Еще одна истинно венецианская коллаборация золотильщиков связана с «Венисса» – спасенным историческим вином лагуны, о котором я рассказывала ранее.
Несмотря на внушительный список, ремесленники в данный момент находятся в сложной ситуации, близкой к кризису. Администрация Венеции предпочитает приобретать для ремонта более дешевые материалы, не оказывая помощи и поддержки своим горожанам.
– Политикам это неинтересно. То, что ремесло исчезает, никого не волнует. Мы, мастера, не просим денег, мы просим дать работу, а работа в Венеции есть. Множество объектов ждет реставрации, начиная от позолоченных деталей часовой башни на площади Сан-Марко и площади Сан-Джакометто у Риальто, заканчивая дворцами. Мы неоднократно обращались к властям, но нас не слышат, – расстраивается Марино.
Волнует его и вопрос с учениками. Обычно позитивный и с чувством юмора, на этой теме Менегаццо становится поникшим и вялым. Еще бы – на протяжении десятилетий, что он работает, находились молодые люди, изъявлявшие желание обучаться профессии и приходившие на стажировку, но никто из ребят не сделал создание сусального золота делом жизни. Пока не нашлось человека, безусловно полюбившего старинное ремесло Светлейшей республики и готового продолжать историю, перевалившую за тысячелетие.
Готового поверить, что ручное производство вкупе с любовью и душой мастера сможет одолеть конкуренцию с машинами и способно стать экономически выгодным, нести прибыль. Если такого человека не будет, то ручная отбивка золота просто исчезнет, растворится, оставив яркий и грустный след в летописи города.
Впрочем, есть у Марино одна задумка – создать автомат, максимально повторяющий его движения, скорость, траекторию действий. По мере финансовых возможностей семья вкладывается в изготовление этого робота, надеясь удержать таким образом на плаву свое золотое дело. Есть еще одна мечта, и когда последний золотильщик говорит о ней, в его глазах снова начинают бушевать огонь и страсть.
– Я бы хотел проработать минимум до семидесяти двух лет, то есть до 2026 года. В то время должны совпасть сразу две важные даты – мое пятидесятилетие в трудовой деятельности и ровно сто лет с момента возникновения мастерской в 1926 году. Это тот план, на который я настраиваюсь. Конечно, мне понадобятся силы и вдохновение, но знаешь, – в этот момент Марино загадочно улыбается и поднимает глаза наверх, – мы же в доме Тициана! Его дух повсюду. Речь не о привидениях, а об атмосфере творчества, которая подпитывает тебя, особенно в процессе создания. Я это чувствую и надеюсь на его поддержку.
Однако конец жизни великого художника, что помнят эти вековые стены, выдался печальным. Любимый сын Орацио скончался на его глазах от чумы. Обожаемая дочь Лавиния тоже умерла раньше своего родителя. Почти на пять десятилетий Тициан пережил первую супругу – прекрасную Чечилию. Трагедии окутывали его, подступали ближе, заключая в душащие объятия горя, слез, смерти и болезней. Он проиграл, но как победитель. Вечеллио стал самым блистательным, «золотым» трофеем, ловко ухваченным коварной чумой. При этом творец работал до последней секунды и испустил дух лишь после того, как завершающий мазок лег на прощальную картину. По легенде, первого художника Венеции нашли мертвым с твердо зажатой кистью в руке – таково было его истинное служение искусству.
Тициан покоится ныне в церкви Санта-Мария-Глориоза-дей-Фрари, для которой создал великолепнейшие «Вознесение Богородицы» и «Мадонну Пезаро». Быть погребенным под ее сводами – воля самого гения.
Давайте верить, что и он, и его жилище окажутся благосклонны к последнему ремесленнику, отбивающему золото, – Марино Менегаццо. И с верой в лучшее устремимся через безлюдные улицы за вдохновением к Фондамента Нове, чтобы в кафе на набережной охватить взглядом лагуну и вид, некогда открывавшийся из окон короля живописцев и живописца королей.
16. Бурано, цвет и кружева
«Бурано вы увидите первым и запомните надолго, как всплеск ярких красок».
Окно на острове Бурано
Болотистость, туман, холодный ветер. Отсутствие видимости, суровый характер лагуны. Протяженный горизонт, разбросанные островки и бескрайние водные просторы. Миллион переливов грязно-зеленого, коричневого и серого создали свое царство тоски по некогда великому прошлому, утонувшему много веков назад в северной части Венецианской лагуны.
Однако апатия и уныние улетят в один миг, даже если на гребне легких волн колышется густая дымка. Грустные чувства прогонит яркая палитра оттенков. Солнечные желтые и оранжевые, прохладные голубые и лиловые, нежные розовые, насыщенные красные, успокаивающие цвета первой зелени и темный изумрудный – все они окрашивают домики на Бурано, превращая остров рыбаков и кружевниц в королевство цвета, привлекающее туристов и фотографов со всего мира.
Благодаря своим позитивным расцветкам простецкий Бурано сумел ловко занять место необычной достопримечательности в лагуне, заманивая яркими картинками избалованных путешественников в столь долгий вояж на водном трамвайчике подальше от Венеции. А ведь решение о том, чтобы сделать жилища, которые так полюбились ныне туристам, разноцветными, пришло много лет назад из необходимости: рыбакам нужно было ориентироваться в непогоду, в отсутствие маяка и опознавательных знаков видеть родной остров сквозь дожди и серость в холодное время года.
– Белое или светлое здание в тумане издалека просто невозможно разглядеть, – рассказывает мне Сильвия из семьи Бон, что уже много веков связана с производством знаменитого кружева. – Поэтому пришлось выбирать что поярче, прямо вырви глаз, чтобы даже в самую страшную непогоду было заметно. Так рыбаки смогли ориентироваться и возвращаться домой, к своим женам. Многие из них как раз занимались кружевами и плели их, сидя прямо около дома в ожидании возвращения супругов. Поэтому ситуация, когда муж – рыбак, а жена – кружевница, для Бурано весьма типичная и имеет место чуть ли не в каждой семье.
Два столпа цветного острова – рыбная ловля и кружева – прослеживаются повсюду, куда ни посмотри. Тяжелые высокие сапоги, отмытые от тины и выставленные у входа, приспособления, мечтательно забытые на окне, сети, что сушатся на стенах, потертые лодки и лощеные рыбные рестораны, первыми получающие ценный улов от местных жителей, брутальные немногословные мужчины с обветренными лицами, молчаливо прогуливающиеся вдоль каналов. А рядом развеваются то тут, то там белоснежные кружева, напоминающие грубые сети для промысла, по легенде, породившие тончайшее мастерство Бурано, как великий Творец первую даму из мужского ребра.
Но женские руки добавили дочерям рыбацких сетей изящества, благородства и красоты. Превратили их в ценность, желанную всей Европой и ее великими гражданами. Буранские изделия красовались на одеждах королей и знати, аристократов и политиков. В начале XVII века кружево по праву заменяло собою драгоценности и именовалось не иначе как «венецианское золото».
Они могли радовать своих венценосных обладателей не только классическим белым или бежевым цветом, но и удивлять темной гаммой в виде сдержанного черного, подражать металлам на манер золота и серебра. Чем больше кружева имелось в образе, тем больший статус человек обретал в глазах общества: скромность не являлась добродетелью, особенно в экстравагантную эру барокко, а потому вычурность оказалась тождественна аристократизму и проявлению хорошего тона.
Тогда же такой атрибут одежды, как жабо кипенно-белого цвета, демонстрировал состоятельность и достоинства мужчины, подчеркивая его высокое происхождение. Драгоценное подтверждение зачастую изготавливалось из кружева и могло вылиться своему обладателю в заоблачную цену. При этом представители знати готовы были с радостью отдать внушительные средства, чтобы их одежды украшали тончайшие и невесомые буранские плетения, аналогичные тем, что покоились на плечах дожей, королей и сильных мира сего. Кружева заманчиво вводили в мир избранных, являясь символом элиты, власти и статуса. Отлично дополняли приданое богатых невест и наследство влиятельного рода.
Впрочем, даже без них венецианцы всегда любили выходить из дома нарядными, отдавая предпочтение сочным цветам: голубым, зеленым, белым, коричневым, но особенной любовью пользовался красный и его страстные оттенки. В костюме XVI века он считался личным цветом знати, а один характерный оттенок принадлежал персонально дожу.
Яркости цветов и их использованию способствовала и сама лагуна – есть версия, будто красильщики промывали ткани ее водами, содержащими особые микроорганизмы: они способствовали наилучшему закреплению красочного покрытия. В то же время мода на черный, столь дорогой итальянцам сейчас и некогда выбранный атрибутом аристократии, пришла в Республику Святого Марка в XVI веке. Монашеский цвет призывал отделиться от толпы не только внешне, но и внутренне. Но подчеркнуть статус буранским достоянием в виде кружева никогда не считалось излишним.
Те золотые времена расцвета канули в прошлое, но кружева никуда не исчезли: они продолжают украшать витрины, ими завешены цветные стены в переулках у магазинов, платья, салфетки и скатерти трепещут от дуновения ветерка, а зонтики из просвечивающейся ткани красуются на городской площади у наклоненной колокольни и каменного колодца, рядом с которым мальчишки гоняют мяч.
Время идет, а местные женщины все так же старательно склоняются над рукоделием, молча орудуя иглой и ниткой. Технология за века совершенно не изменилась, только качество сырья значительно улучшилось. Нити непременно используют разной толщины, чтобы материализовать задуманный рисунок, будь то классический узор, пейзаж с церковью, вид на Большой канал или воспроизведение знаменитого полотна.
Конечно, у ремесла имеется целая философия. Линии-стежки под названием барретте скрепляют части белоснежного дырчатого рисунка, как мосты Венеции соединяют воедино ее разрозненные части на островках. При этом одинаковые вещи, даже использ