«Да. „Заклинательница“ может вернуть мне былую славу. Салим не стал бы зря хвалить, я его хорошо знаю».
Домет отнес пьесу в театр Лессинга. Директора не было, и он оставил ее секретарше, написав прямо под заголовком свой телефон.
Через три дня раздался звонок, и мужской голос сказал:
— Говорит Макс Грюнвальд. Любезнейший герр Домет, театр Лессинга заинтересован в постановке вашей пьесы.
Договорились встретиться через неделю.
Окрыленный, Домет поехал к брату отметить с ним приятную новость, но Салима не было дома, а Домета распирало от радости, и он отправился в «Каравеллу».
Домет сидел за столиком, рассматривая публику, и вдруг заметил женщину в широкополой шляпе. Лицо слегка удлиненное, шея тоже. А ноги совсем длинные. Серые туфли под цвет сумочки, синее платье, ожерелье из крупного жемчуг
Женщина достала пачку сигарет и начала искать спички. Спичек не нашла и обернулась, ища глазами кельнера, но Домет уже стоял возле нее.
— Разрешите? — он щелкнул зажигалкой.
— Благодарю, — ответила она и как бы невзначай коснулась его руки. Это было похоже на удар тока. — Вы очень любезны, — улыбнулась женщина. — Я, наверно, забыла спички дома.
— А у меня есть и спички. На случай, если я зажигалку забуду дома.
Оба засмеялись.
— У вас очень красивое ожерелье.
— Это мне один поклонник подарил.
— Вы — певица?
— Актриса. Играю в театре Лессинга.
— Какое совпадение! Мою пьесу там как раз приняли к постановке.
— Да что вы! А как вас зовут?
— Азиз Домет. А вас?
— Эльза Вольфганг. Вы иностранец?
— В каком-то смысле, да. Я приехал из Палестины.
— Из Палестины? Обожаю экзотику! Верблюды, пальмы, арабские шейхи…
Мелькавший в воздухе мундштук чертил дымовые синусоиды.
— Вы — не шейх? У меня еще ни разу не было поклонника-шейха.
— Я не шейх, но ваш поклонник.
Домет заказал полусухое вино и поднес Эльзе зажигалку, ожидая прикосновения ее руки. На этот раз прикосновение длилось чуточку дольше.
— Герр Домет, а в вашей пьесе есть женская роль?
— Конечно. Главная героиня, которая…
Эльза остановила его, закрыв ему рот ладонью.
— Молчите. Мы идем ко мне. Там вы мне все расскажете о главной героине. Здесь не место для серьезных разговоров.
Домет расплатился, и они вышли на улицу.
Усадив Домета в гостиной, Эльза извинилась за беспорядок, быстро взяла разбросанные по ковру подушки, свисавший со спинки стула шарфик, пепельницу с грудой окурков и исчезла.
Домет подошел к книжной полке и начал рассеянно проводить рукой по корешкам женских романов в ярких обложках, пока не наткнулся на пухлый фотоальбом. Он раскрыл его и увидел фотографии обнаженной Эльзы. Домет хотел перелистать альбом, но заметил возле себя на ковре голые ступни и поднял голову. Перед ним стояла нагая Эльза.
— Что лучше, оригинал или фотографии? — она наслаждалась его растерянностью.
Он не мог оторвать от нее глаз, но все еще боялся прикоснуться к ней. А она не шевелилась. Домет вздрогнул, и пиджак, галстук, жилет, брюки, туфли — все полетело в разные стороны. Эльза закружилась перед ним в каком-то завораживающем танце, грациозно переступая через его сброшенные вещи.
Удар током от прикосновения Эльзиных рук в кафе повторился в постели, только намного сильнее, и зарядил Домета неведомой ему раньше силой. Он почувствовал, что тело Эльзы становится податливым, как глина. А она посылала в него все новые и новые удары тока, пока ее руки не повисли, как плети.
Когда Домет ушел, Эльза набросила пеньюар достала из смятой пачки последнюю сигарету, из сумочки — спички, закурила и, отшвырнув ногой подушки на полу, мечтательно потянулась. «Надо еще раз позвать этого арабского жеребца». Она вытянула ноги и провела по ним пальцами. Все мышцы еще сладко ныли. «Ну и силища. Вот это да! Он, конечно, не ариец, но зато какой мужчина! Ой, какая я дура! Забыла спросить про женскую роль в пьесе. Пока я раз в кои веки лежала с настоящим мужчиной, эта мерзавка Инга наверняка успела подлизаться к режиссеру». Сигарета стала горчить.
Домет пришел в театр и увидел в фойе фотографии актеров, среди которых была и Эльза. Ее загадочная улыбка напомнила Домету подробности их встречи. Хорошая примета перед разговором с директором.
Оживление герра Грюнвальда как рукой сняло, когда он увидел Домета.
— Вы — герр Домет? — лицо директора вытянулось.
— Совершенно верно. Автор пьесы «Заклинательница змей». А в чем дело?
Страдавший одышкой директор растерянно заморгал белесыми ресницами и переложил на столе рукопись пьесы.
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Домет сел.
— Видите ли, герр Домет… Дело в том, что… Вы ведь не немец?
— Нет. А разве это имеет значение?
— И даже очень большое. У нас есть инструкция Министерства культуры ставить пьесы только немецких авторов.
— Я работаю в Министерстве иностранных дел, — сказал Домет, вынимая служебное удостоверение.
— Прекрасно, — директор посмотрел удостоверение. — Но я не могу нарушить инструкцию. Может, у вас есть какой-нибудь знакомый, — он снова оживился, — которого можно выдать за автора пьесы. Договор мы заключили бы с ним, а деньги…
— Нет, — Домет встал и взял со стола рукопись, — я хочу, чтобы и в договоре, и на афише стояла моя фамилия, а не какого-нибудь моего знакомого.
— Это невозможно, — помрачнел директор.
— В таком случае я попытаю счастья в другом театре.
— Инструкция распространяется на все театры. Жалко вашу пьесу. Мы сделали бы из нее гвоздь сезона. У нас и актриса есть на главную роль — фрейлейн Инга Брюн. Ах, какая актриса! Соглашайтесь, герр Домет. Ну, какое значение имеет фамилия на афише?
— Для меня — огромное. Мои пьесы уже ставили в Берлине.
— Когда?
— Это было… это было… да, пятнадцать лет назад.
— Дорогой герр Домет, что было, то сплыло. Теперь мы живем в другой Германии.
14
Во время обеденного перерыва Домет сидел в ресторанчике «Бульдог». Название как нельзя более подходило к внешности хозяина, но кормил он на славу. В ожидании десерта Домет взял свежий номер «Ангрифф» — детище доктора Геббельса, ставшее одной из популярнейших берлинских вечерних газет. Она конкурировала с нюрнбергским «Штюрмером» по части карикатур на евреев. Открыв газету, Домет увидел новый шедевр лучшего карикатуриста Ганса Швайцера и подумал, что тот находит у евреев все новые новые омерзительные черты.
Просмотрев заголовки о Мюнхенской конференции, ставшей новой победой дипломатического гения фюрера, Домет наткнулся на большой репортаж «Нацист едет в Палестину». Неужто доктор Геббельс в самом деле отправил в Палестину кого-то из своих репортеров?
Домет не поверил бы своим ушам, если бы узнал, что автор репортажа — начальник того самого герра Эйхмана, которому он показывал Хайфу.
Домет начал читать.
Репортер добрался до Палестины на пароходе «Марта Вашингтон», где было семьсот пятьдесят пассажиров. Большинство в третьем классе, по шесть, восемь человек в каюте. Все — евреи. Есть группа «туристов». Эти хотят посмотреть, стоит ли переезжать в Палестину. Держатся особняком. Их называют «январскими сионистами» — намек на то, что Гитлер пришел к власти в январе… Хайфа. Индустриальный облик города. «Если Палестина — ворота в Индию, то Хайфа по своему стратегическому положению — ключ к этим воротам».
Домет обрадовался: этот репортер расхваливает его любимую Хайфу. К тому же у него трезвый ум. И вообще он хорошо пишет, хотя временами грешит немецкой сентиментальностью.
— Немец остается немцем, — хмыкнул себе под нос Домет и продолжил читать.
«На вполне сносных дорогах полно машин американского производства… По обочине шествуют вереницы верблюдов… Вдоль дороги тянутся цитрусовые плантации… Тель-Авив… застреваем в сплошном потоке машин… Люди в европейской одежде, улицы широкие, залиты светом витрины… Строительная лихорадка… за месяц вырастает больше домов, чем в Европе за год… Рейды против нелегальных иммигрантов — обычное явление и прекрасная почва для доносов… Столкновения между британскими властями и воинственно настроенными евреями… Тель-Авив перенаселен… Все мечутся в поисках работы и квартиры… Учреждения, полиция, больницы — все еврейское… Плохое качество товаров, скверное обслуживание, завышенные цены… Промышленность делает большие успехи, а, учитывая коммерческую жилку и изворотливость евреев, не следует недооценивать промышленный потенциал… Евреи Палестины разительно отличаются от всех евреев в мире: у них распрямилась спина, из глаз исчез страх, свойственный евреям, особенно в гетто. Они научились обрабатывать землю, а ведь большинство — люди свободных профессий…
Праздник Пурим проходит под лозунгом „Евреи всего мира — мы вас ждем!“…».
Домет вспомнил празднование Пурима в Тель-Авиве и встречу с Линой. «Неужели все это было?» Он долго глядел в пространство, потом вернулся к репортажу.
«Текстильная фабрика, аэропорт, молодежный лагерь… детям предоставляют максимальную свободу… Евреи осушили болота ценой своей жизни. За одно десятилетие возродили эту землю… в киббуце Дгания трудится уже второе поколение земледельцев… строят заново свою страну…».
И заключение:
«Страна маленькая, площадью всего двадцать шесть тысяч квадратных километров, население семьсот тысяч человек. Треть всей площади занимает пустыня. Но страна будет играть огромную политическую и экономическую роль в судьбе Ближнего Востока. Потому что, оказавшись перед дилеммой, стать левантийцами или построить свой национальный дом, евреи выбрали второе. Проблемы еврейской Палестины нельзя сбрасывать со счетов. Но, вероятно, только она и сможет залечить рану, которая веками разъедала человечество и которая называется „еврейский вопрос“».
«Ну, что ж, вполне годится для любой пропагандистской брошюры сионистского толка. Зачем только доктору Геббельсу понадобилось посылать такого просионистски настроенного журналиста, а потом еще и печатать его репортаж? Чепуха какая-то. Может, Геббельс хотел, чтобы немецкие евреи двинулись в Палестину. А это ему зачем? Допустим, всех евреев решено выслать из Германии. Это можно понять. Но зачем же в Палестину? Ведь этого и добиваются сионисты. Неужели верны слухи, что сионисты о чем-то договорились с правительством Германии? Но, если это так…».