К счастью, брюссельский диалект не исчезает. Если хотите его услышать, навострите уши. Посетите кафе в Лакене или Жетте, побродите по одному из многочисленных рынков, короче, смело вторгнитесь в отгороженный от всех мир.
Я тоже думал, что брюссельский диалект вымирает. Но поскольку у меня была возможность целых восемь лет посещать одно привилегированное место, я знаю, что он жив и здоров. Восемь лет я был членом творческого коллектива кабаре «Креативный заговор без комплексов». Этот коллектив выступал только в Брюсселе. И каждый раз кафе «Теплая водица» в районе Мароллен было набито битком. Фольклор нас не интересовал. Мы издевались над политикой городских властей. С удовольствием мы исполняли хиты французского шансона и нидерландские песни в яркой обработке, но всегда в переводе на диалект — Брассенса и Бреля, Ферре, Роберта Лонга и Будевейна де Грота. В зале сидели и стар и млад, заходили послушать прокурор, девушка с почты, и все они купались в источниках своего настоящего языка. В один из дней к нам примкнул новенький, шофер автобуса. Я не спрашивал, сколько ему лет, но наверняка он был не старше тридцати пяти. И его брюссельский был великолепен.
Как и где говорят в Брюсселе?
Я бы не решился сказать: как угодно и повсюду. Разумеется, бывают еще и сегодня ситуации, когда заранее не знаешь, на каком языке говорит прохожий, и тогда ты обращаешься к нему на французском. Нередко случается, что один фламандец долго разговаривает с другим фламандцем по-французски, прежде чем до них доходит весь комизм этой ситуации. С другой стороны, негласно соблюдается правило: «Говори о чем хочешь и с кем хочешь».
В магазинах я чту правило: клиент — король. То есть я чаще всего использую свой нидерландский. Примерно до 1980 года это не было само собой разумеющимся. Более того, порой это было невозможно. Тебя могли обругать, высмеять или просто проигнорировать. Встречались, конечно, лавочники, отвечавшие на твоем языке, но это были исключения. Сейчас исключением стали торговцы, которые отказываются говорить на нидерландском. Скорее попадаются такие, кто просто не знает этого языка. Часто они просят за это извинить. Но все чаще встречается дешевая отговорка: Je suis français(e) — «Я француз (француженка)». Как будто французам не хватает ума выучить язык. Общее правило такое: чем дороже магазин, тем больше двуязычия, тем больше и многоязычия. Брюссельский продавец знает, что время бедной Фландрии минуло. В Брюсселе, как и везде, говорят на языке денег.
Я стою в очереди в небольшом универсаме поблизости от дома. Клиент передо мной говорит с кассиршей по-английски. Она отвечает по-английски. Потом подходит дама, говорящая по-французски. Без проблем. Я думаю: «Детка, тебе нужно говорить по-нидерландски, иначе наш разговор будет тебе, наверное, очень неприятен». И я слышу, как она говорит по-нидерландски. Я от всего сердца поздравил ее. Она сказала, что она турчанка. То есть знает и мировой язык — турецкий. А может быть, и курдский. Эти девочки даже не догадываются, какие чудеса они ежедневно творят за кассой. За работу им платят курам на смех. Они заслуживают шикарных бонусов, но никогда их не получают. Но они приносят обществу больше пользы, чем все брюссельские банкиры, вместе взятые. Они важнее для общеевропейской идеи, чем многоязыкая Еврокомиссия. По крайней мере они понимают, чтó на деле значит понятие «столица Европы».
Франкоязычные инстанции с трудом принимают новое многоязычие. В официальном документе генеральный комиссар Французского сообщества (в 2011 году преобразовано в Федерацию Валлония-Брюссель) заявляет, что девять из десяти брюссельцев — франкофоны. Если бы даже он — с помощью партии «Фламандский интерес» — вышвырнул из города всех иностранцев, цифры у него все равно бы не сошлись. Но от вранья он не умрет. В том же тексте он не моргнув глазом утверждает, что название города Брюссель кельтского происхождения и означает la lande de la chapelle («долина часовни»). Хотелось бы взглянуть на эту кельтскую часовню. Вам, генеральный комиссар Французского сообщества, надо бы высосать из пальца целое поле и засеять его небылицами, чтобы в их зарослях укрыть всю правду.
Несколько лет назад мы, группа франкоязычных и нидерландскоязычных брюссельцев, собрались, чтобы серьезно поговорить о проблемах нашего общего города. Пришли к смешному выводу, что всякое соответствие между франкофонами в нашем обществе и реально существующими франкоязычными объясняется чистой случайностью. Ни один из них ребенком не говорил дома с родителями на французском, а изъяснялся на итальянском или испанском, арабском или идише. Один член нашей группы происходил из франкоязычной семьи, но именно он был фламандцем, родом из состоятельной западнофламандской текстильной буржуазии.
Так что Брюссель не валлонский город с фламандским национальным меньшинством, как иногда на полном серьезе заявляют иностранцы. Но это и не фламандский город, офранцуженный притоком валлонов, и уж конечно это происходило не в Средние века. Приток населения происходил со всех концов страны, и больше всего из Фландрии. Он по-прежнему традиционно и массово продолжается из-за рубежа. Ни один добросовестный историк уже не сомневается, что в сегодняшних границах Брюсселя языком подавляющего большинства был брабантский, то есть диалект нидерландского, и так вплоть до XIX века, а по мнению некоторых, даже до начала XX-го.
Теперь представляется ясным, что Брюссель не стал просто двуязычным. Так было не всегда, и даже на протяжении моей жизни — а я родился в 1947 году — было в некотором смысле иначе. Брюсселю более тысячи лет. Преобладающую часть этого времени он был прежде всего брабантским городом, а после некоторых трений — столицей герцогства Брабант, этого ключевого, самого богатого и самого культурного района Семнадцати провинций. От «романской страны» (le roman pays) к югу от Брюсселя, где издревле говорят на французском, Брабант тянулся до Бреда и Хертогенбоса, тех широких рек, которые сейчас принадлежат Нидерландам. Раскол 1585 года безжалостно разорвал это великолепное герцогство. Его северная часть стала владением Генеральных штатов; Южные Нидерланды подверглись гнету испанского, а позже австрийского иноземного господства, пережили культурный упадок.
Все это время Брюссель был брабантским. Д-р Пол де Риддер, фламандский националист, но при этом честный историк, убедительно показал, что город Брюссель официально был жестко привязан к нидерландскому языку, сильнее и основательнее, чем, к примеру, города графства Фландрия, подчиненного французской короне. В частности, он досконально разобрался в чертежах и схемах брюссельских ремесленников. Они составлялись на нидерландском, пока в конце XVIII века нас не оккупировали французы. Капитул[45] кафедрального собора использовал выражение: Capitulum est flandricum, то есть «капитул говорит на нидерландском», и дело с концом.
Город Брюссель пользовался собственным брабантским наречием как языком ремесленников вплоть до конца XVIII века, когда Австрийские Нидерланды были в 1795 году поглощены Францией. Конечно, в Брюсселе еще со времен Бургундии, то есть с XV века, водились придворные и аристократы различного происхождения. Достаточно одного примера. В брюссельском Хофберге король Карл V, в чьих владениях никогда не заходило солнце, отказался от трона в пользу своего сына Филиппа II. Каков был обиходный язык этих аристократов? Соглашение дворян, в котором было освящено прозвище «гёз», заимствовало этот почетный титул из французского gueux, то есть побирушка, нищеброд, потому что в их кругу общались на французском, хотя многие владели народным языком. Потом пришел испанский, но в XVIII веке привилегированные персоны, разумеется, говорили на французском, как, впрочем, и по всей Европе. Влияние на речевую практику городских властей и обычных людей было, однако, весьма незначительным. То, что в Брюсселе многие знали также и французский, было вполне логично. Город был расположен рядом с языковой границей, до нынешней Валлонии в то время, при тогдашних средствах передвижения был один день пешего пути. Но даже в канун французской оккупации языком Брюсселя оставался нидерландский. До 1794 года городские власти составляли на французском менее 5% своих распоряжений. В этот период Брюссель насчитывает менее 15% франкоговорящих, и все они из богачей или знати. Тогда считалось, что французский — это язык высшего слоя общества, язык утонченности нравов, но прежде всего язык денег и могущества власти.
И тут приходят французы. Якобинцы терпят местный язык рядом с французским, носителем цивилизации, справедливости и добродетели, только в самом крайнем случае. Посредством навязанного французского они хотят вырвать людей из пут суеверия и отсталости. Язык — служитель Просвещения. Как и у нас, хотя и не без труда.
Законы, нотариальные акты, приговоры и тому подобное должны были составляться на французском. К сему прилагался перевод, иначе все, кого это касалось, абсолютно ничего бы не поняли. В Брюсселе такого не могло случиться, потому что здесь нелегко было найти человека, который бы мало-мальски не разбирался во французском. Преподавать французский было непростым делом. Новые власти ввозили для этой цели людей со старой французской территории.
Но результат был достигнут. Французы занимали наши земли четверть века. Они вдолбили людям, что все официальное должно быть написано или произнесено на французском, иначе не избежать неприятностей. Они вдолбили людям, что брабантский, язык простого человека, в Брюсселе гроша ломаного не стоит; он может еще сгодиться дома, но на улицу с ним лучше не выходить.
Несмотря на сокрушительную военную и административную мощь, несмотря на триумф французской культуры, французам не удалось полностью интегрировать Брюссель. Когда в мае 1814 года, после первого поражения Наполеона под Лейпцигом, барона де Венсана назначают губернатором Южных Нидерландов, старшины девяти брюссельских ремесленных гильдий подают ему ходатайство о восстановлении в правах национального языка — нидерландского: «Нам по-прежнему приходится краснеть из-за того, что мы не смеем использовать свой национа