Члены «Черной руки» принесли клятву на верность аль-Касаму, но искушение денежной наградой оказалось сильнее клятвы, и английская контрразведка получила точное описание пещеры, где скрывается неуловимый аль-Касам.
Пещеру окружило армейское спецподразделение. Когда утром аль-Касам вышел, потягиваясь после сна, снайпер нажал на курок. В донесении командира спецподразделения говорилось, что аль-Касам был убит прямым попаданием в глаз.
Домет несколько дней ходил сам не свой: готовый герой для пьесы есть, а пьеса не получается. Домету что-то мешало, но он никак не мог определить, что. И вдруг его осенило: аль-Касам — это же арабский Трумпельдор! Как он раньше не сообразил! И до чего они похожи: оба приехали из-за границы, у обоих уже был военный опыт. Соратниками Трумпельдора были гимназисты, которые покинули родные дома, чтобы стать земледельцами. Соратниками аль-Касама — земледельцы, которые покинули родные дома, чтобы стать рабочими. Жизнь и смерть обоих превратилась в легенду. Трумпельдор перед смертью произнес последние слова, ставшие девизом целого поколения. Апь-Касам… Ну, пусть произнесет перед смертью молитву. Правда, как мог успеть произнести ее человек, убитый наповал. Но для пьесы это не имеет никакого значения!
Параллель между аль-Касамом и Трумпельдором пришла на ум не только Домету. После разгрома «Черной руки» один из лидеров ишува[12] и вождь Трудовой партии Давид Бен-Гурион сказал: «Это был арабский Тель-Хай».
5
За то время, что Домет провел в Ираке, в Палестине многое изменилось, и прежде всего — количество евреев. Оно настолько возросло, что евреи теперь составляли почти треть населения страны. Арабы решили, что от них можно избавиться только силой, но было уже поздно: еврейский ишув пустил глубокие корни. Евреи же надеялись уговорить арабов разделить Палестину мирным путем, пойти на компромисс и объяснить им, что от раздела они только выиграют. Самые частые попытки найти взаимопонимание предпринимал Бен-Гурион. Он считал, что ему будет гораздо легче договориться с арабами, получившими европейское образование, и для начала выбрал мусульманина Мусу Алами и христианина Джорджа Антониуса.
Выпускник Кембриджа, Алами входил в ближайшее окружение муфтия и через жену был связан с ним родственными узами. По-английски он говорил гораздо лучше Бен-Гуриона. Жил Алами в деревне около Иерусалима и принял Бен-Гуриона под огромным развесистым дубом.
— Самый старый дуб в Палестине, — сказал Алами, приглашая гостя к столу и приготовившись выслушать его предложение.
Предложение Бен-Гуриона заключалось в том, чтобы евреи и арабы на равных правах вошли в состав будущего правительства Палестины, независимо от их абсолютной численности в ней.
— Нас, конечно, намного меньше, чем вас, — сказал Бен-Гурион, — но евреи приезжают сюда, чтобы превратить пустыню в цветущий сад, и арабы от этого только выиграют. Вы согласны?
Алами опустил очки на нос и посмотрел на еврейского вождя, о котором был достаточно наслышан.
— Нет, — сказал выпускник Кембриджа, — по мне, пусть эта страна остается нищей и пустынной до тех пор, пока арабы сами, без помощи евреев, не превратят ее в цветущий сад.
«Будь я арабом, — подумал Бен-Гурион, — я считал бы точно так же».
— В таком случае, — попытался он прощупать другой вариант, — может, стоит обсудить раздел Палестины. Арабы будут занимать свою суверенную территорию, а евреи — свою.
— Я не вижу смысла в обсуждении раздела Палестины, — сказал Алами, — ибо она целиком принадлежит арабам. Но евреи, пожалуй, могут получить в арабском государстве автономный кантон вокруг Тель-Авива. Разумеется, при условии, что евреи признают этот кантон тем самым Национальным очагом, который упоминается в Декларации Бальфура, и не будут претендовать ни на одну пядь арабской земли вне Национального очага. Почему же вы ничего не едите, господин Бен-Гурион? — любезно спросил Алами.
— Благодарю, — плохо скрывая раздражение, ответил Бен-Гурион и вскоре откланялся.
Джордж Антониус, историк и теоретик арабского национального движения, тоже был выпускником Кембриджа, а его жена Кэти — хозяйкой известного литературно-политического салона в Иерусалиме, где собирались английские офицеры и состоятельные арабы. Евреи не были вхожи в ее салон.
Бен-Гурион договорился с Антониусом о приватной встрече. Тот уже знал о беседе Бен-Гуриона с Алами и ожидал услышать от еврейского вождя нечто подобное.
— Мы хотели бы получить в свое распоряжение территорию, на которой можно поселить четыре миллиона евреев, — сказал Бен-Гурион.
— А что считать такой территорией? — спросил Антониус.
— Эрец-Исраэль, в тех границах, которые обозначены в Библии.
— Границы — понятие неустойчивое, — заметил Антониус. — Сегодня они проходят здесь, завтра — там. О какой территории вы говорите?
— Ну, хорошо, — сказал Бен-Гурион, — о территории между Средиземным морем на западе и пустыней на востоке, между Синаем на юге и устьем Иордана на севере.
— Вы что же, включаете в эту территорию и Трансиорданию? — не поверил своим ушам Антониус.
— Разумеется.
— Если я правильно вас понял, — холодно подытожил Антониус, — вы хотите получить от нас то, чего не получили от англичан? Но Палестина — арабская страна, и у нас есть право на полный суверенитет.
— В Сирии, — отрезал Бен-Гурион, вставая с места. — А в Эрец-Исраэль мы были раньше вас. Мы вернулись на свою землю.
Антониус оторопел от такого довода и подумал, что арабские волнения ничему не научили евреев. «Надо будет процитировать этот разговор в моем новом труде „Пробуждение арабского народа“. С таким вождем, как этот Бен-Гурион, евреи далеко не пойдут».
А Бен-Гурион, вернувшись домой, подробно записал в дневнике свою беседу с Антониусом.
Записал в дневнике свою беседу с иерусалимским вице-губернатором и капитан Перкинс:
«На мой вопрос, могут ли евреи и арабы мирным путем договориться о разделе Палестины, вице-губернатор ответил: „И те, и другие ведут себя, как обиженные дети, которым не достался их любимый джем. „Не хотим этот джем, хотим тот““. Но что поделать, тот уже достался не им». А когда я задал этот же вопрос моему слуге Ахмеду, он рассказал мне арабскую притчу. Ехал человек на осле, увидел пешего путника и говорит: «Садись на моего осла, поедем вместе». Тот сел, и они поехали. «Какой у тебя быстрый осел!» — сказал путник. Поехали дальше, а путник и говорит: «Какой у нас быстрый осел!» Тут хозяин осла сказал ему: «Слезай!» «Почему?» — спрашивает путник. «Потому что еще немного — и ты скажешь: „Какой у меня быстрый осел“».
Перкинс пришел в восторг от притчи, а слуга добавил:
— Евреи должны слезть с осла, пока не поздно.
Через несколько дней после разговора с Ахмедом Перкинс был в салоне Кэти Антониус, где приехавший из Лондона заместитель министра по делам колоний рассказывал о вошедшем в моду сбалансированном отношении к сионизму, которое находит отражение в редакционных статьях «Таймс» и в парламентских выступлениях депутатов от разных партий.
— А как в Лондоне относятся к арабам? — спросил Перкинс.
— Я расскажу вам о новом спектакле, который видел перед самым отъездом, — сказал заместитель министра. — Это и будет моим ответом на ваш вопрос. Главный герой — чиновник из Министерства иностранных дел, который занимается вопросами Палестины, — вынужден уйти в отставку за измену жене. Он страшно расстроен и говорит, что, если бы его отставка могла положить конец беспорядкам в Палестине, он принял бы ее с радостью. Тут один из персонажей спрашивает его, что нужно арабам. На это отставной чиновник говорит, что точного ответа у него нет, но думает, каждому арабу не помешал бы кусок мыла. Публика хохотала.
Перкинс зашел к своему приятелю Барнсу и пересказал ему сцену с мылом. Барнс тоже захохотал.
— Неужели тебе смешно? — спросил Перкинс. — Это же гадость! Тем более что человек, рассказавший об этой сцене, до этого говорил о корректности по отношению к евреям.
— Ты даже не догадываешься, над чем я смеюсь, — ответил Барнс. — Сионисты попросили у нас лицензию на импорт мыла, а мы им сказали, что в Шхеме уже есть арабская фабрика по изготовлению мыла. «Ну и что, — сказали сионисты, — наше мыло лучше». «Нет, — сказали мы, — дело не в качестве мыла, а в том, что при вашей конкурентоспособности арабская фабрика обанкротится». И что ты думаешь? — Барнс быстро нашел вырезку из газеты «Палестайн пост» и протянул Перкинсу.
Тот взял и прочел вслух: «Покупайте мыло местного производства из нежнейшего оливкового масла без всяких арабских примесей».
— Каково?
На этот раз смеялся и Перкинс.
Донесения о встречах Алами и Антониуса с Бен-Гурионом совсем вывели из себя муфтия, и он решил перейти от слов к делу. Такому решению способствовала еще и его тайная встреча на Мертвом море с немецким генеральным консулом, который передал властям нацистской Германии просьбу муфтия «о финансовой помощи в борьбе с британским империализмом». Немцы незамедлительно дали деньги, но муфтий временно отложил борьбу с британским империализмом до полной победы над сионизмом и поднял восстание.
В пятницу трое киббуцников из Иорданской долины, закончив дела в Хадере, возвращались домой на машине. Около Туль-Карма им помахал издали человек, и они остановились. Это был средних лет араб. Он вынул сигарету и знаком попросил прикурить. Пока один киббуцник доставал спички, араб подошел к машине. Чиркнула спичка, араб выхватил из кармана пистолет, грохнул выстрел, за ним второй, третий. Двое киббуцников были убиты на месте, один выжил.
Четыре дня спустя арабы атаковали еврейские кварталы в Яффо и убили шестнадцать евреев.
Беспорядки молниеносно распространились по всей стране. Арабы подкладывали мины на дорогах, устраивали засады, обстреливали автобусы, бросали гранаты в поезда, уничтожали плантации евреев в Изреельской долине, травили скот в киббуцах, поджигали дома в городах и в сельскохозяйственных поселениях. Одна из самых наглых вылазок была в Иерусалиме: в роскошном городском кинотеатре «Эдисон», где в тот вечер показывали советский фильм «Пес