— Чего вы орете? Думаете, я глухой? Конечно, я вас узнал. Вы потолстели, Домет.
— А вы ни капельки не изменились, герр майор. Какими судьбами в Палестине?
Майор еще раз огляделся по сторонам и поманил Домета пальцем.
— Давайте пойдем в какое-нибудь тихое место.
— Здесь недалеко еврейский ресторан. Можно туда, — предложил Домет.
— А в арабский далеко? — спросил Гроба.
— Можно и в арабский, — согласился Домет. — Тоже по соседству.
Они выбрали столик в углу. Гроба начал с того, что приехал по делам:
— Живущие в Палестине немцы должны знать о положении в фатерлянде, а мы, само собой, должны знать, как живут немцы за границей. Ну, а вы чем занимаетесь?
— В данную минуту… Дело в том, что сначала я работал… В общем, если говорить честно, сижу без работы и испытываю материальные затруднения, что…
— Вы даже не представляете, Домет, как вовремя вы меня встретили, — перебил его Гроба.
Домет придвинул майору блюдечко с хумусом. Майор обмакнул в него кусок лепешки, взял в другую руку большую кружку пива и негромко произнес:
— За возрожденную Германию!
Смахнув пену с усов, Гроба презрительно бросил:
— А пиво-то дрянное! Английское!
Домет хвалил умение герра майора есть хумус без вилки, как многие «дикие» европейцы, а сам думал, когда же он объяснит, что имел в виду под «вовремя».
— Я знаю не только, как едят на Востоке, — Гроба знакомым жестом поднял указательный палец. — Да, с моим знанием Востока я сейчас незаменим. Наше Министерство иностранных дел назначило меня… догадайтесь, куда?
— В Иерусалим? — из вежливости спросил Домет, хотя не сомневался, что так оно и есть.
— В Багдад, — взмахнул куском лепешки Гроба.
— Послом? — уважительно спросил Домет.
— Если бы! Вице-консулом. Но работа интересная: я буду заниматься политическими вопросами в нашем консульстве. Так что мне нужен опытный секретарь и переводчик. По меньшей мере на год. Понимаете, куда я клоню?
— Так точно, герр майор, — радостно отчеканил Домет: в Багдаде он еще никогда не был.
— А раз понимаете, собирайте вещи. Я должен вернуться в Берлин для доклада, но в начале следующего месяца выезжаю в Багдад. Там и встретимся. По рукам?
Домет примчался домой, схватил Адель в охапку и начал целовать, чем крайне удивил ее.
— Что случилось, Азиз? С чего вдруг такие телячьи нежности? Ты нашел на улице кошелек с деньгами? — засыпала его вопросами Адель.
— Больше, чем кошелек с деньгами! Я нашел клад!
И Домет рассказал жене о встрече с майором Гробой и о его предложении. Адель пришла в восторг.
Было решено, что Азиз сначала поедет один, устроится на новом месте, будет присылать деньги, а потом, если все пойдет хорошо, вызовет Адель с Гизеллой.
Через две недели Домет уехал.
Если бы сказки «Тысяча и одна ночь» не были сказками, по небу на ковре-самолете Домет добрался бы до Багдада за полчаса. Но по земле на поезде нужно было из Хайфы доехать до городка Дера, там пересесть на поезд «Иерусалим-Дамаск», в Халебе сделать еще одну пересадку, доехать до иракского города Рас-эль-Аин, где кончаются железнодорожные пути, а оттуда еще два дня добираться до Багдада в грязном автобусе с выбитыми стеклами, да еще и пассажиров в нем как сельдей в бочке.
Одолженные у свекрови деньги Адель зашила мужу в подкладку пиджака, и он время от времени ощупывал, на месте ли они.
Домет чувствовал, что его жизнь начинается заново и пойдет совсем по другому пути.
Война, евреи, погромы — это все уже позади, а впереди… Дипломатическая карьера! Сама судьба послала Домету добрый знак: в день приезда в Багдад ему исполнилось сорок лет.
Немецкое консульство находилось на тихой тенистой улице, и весь штат, не считая майора Гробы, состоял из четырех человек: консула с лицом старого льва, его длинноногой секретарши-машинистки, болезненного вида бухгалтера и молодого делопроизводителя Зиги, стриженного под бокс, со срезанным подбородком и пустыми глазами.
Гроба представил Домета коллегам, рассказав им заранее о его славном боевом прошлом в рядах турецкой армии и о его преданности немецкому духу. Затем Гроба повел Домета на расположенную неподалеку служебную квартиру.
— В целях экономии будете жить вместе с Зиги, — сказал Гроба. — Устраивайтесь, обживайтесь. Завтра в консульстве выходной, так что на работу только послезавтра.
В темноватой четырехкомнатной квартире одну комнату занимал Зиги, во второй с окнами на заросший сад поселился Домет, третья была отведена под столовую, а четвертая — под гостиную.
Домет распаковал чемодан, принял душ, переоделся и пошел в город.
Багдад… Сказочный Багдад оказался задворками Ближнего Востока. Скученные мазанки, хибары со стенами из листов жести жмутся друг к другу, полуразвалившиеся остатки ворот могущественного Вавилона… Домет вспомнил своего «Валтасара». Неужто все это происходило здесь? А Тигр и правда широкая река.
Вдруг как из-под земли перед Дометом вырос пожилой человек и без тени заискивания сказал:
— Если господин хочет, я могу провести его по следам Багдадского вора. Это будет очень интересная экскурсия.
Домет посмотрел на него внимательно. Чисто выбритое лицо, умные глаза, пиджак явно с чужого плеча и рваные сандалии, но во всем облике чувствуется достоинство.
— Благодарю вас, — сказал Домет, — к сожалению, у меня другие планы.
Еле отвязавшись от целого роя голодных мальчишек, просивших милостыню, Домет пошел на базар. Знакомство с городом он всегда начинал с базара: базар — душа города. Там слышны его подлинные голоса, там чужестранец чувствует себя не таким чужим.
— Господин хочет хорошее место на «Семь повешенных»? — подошел к Домету разбитной юнец.
— Что еще за «повешенные»? — удивился Домет.
— Так у нас называют ежегодное состязание поэтов, — обрадовался юнец чужестранцу. — Они читают свои стихи, а потом семь лучших стихотворений развешивают по всему базару, и люди заучивают их наизусть.
— А людей у вас вешают? — спросил Домет.
Парень посмотрел на него с явным сожалением.
— Конечно, вешают. Но разве это может сравниться с состязанием поэтов?
Домет дал парню несколько мелких монет и получил какое-то подобие билетика на «Семь повешенных».
— Состязание состоится завтра, вон на той площади, в шесть вечера, — сказал юнец.
Когда Домет назавтра пришел в назначенный час на базарную площадь, все, а не только хорошие, места уже были заняты. Одни слушатели с комфортом устроились на балконах соседних домов, другие — на крышах, третьи — на могучих пальмах.
Оглянувшись по сторонам, Домет увидел двух полицейских. Он показал им удостоверение сотрудника немецкого консульства, вынул «билет на хорошее место» и для надежности дал каждому по монете. Полицейские рьяно заработали дубинками, расчищая дорогу почетному гостю, и через минуту Домет сидел на деревянной скамье в первом ряду около почтенных старцев-судей. Прямо на земле пристроились трое музыкантов со своими инструментами.
Первым вышел на возвышение черноволосый, рябой человек с глазами навыкате, поклонился судьям и под пронзительные звуки смычков громко начал читать:
За прегрешенья да простит меня Аллах,
Его величье славим мы в веках,
А под ногами только узкий мост:
От детской колыбели — на погост.
В толпе раздались одобрительные возгласы, судьи благосклонно закивали головами, и вышел второй поэт.
О, гурия, что скрыта под чадрой,
К тебе летит бессонных мыслей рой,
Коль на мою любовь ты не ответишь,
То в сей же миг покончу я с собой.
Поэты сменяли друг друга, неразделенную любовь сменяли битвы и пиры, громкий свист — одобрительные выкрики, а полицейские гонялись за мальчишками, которые с пальмы швыряли финиками в тех, кто, по их мнению, «никакой не поэт», и Домет не мог избавиться от ощущения, что он — герой пьесы, действие которой происходит на базаре.
Но вот по толпе прошел шепоток, в котором все отчетливее слышалось имя Хамид.
Небольшого роста, с курчавой бородой и с ястребиным носом, Хамид, запрокинув голову и прикрыв глаза, начал нараспев:
Я не боюсь клинка, и пули не боюсь,
И с недругом в бою я насмерть бьюсь,
Ни старость не страшна, ни дряхлость тела,
Лишь об одном я день-деньской молюсь:
Чтоб музыка моя не оскудела…
Смычки подхватили последнюю строчку и, рыдая, понесли ее к небесам, раскалывая наступившую тишину, которая через несколько мгновений взорвалась многоголосым «Ха-мид! Ха-мид! Хамид!».
Звезды висели над базарной площадью, как театральные софиты. Ветер с Тигра унес дневную духоту. В мире больше не было ни войны, ни горя, ни смерти — только стихи, музыка и любовь.
До этого дня Домет плакал всего один раз в жизни — на похоронах отца.
Гроба вызвал Домета к себе в кабинет и первым делом показал на письменном столе портрет узколицего мужчины с пронзительным взглядом, косой челкой и маленькими усиками.
— Запомните, Домет. Это наш Бог — Адольф Гитлер. — Гроба вынул из книжного шкафа толстую книгу в кожаном переплете. — А это наша Библия — «Майн кампф». Когда вы ее прочтете, вам станет ясно, что до возрождения Германии осталось совсем недолго ждать. Вот когда все эти предатели, вся эта штатская сволочь в нашем Министерстве иностранных дел полетит к чертовой матери, их теплые местечки займем мы.
— Кто «мы», герр майор? — спросил Домет.
— Мы — это члены национал-социалистской партии. Не слышали? Поинтересуйтесь. А теперь — ваши обязанности. Каждое утро у меня на столе должен лежать обзор иракской прессы. Это главное.
Потом Гроба ввел Домета в курс дел и рассказал, как проклятые англичане, получив от Лиги наций мандат на Ирак, обошли немцев и оттяпали лицензию на разработку богатейших нефтяных залежей в Киркуке.