у бедняги не получалось. «Вот же увалень», — пробурчал Младшенький. К счастью, мама Эмиля ничего не услышала. Она с нежностью смотрела на мальчиков.
— До чего они милые, такие трогательные! И хорошо вместе играют…
Жозефина кивнула, радуясь, что она, как нормальная мать, произвела на свет нормального сына, который играет со сверстником в нормальную игру. Было ясно и тепло, колонны греческого храма словно светились изнутри прозрачным светом, белым светом разогретого зимним солнцем камня, березы, буки и орешник качали последними листиками, которые еще пощадила изморозь. Ливанский кедр, могучий гигант, царил над парком, неколебимый и равнодушный к порывам ветра. Повсюду были разбиты аккуратные газоны, глаз отдыхал на их радостной зелени.
Жозиана расстегнула верхнюю пуговицу пальто, ее переполняло счастье. Наступил час полдника, и она достала из сумки пакет с пирожками и бутылочку с соком. Как все нормальные матери. «Как все нормальные матери!» — ликовала она, ковыряя белый гравий аллеи носком туфли.
И вот тут-то мать Эмиля добавила:
— Как вы смотрите на то, чтобы ваш маленький Марсель пришел сегодня после обеда поиграть с Эмилем к нам домой? Мы живем здесь неподалеку, можем воспользоваться этим, чтобы попить чаю и поболтать…
Жозиана почувствовала себя на верху блаженства. Она словно парила в воздухе, стараясь уцепиться за кармин клена, за зелень лужайки, чтобы не взмыть в небо от избытка чувств. Наконец-то у нее появится подруга! Мамаша, с которой можно будет обмениваться кулинарными рецептами, советоваться насчет лекарств для прорезывания зубов, лечения детских болезней и диатеза, обсуждать близлежащие ясли, детские сады и школы. Она едва не замурлыкала от удовольствия. Она нашла решение, нашла средство от своих материнских терзаний: если попросить Младшенького изображать младенца несколько часов в день, эти несколько часов она будет его выгуливать, демонстрировать людям, сморкать ему носик, сюсюкать с ним, то тогда в остальное время она спокойно даст ему возможность изучать книги, исторические труды, пособия по математике — в общем, все, что он хочет. Это, в конце концов, не так уж трудно, просто каждый из них должен быть готов на какие-то уступки.
Она представила себе долгие посиделки с новой подругой — детишки играют, мамочки обмениваются душевными откровениями… Одиночество превратится в далекое и забытое воспоминание. И кто знает, вконец осмелела она, может быть, удастся организовать семейный ужин. «Выходить куда-то вместе. В театр, в кино. Может, даже играть пара на пару в канасту. Это бы нас сблизило. У нас с Марселем не так много друзей. Он целыми днями работает. В его-то возрасте! Пора ему уже поберечь себя… Почти шестьдесят девять лет! Не резон уже изнурять себя и работать не покладая рук, как раб на галерах».
Младшенький услышал предложение матери Эмиля и, застыв в довольно неуклюжей позе — зад отклячен, кулаки в бока, лицо перекошено от мысли об ожидающей его муке, напряженно ждал ответа Жозианы, рассчитывая, что она откажется. Ни в каком случае он не согласен проводить время с этим недоумком, закованным в памперс, который не способен даже по мячу попасть! Он так стоял, раскачиваясь как маятник, побагровев от гнева, и не обращал внимания на назойливого карлика, который во что бы то ни стало хотел играть и, смешно раскачиваясь, кинул ему мяч. Но когда он услышал, что мать ответила: «Да, конечно, это будет просто замечательно, они так прекрасно играют вместе», — он так саданул ногой по мячу, что едва не снес голову бедному Эмилю: малыш как подкошенный упал на гравий.
Мать вскочила, заверещав, схватила на руки ребенка и осыпала Младшенького проклятиями. Она обозвала его малолетним преступником, коварным негодяем, убийцей, фашистом в ползунках и умчалась, унося своего контуженного Эмиля подальше от подлого обидчика.
Тогда Жозиана подобрала мячик, жирафа на колесиках, пакет с шоколадками и бутылочку с апельсиновым соком, после чего удалилась из парка, кинув прощальный взгляд на зеленые газоны, на маленький каменный храм, на алый клен, на белые дорожки — так говорят прощай потерянному раю.
Она не удостаивала сына ни единым словом и шагала вперед с видом разгневанной королевы-матери.
Разъяренный Младшенький семенил за ней, бурча, что, видимо, никому нельзя доверять, что он заставил себя принять эту игру, чтобы сделать матери приятное, но ни при каких обстоятельствах он не согласится часами сидеть с невеждой, назойливым дурачком, который даже не сумел понять, что докучает человеку! Разумный парнишка сразу бы понял, что он ввязался в это мероприятие только для приличия. И не приставал бы. Добровольно бы оставил в покое мячик и не стал бы тревожить Младшенького в его чудесном одиночестве на лоне природы. «Я знаю, что в мире достаточно дураков, — вздохнул Младшенький, — и что необходимо приспосабливаться к жестокой реальности, но уж больно противен мне этот Эмиль. Пусть она найдет мне какого-нибудь математика или физика, который делает ракеты. Я буду учить про квадратные корни и центробежную силу. Я все это знал когда-то, надо только освежить в памяти».
Они почти дошли до дома, когда на дороге им попался журнальный киоск и Младшенький заметил на витрине под пластиковой обложкой журнала компас. Он остановился и даже слюнку пустил от удовольствия. Настоящий компас! Он не знал почему, но предмет этот показался ему знакомым. Где он уже видел компас? В книжке с картинками? У отца на письменном столе? Или в предыдущей жизни?..
Он ткнул пальцем в журнал, скрывающий в себе драгоценный артефакт, и потребовал:
— Я хочу вон ту штуку!
Жозефина повернулась к нему и знаком велела следовать за ней.
— Хочу компас… Хочу посмотреть, как он устроен.
— Ничего тебе не будет. Ты очень плохо себя вел. Ты эгоистичный и жестокий мальчик.
— Я не эгоистичный и не жестокий. Я любопытный, я хочу учиться, я отказываюсь изображать младенца и хочу знать, как устроен компас…
Жозиана схватила его за руку и поволокла к двери парадного. Младшенький напрягся и, упираясь кроссовками в асфальт, пытался затормозить. Мать в итоге схватила его под мышку, зашвырнула в лифт, в прихожей дала ему две хлесткие пощечины и втолкнула в комнату, закрыв за ним дверь на ключ.
Младшенький рычал и молотил кулаками в дверь.
— Ненавижу женщин! Все они глупые и тщеславные кокетки, которые думают только о своем удовольствии и используют нас, мужчин. Когда вырасту, стану гомосексуалистом!
Жозиана заткнула уши и ушла плакать в кухню.
Она плакала долго, плакала взахлеб, горючими слезами, оплакивая свою утраченную мечту о счастливом материнстве. Пыталась утешать себя, уговаривать: мол, все матери желают идеального ребенка, такого, как желает их сердце, а небеса посылают нам такого, какой есть, и надо с ним как-то научиться понимать друг друга. Повезет — и будет у тебя прелестный маленький Эмиль, а коли ты невезучий, приспосабливайся как можешь.
Она решила освободить сына. Открыла дверь, зашла в его комнату.
Он лежал на ковре в куче смятой и пыльной уличной одежды. Он так кричал, так бушевал, так бурно ломился в дверь, что свалился от усталости и спал — так спят храбрецы, сражавшиеся три дня и три ночи. Рыжие кудри разлохматились и спутались, лоб, щеки и шея пошли красными пятнами — след недавней ярости. Легкий храп доносился из открытого рта с пламенеющими деснами. Поверженный Геракл, уснувший на земле, распаренный от гнева и ярости.
Она присела рядом. Долго смотрела на спящего мальчика. Подумала: «Когда он спит, он малыш, это мой малыш, мой сыночек». Смотрела, смотрела, потом приподняла его, зажала между колен, потрепала по кудрям, как обезьянка, ищущая вшей в голове у детеныша, покачала, мурлыкая: «Робин Бобин Барабек скушал сорок человек, и корову, и быка, и кривого мясника… а потом и говорит: у меня живот болит».
Младшенький приоткрыл один глаз и объявил песенку идиотской.
— Почему же он такой глупый и неумеренный? Ясно же было, что живот заболит! И вообще так не бывает, люди столько не едят! — спросонья пробормотал он.
— Спи, малыш, спи… Мамочка с тобой, она тебя любит.
Он заурчал от счастья и уперся обеими руками и головой в мамин живот, а она обняла его со слезами на глазах. Так они сидели в полутьме комнаты; она опять что-то напевала себе под нос.
— Мам…
Жозиана вздрогнула от ласкового слова и крепче сжала объятия.
— Мам, ты знаешь, почему Лабрюйер написал «Характеры»?
— Нет, любимая моя крошечка, но ты ведь мне расскажешь?
Он, по-прежнему зарывшись в ее теплый живот, объяснил вполголоса:
— Ну вот, понимаешь ли, он очень любил одну девочку, у которой отец работал в типографии, его фамилия была Мишалле. Лабрюйер любил ее чистой любовью. Она наполняла его душу красотой и счастьем. Однажды он задумался — как же малышка будет выходить замуж, ведь у нее совсем нет наследства. И тогда он пришел к ее отцу, мсье Мишалле, и дал ему рукопись «Характеров», над которой он работал много лет. Он сказал ему: «Держите, друг мой, издайте этот труд, а если удастся выручить за него деньги, пусть они пойдут на наследство вашей дочери». Мишалле так и сделал, и в итоге мадемуазель Мишалле удачно вышла замуж. Правда, это замечательно, да, мам?
— Да, сынок, замечательно. Расскажи мне еще про Лабрюйера. Он кажется мне очень хорошим человеком…
— Прежде всего нужно его прочесть, знаешь… Когда я научусь бегло читать, стану читать тебе вслух. Нам больше не нужно будет ходить в парк, будем сидеть с тобой вдвоем, и я заполню твою голову множеством прекрасных, интересных вещей… Потому что я собираюсь учить греческий и латынь, чтобы читать Софокла и Цицерона в подлиннике. — Он насупил брови, призадумался на мгновение и добавил: — Мам, а с какой стати ты так гневалась недавно? Ты что, не видела, что этот мальчуган глуп и назойлив?
Жозиана захватила пальцами рыжую прядь и принялась крутить между пальцами, точно нитку пряжи при вязании.
— Понимаешь, мне хотелось бы, чтобы ты был таким, как все, как все мальчики твоего возраста… Мне не нужен гений, мне нужен мой двухлетний сыночек.