На Гитлера же муфтий произвел сильное впечатление своей сдержанностью, за которой угадывалась твердая воля.
Когда муфтий ушел, Гитлер вызвал стенографистку и начал диктовать:
«Во всем, что касается политики, Великий муфтий реалист, а не мечтатель. Он — хитрая лиса. Чтобы выиграть время на обдумывание своих ответов, он не раз просил перевести ему мои слова и на французский, и на арабский. Он тщательно взвешивает каждое слово. Его мудрость можно сравнить разве что с мудростью японцев. Его светлые волосы и голубые глаза наводят на мысль, что у него в роду были арийцы».
Кончив диктовать, Гитлер отослал стенографистку и вызвал министра иностранных дел Риббентропа.
— Муфтий со своими арабами нам нужен. Составьте для него такое письмо за вашей подписью, которое заверит его в нашей поддержке. Но об уничтожении евреев во всем мире писать не надо, ограничьтесь Палестиной. Вы меня поняли?
— Так точно, мой фюрер, — ответил Риббентроп.
В тот же вечер берлинское радио сообщило в сводке новостей, что «фюрер принял Великого муфтия из Иерусалима, одного из самых влиятельных людей в арабском мире. Муфтий подвергался преследованиям англичан, которые установили за его голову награду в размере двадцати пяти тысяч фунтов стерлингов. С большими трудами муфтию удалось бежать в Германию».
Через два дня муфтий получил письмо на бланке Министерства иностранных дел за подписью Риббентропа: «Германия готова оказать необходимую поддержку угнетенным арабским странам в их справедливой борьбе против британского владычества, равно как и за уничтожение еврейского Национального очага в Палестине, а также за право Палестины стать независимым государством».
У муфтия были бы все основания для радости, если бы не последний абзац: «В соответствии с достигнутой договоренностью содержание данного письма должно храниться в строжайшей тайне».
Не обошел муфтия своим вниманием и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Он написал арабскому вождю ободряющее письмо в годовщину Декларации Бальфура.
«Национал-социалистское движение великой Германии с самого начала начертало на своих знаменах призыв к борьбе против господства мирового еврейства. Поэтому мы с особой симпатией следим за борьбой свободолюбивых арабов против господства евреев в Палестине».
Гиммлер не ограничился письмом и пригласил муфтия в главное управление СС, где на специальном приеме представил ему руководителей отделов.
— Начальник еврейского отдела, обер-штурмбанфюрер Эйхман, — сказал Гиммлер, показав на одного из офицеров. — Координатор по еврейскому вопросу. Насколько я знаю, этот вопрос интересует Великого муфтия.
— Очень интересует, — сказал муфтий, внимательно разглядывая неприметного обер-штурмбанфюрера. — Я хотел бы поговорить с герром Эйхманом отдельно.
— Когда вам будет угодно, — любезно согласился Гиммлер и, отвернувшись от переводчика, вполголоса сказал Эйхману: — Покажите Великому муфтию комнату номер один.
— Слушаюсь, рейхсфюрер, — щелкнул каблуками Эйхман.
Помимо пожеланий политического толка у муфтия оказались и личные просьбы, которые, по указанию Гиммлера, выполнило гестапо. Время от времени ему посылали проверенных арийских женщин. Они скрашивали жизнь арабского изгнанника, а заодно информировали гестапо о его настроениях.
Домета вызвал к себе начальник отдела.
— Вы знакомы с Великим муфтием?
— Знаком, — Домет вспомнил популярную фотооткрытку, где запечатлена берлинская встреча муфтия с фюрером: муфтий сидит прямо, положив руки на колени, а напротив — фюрер со сжатыми кулаками.
— Муфтий хочет с вами встретиться. Он собирается вести радиопередачи на Ближний Восток, и ему понадобится ваша помощь. Надеюсь, временно. Вы — хороший работник, Домет.
— Благодарю, герр Шмидт.
— С завтрашнего дня вы поступаете в распоряжение муфтия.
24
Муфтий постарел. Борода побелела, мелкие черты лица заострились. Выглядел он усталым.
— Давненько мы с вами не виделись, Домет! — муфтий протянул руку для поцелуя.
Домет коснулся губами руки и сказал:
— Великий муфтий безмерно великодушен ко мне.
— Ну, ну, не скромничайте. Мне принесли личные дела арабских сотрудников Министерства пропаганды, о вас там самые лестные отзывы. Я этому особенно рад, потому что для моей работы нужны опытные люди. А с вами мы давно знакомы. Вы будете помогать мне писать речи для радио, а кроме того, будете моим переводчиком на важных встречах.
— Доверие Великого муфтия — самая большая награда для меня, — сказал Домет. — Буду счастлив выполнять любые поручения в любое время.
Муфтию понравилась почтительность Домета. «Конечно, он — христианин, а не мусульманин, но работает на нас. Джордж Антониус и его красавица Кэти тоже христиане, но на них можно положиться».
Домет смотрел муфтию в глаза, помня, что муфтий не доверяет людям, которые смотрят в сторону.
— Жду вас завтра в девять, Домет.
Без пяти минут девять Домет стоял у виллы муфтия. Тот вышел ровно в девять, и они сели в черный «Оппель», который привез их на Курфюрстштрассе, 116, где располагался еврейский отдел Главного управления имперской безопасности. Адольф Эйхман вышел на улицу встретить высокого гостя.
— Я рад приветствовать Великого муфтия.
Домет не верил своим глазам. Герр Эйхман! Кармель! Чемоданы!
Эйхман посмотрел на переводчика и еле заметно приподнял брови.
— А с вами мы, кажется, встречались?
— Так точно, герр обер-штурмбанфюрер. В Хайфе на Кармеле.
— Да, да, конечно. Недавно у вас были небольшие неприятности по нашему ведомству.
Домет не успел ответить, потому что муфтий его спросил:
— Вы что-то сказали о Хайфе?
— Да. В Хайфе мы встречались с обер-штурмбанфюрером.
— Что вы говорите?! Герр Эйхман был в Палестине?
— Если Великий муфтий не возражает, — сказал Эйхман, — мы продолжим беседу в моем кабинете.
Домет перевел, и они поднялись в кабинет Эйхмана.
— Спросите, почему господин Эйхман не нанес мне визит, когда был в Палестине, — с легкой укоризной сказал муфтий.
— Великий муфтий может не сомневаться, что такой визит входил в наши планы, — ответил Эйхман, — но англичане выслали нас через несколько часов после того, как мы высадились в Хайфе. Мы успели только подняться на Кармель.
— Что еще входило в планы господина Эйхмана? — спросил муфтий.
— Я хотел понаблюдать за евреями, как бы это сказать, в обыденной жизни, чтобы лучше понять их психологию, почувствовать, насколько они способны оказывать сопротивление. Скажите, пожалуйста, Великому муфтию, что я хочу ему кое-что показать, а вам, герр… э-э-э…
— Азиз Домет.
— Вам, герр Домет, придется подождать в приемной, а мы вызовем нашего сотрудника.
— Но мой переводчик — проверенный сотрудник Министерства пропаганды, — сказал муфтий, узнав, что хочет герр Эйхман. — Я ему полностью доверяю.
— Передайте, пожалуйста, Великому муфтию, что мы не сомневаемся в его переводчике, но у нас есть правила на особые случаи, а это как раз такой случай.
Домет остался сидеть в приемной. Через несколько минут явился вызванный сотрудник, и Эйхман открыл своим ключом незаметную дверь в смежную комнату, а когда они вошли туда, запер ее изнутри.
— Чтобы нам не помешали, — объяснил он.
В комнате не было ничего особенного. Она вообще была пустой. Только на стенах висели карты, схемы, диаграммы.
Эйхман подвел муфтия к большой карте мира.
— Вот в этих кружках с цифрами обозначена численность евреев в каждой стране.
Муфтий показал рукой на Палестину:
— Сколько там сейчас евреев?
— Почти полмиллиона.
— Полмиллиона? — ужаснулся муфтий. — Это недопустимо. Надо уничтожить их всех до одного.
— Мы как раз и рассматриваем «окончательное решение еврейского вопроса», — сказал Эйхман.
Узнав смысл слов Эйхмана, муфтий в восторге развел руками.
— Мы все должны брать пример с великой Германии, — сказал он.
Домет провел в приемной минут двадцать, прежде чем муфтий и Эйхман вышли из комнаты. Эйхман сказал, что польщен вниманием Великого муфтия, и, чтобы как-то сгладить неловкое положение, в которое он поставил Домета, добавил:
— У вас превосходный переводчик.
— Благодарю, герр обер-штурмбанфюрер, — Домет поклонился и перевел муфтию последнюю фразу.
Эйхман проводил гостей до самой машины и позвонил в секретариат Гиммлера.
— Скажите, что обер-штурмбанфюрер Эйхман хочет доложить о встрече с Великим муфтием.
Через три минуты Эйхману сообщили, что рейхсфюрер его ждет.
— Ну что, муфтий был в комнате номер один? — спросил Гиммлер.
— Так точно, рейхсфюрер, и он в восторге.
— Это хорошо. Муфтий уже два раза встречался с фюрером, был у Риббентропа и у меня и все время говорил о евреях. Это нам на руку. Пусть в мире сложится впечатление, что арабы спят и видят, как бы уничтожить всех евреев.
— Если я правильно понял гениальную мысль рейхсфюрера, пусть арабы о евреях болтают, а мы ими будем заниматься.
— Вы правильно понимаете, — холодно ответил Гиммлер и добавил: — Насколько мне известно, муфтий собирается обращаться к арабам по радио.
— Как всегда, рейхсфюрер узнает новости раньше всех.
— Раньше меня узнал Геббельс. Вот пусть он и курирует муфтия. А вы организуйте, чтобы к нам попадал перевод его обращений.
— Будет выполнено, рейхсфюрер. Я знаком с личным переводчиком муфтия. Он блестяще владеет немецким и сделает все, что мы попросим.
— Он что, уже завербован?
— Никак нет, рейхсфюрер. Его вербовать не нужно: он уже побывал в нашей тюрьме.
— И больше не хочет? — захохотал Гиммлер.
Эйхман подобострастно захихикал.
25
Двухмоторный «Юнкерс» летел над Средиземным морем. Вдалеке показалась береговая полоса. Майор Абвера Курт Вайленд посмотрел в иллюминатор, и у него екнуло сердце: Палестина! Она значилась во всех его анкетах в графе «место рождения». «Уж не еврей ли вы?» — подшучивали над ним сослуживцы. А для контрразведки Вайленд оказался кладом: он свободно говорил по-английски, по-древнееврейски и по-арабски.