Аня поспешила сказать, что отмечать, наверное, не будут – работы полно.
– И стоило тебе ради такого из России уезжать. Курьерить и там можно.
– Это временно.
– От Каринки чего ушла? И она теперь не отмечает, сама сидит пишет…
Аня промолчала.
– Я те так скажу, у отца твоего денег не было тоже временно, потом совсем не стало. Мать в курсе вообще, как вы бедствуете? Душан, принеси мне кошелек!
Появился усатый – Аня теперь его рассмотрела: коротышка с лысиной кружком, как у францисканских монахов. Замахала руками: мол, нет, нет, не надо денег. Ей стало так жалко его брата, подумала – Руслан им бы за так мясо отдал.
– Мне так жаль вашего брата.
Душан протянул ей пять тысяч динар. Должен был еще триста, но у Ани язык не повернулся спросить. Из тех докинет, что заплаканная женщина всучила.
Теть Наташа приобняла, не прижимая; от нее пахло коньяком и духами. В Сербии она накачала губы лепешечкой, покрасилась в сливочный блонд. Аня оценила прихожую: хрустальная люстра, дубовый гарнитур, на вешалке – шуба, голубая норка; раньше теть Наташа цигейку носила, еще шутила: «Это взрослый каракуль».
Аня поблагодарила. Спускаясь по подъезду, услышала:
– Сколько ты ей заплатил?
Остановилась, понадеялась, что теть Наташа, шлепая тапочками по лестнице, сбежит отдать недостающие триста, поговорит с ней, как раньше, – но та прошипела:
– Свинина-то с душком!
До последнего адреса Аня добиралась уже по потемкам.
Снега в Белграде нет, фонари, даже в центре, тусклые. Словно газовые. Да еще ехать приходилось всё медленнее.
Пролетка, стилизованная под девятнадцатый век, не иначе как для туристов, катала парочку. Высокие колеса гремели по брусчатке, неизвестно откуда взявшейся, скрипели рессоры. Волосы мужчины гладко зачесаны назад, поблескивают желтым от фонарей. Женщина в черном объемном берете: может, нарядилась в театр. Мужчина каким-то привычным, обыденным движением насадил на макушку шелковый цилиндр.
Ну, давайте уже! Аня помигала фарами. Лошадь плелась неторопливо под легким косым снежком. Слава богу, кучер сообразил: приподнял свой широкий, напитанный ватой зад, и пролетка завернула в переулок. Мужчина в цилиндре повернулся к спутнице, блеснуло пенсне. Дорога освободилась, сделалась асфальтовой. Когда Аня проезжала поворот, ей показалось, что темный, затянутый снежком переулок спускается к морю. Навигатор, однако, показывал, что такого переулка не существует. Аня протерла глаза.
Таковска, 19: одноэтажный особняк, бордовый с бежевым, каменные наличники на трех высоких окнах. Даже граффити этот фасад не тронули, дверь вот только облупилась. Аня припарковалась под узловатым деревом, которое деликатно огибал тротуар. Заглянула в заказ: телятина. По сравнению с остальными – свежая; или нос уже привык? Почему-то перед этим строгим фасадом стало особенно стыдно за испорченные продукты и за то, что на два часа опоздала.
Звонка на двери не было. Аня, усталая, голодная, постучала. К костяшкам пальцев прилипла чешуя облупившейся краски. Дверь открыл мужчина, посторонился, впустил. Аня заозиралась. Потолки – метров пять. Светло-серая обивка на стенах и тусклые лампы. В гостиной – кресло у камина, треск дров, картины, портьеры, за которыми словно и не Белград.
Аня протянула пакет, указала пальцем на ценник «З000 din.». Мужчина хмыкнул, заговорил с немецким акцентом:
– Molim? Mora da ste ovom biku pevali dok je odrastao?
Певали? Пели? Что?
Но какой приятный у него голос.
– Не разумем србски, – устало сказала Аня.
Подняла глаза. Перед ней стоял ялтинский тип, продававший чеховские сюжеты. Последний раз она видела его на пляже. Полтора года прошло, словно полжизни…
– Ах, это вы? Помните меня? Мы в Ялте встречались.
– Ili su mu pričali bajke?
– Что? Послушайте, мне не до шуток, извините, что задержалась, но я не понимаю по-сербски, – Аня решила, что нагрубила, и добавила: – С наступающим.
Он был всё в той же желтой майке, только поверх натянул черный кардиган. Ане захотелось просто посидеть с ним у камина. Она смягчилась:
– Как ваши чеховские сюжеты? Удалось продать хоть один?
Помотал головой. То ли не понимал, то ли не продал, то ли раскаялся в затее.
– Ну, не расстраивайтесь. Зато какой милый особняк. Э-э-э, лепа куча.
Желтый – у него теперь седая прядь, а лицо свежее, худое, глаза насмешливые, бородку так и не отпустил, – протянул ей три тысячи. Посмотрел на нее, добавил еще триста.
– Спасибо, хвала, с Новым годом вас. Как это по-сербски? Нова година…
– Nova godina je đubre kao i stara, samo što je stara bila loša, a nova je uvek gora.
На пороге особняка, когда он закрыл за ней дверь и дважды щелкнул замком, Аня постояла, превозмогая желание вернуться. К камину, к лампам, к чеховским сюжетам. Вздохнула, подняв лицо к небу. На медальоне в каменных завитушках, что украшал фасад особняка под самой крышей, была выбита дата: «1899».
На заправке пришлось влезть в запас евро – Аня носила выигрыш с собой в сумке, не понимая, куда Руслан сунется, а куда нет в этой пустой квартире.
По дороге к офису, на реке, за мостом, тут и там грохотали салюты. Было шесть, в Москве восемь – скоро все сядут провожать старый год, а у нее ничего не приготовлено.
В холодильнике – бутылка вина и магазинный соус к макаронам.
Телефон сел, но она помнила дорогу: через Земун прямо, на перекрестке правее – к складам.
Только припарковалась у офиса под единственным фонарем, из дверей выскочил Руслан:
– Ты почему трубку не берешь? Ань, сколько я должен просить… – и тут увидел помятый бампер и оторванный номер, пристроенный под лобовым.
Аня не оправдывалась. Отвечала спокойно, что испугалась петарды, вильнула.
– Почему полицию не вызвала? Как я теперь со страховой объяснюсь?
– Заказы торопилась развезти, – Аня подошла, погладила его по рукаву куртки. – Да у меня и номера их нет.
Руслан обходил машину, светил фонариком из телефона.
– Мясо уже портилось…
– При чем тут мясо, если водить не умеешь?!
– Ну а чего ты меня за руль посадил в чужой стране?
– Господи, при чем тут страна? Один раз попросил помощи – и всё через… Деньги где?
Во двор выкатился довольный, краснощекий Андрей Иваныч:
– Мож, это, уже выпьем? Год дрянь, но новый будет лучше. Он всегда лучше.
– Нечего отмечать, – буркнул Руслан.
Аня достала пакет, куда складывала выручку, чтобы не собирать по всей сумке, пихнула его Андрей Иванычу, он ближе стоял, и быстро зашагала прочь от этого фонаря, этого офиса и гаража на пустыре. Надеялась, что Руслан пойдет следом. Они наконец разругаются в пух, станет легче.
Вахтера в будке не было – наверное, отмечает. Обернулась – никого. От того, что охранник уехал праздновать к кому-то, а ей, кроме пустой квартиры, и податься некуда, захотелось набрать матери. Достала телефон, поймала на мертвом черном экране свое отражение. Теперь и не позвонить.
В автобусе – полупустом, темном, шатком, холодном – захотелось выпить чего покрепче. Злость унять. Она точно знала, где наливают: в казино.
На ресепшн брюнетка улыбнулась ей, точно узнала.
У Ани осталось пятьсот евро. Она сейчас проиграется вдрызг, придет домой, швырнет пустую сумку на пол – и всё расскажет Руслану: что давно не работает копирайтером, один раз выиграла в казино и Мара, прожорливая Мара, которую она тридцать лет знать не знала, якобы меняет ей деньги; что тут ялтинский тип косит под серба, а сербы открывают двери с оружием; что…
Аня-то думала, что у них с Русланом, наспех женатых, в Белграде появится второй шанс. Теперь уже не до семейного тепла – выговориться бы до дна, до самой последней правды.
Людей в казино мало, все-таки сербы – семейный народ. Разве что студентам, будто всё тем же, дома нечего делать – вот и сидят за игровыми автоматами. Аня вспомнила, как они с Кариной хлебали зимой «Отвертку» – газировка горьковатая, щекочет нос, согревает, металлическая банка чуть липнет к губам, – потом обеих на застолье душил смех.
Сегодня немок за покерным столом не было, зато рулетку обступили испанцы.
Аня попросила коньяку и обменяла на фишки сразу пятьсот евро. Чтобы не пришлось ставить несколько раз. Глотнула из бокала на низкой ножке, расправила плечи. Не разрядись телефон – поговорила бы с Русланом.
Еще лучше было бы найти в приложении номер того ялтинца, набрать и послушать, на каком языке заговорит. Что́ скажет своим теплым баритоном… Но зарядки с собой не было.
Захотелось поехать туда.
Таковска, 19.
Остальные адреса, даже теть-Наташин, стерлись из памяти.
Таковска, 19.
– Поставите Ваше опкладе, – сказал крупье лично Ане, словно узнал.
Поставила на 19. Всё – на 19 черное.
Крупье объявил ее ставку вслух, испанцы затихли. Допила, поперхнувшись, коньяк – официант сразу подал ей новый бокал. Завертелось колесо.
Аня думала: ну вот и финал. Нет денег. Нет – и ладно. Сейчас она заберет куртку, дойдет до дома, выскажет Руслану: «Если бы ты не орал на меня, мы бы не потеряли пятьсот евро!». Он округлит рот: «Что-о-о? Ты ходила в казино-о-о?». Его пугало, когда Аня становилась непредсказуемой.
Все захлопали, закричали. Аня выиграла. Она могла забрать восемнадцать тысяч евро.
На нее бросались с объятиями незнакомые люди, едва не сбивали с ног. Хлопнуло в ее честь шампанское, и вместо дерганой «игральной» музыки запела новогодняя ABBA.
Аня, пьянея, соображала, куда бы еще поставить. Ее теснили, словно прижимали к столу. Но тут на запястье испанца белая часовая стрелка сверкнула неоном. Уже восемь. Восемь! В Москве – десять, мать с ума сойдет, если не набрать.
Пересчитав наличку в менячнице при казино – пачка по пятьсот евро не толще ее мизинца, – Аня пихнула ее в сумку вместе с паспортом и побежала по набережной, прижимая выигрыш к животу. Ей было страшно, и пьяно, и весело сразу.