А потом…
Они разомкнули объятия, он повернулся к ней, она к нему, и они ошеломленно уставились друг на друга. Он пропел строчку из песни Кабреля — «я до смерти люблю тебя, я люблю тебя до смерти» — и она поцеловала его медленно, как опытная женщина.
Она никогда уже не будет прежней. Она это сделала.
Они вернулись домой, в широкую кровать Зоэ.
Гаэтан по дороге сказал: «Давай не поедем на лифте» — и они пустились наперегонки по лестнице. Гаэтан побежал первым, и она закричала: «Ты жухаешь, это нечестно, ты не подождал меня на старте!» Она не была уверена, что сможет сейчас бежать с этим новым женским телом, этими новыми женскими ногами. И женской грудью. Кости ломило, она шла, расставив ноги. Ей казалось, она внезапно выросла и все это сразу заметят. Она прокрутила весь фильм в голове и подумала, что никогда больше не сможет мечтать о первом разе, представлять его, фантазировать. От этого стало грустно. Но не очень. Она не слишком горюет еще и потому, что фильм ей понравился. Очень понравился. Она спросила себя: «А Эмме так же повезло? И Гертруда уже это сделала. А Паулина?» Она помчалась вверх по лестнице. Он остановился, она бросилась к нему, он покружил ее, получилось как в балете, потом они целовались на каждом этаже. Им больше не страшно, больше не страшно. Они это сделали.
Зоэ заметила, что на ее губах блуждает идиотская улыбка. На его лице была такая же. Они оперлись, обессиленные, на косяк входной двери. Едва не теряя сознание, потянулись друг к другу, уперлись лбами, соприкоснулись губами…
— Никому не скажем, — сказал Гаэтан.
— Никому не скажем. Это наш с тобой секрет, — ответила Зоэ.
И ей захотелось растрезвонить его по всему свету.
Было десять утра, когда Гэри и Гортензия вышли из ночного клуба Show Case под мостом Александра III.
Они остановились подождать Питера и Руперта, которые заигрывали с молодой хорошенькой гардеробщицей. Они хотели забрать ее с собой, просили найти подружку, чтобы получилось две пары, а девушка молча улыбалась в ответ и вытирала пальчиком зеленые тени, расползшиеся по утомленным векам.
Гортензия и Гэри оперлись на каменную балюстраду над водами Сены. Они вздохнули в едином порыве — до чего же прекрасен Париж, и заговорщически толкнули друг друга локтями.
Бледное серо-желтое свечение отражалось в черных водах, создавая иллюзию зыби, и туман длинной белой простыней струился над рекой. Под мостом прошел пароход, пассажиры с мостика закричали: «С Новым годом!» — протягивая к ним бутылки и стаканы. Они вяло помахали в ответ.
— Девчонка никуда не пойдет, — сказал Гэри.
— А почему нет?
— У нее еще не закончилась ночная смена, она падает от усталости, до смерти хочет спать, переворошила сегодня кучу чужих пальто, выдала кучу номерков, и ее достали праздные гуляки, которые пытаются с ней заигрывать…
Она мечтает только об одном: упасть в свою теплую постельку и уснуть.
— Мсье — тонкий психолог, — улыбнулась Гортензия, погладив рукав Гэри.
— Мсье наблюдает за людьми. И еще мсье очень хочет вас поцеловать…
Она поколебалась мгновение, качнулась, закрыла глаза и наклонилась над балюстрадой, нависшей над выщербленным камнем набережной.
На губах Гортензии играла легкая улыбка, и улыбалась она явно себе самой.
— Хотел бы я знать, о чем ты думаешь, — сказал Гэри.
— Я думаю про свои витрины. Через двадцать четыре часа я буду знать…
— Достала ты меня!
К ним подошли Питер и Руперт. Гэри оказался прав — девушка мечтала только о теплой постельке.
— Ну что, голубки? Будем праздновать первый день нового года? — спросил Питер, протирая круглые очки концом длинного шерстяного шарфа, оставлявшего на всем клочья пуха.
— Ничего не будем праздновать! — сказал Гэри, резко отстраняясь от Гортензии. — Лично я пошел домой…
— Меня-то подожди! — закричала Гортензия вслед, но он уже стремительно удалялся из виду, воротник куртки поднят, руки оттягивают карманы.
— Что это с ним? — спросил Питер.
— Ему кажется, я недостаточно романтична…
— Если ему нужна романтичная девушка, он явно обратился не по адресу, — заметил Питер.
Руперт заржал. Он попивал шотландский виски прямо из горлышка бутылки, которую сунул в карман, выходя из клуба.
— Вчера вечером у Жана мы играли в покер в Интернете, и я выиграл стриптизершу, — похвастал Руперт.
— А вас кто приютил? — спросила Гортензия, отказавшись от мысли остановить Гэри.
— Дядюшка Жана.
— Кто такой этот Жан?
— Наш возможный новый сосед…
— Как это?
— Тебе еще не сказали? Нам пришлось начать поиски нового жильца…
— Могли бы и со мной посоветоваться…
— Мы не уверены, что сможем дальше оплачивать жилье, — объяснил Питер. — Сэм с минуты на минуту ожидает увольнения, он съезжает и возвращается к родителям. У него ни гроша за душой…
— Все сейчас разорены, — добавил Руперт. — Все сваливают, Сити пустеет, банкиры устраиваются в «Макдоналдс» продавать картошку фри, ужас просто! Ну вот мы и поехали в Париж. Нас Жан пригласил. К своему дяде.
— Я уехала всего на десять дней, и вы этим воспользовались, чтобы все переиначить…
— Мы еще не решили, но очевидно, что Жан — наш новый друг… — хором произнесли оба парня.
— Он француз?
— Да. Француз, и вполне достойный… На первый взгляд у него не слишком выигрышная внешность, тебе, может, сначала будет с ним неприятно…
— Хорошенькое начало, — зевнула Гортензия. — Мне уже скучно.
— Он учится в Лондонской школе экономики, изучает экономику и международные финансы, работает, чтобы оплатить себе сэндвич и крышу над головой, соблазнить его тебе вряд ли захочется… так как у него акне, а мы знаем, как тебе нравятся чистые лбы и розовые щеки чистеньких, здоровеньких, аппетитных мальчиков!
— Мне придется делить ванну с этим прыщавым…
— Мы еще не решили, но он нам нравится, это точно… — сказал Питер.
Она поворчала для проформы. Она ведь знала, что жизнь этих парней с каждым днем становится все труднее: те, кто работает, молятся о том, чтобы сохранить место, другие зависят от родителей, которые, в свою очередь, молятся о том, чтобы сохранить место.
А кроме того, она была бы в ярости, если бы они выбрали девчонку.
Она не любила девчонок. Ненавидела ужины с подружками, кудахтанье, охи и ахи, откровенные разговоры, совместный шопинг, улыбки, скрывающие зависть. С девчонками всегда нужно осторожничать, продвигаться крадучись, учитывать их слабости, щадить чувства.
А она предпочитала идти прямо к цели. Быстрее получается, когда идешь прямо к цели. И к тому же ей абсолютно нечего сказать людям.
— Либо так, либо они хотели поднять нам всем троим плату с учетом цен, которые растут на глазах…
— Прямо до такой степени? — скептически поинтересовалась Гортензия.
— Все подорожало, к «Теско» уже не подступиться! Черносмородиновая «Рибена»? Не подступиться! Чипсы «Уокерс» с уксусом — не подступиться! Темный шоколад «Кэдбери»? Не подступиться! Хрустящие крекеры «Каррс»? Не подступиться! Отвратные свиные сардельки, которые мы обожаем, — а не подступиться! Вустерский соус? Держи карман шире! И билеты на метро опять подорожали!
— Так что времена нынче тяжелые, дорогая Гортензия…
— Да плевать мне на это! — заявила Гортензия. — Мне хочется мои витрины! И даже если мне придется спать на тротуаре, я буду просыпаться среди ночи и работать, работать, потому что я хочу, чтобы они стали моим триумфом…
— Но ведь мы не сомневаемся в этом, ни на секунду не сомневается!
И тут же прощаются, раскланиваются, расшаркиваются — и уходят, ссорясь из-за бутылки виски.
Бредут через мост, в сторону квартиры дядюшки парня по имени Жан. «Улица Лекурб, улица Лекурб, нам направо или налево?..»
— Это где-то во Франции! — орут они, кружа по улицам.
Гортензия возвращается пешком. Ей необходимо поразмыслить на ходу, гвоздя каблучками мостовые города. Париж устало потягивается после праздничной ночи… На скамейках, на помойках, возле светофоров полно пустых бутылок из-под шампанского и пивных банок. Париж, город прекрасный и сонный, город томный и ленивый, город любви. «Унеслась моя любовь. Исчезла в тумане серого утра, ушла, яростно сжимая кулаки в карманах куртки… Полоса тумана уцепилась за серые парижские крыши. Унеслась моя любовь, унеслась моя любо-о-овь», — напевала она, прыгая через водосточные желобы, покрытые тонким прозрачным ледком.
Гэри спал посреди кровати. Одетый.
Она положила мобильник ему под подушку.
Если вдруг мисс Фарланд позвонит раньше назначенного срока…
Если вдруг…
Легла рядом.
Уснуть не получалось. Завтра она уезжает. Будущие двадцать четыре часа пройдут как краткий сон, который она должна наполнить радостью и добротой. Помириться с ним. Вернуть волнующее веселье поцелуя перед Гайд-парком, напротив остроконечных вершин Гайд-парка. Когда-нибудь они будут целоваться в Центральном парке, и белки прискачут есть у них из рук. Они сговорчивые, эти белки. Подманить их ничего не стоит. Да и что такое, в конце концов, белки? Крысы с хорошей репутацией. Ничего более. Отнимите у нее плюмаж хвоста — и останется пушистая крыска. Мерзкая пушистая крыска на двух ногах. Гортензия захихикала сама с собой, почесывая нос. Одному мы с умилением улыбаемся, другое заставляет нас брезгливо морщиться. А чего вы хотели, все зависит от внешности. От того, как себя подать. Деталь, всего лишь деталь, — и крыса становится белкой. Прохожие бросают ей орешки, а дети просят завести такую дома.
Ей захотелось разбудить Гэри и объяснить ему разницу между белкой и крысой.
«А ты знаешь, почему дельфины водятся только в соленой воде?
Потому что от перца они чихают».
Уснуть не удавалось.
Вдруг захотелось отметить Новый год каким-нибудь сильным, ярким переживанием.
Она провела пальцем по лицу Гэри. Он так красив во сне: черные ресницы бросают тень на щеки, рот полуоткрыт, губы припухли от сна, на щеке след от подушки, он слегка похрапывает, как мужчина, который поздно лег, его щетина уколола палец Гортензии, она остановилась…