Во многих европейских странах существует противостояние церкви и государства. Взять, к примеру, эмансипацию католиков в Нидерландах, «Культуркампф» в Германии, Третью республику и радикальную секуляризацию во Франции. Молодые взирают на все это более отчужденно. Достопочтенные католические организации больше не могут мобилизовать свои уличные войска.
Во всех европейских странах труд и капитал уже больше столетия ведут друг с другом борьбу. Сегодня их конфликт, похоже, даже острее, чем когда-либо. Молодежь, делающая первые шаги на рынке труда, по-прежнему массами вступает в ряды бельгийских профсоюзов. Согласно новейшим данным, профсоюзы, как и прежде, объединяют 75% ищущих работу — это самый крупный показатель по Европе. Только Швеция может выдержать сравнение с Бельгией. Это плоды мощной традиции и эффективной деятельности, а также реакция на жесткую глобализацию и косную либеральную политику ЕС.
В Бельгии существуют также противоречия между общинами. Дискуссия на эту тему продолжает разрастаться. Демократические националисты теряют свои позиции так же неуклонно, как под лучами солнца тает снег. Тает и их партия. Но вот в чудесном 2010 году происходит чудесное возрождение демократического национализма — праволиберального, свободного от всех левых примесей, сепаратистского.
Ясности Бельгия предпочитает мир. Противоречия, о которых выше шла речь, то и дело «ставят подножку» друг другу. В вопросах просвещения фламандские католики и валлоны проявили солидарность по поводу защиты католических школ. Христианские и социалистические рабочие продолжают вместе бастовать против переноса предприятий в районы, где капиталист может беззастенчиво эксплуатировать пролетария. Праворадикальный фламандец может быть непримиримым в вопросах языка по отношению к праворадикальному валлону, с которым он проявляет трогательное единство в вопросах снижения налогов.
Когда противоречия накладываются друг на друга, колеблется вся система. Во время Большой забастовки 1960— 1961 годов валлонские рабочие повернулись против Бельгии. Во время школьной войны католики мобилизовали свои отряды по всей стране. Еще один пример — «королевская проблема». Ее результатом были социальное возбуждение, уличные беспорядки и в двух случаях гибель людей.
Проясняются новые противоречия.
Социологи, такие как Марк Эрхардус, в пику материализму рассуждают о постматериализме. Бюргеры могут в экономическом отношении стоять на левых позициях (выступать за сильные профсоюзы, мощное социальное страхование), а в идеологическом — на правых (против лиц, ищущих убежища, за перекрытие границ). Мечтательные «зеленые» пуритане могут не переваривать профсоюзы. Есть либералы, желающие приватизировать медицинское страхование (правые) и одновременно отстаивающие однополые браки и легитимацию эвтаназии (левые).
Иное, новейшее противоречие, отмечаемое по всей Европе, наблюдается между высококвалифицированными специалистами, состоящими на службе у демократии, и низкоквалифицированными работниками, которых принижают или даже ненавидят высококвалифицированные. Иногда об этом говорят в резкой форме: утратившая свои корни элита против татуированного низшего класса. Посмотрим на цифры. После выборов 2007 года 81% парламентских кресел заняли люди с университетскими дипломами, в то время как такие дипломы имеет лишь 8% жителей. Менее 7% досталось лицам, не имеющим диплома об окончании полной средней школы, а таких в стране три четверти населения. Это много больше, чем низший класс. В этом Бельгия не отличается от Нидерландов. В обеих странах налицо олигархия дипломов. Расслоение бросает низкоквалифицированных на произвол судьбы, так что слова о возвышении народа звучат сегодня старомодно или простодушно. Неудивительно, что низкоквалифицированные обращаются к партиям, которые прислушиваются к их нуждам. Традиционные защитники низшего класса — социал-демократы и христианские демократы — отвернулись от них. Даже наши профсоюзы, потратившие немало усилий на информирование и организацию своих членов, не могут попасть в приливную волну.
Демократия опирается на принцип большинства. Бельгия все время жила исходя из принципа пропорциональности. Исключая короткие вспышки ненависти, действует сеть информационных контактов между оппозицией и большинством. И среди большинства, и среди оппозиции есть католики и секуляристы, люди, привязанные к профсоюзам, и люди, приближенные к работодателям.
После выборов председателя Палаты представителей крайне правый валлонский националист, он же католик, Жандебьен сказал, обращаясь к госпоже Фогелс (депутату от «зеленых», фламандке и отнюдь не ярой католичке), что он голосовал за нее, а не за валлонского католического кандидата, потому что он любит птиц («Фогелс» означает на фламандском «птицы»), женщин и не любит новоизбранного председателя Палаты.
В Бельгии улаживание конфликтов всегда требует расторопности и деликатности. В нашей стране всегда рождались политики, обладающие этими двумя качествами. Зачастую публика их просто не замечает. Люди, обладающие реальной властью, постоянно переходят из одной партии в другую, находясь на заднем плане. Остальные, как прежде, рассуждают в палатах парламента о компромиссах; сегодня их костюмы, возможно, не такие серые, а галстуки не такие тусклые, если они вообще при галстуках. Но эти люди все еще при деле, ибо даже если конфликты улажены, все время возникают рискованные ситуации, когда одно недосказанное слово может обрушить шаткое равновесие.
Блаженно уверенная в себе фламандская христианская демократия, которая со спокойной совестью бичевала страну, уверенная, что делает это для общего блага и, более того, что благо страны совпадает с благом фламандской христианской демократии, потому что, видите ли, валлоны и секуляристы слишком глупы и распущенны, — эта самоуверенная христианская демократия была наказана избирателями в 1999 году. Теперь она могла сидеть и дуться на скамейках оппозиции.
Тогда в бельгийской политике разгорелась необычно откровенная дискуссия. Родилась культура открытых дебатов. «Кудахтающий курятник», — презрительно говорили христианские демократы. Мне казалось, что бельгийский политик и бельгийский бюргер умеют держать язык за зубами и что они не станут резать правду-матку. Их понятия были всегда замаскированы. Они любят говорить намеками. Они лучше промолчат. Улыбнутся заговорщически, если вдруг проговорятся, и тут же поспешно добавят: «Я же ничего тебе не сказал». Бельгиец был как две капли воды похож на своего короля. А король — на своих подданных. В полном единодушии они не хотели обнажать свою собственную корону.
И вдруг ни с того ни с сего на Рю де ла Луа начали нескромно и бесцеремонно болтать, спорить, толковать, судачить, разглагольствовать, полемизировать. Мнения носились в воздухе роем. Древние, солидные бельгийские институции не могли понять, что с ними произошло. Пресса раздувала любую каплю в воздушный шар. Слышались даже хлопки, похожие на выстрелы. В довершение всех бед или развлечений мобильные телефоны в миллион раз усиливали весь этот тарарам.
В 2007 году «фиолетовые» вышли в тираж. Но виной тому были не шумиха и трескотня. Одной из главных причин того, почему Ив Летерм, одержавший оглушительную победу на выборах, не смог сколотить правительство, была утечка информации на переговорах, случившаяся, как из дырявой корзины, как из целой мастерской по плетению дырявых корзин. Еще не легло на бумагу — или лучше на телеэкран — предложение о составе правительства, как оно уже гуляло по всем редакциям. Элиты перестали скрытничать. Они больше не хотели знать друг друга, находясь по разные стороны языковой границы. Они злорадно, с удовольствием награждали друг друга зуботычинами. Вопли боли и ярости эхом отражались от фронтонов правительственных зданий на Рю де ла Луа.
Но тут пришли выборы 13 июня 2010 года. Во Фландрии избиратель поднял на щит фламандских националистов. Они были самой крупной партией. Такого еще не бывало. В Валлонии впереди оказались социалисты, намного впереди. Люди начали задумываться. Никто не знал, надолго ли сохранится это положение. Никто не решался предсказать дальнейшее. Но переговорщики усвоили одну полезную вещь — они молчали.
Политика[58]
Он вошел в канцелярию и сказал:
— Теперь наша очередь.
— Вы социалист?
— Да, социалист. Так что каждый новый судья, который сюда войдет, будет «красным». Или либералом.
— Да, но раньше их всех назначала СВП. Думаю, что остальные просто-напросто хотят наверстать упущенное.
— Никто ничего не упускал. На долю СВП приходится только половина судей.
— Но СВП получила на выборах больше 20% голосов.
— А раньше у нее было больше 50%.
— Да, но это было больше пятидесяти лет назад.
Этот разговор состоялся во Фландрии (Бельгия) в 2000 году. «Фиолетовые» только-только вступили в игру.
Прибавим для ясности следующее. Первое. СВП — это Христианская народная, иначе говоря, католическая партия. Недавно она стала называться СДВ, но это к делу не относится. В ХХ веке эта партия достаточно долго находилась у власти, одна или в коалиции, и всегда вместе со своими франкоязычными римско-католическими друзьями. До Первой мировой войны католики были у власти с 1894 года. Одни. Подсчитаем. Если вычесть две немецкие оккупации, то период с 1884 по 2000 год составляет 108 лет. За это время католики находились у власти 102 года. В ГДР коммунисты продержались сорок лет. В Советском Союзе — семьдесят, но это уже был полный маразм.
Второе. Судей в Бельгии назначают политики. С 1999 года у нас существует Верховный совет по юстиции, и с тех пор судей назначают на объективной, то есть не на политической основе. Не вздумайте сомневаться. Половина членов судейского корпуса приходит из прокуратуры, вторую половину рекомендует Сенат. То есть вторая половина в любом случае насквозь политизирована. Первая половина состоит из людей, которых одного за другим назначают по политическим мотивам. Иными словами, все новые и новые судьи приходят из политической номенклатуры. Вероятно, они поверяются время от времени объективными мерками. Вероятно, не у всех из них в кармане партбилет, но иногда достаточно прислониться к какой-нибудь сильной партии. Так система поддерживает свое существование. Но когда-нибудь все переменится. Когда рак на горе свистнет.