— А разве еврейский народ не наш? — спросила Беатриса.
Цвейг промолчал.
10
Заместитель начальника ближневосточного отдела Министерства иностранных дел Фриц Гроба был приятно удивлен: его пригласили для консультации в Абвер. Там двое офицеров в чине подполковника и капитана вежливо приветствовали Гробу и сразу перешли к делу.
— Мы проверили досье наших дипломатов, работавших на Ближнем Востоке, — сказал подполковник, — и выяснили, что вы бывали в Палестине.
— Да, со специальным заданием, — с гордостью подтвердил Гроба.
— И вы блестяще с ним справились, — отметил подполковник. — А не остались ли у вас там какие-нибудь связи?
— Какого рода? — спросил Гроба.
— Ну, кто-нибудь из надежных людей, симпатизирующих Германии.
— Есть такой человек. Мой бывший подчиненный. Мы с ним знакомы с войны. Араб.
— Как его зовут?
— Азиз Домет.
Подполковник записал.
— А откуда вам известно, что этот араб симпатизирует Германии?
— Я хорошо его знаю. Он готов умереть за Германию.
— Умереть — это тоже хорошо. Чем он занимается?
— Писатель.
— А это уже не просто хорошо, а замечательно. Значит, так. Капитан Вебер, — подполковник показал на капитана, — скоро выезжает в Палестину. Напишите открытку этому Домету, а капитан там пошлет ее по почте. Обсудите с ним текст.
Невысокий человек в светлом плаще шел в Хайфе по Нижнему городу так уверенно, будто прожил здесь много лет. Время от времени он останавливался у витрины и внимательно рассматривал выставленный товар. Несколько раз у него развязывался шнурок, и, завязывая его, он незаметно поглядывал на прохожих. Потом он свернул в подворотню, вскоре вышел оттуда и, осмотревшись, направился к центру. Человек в плаще был из тех, кого трудно описать: никаких особых примет, взгляд на нем не задерживался, казалось, он вот-вот растворится в толпе.
Увидев издали стоячий красный почтовый ящик, человек в плаще подошел к нему не сразу, а сделал небольшой круг и сел к арабчонку-чистильщику. Пока тот наводил блеск на туфли, человек в плаще спокойно осмотрел улицу. Заплатив мальчишке, он подошел к почтовому ящику, опустил приготовленную открытку и действительно растворился в толпе.
Утром Домет получил почту, увидел в ней открытку и немедленно узнал руку майора Гробы.
«Дорогой Домет, надеюсь, вы еще не забыли мой скверный почерк и легко его разберете. На случай, если вам понадобится велосипед, рекомендую купить его у моего знакомого, который хорошо разбирается в этом деле. Искренне ваш».
Домет ничего не понял. Зачем ему велосипед? И почему Гроба не написал фамилию своего знакомого? Как он его найдет «на случай, если велосипед понадобится»?
А через несколько дней раздался телефонный звонок, и кто-то с берлинским акцентом сказал:
— Добрый день. Полагаю, вы уже получили открытку. Меня зовут Эрвин Кляйншток. Если не возражаете, встретимся на базаре.
— А как я вас узнаю? — спросил Домет.
— Я сам к вам подойду, — ответил Кляйншток.
Домета удивило, что этот Кляйншток назначил встречу на базаре, но раз он знакомый Гробы… По привычке Домет пришел на четверть часа раньше времени, и все-таки ему не пришлось ждать ни секунды.
— Герр Домет? — тронул его за локоть человек в светлом плаще.
— Да. А вы — герр Кляйншток?
— Он самый. Пойдемте-ка в менее людное место.
Кляйншток привел Домета в кафе, ни разу не спросив дорогу, выбрал столик, сел лицом ко входной двери и, узнав, что Домет будет пить, заказал два черных кофе.
— Вы хорошо знаете Хайфу, герр Кляйншток. Бывали тут раньше?
— Да, но давно. С тех пор город изменился до неузнаваемости. К лучшему.
Они поговорили о Хайфе.
— Вы легко разобрали почерк… — сменил тему Кляйншток, но не успел докончить фразу, потому что подошел хозяин, неся на подносе кофе.
Дождавшись, когда они останутся вдвоем, Кляйншток повторил:
— Вы легко разобрали почерк на открытке?
— Да, конечно, ведь это…
— Так вот, — перебил его Кляйншток, — вам просили передать привет и отрекомендовали как нельзя лучше.
— Я польщен, но только не совсем понимаю насчет велосипеда.
Кляйншток кашлянул.
— Видите ли, я представляю в Палестине немецкую фирму по продаже велосипедов, и наш общий друг очень советовал мне обратиться к вам.
— Как он поживает?
— Прекрасно. Продвигается по службе. Очень высоко отзывался о ваших литературных талантах. Сказал, что ваша помощь будет неоценимой.
— Буду рад помочь, — начал Домет, — хотя не совсем понимаю, какого рода помощь вам нужна.
— Давайте встретимся завтра и тогда все обсудим. Адрес… нет, записывать не надо. — Кляйншток назвал центральную улицу и номер дома. — Когда будете звонить в дверь, не забудьте: два коротких звонка и два длинных. Было очень приятно с вами познакомиться, герр Домет. А сейчас мне пора. Я пойду, а вы не торопитесь.
Кляйншток расплатился и вышел.
Домет задумался над более чем странным раз — говором. Из памяти сразу исчезло лицо герра Кляйнштока, а на душе остался неприятный осадок. Но рекомендации майора было достаточно, чтобы Домет беспрекословно следовал указаниям Кляйнштока. К тому же вся эта история увлекала его своей загадочностью.
На следующий день Домет, сгорая от любопытства, отправился по указанному адресу, позвонил, как было условлено, дверь открыл герр Кляйншток, провел его в гостиную и усадил на диван, а сам сел напротив.
— Скажите, герр Кляйншток, а ваша фирма… — начал Домет.
— Моя фирма на самом деле называется Абвер, — сказал Кляйншток. — Вы знаете, что такое «Абвер»?
— Что-то военное.
— Военная разведка. Вас наверняка удивляет, что мы обратились к вам.
— В общем, да. Я же — не военный, а драматург.
— Мы обратились к вам не как к военному, а как к человеку, чувствующему себя немцем. Я не ошибаюсь?
— Нисколько. Германия — моя вторая родина, я воспитан в немецком духе, люблю Германию, готов служить ей душой и телом, я могу поклясться, — расчувствовался Домет.
— Не нужно. Перейдем к делу.
Беседа продолжалась без малого три часа. Кляйншток интересовался детством Домета, юностью, семейной жизнью, поездками в Европу, службой под началом майора Гробы, расспрашивал о связях с сионистами, о знакомствах в Германии. Особый интерес у него вызвал мистер Томпсон, для которого Домет составлял обзоры о настроениях арабов.
— Вы наблюдательны, — отметил Кляйншток, когда Домет, по его просьбе, подробно описал внешность мистера Томпсона.
— В то время я хотел создать свою оппозиционную газету на арабском языке, но мистер Томпсон сказал, что у него не то что на издание газеты — на бумагу для нее денег нет.
— Ну и скупердяи эти англичане, — заметил Кляйншток. — А мне ваша мысль о газете нравится. Я передам о ней по инстанции.
— У меня и название для газеты есть, — воодушевился Домет. — «Аль-Кармель».
Домет вернулся домой в приподнятом настроении.
— Что-то ты очень веселый сегодня, — заметила Адель. — Может, у тебя роман?
— Какой роман? Что ты болтаешь! Лучше дай поужинать.
— Как поужинать, так сразу подай-принеси. А как женщина я тебя уже не интересую. Даже не замечаешь, что у меня новая прическа.
Домет посмотрел на дурацкий хохолок.
— Красиво.
— Да тебе наплевать на мою прическу.
«Чертова Адель испортила весь аппетит. Но какое это имеет значение! Германия просит меня помочь ей! Наконец-то фортуна повернулась ко мне лицом. Германии нужно мое перо, мой талант. Может, потом я стану знаменитым разведчиком и напишу пьесу о разведчиках, а лучше — роман. Меня же не заставят убивать? Какая чушь лезет в голову! Если с газетой все выгорит, я буду заниматься своим делом. Интересно, что говорил обо мне майор Гроба? Неужели он теперь работает в военной разведке? Или у него там знакомые? Сейчас не до пьес. Германии нужна моя помощь! Но не бесплатно же. Сколько мне дадут на газету?»
А Кляйншток, закрыв за Дометом дверь, сел писать донесение. К своему вымышленному имени он давно относился как к нестоящему. Даже если бы его разбудили среди ночи, он сказал бы, что он — агент по продаже велосипедов Эрвин Кляйншток, а не капитан Абвера Дитрих Вебер, которого послали резидентом в Палестину для создания шпионской сети. Кляйншток не случайно выбрал штаб-квартирой Хайфу: порт, смешанное население, богатая Немецкая колония с лучшим в Палестине филиалом национал-социалистской партии, и, что очень важно для торговли велосипедами, в Хайфе в отличие от Тель-Авива не проходили еврейские демонстрации с требованием бойкотировать немецкие товары. Так что немецкие велосипеды с удовольствием покупали даже арабы из соседних деревень, которым было удобно ездить на работу в город. И этот писака Домет с его связями и возможностями тоже живет в Хайфе. А про газету он неплохо придумал: отличный способ сбора информации.
Донесение Кляйнштока ушло в Берлин вовремя, но вопрос о прогерманской газете в Палестине на арабском языке застрял где-то в бюрократическом лабиринте, пока глава Абвера адмирал Канарис не позвонил министру пропаганды, доктору Геббельсу. И хотя они терпеть не могли друг друга, бюджет нашелся незамедлительно к обоюдной пользе: ведомство Канариса получило прикрытие для агентуры, а ведомство Геббельса — незаменимое орудие для борьбы с англичанами. По специальному распоряжению Геббельса, арабской газете «Аль-Кармель» ко всему прочему полагалась ежемесячная норма бумаги по сниженным ценам.
Под редакцию еженедельника «Аль-Кармель» Домет снял просторное помещение в центре города. Пять канцелярских столов, несколько пишущих машинок и секретарша — вот все, что требовалось для редакции. Присланные из Берлина деньги позволили Домету без труда перекупить из других газет трех опытных журналистов, которые заполняли «Аль-Кармель» статьями на злобу дня, собирали наиболее интересные зарубежные публикации из арабской прессы и тщательно сортировали письма читателей, выискивая среди них возможных корреспондентов на местах. Но Кляйншток попросил зачислить в штат еще и двоих молодых арабов-мусульман — Карима и Саида. Они разъезжали по стране, собирали материал и редко появлялись в редакции. А своего среднего брата Салима Домет сделал специальным корреспондентом «Аль-Кармель» в Египте и начал публиковать философско-публицистические эссе дяди Джабара, которые тот присылал из Бейрута.