Белла Ахмадулина, наверное, один из самых чистых, и это ее удивительная была особенность, голосов русской поэзии. И этот возвышенный, изысканный, невероятно узнаваемый голос был не только в стихах, но и в жизни. Поразительно, когда с ней разговаривал, она никогда не находила каких-то заезженных, штампованных слов, они всегда были другие. Вот то, что строй ее речи поэтической был продолжением ее жизни и ее мира, видимо, и давало ему такую подлинность.
Евгений Бунимович, поэт, педагог и публицист.
Ну и напоследок обязательно надо процитировать Эльдара Рязанова: «Эта женщина была чудом. Ей были дарованы Богом прекрасная внешность, изумительный голос, неповторимый поэтический талант. Она прожила жизнь безукоризненную, была эталоном чести, достоинства и веры в высокие идеалы. Скромность ее была фантастической. Причем не наигранной, а очень естественной. О себе она была как раз не очень высокого мнения. Я в несколько своих фильмов включил песни на ее стихи, и она на полном серьезе считала, что ее популярность пришла благодаря этим фильмам. Белла Ахмадулина была настоящим другом, я ее обожал».
Можно понять восхищение Рязанова – в богемных кругах такая скромность и правда нечто невероятное и исключительное. И у кого-нибудь другого это могло бы показаться кокетством, скрытым призывом расхвалить и разубедить. Но не в случае Ахмадулиной. У нее это не кокетство и даже не скромность, а простая констатация факта – спокойная и без лишних эмоций. Несмотря на свою «инопланетность», Ахмадулина всегда твердо стояла на земле. В те годы кино еще очень многие недооценивали, в богемной среде о нем сложилось устойчивое мнение как о некоем «низком» виде искусства. Конечно, в 70-е это было уже не так, как в 40–50-е, когда театральные актеры относились к киноартистам чуть ли не с презрением, но все же отголоски оставались, и довольно сильные.
Но вот в чем была удивительная особенность Беллы Ахмадулиной, вроде бы и родилась она в номенклатурной семье, и всегда, за исключением военного детства, была «упакована», общалась в основном либо с такими же, как она, детьми из хороших семей, либо с представителями советской богемы, жила в этом узком, оторванном от народа мирке, но… Но сама в отличие от большинства представителей своего круга никогда не была оторвана от реальности. Вспомнить хотя бы историю с Пастернаком, когда она, отбросив эмоции, рассудила, что ей, москвичке из хорошей семьи, было куда идти в случае исключения из института, и она не имеет права осуждать ребят из деревни, которым, если бы их исключили, оставалось бы только пойти в армию и, скорее всего, навсегда погубить свою карьеру.
Так и с песнями на ее стихи. Она видела то, что, похоже, не видел почти никто в их кругу, включая самого Рязанова, – что даже во время пика популярности поэзии, по-настоящему хорошо знала и любила стихи поэтов-шестидесятников только узкая прослойка интеллигенции. Причем по большей части столичной. Да, это были десятки, возможно, даже сотни тысяч людей, но в Советском Союзе жило почти триста миллионов человек. И большинство из них ни разу не читало стихов Ахмадулиной по самым простым объективным причинам – в школе их не проходили, книги издавались небольшим тиражом, а далеко не все люди так любят поэзию, чтобы выискивать новых современных авторов. Если душа вдруг просит стихов, куда проще взять с полки томик Пушкина или хотя бы поэтов Серебряного века.
А вот кино смотрели все. Могли ругать, считать бесполезным занятием, но все равно смотрели. И песни из фильмов пели, записывали тексты, учили наизусть. Поэтому, когда Надя на вопрос Ипполита, чьи это стихи, ответила: «Ахмадулиной», это была, говоря современным языком, такая реклама, эффективнее которой и быть не может. Трудно даже представить, сколько людей в первые дни января отправилось по библиотекам и друзьям искать книги Ахмадулиной. Да, интеллигентная публика знала о ней давно. Но массовый читатель узнал ее именно после фильмов Рязанова.
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? Ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? Ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха… О, нет
тебе прощенья. Живо тело,
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.
Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
Белла, Нэлла, Гелла…
Не все в жизни выбираешь, иное выбирает тебя.
Есть старая шутка о том, что когда люди говорят: «В жизни все надо попробовать», они почему-то имеют в виду наркотики и групповой секс, а не шахматы и альпинизм. Но в том и особенность шестидесятников, что к ним этот анекдот относится только наполовину. Они действительно хотели попробовать в жизни все – поэтому их биографии до краев полны романтикой и скандалами, борьбой за идеалы и снова скандалами. Евтушенко писал о себе: «Характер у меня был ужасный – меня прямо-таки разъедало любопытство к жизни; и я из любопытства впутывался в самые невероятные истории. То я попадал в компании самых настоящих воров, то в компании спекулянтов книгами…» И это речь всего лишь о детстве – повзрослев, будущие шестидесятники стали ввязываться в истории куда скандальнее и опаснее, чем какие-то спекуляции книгами. В полной мере относится это и к Белле Ахмадулиной.
Ахмадулина сделала стыд одной из главных своих тем – стыд этот сопровождал ее всю жизнь и диктовался во многом той неупорядоченной, слишком бурной жизнью, какую ей приходилось вести: здесь сказывался все тот же недостаток творческой воли, заставлявший ее иногда длить стихи дальше положенного предела, вступать в лишние отношения, выпивать с ненужными людьми (этой слабости она тоже стыдилась, но и в ней странным образом нуждалась – тем острей бывала трезвая самоненависть, едва ли не самый существенный ее лирический мотив). Но, в отличие от бесчисленных самоупоенных «поэтесс», она оставалась поэтом – именно потому, что жестко и трезво спрашивала с себя; этот же нравственный стержень заставлял ее защищать Сахарова, которого не защищал никто, подписывать письма в защиту диссидентов, поддерживать деньгами выгнанных отовсюду Владимова и Войновича, восторженно отзываться на новые сочинения опальных коллег, чтобы они не чувствовали себя одинокими. В ней могло быть и кокетство, и самолюбование, и что хотите, – но не было лжи: гибла – так гибла, падала – так падала, взлетала – так взлетала.
Дмитрий Быков, писатель.
«Видит Бог, не я это затеял, – писал в своем дневнике Юрий Нагибин о том, как влюбился в Беллу Ахмадулину. – Она обрушилась на меня, как судьба. Позже она говорила, что всё решилось в ту минуту, когда я вышел из подъезда в красной курточке, с рассеченной щекой, седой и красивый, совсем не такой, каким она ожидала меня увидеть. Я был безобразен – опухший от пьянства, с набрякшими подглазьями, тяжелыми коричневыми веками, соскальзывающим взглядом, шрам на щеке гноился. Хорошим во мне было одно: я не притворялся, не позировал, готов был идти до конца по своей гибельной тропке.
Я понял, что негаданное свершилось, лишь когда она запрыгала передо мной моим черным придурком-псом с мохнатой мордой и шерстью, как пальмовый войлок; когда она заговорила со мной тихим, загробным голосом моего шофера; когда кофе и поджаренный хлеб оказались с привкусом ее; когда лицо ее впечаталось во всё, что меня окружало.
Она воплотилась во всех мужчин и во всех животных, во все вещи и во все явления. Но, умница, она никогда не воплощалась в молодых женщин, поэтому я их словно и не видел. Я жил в мире, населенном добрыми мужчинами, прекрасными старухами, детьми и животными, чудесными вещами, в мире, достигшем совершенства восходов и закатов, рассветов и сумерек, дождей и снегопадов, и где не было ни одного юного женского лица. Я не удивлялся и не жалел об этом. Я жил в мире, бесконечно щедро и полно населенном одною ею. Я был схвачен, но поначалу еще барахтался, еще цеплялся за то единственное, что всегда мог противопоставить хаосу в себе и вне себя, за свой твердый рабочий распорядок. Но и это полетело к черту».
Посмертно изданный «Дневник» Юрия Нагибина вызвал настоящий скандал в литературном мире. Такое о своей личной жизни и тем более о живущих и здравствующих людях мало кто решался опубликовать. Евгений Евтушенко отозвался на это в 2005 году строками стихотворения «Белла Первая»:
Он любил тебя, мрачно ревнуя,
И, пером самолюбье скребя,
Написал свою книгу больную,
Где налгал на тебя и себя.
Что же такое было в этом дневнике, вызвавшем столь бурную реакцию? «Нагибин успел перед смертью сдать в печать свой дневник, где вывел Беллу Ахатовну под неслучайным псевдонимом Гелла, – вспоминал Дмитрий Быков, – и мы узнали о перипетиях их бурного романа… И хотя в дневнике Нагибина полно жутких, запредельно откровенных подробностей… пьяная, полубезумная, поневоле порочная Гелла у Нагибина – неотразимо привлекательна, даже когда невыносима…
Гелла – это не только созвучное Белле имя. Гелла – подруга Воланда, и судя по содержанию «Дневника» Юрия Нагибина, как мне кажется, «московские» страницы «Мастера и Маргариты» вызывали в воображении Юрия Марковича некие параллели».
Как у Евтушенко страницы автобиографии, посвященные Белле Ахмадулиной и их любви, похожи на стихи в прозе, так и у Нагибина это не просто записи в дневнике, это роман, «песнь песней царя Соломона», выплеснутая на бумагу откровенная страсть:
«Меня вызвали в Ленинград. Мы уговорились, что она приедет ко мне, но перед самым моим отъездом поссорились. И всё же, я верил, что она приедет ко мне. Когда поезд отошел от перрона, я запер дверь купе, в котором был один, и начал молиться. Последние годы я обременял Бога только маленькими поручениями: «сделай так, чтобы в коробке осталась хоть одна негорелая спичка», «сделай так, чтобы бензина хватило до дачи», «сделай так, чтобы мне подали карский шашлык»… Давно прошло то время, когда я вымаливал людям, животным и растениям долголетье, счастье, прочность, когда я был наместником Бога и смело ходатайствовал перед Ним за всех маленьких на земле. У меня не убавилось веры в Бога, убавилась лишь вера в его всемогущество. Я бы не стал молиться, если бы не знал, что она приедет. Я верил в нее, и просил Бога не о многом: только помочь, только проследить, чтобы случайное недоразумение не помешало ей. «Миленький Боженька, сделай, чтобы она достала билет на завтра! Миленький, любименький Боженька, сделай, чтобы она достала билет на «Красную стрелу», на «Стрелу», не на дизель, одно мягкое место в «Стреле» даруй ей, милый Боженька!.. И чтобы она не опоздала на поезд, прошу тебя, миленький, любимый Боженька!.. Пусть дежурит Володя Готвальд, миленький Боженька, тогда такси придет вовремя, сделай, чтобы дежурил Володя Готвальд!»…