После Второй мировой войны социалисты все еще боялись, что христианская (т.е. католическая) Народная партия захватит абсолютное большинство. Законопроект то и дело прятали в долгий ящик, но потом вопрос решился благодаря социалистическому министру внутренних дел Питу Фермейлену. Он полагал, что от социалистических идеалов и так слишком далеко отступили. Кроме того, в 1944 году право голоса получили женщины Франции. А когда в Париже идет дождь, в Брюсселе моросит.
В скором времени социалисты, протестовавшие против женского избирательного права, получили перевес. Во время первых выборов (1949), в которых участвовали женщины, у «красных» был самый низкий процент со времен Первой мировой. Католики завоевали абсолютное большинство в Сенате, а в Палате потеряли только одно место. Но первый эффект быстро испарился.
В главе о языковой границе я уже говорил о моноязычных районах — нидерландско- или франкоязычных, за исключением БХВ. Вне этой градации фламандский политик выдвигает себя только для фламандских избирателей, валлонский — только для валлонских. Вообще национальных партий больше не существует. Франкоязычная либеральная партия не может, например, участвовать в выборах в Турнхауте. Фламандских христианских демократов бесполезно искать в Ла-Рош. Политика, который вам не нравится, но живет не в вашем, а в другом языковом районе, вы никогда не сумеете привлечь к ответственности. Политики могут безнаказанно ругать фламандцев или валлонов. Они должны оглядываться только на избирателей своего языкового района. Все это препятствует развитию чего-то подобного чувству ответственности за страну в целом.
Группа высокообразованных людей, именующая себя «Группа Павия» (по названию улицы в Брюсселе, где они впервые собрались), предложила выбирать часть Палаты представителей по общенациональному принципу. То есть они предлагают распространить систему БХВ на всю страну. Необходимо выделить 15 мест, или 10% Палаты — 9 нидерландскоязычных и шесть франкоязычных. Если вначале слышались насмешки по адресу «заумных профессоров», то сейчас, похоже, эта идея имеет шанс быть включенной в одну из будущих государственных реформ.
Распределение парламентских кресел осуществляется по давно уже общепризнанной и применяемой во всем мире системе юриста Д’Ондта. Чаще всего эта система честно срабатывает, когда большие партии выступают в преимущественном положении. Если же систему применяют к мелким результатам, калькуляция в пользу больших партий выглядит гротеском.
Величина языковых групп в этой системе также принимается в расчет. Вследствие применения этой пропорциональной системы ни одна партия никогда не получит большинства на выборах. Последний раз такое произошло в 1950— 1954 годах.
Кандидаты должны выигрывать выборы у себя дома. Члены парламента находятся рядом с местным населением и знают его проблемы. Они не жалеют времени для демонстрации своей деловитости, что совсем незнакомо нидерландцам и о чем я расскажу позже.
В федеральном парламенте установлена пропорция между величиной партий и языковыми группами, в федеральном правительстве подход иной. Согласно Конституции, в нем должно заседать одинаковое число франкоязычных и нидерландскоязычных министров — по принципу паритетности. Премьер-министр — особый случай, он стоит выше языковых различий (так говорят). На деле с 1958 года он, за двумя исключениями, был из числа фламандских христианских демократов. Никто бы не согласился иметь главой правительства человека, не владеющего обоими языками; к тому же много лет фламандские христианские демократы были самой крупной партией в стране, до тех пор пока несколько лет назад двуязычные валлоны не стали белыми воронами. Но все меняется. В 1999 году христианские демократы скрылись в оппозицию, премьером стал фламандский либерал Верхофстадт, и все чаще можно слышать, как франкоязычные «их превосходительства» более чем сносно говорят на нидерландском.
Палата имеет полномочия и власть — всё, чем подобные институции располагают в конституционных монархиях. Правительство должно пользоваться доверием членов Палаты (половина голосов плюс один при наличии большинства у членов Палаты). Министры несут ответственность перед Палатой, которая в любое время может делать им запросы и подавать интерпелляции. Члены Палаты могут предлагать законопроекты и вносить в них поправки. Начиная с 80-х годов прошлого века парламент удивительно часто стал использовать свое право на расследования: применительно к трагедии на стадионе «Хейзел», по поводу торговли оружием и в связи с запутанным судебным расследованием после разбоя, учиненного «брабантскими убийцами» — это дело, к вящему позору бельгийской юстиции, избежало полного раскрытия, так что по сию пору гуляют все новые, самые фантастические предположения и подозрения. Заседания комиссии, которая исследовала промахи жандармерии и полиции (с тех пор слившихся в единую полицию) в деле Дютру, транслировались напрямую по телевидению и собрали много зрителей. Исследовалось даже — Сенатом — безобразное поведение Бельгии в бывших африканских колониях и подмандатных областях. Тогда комиссия «прогнулась» под бельгийской позицией по геноциду в Руанде. Другая комиссия пыталась выяснить обстоятельства убийства Лумумбы.
В деятельность федерального парламента закралась какая-то фальшь. Я не имею в виду двуязычие или гомон дебатов — совсем напротив! Демократия должна производить шум, только диктатуры бесшумны, и я с удовольствием слушал, когда еще сидел на трибуне для прессы, как франкофоны аргументировали свои выступления так, будто каждый из них ежедневно прогуливался по Парижу. Фламандцы, читающие «НРС» или «Фрей Недерланд», никак не давали им это почувствовать. Мне нравилось видеть, как они внимательно прислушиваются к синхронному переводу цитат из Элсхота или Мультатули, не всегда улавливая их глубокий смысл. Так, они напрягают свои мозги в поисках французского эквивалента в пику модному словечку.
Я уже говорил, что валлонский избиратель никогда не может голосовать против фламандского политика, а фламандский — против валлонского министра. Но парламент в целом должен голосовать о доверии правительству страны. Франкоязычный депутат Палаты может спокойно голосовать против фламандского министра, но фламандский избиратель не может больше требовать санкций против франкоязычного депутата. И наоборот. Я уже указывал, что в нашем федеральном парламенте заседают рядышком два парламента, которым надлежит вместе контролировать одно и то же правительство. Это фальшь номер один.
Прошло то время, когда большинство получало патент на правоту, а оппозиция — патент на неправоту. Уже случалось так, что люди из большинства аплодируют речам оппозиции, и наоборот. Заметим попутно, что крупные партии настолько обветшали, что большинство чаще, чем прежде, нуждается в оппозиции. В 2011 году «министерство текущих дел» (то есть такое, которое увязает в делах, пока страна ждет формирования нового правительства) послало Бельгию воевать в Ливии. Втягивание в войну никак не назовешь текущим делом. Это не просто рутина. Но парламент одобрил (при одном голосе против) участие Бельгии в этой враждебной акции.
Слишком часто бельгийское правительство (то есть и фламандское, и валлонское) состоит только в стремлении быть правым. Мне думается, что политика появилась из противоречия между «стремлением быть правым» и «обладанием правотой». С последним у нас всегда большие трудности. Мое представление от демократии такое: часть правоты держит в своих руках большинство, а другая ее часть находится в руках оппозиции. До многих бельгийских политиков это никак не доходит, но, к счастью, из этого бывает все больше исключений. Это фальшь номер два.
Во власти у нас слишком мало перемен. В ХХ веке одна только католическая партия заседала в правительстве не менее 94 раз. С Первой мировой войны она делила власть попеременно то с либералами, то с социалистами, один раз с теми и другими, но, собственно, смена большинства и оппозиции происходила у других, а не у католиков. Отсюда выходит, что у нас в Бельгии сложился чертовски односторонний взгляд на политическую правоту. Это фальшь номер три.
Или это была фальшь номер три. Даже католическое превосходство, которое в Бельгии почиталось как закон природы, было упразднено избирателями в 1999 году. Это был год, когда разразился так называемый диоксиновый скандал. Здравоохранение умалчивало, что в сферу питания просочился диоксин, но все вышло наружу. Катастрофическими были последствия для экспорта мяса, но еще более катастрофическими — для христианских демократов. Во время выборов они потеряли по всей стране девять мест. «Зеленые» ликовали. Впервые с 1958 года христианские демократы не вошли в правительство. Коалиция состояла из либералов, социалистов и «зеленых». В общем, она была «фиолетово-зеленой». На следующих выборах (2003) избиратели отвергли «зеленых», но «фиолетовые» продержались до 2007 года. Тем временем христианские демократы на местах снова пробились к кормушкам власти. В 2007 году они вновь выиграли федеральные выборы. Их верховод Ив Летерм привлек на свою сторону 800 тысяч голосов и только на севере страны с величайшим трудом, спустя месяцы разговоров и уговоров сумел сколотить хлипкую коалицию. Во время своей кампании он без остановки толковал о благом государственном управлении и пяти минутах политической воли, необходимых, чтобы разрешить щекотливую проблему «Брюссель — Халле — Вилворде» (БХВ). И что же досталось Бельгии: никакого благого управления и долгие годы канители без всякой видимости решения этой наскучившей проблемы из трех букв.
Некоторое время сохранялось впечатление, что бельгийская политическая система обрела стабильность. В Палате лишь конструктивный вотум недоверия мог свалить правительство, то есть альтернативное большинство членов Палаты должно было сейчас же предложить кандидатуру нового премьер-министра. Теперь нельзя было отправить правительство по домам после кивков нескольких депутатов, которые просто не выспались. Бюргеры порадовались этому как всенародной благодати, но немного погодя выяснилось, что политические нравы были глупее упований.