Это было еще время любви, когда влюбленные готовы прощать друг другу недостатки, и когда мужа ждут как любовника – с трепетом и при полном параде.
Второй этап: «Когда я второй раз пришел поздно, она тоже читала что-то очень интеллектуальное, но уже лежала в халате под одеялом, ощетинившись накрученными бигудями под тюрбаном из полотенца. На столе стояла только одна оставленная тарелка».
На этом этапе одинокая тарелка даже красноречивее халата и бигудей. Любовная лодка еще не разбилась о быт, но романтика уже ушла. Женщина в нарядном платье и с романтическим ужином на столе поджидает любовника, планирует продолжить вечер вдвоем. А если она накрутила бигуди, но оставила мужу ужин, значит, продолжение вечера ей уже не нужно, но она проявляет любовь и заботу как преданная жена.
Третий этап: «Когда я в третий раз пришел поздно, она уже спала и никакой тарелки на столе не было».
Собственно на этом моменте брак можно было считать развалившимся. И если бы за их плечами не было прежней пылкой любви, которую они еще не успели забыть, Евтушенко с Ахмадулиной расстались бы уже тогда. Но они были людьми слишком сильных чувств, брака уже фактически не было, а эти чувства еще продолжали тлеть, время от времени вспыхивая словно угли под слоем пепла.
Четвертый этап: «Когда я в четвертый раз возвратился поздно, наши разные такси подъехали к подъезду одновременно, и она, рассчитываясь с шофером, даже попросила, чтобы я разменял ей десятку».
Казалось бы, на этом все. У Беллы Ахмадулиной появились новые друзья и отдельная жизнь, она больше не ждала мужа дома, не спрашивала, где он был, и не давала отчета о своем времяпрепровождении. Теперь они были уже не супругами, а просто двумя людьми, почему-то еще живущими вместе. Возможно, из-за этих тлеющих под пеплом углей чувств, которые все никак не желали окончательно гаснуть.
Но был и пятый этап: «И наконец, когда я в пятый раз возвратился поздно, ее совсем не было и она появилась лишь под утро, пахнущая вином и чужими сигаретами, потому что тогда она еще не курила.
А потом, пытаясь все спасти, пряча от меня глаза, она попросилась со мной в Сибирь, но я не понял, насколько все далеко зашло, решил, что она будет мне в тягость, и опять отдал предпочтение свободе, а не любви, думая, что любовь подождет, никуда не денется. А любовь – делась, да вот куда – не знаю».
Марина Цветаева, наследницей которой называла себя Ахмадулина, тем самым вызывая ревность и негодование многих своих современниц, писала:
Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем.
И правда, не суждено. По крайней мере в отношении поэтов.
А потом… потом «сиамская кошка», «полненькая, но непередаваемо грациозная, не ходившая, а буквально летавшая, едва касаясь земли, с дивно просвечивающими сквозь атласную кожу пульсирующими жилочками» пропала. И вернулась как положено пропавшей кошке – тощей, облезлой, помятой, пахнущей котами и помойкой. Девочка-эльф сгорела, сожженная жестокостью возлюбленного и погубленным ребенком.
«Если женщина перестает любить, у нее появляются новые привычки. Эти новые привычки – первый признак того, что у женщины кто-то есть.
Она никогда раньше не курила, не пила ни крепких напитков, ни кофе. Единственное, что она обожала, – это пиво и пирожные. Я неблагородно боролся с этими безобидными грехами, требуя от нее похудения. Она прятала пакеты с пирожными в свои «хоронушки» – на кухонный шкаф или на книжный стеллаж – за томики Марселя Пруста в издании «Academia», при чтении которого я всегда испытывал комплекс интеллектуальной неполноценности, ибо меня непоправимо клонило ко сну.
Но когда через пару месяцев я вернулся из Сибири, меня встретила уже совершенно другая, незнакомая мне женщина. Она не похудела – она высохла, как будто выгорела изнутри. Школьная коса сменилась медно-проволочной короткой прической. Она была в туфлях на высоченных каблуках, на которых раньше не умела ходить. На столе стояли коньяк, кофе, которого ни я, ни она никогда не пили, в наманикюренных серебряной крошкой пальцах дымилась длинная сигарета, и у нее появилась совершенно новая манера – смотреть мимо собеседника и говорить, не ожидая и не слушая ответа…»
Но поэты как фениксы – в этом их отличие от простых смертных. Сгорая, они возрождаются… пока хватает сил. Хотя и у них есть свой предел прочности, но, слава богу, мало кто имел несчастье дойти до него, как Цветаева. Вспомнить хотя бы, сколько раз сгорала и возрождалась Ахматова, с которой, как бы Ахмадулина ни возражала, они были больше схожи, чем с Цветаевой. Не как поэты, возможно, но как женщины. И не только тем, что обе имели татарские корни и обе были замужем за знаменитыми поэтами. Сходство скорее в том, как они умели жить – жить, несмотря ни на что, выплескивать боль и страсть в стихах, но твердо стоять на ногах. Мир всегда крутился вокруг них, и как бы они ни страдали, через какие бы испытания ни проходили, они всегда находили выход из любой ситуации, а главное – обладали счастливым умением привлекать к себе тех, кто хотел и мог о них позаботиться.
Дмитрий Быков, описывая Ахмадулину, говорил: «Тут и пассивность в добывании благ, и полное неумение чего-либо целенаправленно добиваться – ведь она знает, что сами принесут всё, что надо, и сложат к ее ногам. Правда, особенного шарма и достоинства придает ей то, что если не придут и не сложат – она проживет». Так же жила и Ахматова – не суетилась, не просила, не искала чего-либо, а плыла по течению, позволяя тем, кто этого желал, заботиться о ней и поклоняться ей. И так же философски воспринимала земные блага – если были, пользовалась ими, не стесняясь, а если не были – обходилась без них.
Хрупкая красота ее лица, по типу близкого к лицу Раисы Горбачевой (восточная кровь), контрастировала с вызывающей изысканностью костюма. Пиджак с накладными плечиками на тонкой фигурке, обтянутой белым трико с крупными вертикальными полосами вдоль ног, обутых в белые фигурные сапожки, – эдакий арлекин с трагическими бровками «домиком». С учетом крымской жары к ее костюму было приковано всеобщее внимание. Женщины шушукались: «Кто такая? Кто такая?»
Прощаясь у корпуса Дома творчества, Белла подарила розу Татьяне…
Вот она стоит в вазе, подрагивая полупрозрачными лепестками на одинокой ветке с одиноким шипом. Тут, следуя традиции, мне осталось уподобить Беллу Ахатовну Ахмадулину алой розе русской поэзии, – но нет. Роза серьезна в самосознании своей хрупкой и колючей красоты. Ахмадулина вся в игре чувствований; ее мысли не мыслятся, но переживаются, как истинное событие.
Геннадий Шалюгин, писатель.
«Мы не поссорились. Наша любовь не умерла – она перестала быть. Мы разошлись, и я переселился в комнатушку над Елисеевским магазином – настолько крошечную, что входящим женщинам нельзя было избежать тахты, и через пару месяцев я чуть не рехнулся от карусели, которую сам себе устроил. Теперь уже я сделал отчаянную попытку спасти нашу любовь – поехал к ней ночью без предупреждения, нажал на дверной звонок серебряной пробкой шампанского. В другой руке я держал за зеленый хвостик морковку хрущевской оттепели – кубинский ананас.
– Кто там? – раздался за дверью самый красивый в мире голос.
– Это я, – еле вытолкнули мои губы. – Я тебе ананас привез.
Ответом было молчание. Наконец раздалось неуверенно фальшивое:
– Ты пьян. Я тебе не открою…
Все было кончено. Я опоздал».
Вот так и закончился у Беллы Ахмадулиной возраст любви, а вместе с ним и юность. Она сгорела и возродилась заново, но что-то в ней умерло навсегда. Возможно, детская восторженность, а может быть, та хрустальная чистота, звонкая и ясная, которая так отличала ее в ранние годы. За Евтушенко выходила светлая и наивная девушка, живущая в своем сказочном мире. Расставалась с ним – женщина, усталая и с вековой печалью все познавшей Евы в глазах.
По улице моей который год
звучат шаги – мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и – мудрая – я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда – из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Шестидесятые
Я не обидчива. Это действительно так. Люди, которых я считала и считаю своими друзьями, никогда меня не обижали, а, наоборот всегда помогали, и любовь всегда мне помогала, как бы ни развивались события. Мы всегда связаны, я всегда ощущаю связь вне зависимости от расстояния.
Брак Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко остался позади, но разрыв не означал, что они расстались врагами. Нет, они остались друзьями, и Евтушенко даже с удовольствием рассказывал, что когда он в четвертый раз женился, «Белла пришла в гости за несколько часов до торжества и в скромном фартучке помогала готовить стол». Она к тому времени тоже была четвертый раз замужем. Кстати, они оба остановились на этой цифре – у обоих четвертый брак стал самым продолжительным и последним.