Домет с большим трудом взял себя в руки: мало того что Лина привела на свидание с ним мужчину, так еще и в феске.
Домет подошел к столику.
— Добрый вечер! — обратился он только к Лине.
Она была обворожительна в вечернем платье с открытой спиной, хотя оно и знавало лучшие времена. Рыжая копна, собранная в узел на макушке, походила на корону.
— Азиз! — Лина протянула ему руку, а потом перевела взгляд на своего спутника. — Я хочу вас познакомить. Азиз Домет. Ассад-бей.
Рука Ассад-бея была вялой, как и его улыбка.
— Очень приятно, — сказал Домет.
— И мне.
Голос Ассад-бея тоже был каким-то ломающимся, как у мальчиков в переходном возрасте.
— Мы заказали пельмени, — радостно сказала Лина. — Вы не против?
«„Мы“: значит, они пришли вдвоем, а не встретились тут случайно».
— Пельмени? Что это такое? — спросил Домет.
— Русское национальное блюдо, — с той же вялой улыбкой ответил Ассад-бей.
Некоторое время все трое молчали.
На сцену вышел казачий хор: крепко сложенные усачи в алых рубахах, в синих галифе и до блеска начищенных сапогах. Несколько переборов гитары, и в зал полилась негромкая печальная песня, начатая тенорами и подхваченная басами.
Домет перевел взгляд на Лину. Она смотрела на Ассад-бея, и было ясно, что она ничего не слышит, кроме той песни, которая звучит в ней самой.
Ассад-бей смотрел не на Лину, а на зал, лениво поигрывая янтарными четками.
У него были правильные черты лица, темные глаза, густые брови, небольшой нос, бледные губы и подбородок с ямочкой. Домет с удовольствием заметил, что уши у него немного оттопырены. Что-то в его облике было несуразное. Феска! На араба Ассад-бей уж никак не походил.
— Под пельмени у русских принято пить водку, — Лина положила Домету руку на плечо и шепнула на ухо: — Помните, как мы пили водку?
— А как же герр Ассад? — вздрогнув, спросил Домет. — Разве мы будем пить без него?
— Ну почему же? — удивился Ассад-бей. — И пить, и есть будем вместе. И прошу вас, без «герр». Зовите меня просто Ассад, как меня зовут все друзья.
— А вы выпейте на брудершафт, — предложила Лина.
— Ну нет, — Домет попытался сделать хорошую мину, — я не умею так быстро переходить на «ты». Я долго привыкаю к людям.
— А я быстро, — сказал Ассад-бей, наливая водку из запотевшего графинчика.
Все чокнулись.
Первой опрокинула свою рюмку Лина, за ней — Ассад-бей.
«Он играет в араба. Он — переодетый европеец. Может, это шутка?»
Домет сделал глоток, поставил рюмку и принялся за пельмени.
Положив на стол салфетку и четки, Ассад-бей извинился и вышел из зала.
Домет повернулся к Лине, но она закрыла ему рот указательным пальцем. Он поцеловал его.
— Скажите мне только, кто это, — он показал на стул Ассад-бея.
— Ассад-бей, — совершенно серьезно ответила Лина.
— «Ассад» по-арабски — лев.
— Лев и есть его настоящее имя. Точнее, Левушка. Это — ласкательное от «Лев».
Воспользовавшись отсутствием Ассад-бея, Домет быстро записал телефон Лины и дал ей свой.
В наступившей тишине Домет положил на тарелку еще пельменей, но почувствовал, что у него пропал аппетит.
Вернувшись, Ассад-бей предложил тост за Лину. Она расплылась в счастливой улыбке.
— За женщин, которые могут заменить родину, — добавил Ассад-бей, глядя на Домета так, будто знал какую-то его тайну.
— Хорошо сказано, — прищурился Домет, чувствуя, что Ассад-бей опьянел. — Но разве родину можно заменить?
— Можно. Особенно, если ее у вас нет. Вот ваша родина где?
— В Палестине.
— О-о-о! Палестина! Вам повезло. А моя родина — весь мир. — Ассад широко раскинул руки и при этом чуть не упал со стула.
— Левушка! — Лина схватила его за руку, но он грубо ее оттолкнул.
— Подожди! Не перебивай. Я всюду свой: с арабами — я араб, с русскими — русский, с немцами — немец… Чего вы переглядываетесь? — спросил он Лину.
— Мы с Азизом когда-то уже рассуждали на эту тему, — ответила она, — и пришли к выводу, что мы оба всюду чужие. Белые вороны.
— Вы — вороны, а я…
— Павлин, Левушка, — Лина обняла его за плечи.
«Не павлин, а попугай».
— Левушка, по-моему, нам пора домой, — сказала Лина.
Ассад-бей потребовал счет, но Домет настаивал на том, что платить будет он.
— То есть как? — возразил Ассад-бей. — Вы же мой гость.
— Извините, я пришел не в гости и не знал, что нас будет трое, — Домет сделал вид, что не видит укоряющего взгляда Лины.
Наутро, узнав по номеру телефона адрес Лины, Домет послал ей хризантемы, приколов записку: «Ваша ворона».
Вечером Лина позвонила. Голос в трубке звучал чуть хрипло, но это только придавало ему особую прелесть.
— Ах, Азиз, вы — чудо. Я так рада, что мы снова встретились. Вы очень понравились Левушке.
— А он мне — нисколько.
— Не злитесь, Азиз. Вы его совсем не знаете. Он — умный человек и гениальный писатель. Можете мне поверить. Вчера он просто был не в форме. До ресторана мы немного повздорили.
— Вы все это при нем говорите?
— Вы что, решили, что мы вместе живем? — тихо засмеялась Лина.
— А разве нет? — облегченно выдохнул Домет.
— Конечно, нет. У него — своя квартира, у меня — своя. Вот приедете в гости, увидите.
Домет забыл об Ассад-бее.
— Вы меня приглашаете? Прямо сейчас?
— Нет, сейчас уже поздно. Но мы же еще увидимся. Хотите, в субботу пойдем в зоопарк?
— Опять втроем?
— Нет, вдвоем. Левушка говорит, что люди его интересуют больше, чем звери. А вас?
— Меня интересуете вы.
— Я польщена.
— Я не шучу.
— Я тоже. Так до субботы.
В знаменитом берлинском зоопарке Домет был впервые. Народу полно. Люди пришли целыми семьями. Но зверям не мешают. Звери чувствуют себя вольготно и в больших, открытых вольерах, и на искусственных горках и скалах. В заводи под ивами, как бревна, лежат крокодилы, а в центре пруда торчат головы двух бегемотов. Вдалеке прогуливаются жирафы. Перед слонами Лина с Дометом задержались, увидев, как один из них присел и кланяется публике. Столпившиеся у решетки зрители захлопали. Слон снова начал приседать и кланяться, рассчитывая получить что-нибудь вкусненькое. Но слону ничего не дали, и, обидевшись, он сунул хобот в бочку с водой и окатил людей с ног до головы. Взрослые чертыхались, дети хохотали.
Лина хохотала вместе с детьми.
— Какое умное животное! Хорошо, что мы далеко стояли.
— А знаете, — сказал Домет, любуясь Линой, — индусы изображают бога науки и искусства Ганезу с головой слона, так как, по индийским верованиям, слон — самое умное животное, которому они дали сотню почетных имен.
— Вы были в Индии? — спросила Лина.
— Увы. Но свою первую пьесу, за которую мне сейчас стыдно, я написал об Индии. И даже стихи когда-то написал в подражание индийским.
— А за стихи вам не стыдно?
— Стыдно. Еще больше, чем за пьесу.
Они подошли к обезьянам.
— Как вы думаете, Азиз, почему страусы гуляют по всему зоопарку, а обезьян держат в клетках?
— Возможно, потому, что обезьяны похожи на нас: соблазн свободы для них слишком велик.
Лина искоса взглянула на Домета и достала из кармана пачку печенья.
— А почему вы не дали его слону? — спросил Домет.
— Во-первых, я не добросила бы. Во-вторых, я всегда приношу печенье только обезьянкам.
— Почему?
— Они так похожи на нас, что мне их жалко.
Когда Домет отвел взгляд от Лины, он увидел, что чуть ли не все шимпанзе прилипли к решетке и протягивают лапы за печеньем. Лина давала одно печеньице за другим, а обезьяны толкались и вырывали их друг у друга прямо изо рта. Когда печенье кончилось, они разбежались по разным углам, а к решетке тихонько подползла совсем маленькая обезьянка с огромными черными глазами, которой ничего не досталось. Она просунула через решетку лапку, вывернув ее сморщенной ладошкой вверх, и скорбно посмотрела на Лину. Та, чуть не заплакав, собрала все оставшиеся в пачке крошки и положила их в лапку. Обезьянка съела крошки, облизнулась и хотела было попросить еще, но тут ее оттолкнула обезьяна постарше и вопросительно уставилась на Лину.
«Вылитый доктор Геббельс!» — усмехнулся Домет.
— Чему вы смеетесь? — спросила Лина. — Разве вам не жалко обезьянку?
— Жалко. Просто я вспомнил свое детство.
И он рассказал Лине про старого цыгана из Иерусалима и его обезьянку в красной жилетке.
Потом они пошли ко львам.
— Вот на этого льва посмотреть — сразу видно, что царь! — Домет уважительно показал на старого льва, окруженного тремя львицами. — Не то что ваш Лев.
— Не надо, Азиз, — тихо, но твердо сказала Лина. — Мне сегодня хорошо с вами. Не портите мне удовольствие.
— Простите, Лина, — испугался Домет, — я не хотел…
— Вот и хорошо. А теперь пошли к попугаям. Там есть один какаду, который умеет говорить «не кормите попугая».
3
К сорока восьми годам Самуил Маркович Кацнельбоген устал быть евреем. Заказывая визитные карточки на немецком языке, он велел написать «Сэм Боген, негоциант», полагая, что это звучит внушительно. Но для своей жены Хаси-Шейндл он остался «Шлоймеле».
Толстый, подвижный, близорукий и картавый, Самуил Маркович сбежал в Германию после петлюровских погромов и с идиша быстро перешел на немецкий. На биржевых сделках он заработал большие деньги, во время инфляции за гроши приобрел, а потом выгодно перепродал несколько доходных домов и отгрохал себе такой трехэтажный особняк на Унтер-ден-Линден, какой самому Ротшильду не снился. В доме были и экономка, и горничная, и повар, которого Хася-Шейндл научила делать чолнт — любимое блюдо мужа.
Дети Самуила Марковича — сын Копель, которого родители называли Копой, а немецкие друзья — Клаусом, и дочь Рахиль, которую родители называли Хилькой, а немецкие подруги — Хильдой, по окончании гимназии поступили в университет: Копа — на медицинский факультет, Хилька — на химический.