— Не хотите развлечься?
Домет с удивлением посмотрел на худосочную девицу в сильно потертом коричневом жакете.
Она бросила тревожный взгляд на приближающегося кельнера. Домет махнул ему рукой: все в порядке — и предложил девице сесть.
— Как вас зовут?
— Клара.
— А сколько вам лет?
— Восемнадцать.
«Врет. Все двадцать пять, и не в моем вкусе: уж очень худая».
— И давно вы занимаетесь этим ремеслом?
— Всего год. Когда мама умерла. У меня на руках остались оба братика. Работы нет. Вот я и…
«Недурно: сиротка пошла на панель, чтобы прокормить младших братьев. Впрочем, об этом я уже читал у Достоевского».
— Ну, и как идут дела?
— Так себе.
— А куда вы меня хотите пригласить? В гостиницу?
— Что вы! В гостинице дорого. У нас есть комнатка недалеко отсюда.
— А как же ваши братики?
— Гулять пойдут.
— На ночь глядя?
— Ну, за занавеской посидят. Они привычные.
— Но я непривычный.
Клара встала и с тоской посмотрела на хорошо одетого господина, который не хочет расстаться с двумя марками, а хозяин выгоняет ее на улицу.
— Подождите, Клара. Вот, возьмите, — и Домет протянул ей пять марок.
— За что же вы мне платите? Да еще так много.
— За то, что мы с вами поговорили.
— Спасибо вам. Если надумаете, я вон там на углу стою.
Она бережно спрятала деньги в сумочку и просияла, как человек, которому смертную казнь заменили пожизненной каторгой.
Домет заплатил за обед и вышел на улицу. Дойдя до центра, погруженный в свои мысли, он оказался рядом с Ритиным домом. И тут он увидел, что вся улица усыпана осколками разбитых окон синагоги и витрин разгромленных магазинов. Под хохот прохожих по улице метались евреи, за которыми охотились штурмовики. На углу они остановили приличного вида человека с портфелем, который начал лихорадочно размахивать руками, что-то объяснять и показывать документы. Один из штурмовиков схватил его за волосы, и у него в руках остался парик. Под париком оказалась лысина. Домет содрогнулся: Сэм Боген! Значит, он не успел сбежать.
Отчаянным усилием Самуил Маркович вырвался из рук штурмовиков и с неожиданной для пожилого человека его комплекции скоростью побежал в сторону Домета. На бегу он как-то странно приседал и все время оглядывался назад. Среди звона разбитых стекол раздался негромкий хлопок, а за ним еще один. Самуил Маркович высоко вскинул руки, как будто встретил старого друга, ноги у него подкосились, лицо превратилось в белую маску, и он упал.
Домет в ужасе застыл. У лежащего в метре от него Самуила Марковича дернулись ноги, как когда-то в детстве у той мертвой лягушки, и одной рукой он царапал землю, а другой что-то сжимал. Самуил Маркович пытался выговорить какое-то слово, но на губах закипели розоватые пузырьки. Домет хотел убежать — ноги не слушались. Рука Самуила Марковича разжалась, и из нее выкатился пустой флакончик из-под духов.
15
— На что жалуетесь? — спросил врач.
— У меня на руке сыпь, — ответил Домет.
Врач сказал, что сыпь может быть вызвана самыми разными причинами, и прописал мазь.
У Домета не выходил из головы мертвый Сэм Боген: что он пытался сказать? Зачем он таскал с собой пустой флакон? За что его убили? Из Палестины евреев, конечно, нужно выгнать, но не убивать же! Это уже против Бога, а не против евреев.
От мази стало легче. Но на душе спокойнее не стало. Немецкая пресса писала, что разгромленные синагоги в Берлине — стихийный ответ немецкого народа на убийство немецкого дипломата в Париже, совершенное евреем.
А палестинская пресса писала, что после того, как арабские повстанцы убили губернатора Галилеи, мандатные власти хотели арестовать иерусалимского муфтия, но он бежал в Ливан, переодевшись в женское платье.
Беспорядки в Палестине не прекращались. В Египте все больший и больший вес приобретала организация «Мусульманские братья», о которой в свое время рассказывал Салим. Но ни в египетских, ни в немецких газетах не было того, что он слышал от Салима: «Мусульманские братья» хотят стать союзниками Германии и заручиться поддержкой фюрера, чтобы избавиться от короля Фарука и насадить власть ислама сначала в Египте, а потом и на всем Ближнем Востоке. Теперь Салим поехал в Египет, чтобы собрать новые материалы о «Мусульманских братьях» и встретиться с их вождями.
Как-то увидев на улице объявление о выставке «Дегенеративное еврейское искусство» в центральной галерее, Домет туда пошел, а там длиннющая очередь. Прошло больше получаса пока он попал внутрь. Посетители показывали пальцем на картины и громко хохотали. На картинах и в самом деле были какие-то идиотские геометрические фигуры, дикие рожи дегенератов и какие-то пятна, намалеванные непонятно для чего.
— Прелесть, не правда ли? — услышал Домет женский голос.
Рядом с ним стояла высокая женщина с молодой девушкой. Обе говорили по-английски. Когда женщина смеялась, у нее обнажались десны.
«Откуда я ее знаю? Ну, конечно! Американка. Жена вице-консула в Палестине».
— Миссис Глэдис?
— Да, это ~ я, — удивилась американка. — Простите, я не припоминаю…
— Иерусалим. Салон Кэти Антониус.
— О-о! Какая встреча! Вы… вы…
— Азиз Домет.
— Ну, как же! Драматург. Рада вас видеть, мистер Домет. Познакомьтесь с моей племянницей Долли. Она живет в Нью-Йорке и на каникулы приехала к нам погостить. Долли, милая, это — знаменитый арабский писатель Азиз Домет, которого знает вся Палестина.
Домет поклонился.
— Миссис…
— Никаких миссис, просто Глэдис. Мы же с вами старые знакомые, не правда ли? — десны снова обнажились. — А что вы делаете в Берлине?
— Я работаю в Министерстве иностранных дел.
— О, так вы теперь коллеги с моим мужем! Его перевели из Палестины в Берлин с повышением. Теперь он — консул.
— Примите мои поздравления.
— Спасибо. Вы обязательно должны прийти к нам на прием. Или, знаете что, на следующей неделе в посольстве будет большой прием по случаю Дня независимости Соединенных Штатов. Я вам пришлю приглашение. Дайте мне ваш адрес.
Домет дал ей визитную карточку.
— А у меня до сих пор хранится визитная карточка вашего мужа, — сказал он.
— Теперь мы заказали другую, на английском и на немецком. Вот, пожалуйста, — и Глэдис протянула Домету новую визитную карточку консула Соединенных Штатов в Берлине.
Приглашение на бланке американского посольства пришло через три дня. Помня свою оплошность в салоне Кэти, Домет взял напрокат фрак и галстук-бабочку. Мягкое берлинское лето навевало мысли о скором отпуске. Поехать к морю?
У чугунных ворот ярко освещенного особняка американского посольства стояли морские пехотинцы, над ними развевался звездно-полосатый флаг. Вереница гостей медленно вплывала в ворота под непрерывное щелканье фотоаппаратов и сверкание вспышек. Домет спросил у одного из фоторепортеров с приклеившимся к нижней губе окурком, из какой он газеты.
— «Берлинер тагеблатт», — буркнул тот, наведя фотоаппарат на Домета.
— Я попаду в газету? — спросил польщенный Домет.
— В «светскую хронику», — вспышка ослепила Домета, а фоторепортер достал блокнот. — Фамилия? Имя? Где работаете?
— Азиз Домет, Министерство иностранных дел. Но я — писатель и драматург.
— Так и запишем, — и фоторепортер нацелился на других гостей.
Светская хроника! Вот это начало!
Мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах заполнили огромный зал и, разойдясь по разным углам, беседовали вполголоса. Под хрустальной люстрой официанты в белых перчатках ловко смешивали коктейли, добавляли в них лед и не переставали профессионально улыбаться. Оркестр негромко наигрывал какую-то американскую мелодию. «Надо бы найти Глэдис…»,
— Азиз! — Глэдис увидела его первой. — Добро пожаловать!
— Добрый вечер, Глэдис, — Домет поцеловал ей руку.
«Сама как жердь, так еще и туфли на высоких каблуках надела».
— О чем вы задумались, Азиз? Пойдемте, я вас познакомлю с нашим атташе по культурным связям. Я ему рассказала о вас. Джо-он! Джонни!
К ним подошел седой мужчина спортивного вида.
— Азиз Домет. Джон Келли.
Атташе по культурным связям крепко пожал Домету руку и сказал:
— Много о вас слышал. Очень рад познакомиться. Что будете пить, мистер Домет? Джин с тоником? Виски? Коктейль?
— Пожалуй, сухое вино.
— Вас, европейцев, тянет на вино, — улыбнулся Келли, — а нам, американцам, что-нибудь покрепче бы.
Официант налил Домету «Шардоне». Атташе взял неразбавленное виски.
— С вашим замечательным праздником, мистер Келли! — поднял бокал Домет.
— Ваше здоровье, мистер Домет! Вы когда-нибудь были в Америке?
— К сожалению, нет. Когда-то я собирался съездить туда с циклом лекций, но поездка не состоялась.
— А о чем вы собирались читать лекции?
— О Палестине и об отношениях между арабами и евреями.
— О, это очень интересная тема! Я ни разу не был в Палестине. А ваши книги переведены на английский язык?
— Увы, нет.
— Жаль. Мы, американцы, не знаем иностранных языков. Я, конечно, понимаю, что гордиться тут нечем, да еще мне, атташе по культурным связям, но факт остается фактом: для нас мировая культура существует только на английском языке.
— Я пишу на немецком.
— В самом деле?
— Да. Мои пьесы ставились в Берлине.
— А почему бы вам не попытать счастья на Бродвее? Пьесы можно перевести на английский. Можно и сценарий по ним написать для Голливуда. Вы любите кино?
— Конечно.
— Вы видели какие-нибудь американские фильмы?
— «Хижину дяди Тома». И еще один про ковбоев и индейцев.
— Вот и попробуйте написать сценарий про что-нибудь экзотическое из палестинской жизни.
— Эй, Джонни! — окликнул кто-то мистера Келли.
— Простите, мистер Домет, было очень прияно с вами познакомиться. Мы еще обязательно встретимся и поговорим поподробнее.
Келли исчез, а к Домету подошел американский промышленник. Он удивлялся тому, что Америке о такой стране, как Германия, пишут так много вранья. К ним присоединился пожилой профессор Берлинской консерватории. Он радовался тому, что наконец-то в Германии покончено с еврейским засильем в музыке и перед немецкими молодыми кадрами открылись широкие горизонты. Английский журналист, сменивший профессора, восхищался Олимпийскими играми в Берлине, когда подошел американский импресарио и начал восторгаться парадами в Нюрнберге. Он сожалел, что Америка не может провести с таким размахом даже президентскую предвыборную кампанию, не то что парад.