В Валлонии так размашисто транжирить свободную землю не решились, а сейчас неуклюже пытаются исправить допущенные перегибы. Валлония населена не столь плотно, как Фландрия, а самые населенные ее части — это старые индустриальные конгломераты. Здесь меня отталкивает и вызывает забытую меланхолию нечто другое. Здесь то и дело замечаешь патину времени, сквозь которую в изуродованном снова сквозит красота. Я не испытываю никакой злости от Боринажа. Иное дело — злость, которая перехватывает горло от неуклюжей манеры, в которой Фландрия пытается себя подкрасить.
Кто думает, что остервенелому строительству пришел конец, тот глубоко ошибается. Хотя цены на парцеллирование за городом поднялись до небес, молодые пары по-прежнему ищут себе строительные участки в сельской местности, но таких участков больше нет — их замостили булыжником, покрыли тротуарной плиткой, забетонировали. В 1980 году было застроено 14,2% отечественной земли, в 2010 году — 20,8%.
Упорядочение пространства? «Беспорядочное пространство» звучит, на мой взгляд, более по-бельгийски. Только в последние годы слышно, что люди против воли начинают считаться с разрешениями на строительство, проектами застройки и тому подобными документами. Заявка на отклонение от плана, принятая банком, получает одобрение, и можно начать лечение новых нарывов на вашей будущей квартире. В первые годы суды назначают санкции, но все равно вряд ли что-то произойдет со стройкой. Кто богат, выплачивает штрафы, и дело с концом. Бургомистр, принимающий меры, сам себе усложняет жизнь. В Бельгии бургомистров избирают. Госслужащие стоят так близко к народу, что до них не доходит, почему они должны надоедать людям этой кафкианской законопослушностью. Виллы состоятельных граждан уродуют зеленые зоны или сельские ландшафты, хотя на бумаге они обозначены как овчарни либо конюшни. Менее состоятельные граждане, конечно, обязаны считаться с законом. Но совсем немножко.
Впрочем, несколько лет назад случилось невообразимое. Фламандский министр Стеварт распорядился остановить нелегальную стройку. Просто так, вопреки всем доводам предпринимателя. Вся страна наблюдала в теленовостях, как кран, оснащенный шар-бабой, крушит ворота роскошной виллы, бельгийского загородного дома. Неверие в происходящее превзошло волну негодования, захлестнувшую страну. И ведь одним-единственным домом дело не кончилось. Преемник Стеварта тоже обратил в руины несколько домов. Изменило ли это что-нибудь? Пустые хлопоты. Недавно фламандское правительство снова облекло местные органы власти полномочиями по упорядочению пространства и градостроительству: вот убийца, верните ему нож. Логично, не правда ли?
Я живу на самой что ни есть обыкновенной улице Брюсселя, одной из тех, что были построены около 1900 года. Когда я сюда переехал, улица была ни бедная ни богатая. В моем доме 11 комнат, ванная, кухня, сад, просторный подвал, чердак. Признаюсь, мой дом побольше, чем другие дома на нашей улице, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза. Когда меня пришли навестить нидерландские друзья, они с трудом поверили, что вся эта жилплощадь находится в распоряжении только одной семьи. Они были под глубоким впечатлением, мы же считаем это обычным делом, даже сейчас, когда дети уже отселились. Кроме того, когда я покупал этот дом, он стоил недорого. Сейчас я бы не смог его приобрести, хотя денег у меня больше, чем прежде.
Бельгийцы годами надрываются на работе, чтобы позволить себе большой дом. Они экономят, скребут по сусекам. Молодежь засучивает рукава. Им помогают родственники, соседи. Один разбирается в электричестве, другой в малярном деле. Через какое-то время начинают строить следующий дом, для других знакомых или родни. Родители откладывают денежки для детей, то есть на постройку их дома. Они покупают в деревне строительные наделы для детей, парцеллируют сельскохозяйственные площади, преобразуя их в строительные участки. Родители не могут понять, почему детям не разрешают строить на этой земле. Ведь участок не заболочен, не оседал, иначе они бы не стали покупать его для своих детей. А теперь вдруг оказывается, что дому на нем не стоять, потому что так решили чудаки-крючкотворы в Брюсселе.
В одной фламандской деревне я разговаривал с человеком, который читал лекции об упорядочении пространства для местного Крестьянского союза или Фонда Давида. Он говорил: неприемлемо, когда дети не могут строиться на земле, которую им отвели родители. Я с ним согласился. Спустя некоторое время я читал лекцию на ту же тему в другой деревне. Мои тогдашние слушатели были из крестьян или днем ходили на фабрику, а вечером обрабатывали несколько гектаров, засаженных овощами, картофелем, клубникой. «Вы же не думаете, что моя дочь не имеет права строить на земле, которую я для нее приберег, — спросил меня тогда один фабричный крестьянин. — Это же ни в какие ворота не лезет, сударь». Я не ходил проверять, но я уверен, что дом дочери построен. На земле отца.
«Не называют ли они это формой диктатуры?», — спросил я тогда этого мужчину. «Да, точно так, — ответил он, — мне называли это слово». Чем дольше мы беседовали, тем больше мне казалось, что мужчина цитирует сердитые, недоуменные замечания прошлых лет. Всё было так же, как тогда.
Ради своих больших домов бельгийцы запродали дьяволу всю сельскую часть страны. Дом приносит каждому значительную долю комфорта. Живешь себе просторно и надежно, в привычном окружении. Не на кухне у соседей, а в собственном доме, непохожем на все другие.
Если оглянуться вокруг, можно заметить продвинутые формы архитектурных стилей. Но заносчивость архитекторов не в чести, ценится обыкновенное, почти банальное, даже переходящее границу китча. Взгляните на колеса бричек, полюбуйтесь на прилежно вычищенные переносные фонари перед входной дверью, дайте вашему взору поблуждать по искусственным, ничем не пахнущим хуторкам с дурнопахнущей вывеской fermette (маленькая ферма).
Совершенно непростительно, что эти домики стоят на холмах в конце неухоженной дороги, но, собственно говоря, там им самое место, если сравнить с провансальскими или андалузскими вариантами. Кирпич, двускатная крыша, сад неотрывны от наших широт, от наших земель по берегам Северного моря. Это лишенное всяких комплексов, махровое уродство бросает вызов архитекторам. Но мне оно ближе, чем пуританская архитектурная нагота, чем хлипкий эстетический диктат, которые замахиваются на вечность, а на самом деле являют собой окаменелую моду трех минувших лет, осужденную как ересь новым и таким же зашоренным поколением архитекторов.
Нет, бельгийский бюргер знает, где ему нравится жить, и никто не сможет ему предписать что-то иное. На мой взгляд, за ним не водится никакой смелой домостроительной фантазии. Он обожает строить так, как у брата или соседа. Только не надо загонять его в угол, который приглянулся архитектору.
Уродство дома дополняется, особенно в сельской местности, чисто бельгийским явлением — «времянками» ( koterij ). «Времянка» — это метафора Бельгии. С течением времени все институты моей страны исчезают за ненадобностью по случайному стечению обстоятельств, как произвольно взятые и уложенные кирпичи, а в результате получается на удивление сносная времянка. Но всему есть предел. Взять, к примеру, нашу конституцию. В 1830 году и в течение последующих десятилетий она повсеместно считалась самой прозрачной, самой краткой и самой изящной на свете. А сегодня виднейшие конституционалисты безнадежно путаются в нагромождении подпунктов и дополнений.
Так что же такое «времянка»?
Вы строите большой, массивный, внушающий почтение дом — всё как положено. Затем пристраиваете комнату для стирки, дополнительную кухню, курятник, голубятню, рушите стену, чтобы расширить детскую, и так далее, вплоть до сада. Но тут вам, к сожалению, придется укротить строительный раж, иначе вы окажетесь у соседей, а им тоже хочется громоздить кирпичики. Все выглядит очень хаотично еще и потому, что в дело вперемешку идут самые разные стройматериалы, но в общем все выходит практично, скромно, удобно и в ногу с потребностями жильцов. Люди строят дом, а затем устраиваются позади этого дома, чтобы жить. Иными словами, жить в своей «времянке».
Кроме случая, когда вы настолько неотесаны, что без приглашения входите в сад, вам удастся рассмотреть по кусочкам всю «времянку». Наилучший вид открывается из окна поезда. Если он едет через Бельгию и не очень быстро, можно понаблюдать, как скрытный бельгиец потихоньку оборудовал свой домашний быт. В этом отношении мы одна нация, ибо нет никакого различия между фламандской и валлонской «времянками». Однажды молодые архитекторы пришли к гениальной идее, позволяющей перевернуть всю Бельгию вверх тормашками. Улицы должны проходить за тыльной стороной домов, и эта сторона, со всем барахлом и беспорядком, должна стать лицевой, парадной. Только тогда, считают они, откроются истинные желания бельгийца-домостроителя. Мне эта идея кажется очень милой, но я не верю, что она когда-либо осуществится. Бельгийцу вовсе не по нутру открываться нараспашку.
«Времянка» не для того придумана, чтобы ее все разглядывали. Она для личного употребления, для ближайшего окружения. Ее не следует стыдиться и не нужно специально укрывать от посторонних глаз, но и выставлять напоказ тоже ни к чему. У каждого есть воскресные башмаки и домашние шлепанцы, есть выходной костюм и рабочая одежда, есть хлеб насущный и праздничный стол, есть свой дом и своя «времянка». Раньше в деревнях, как правило, нельзя было войти в ограду усадьбы или в обычный дом через парадную дверь. Она отворялась только по самым большим праздникам. Бывало, часами искали, куда потерялся ключ, а когда его находили, оказывалось, что замок заржавел. Даже горожане, придя в гости, знали, что им не нужно возиться с парадной дверью. Они шли через кухню, а та была пристроена к дому сзади.
Вопрос в том, зачем возводить такой большой, дорогой дом, если там приходится редко бывать. Какая польза в таком доме? Вы живете в задних комнатах, но в нем еще остается много места, чтобы неловко похвастать своим фасадом, грубовато, немного по-деревенски украсить свою «времянку», свою повседневную жизнь большим, ярко-красным, настоящим домом.