Полицейские подошли поближе. Меирке зарычал. Присмотревшись, Кафарата увидел у него в руках отрубленную голову старого еврея, на которой еще держалась черная бархатная ермолка. Меирке бережно снял ермолку, ласково погладил потертый бархат и надел ее на голову. Потом посмотрел на полицейских и с гордостью сказал:
— У Меирке есть ермолка.
Погром прекратился лишь к полудню.
Шестидесятивосьмилетнего раввина Меира Шмуэля Кастеля, семидесятилетнего раввина Цви Драбкина и еще пятерых евреев арабы оскопили, прежде чем убить. Пекаря Имермана сожгли живьем в пламени от его же примуса, дочь хромого аптекаря изнасиловали и убили, как и его самого. Ицхака Абушдида и гостившего в Хевроне учителя Дубникова из Тель-Авива задушили веревкой. Семидесятилетнего Ицхака Абу Хана привязали к двери и замучили до смерти. Двухлетнему Менахему Сегалю проломили голову. Из всей семьи Слонимов остался в живых только годовалый Шломо, которого спрятали арабские соседи.
Во дворе полицейского участка лежали трупы шестидесяти семи мужчин, женщин и детей. Их похоронили в братской могиле.
Во время погрома одни арабы убивали евреев, другие — спасали. Спасенные евреи написали письмо наместнику, в котором была такая строчка: «Если бы не арабские соседи, от еврейской общины Хеврона не осталось бы ни единой живой души».
Через два дня после погрома в Хевроне арабы решили атаковать Тель-Авив. Они собрались около мечети в центре Яффо и двинулись в соседний еврейский квартал, покинутый жителями еще утром. Там оказался только извозчик Барух Розин с двумя сыновьями, а арабов было тысячи две. Розина с сыновьями толпа арабов разорвала на куски.
К центру Яффо подоспели бойцы ХАГАНЫ, и туда же были стянуты силы еврейской полиции. Завязалась перестрелка, в которой были убиты шестеро арабов.
Бойцы ХАГАНЫ не дали арабам устроить в Тель-Авиве такую же резню, как в Хевроне, и арабы устроили ее в Цфате.
В Цфате жили десять тысяч арабов и три тысячи евреев. В распоряжении начальника местной полиции было всего два десятка полицейских. Подкрепления ему не прислали. Когда по всей стране резня уже подходила к концу, в Цфате погромщики ворвались в еврейский квартал, подожгли его и убили восемнадцать евреев. Только через полчаса полиции удалось остановить погром, стреляя в озверевшую толпу. Начальник полиции убил двух арабов.
Десяти дней погрома хватило, чтобы многие евреи изменили свое отношение к арабам.
Услышав от знакомого учителя, что тот всегда ненавидел арабов, Агнон сказал:
— Я их не ненавижу и не люблю. Единственное, чего я хочу — не видеть их. По-моему, если сейчас что и нужно сделать, так это построить большое гетто для полумиллиона евреев в Эрец-Исраэль, иначе всем нам, не дай Бог, конец.
В Хайфе волнения начались раньше, чем в Хевроне. Проповедники в мечетях призывали отомстить евреям, оскверняющим на Храмовой горе святые для мусульман места. А в Нижнем городе арабы раздавали заранее отпечатанные листовки, призывающие отомстить за кровь их братьев в Иерусалиме.
О том, что в городе неспокойно, Домет услышал от соседей. Они сказали: «Мусульмане что-то затевают, но мы не вмешиваемся». Домет заволновался. Соседи, неправильно поняв его волнение, сказали, что христианам ничего не грозит — будут бить только евреев.
Домета прошиб холодный пот.
Он подумал, что надо предупредить друзей, и зашел к Вейншалу. Того не было дома. Побежал к Хартинеру, но и у него было закрыто. Урбаха он застал в его клинике. Тот неторопливо заколачивал окна досками.
— Чтобы не выбили камнями, — объяснил он.
— А вы не хотите на время уехать из города? — спросил Домет.
— Дорогой Азиз, — Урбах отложил молоток, — я боевой офицер, и у меня есть оружие, которым я буду защищать мою семью. Если эти мерзавцы попытаются войти в мой дом, я их перестреляю как бешеных собак.
— А вам не страшно? — Домет не мог скрыть своего восхищения.
— Страшно, как всякому человеку. Но, если бы я сидел в подвале и ждал, пока меня убьют, мне было бы еще страшнее.
На исходе субботы несколько сотен арабов, скандируя «Смерть евреям!», прошли по Назаретской улице и отправились громить еврейский квартал на восточном склоне горы Кармель. Участники еврейской самообороны отбили нападение.
В воскресенье утром Домет зашел в аптеку Наджиба Нацера: у Гизеллы поднялась температура. Аптекарь, наслышанный о симпатиях господина учителя к евреям, дал лекарство и не без злорадства спросил:
— Вы уже знаете?
— О чем?
— У нас тоже начали бить евреев.
— За что?
— Как за что? За то, что они — евреи.
Домет застыл, как будто на него нашел столбняк.
Почти пятнадцать лет он старался не вспоминать армянскую резню.
«За то, что они — армяне… За то, что они — евреи…».
— Что с вами, господин Домет? — забеспокоился аптекарь. — Выпейте воды. Лекарство для дочки не забудьте.
«Ну и дела! — подумал Нацер, когда Домет ушел. — За евреев переживает, а не за арабов! Да так, что ему плохо стало».
Домет еле добрался до дому и застал там мать с младшими братьями. Перепуганная Адель собирала на стол.
— Мальчик мой, — обратилась мать к своему первенцу. Руки у нее дрожали. — Нам сказали, что мусульмане собираются бить евреев и что они на тебя тоже очень злы. Что ты будешь делать?
— Не знаю, — Домет обнял мать и погладил ее по голове. — Может, все как-нибудь обойдется.
Мать настаивала на том, чтобы он немедленно уехал за границу. Салим говорил, что сейчас небезопасно ходить по городу, а Азиз должен купить билет на пароход. Как же он пойдет его покупать? Амин уверял, что Азизу надо спрятаться.
— У нас в подвале надежнее всего, — сказал Салим.
Не понимавшая по-арабски, Адель спросила мужа, что случилось.
Все замолчали и посмотрели на Адель.
— Не волнуйся, — сказал Домет, — ничего страшного. В городе какие-то беспорядки.
— И нам грозит опасность? — голубые глаза потемнели от страха.
— Нет, нам ничего не грозит, но, наверно, благоразумнее мне день-два провести у мамы.
— А как же мы с Гизеллой?
— С вами побудет… — Домет повернулся к матери.
— Ты побудешь с ними?
— Я пришлю свою служанку, — сказала мать.
— Если меня кто-нибудь будет искать, скажи, что я уехал, — наказал Домет жене и быстро сунул в портфель рукописи и смену белья.
Домет просидел в подвале три дня, страдая от мысли, что он, известный европейский драматург, сидит в подвале, как беглый преступник. Или как последний трус? За что ему такое? За то, что он хотел людям добра — и арабам, и евреям? За это мусульмане хотят его убить? Звери. Варвары.
Рукописи не понадобились: он не мог написать ни строчки. Вспоминал отца, берлинский успех, письма доктора Вейцмана и слова Урбаха: «Если бы я сидел в подвале, мне было бы еще страшнее».
Мать приносила ему еду и рассказывала новости. В городе продолжалось избиение евреев.
Беспорядки в Хайфе дошли до пика, когда толпы арабов бросились штурмовать квартал Хадар ха-Кармель. Арабские полицейские присоединились к беснующейся толпе и открыли огонь по членам еврейской самообороны, которым не хватало оружия и людей. Арабы громили еврейские магазины в торговой части Нижнего города. Грабеж продолжался до самого вечера. Под руководством командования ХАГАНЫ евреи отбивались изо всех сил. Десяти бойцам выдали по пистолету с двадцатью пятью патронами и по две гранаты, посадили в старый автобус и приказали прорваться в арабскую часть Нижнего города и стрелять по арабам. Автобус на большой скорости мчался прямо на толпы арабов, и бойцы стреляли во все стороны.
Среди погромщиков прошел слух, что по городу разъезжают три бронемашины и евреи уже поубивали много арабов. У погромщиков сразу поутих боевой пыл.
Вечером в Хайфе был введен комендантский час.
На следующий день в хайфском порту пришвартовался английский эсминец. Отряд моряков в составе четырехсот человек высадился на берег и занял позиции в различных частях города. Только после этого погром прекратился. Арабы-христиане не принимали в нем участия.
Азиз Домет вышел из подвала.
Прибывшая из Лондона парламентская следственная комиссия пришла к заключению, что причиной беспорядков послужило «враждебное отношение арабов к евреям, вызванное тем, что арабы почувствовали несбыточность своих политических и национальных чаяний, а также опасение за свое экономическое будущее».
А министр по делам колоний, лорд Пэсфилд опубликовал Белую книгу. Она сводила на нет все надежды евреев на легальную репатриацию.
Хаим Вейцман, находившийся во время погромов в Лондоне, пришел домой к лорду Пэсфилду в надежде заручиться его поддержкой. Дома была только супруга министра, известная писательница Беатриса Веб, которая в ответ на просьбу Вейцмана помочь евреям сказала:
— Никак не могу понять, почему евреи поднимают такой шум из-за убийства сотни человек в Палестине. В Лондоне еженедельно погибает не меньше людей в автокатастрофах, и никто не обращает на это внимания.
По официальной статистике, во время погромов было убито сто тридцать три еврея и сто шестнадцать арабов.
Но официальная статистика не учла еще одну жертву: погибла мечта Азиза Домета о дружбе между евреями и арабами.
Часть вторая
1
Прогуливаясь по главной улице Немецкой колонии в Хайфе, Домет почти столкнулся с мужчиной в пенсне.
— Герр майор, это вы?
От изумления Домет не мог прийти в себя. Его бывший командир майор Гроба?
В твидовом костюме, в шляпе и в гетрах он мало походил на того начальника интендантского управления, но ошибиться Домет не мог, хотя с тех пор прошло больше десяти лет.
— Герр майор, это вы? — повторил Азиз. — Я — Домет. Ефрейтор Азиз Домет. Служил под вашим командованием. Помните такого?
Гроба настороженно огляделся по сторонам, потом осмотрел Домета с ног до головы и тихо сказал: