюме. Он взял со стола золотой портсигар. Повертел его в руках и задумался. Он, муфтий, будет тем человеком, который встанет на защиту арабов. Он поведет их на священную войну против евреев, а заодно разделается со своими политическими противниками, которые подкапываются под него, строчат на него доносы англичанам и хотят занять его место. Черта с два у них это получится.
Муфтий приказал секретарю, чтобы к пятничной молитве на Храмовой горе собралось как можно больше народу — главным образом из соседних деревень.
— С оружием? — намекнул секретарь.
Муфтий кивнул.
После скандала с перегородкой и евреи, и арабы направили гневные протесты в Лигу наций, а муфтий — еще и письмо английскому королю.
Обратился к королю и главный раввин Эрец-Исраэль Авраам Ицхак Кук.
Старый служка снова попытался установить перегородку, но арабы жестоко его избили.
Муфтию удалось получить аудиенцию у наместника.
— У евреев нет права молиться у Стены плача, — возмущенно сказал он наместнику. — Они очень громко молятся и трубят в бараний рог! Это же нарушение общественного порядка.
— Но они же не нарочно, у них так молятся! — возразил наместник.
— А тамошние жители жалуются, что евреи не дают им спать.
— Ну, знаете ли, — не выдержал наместник, — каждый говорит со своим Богом по-своему. Одни громко, другие тихо. Я в это вмешиваться не буду.
Муфтий понял, что аудиенция окончена, и, холодно попрощавшись, вышел.
В арабской прессе, а потом и в международной появились статьи против «варварских еврейских обычаев» и «еврейского хулиганства у священной Стены мечети пророка Магомета».
Потом арабы начали бросать камни в молящихся евреев. Были раненые.
Напряженность росла с каждым днем.
Муфтий собрал Международный комитет защиты Стены плача, в который вошло четыреста человек. Правительство Великобритании в специальном заявлении поддержало действия английской полиции под командованием Дугласа Даффа.
Дафф был на седьмом небе. Муфтий тоже. Ободренные, арабы начали бить в барабаны, мешая евреям молиться, и забрасывать их камнями.
Молодые евреи из «Союза Йосефа Трумпельдора» устроили демонстрацию у Стены плача. Они несли плакаты «Стена плача — наша! Позор английскому правительству!». В ответ арабские демонстранты пришли с плакатами «Долой сионизм!» и «Да покарает Магомет неверных!».
В тот день Аврааму Мизрахи исполнилось девятнадцать лет. Вечером должны были собраться гости, а перед этим он играл с друзьями в футбол рядом с арабской деревней Лифта возле Иерусалима.
Мяч случайно упал на помидорные грядки семьи, жившей в крайнем доме.
Хозяйская девочка лет семи схватила мяч и спрятала его в кустах.
Авраам с друзьями бросились к ней.
— Отдай наш мяч, — сказал Авраам по-арабски.
— Мама, евреи меня бьют! — заорала девочка на всю деревню.
Жители деревни набросились на Авраама и его друзей.
Аврааму Мизрахи проломили голову железным ломом. Его доставили в больницу в тяжелейшем состоянии.
А вечером в Иерусалиме евреи напали на арабского прохожего. Его тоже привезли в больницу в тяжелейшем состоянии.
Тем же вечером капитан Перкинс записал в дневнике: «Страшно сказать, но будет лучше, если умрут оба. Иначе поднимется такое, что и представить себе нельзя».
Умер только Мизрахи. Его похороны вылились в демонстрацию, а в пятницу в Иерусалим устремились тысячи арабов, вооруженных ножами и дубинками.
Начальник иерусалимской полиции пришел к муфтию.
— Почему арабы идут на молитву с оружием? — спросил он.
— Они опасаются провокации со стороны евреев и взяли с собой оружие исключительно для самообороны, — ответил муфтий.
В эту же пятницу Итамар Бен-Ави зашел к специальному корреспонденту «Нью-Йорк таймс» в Палестине Йосефу Леви, когда послышался топот множества ног. Выглянув в окно, Бен-Ави и Леви увидели толпу арабов, которая двигалась к центру города в гробовом молчании.
— У них за поясом ножи, — тихо сказал Бен-Ави.
— Вижу, — так же тихо отозвался Леви и добавил: — Одни мужчины. Чего это они идут на молитву без жен и без детей, да еще с ножами?
— Ручаюсь, это начало мятежа! — сказал Бен-Ави. — И виноваты во всем англичане.
— А не муфтий? — спросил Леви.
— Он тоже виноват, — согласился Бен-Ави, — но англичане больше: они попустительствуют арабским беспорядкам.
С этими словами Бен-Ави пошел домой писать статью, решив назвать ее так же, как знаменитый памфлет «Я обвиняю!», который Золя опубликовал в ответ на дело Дрейфуса.
Закончив статью, Бен-Ави вышел из дому, прошел несколько шагов, и его ударили дубинкой по голове. Он потерял сознание и не помнил, сколько времени пролежал на улице, пока прохожие не доставили его в больницу. Выйдя оттуда с перевязанной головой, он направился в Лифту — посмотреть, что там происходит. Знакомый полицейский-араб сказал ему, что евреям в деревню лучше не ходить, и он вернулся.
Около одиннадцати часов дня на Храмовой горе раздались выстрелы, и, как по сигналу, толпа арабов помчалась по переулкам Старого города, избивая евреев, которые попадались ей на пути.
За считанные часы беспорядки охватили весь Иерусалим. Полиция бездействовала: большинство полицейских были арабами. Они, если и не присоединялись к толпе погромщиков, то, уж во всяком случае, не вмешивались. На глазах у полиции арабы зарезали братьев Ротенберг. Размахивая ножами, погромщики двинулись к ультра-ортодоксальному иерусалимскому кварталу Меа-Шеарим, но им преградили дорогу бойцы ХАГАНЫ[7]. Они бросили в погромщиков гранаты и открыли огонь из пистолетов. Двое были убиты, остальные разбежались.
Особо ожесточенному нападению подверглись находившиеся на отшибе южные районы Иерусалима — Рамат-Рахель и Тальпиот. Их атаковали арабы из соседних деревень Бейт-Цафафа и Цур-Бахер.
В Тальпиот жил писатель Шмуэль-Йосеф Агнон. Он услышал возле дома сильную пальбу. Потом что-то крикнули по-арабски.
— Боже! — вырвалось у него. — Арабы!
И снова выстрелы. Потом все стихло. На пальбу арабов англичане не ответили ни единым выстрелом, и Агнон понял, что в Тальпиот евреев некому защитить.
Жители Тальпиот ждали помощи почти четыре часа, пока бойцы ХАГАНЫ их не эвакуировали.
В эвакуационной суматохе профессор Клаузнер увидел своего соседа Агнона. Тот лихорадочно что-то искал около дома.
— Что вы ищете? — спросил Клаузнер.
— Я потерял портфель с рукописями, — чуть не плача, ответил Агнон, и тут же кто-то крикнул:
— Какой-то портфель валяется. Может, арабы взрывчатку оставили?
— Нет, нет, — закричал Агнон, — это мой портфель, в нем мои рукописи, а не взрывчатка!
Когда Агнон сел в машину, прижимая к груди портфель, Клаузнер ему сказал:
— Ужас, что делается. Но, если бы жена не была больна, я ни за что не покинул бы свой дом.
В арабской деревне Бейт-Цафафа находились все члены секретариата компартии Палестины вместе с представителем Коминтерна.
Незадолго до начала погрома еврейские коммунисты с благословения Москвы составили листовку с призывом к арабским и еврейским пролетариям объединиться в борьбе с британским империализмом. Вокруг дома, где сидели до смерти перепуганные еврейские борцы с британским империализмом, бушевали те самые жаждавшие крови арабские пролетарии, которых евреи-коммунисты считали своими верными союзниками. Если бы не пришедшие на помощь бойцы ХАГАНЫ, арабы вырезали бы все руководство компартии Палестины.
А представитель Коминтерна провел экстренное совещание, на котором постановили, что «коммунисты согласны на эвакуацию в безопасный район».
Через несколько дней после того, как представитель Коминтерна покинул Палестину, опасаясь обвинений в разжигании погромных настроений, Коминтерн выступил с заявлением, в котором погром именовался восстанием арабов против британского и сионистского империализма, а компартию Палестины предлагалось срочно арабизировать.
К вечеру того же дня в Иерусалиме погибло восемь евреев и пять арабов. Раненых даже не считали.
За обедом в доме генерального прокурора Бентвича его сестра подвела итоги дня, который уже успели назвать «Черной пятницей»:
— И все из-за этой храмовой стены. Неужели кто-то верит, что она символизирует былую славу евреев? Противно смотреть, как они припадают к стене и целуют камни. Чем не идолопоклонство! Лучше бы эту стену снесли до основания. Странно, что так много людей готово умереть во имя мифов и так мало — жить во имя их развенчания.