о сидит работает. К счастью, могу позволить себе просыпаться тогда, когда высыпаюсь. Представляю, для многих это великий люкс и почти разврат. И тусовки у меня далеко не каждый день, как может показаться, и даже не каждую пятницу. Рестораны? Тоже не мой формат. Одноразово и быстро что-нибудь съедаю у плиты, чтобы не думать об этом, а всю полноту времени отдаю работе (до чего постылое слово!). Проще сказать, мараю бумагу. Читаю всякое вразброс, преимущественно книги курьезные и с огоньком, выискиваю в них пищу для ума и материал для новых изысканий. Иногда занимаюсь плотно одной книгой, но в уме всегда и остальные in progress, и там тоже наблюдаются накопления.
– Такой спокойный и размеренный образ жизни? Сочетаем ли он с Серениссимой?
– А другой жизни в Венеции нет, да и желать ее, другой жизни, глупо.
Жизнь и должна быть, в идеале, спокойной. Неспокойная жизнь – она повсеместна и так around the world! Все куда-то несутся, чего-то рыпаются. Поэтому, кстати, в Венецию имеет смысл переезжать лишь когда ты уже почиваешь на лаврах. Этот город не подходит человеку, озабоченному карьерным ростом. Для амбициозных целей юным талантам следует выбирать иные места, где есть движуха, энергия, развитие.
Светлейшая же – это как заслуженный отдых: тихая пристань, мир иной и лучший. Мечта лауреатов Нобелевской премии. Получил ее, угомонился, приехал в Венецию. Хотя можно и не дожидаться никакой премии, а выдать себе эту премию самому – поселившись здесь.
Как подумаешь, этот город не такая уж он провинция, тем более что она у моря. (Сомневаюсь, может ли быть до конца провинцией город на море, с морским-то горизонтом…) С одной стороны, по факту – да, деревня: все друг друга знают и судачат, как бабки на завалинке, и ничего особо не происходит. «Город живет старушечьей жизнью, шепчется, неприветлив», как отозвался Платонов о Тамбове. Но это все-таки не Тамбов, а время от времени вполне себе центр мира: тут ежегодно гремят Биеннале разных искусств (в Венеции проходят, о чем мало кто знает, еще и биеннале современной хореографии, биеннале театра и биеннале современной академической музыки) и бурлит кинофестиваль, сюда слетаются со всего мира таланты и их поклонники, все публика пестрая. Потом есть карнавал, но это мероприятие, по мне, сомнительного рода, и гораздо менее карнавальное, чем кинофестиваль и биеннале, с их безудержной ярмаркой тщеславия.
Итак, я здесь уже два десятилетия, не таких уж, кстати, и спокойных… Но если Рим после семи лет начал-таки меня слегка тяготить, то Венеция пока всецело устраивает. Так бывает, когда город понятен тебе своими ритмами, и ты органично вписываешься в его ландшафт, сроднясь с его укладом, ходишь по нему как по большому уютному дому с массой коридоров, они же улицы. У этого города есть счастливое свойство соответствовать человеческому масштабу существования, без замаха на монументальное величие, grandeur, которым грешат современные метрополии, – он продолжение именно домашнего пространства. И это пространство со вкусом обставлено.
Даже если проходишь переулок в сотый раз, все-таки нет-нет да и заметишь нечто новое: взгляд выхватит то живописно обшарпанную стену и фактурно обветренный кирпич, то дверную ручку в виде головы мавра, любовно сделанные карнизы и прочие архитектурные сюрпризы, красивые гербы и разные орнаментальные штучки.
Раздражают только телевизионные антенны, они искажают благородную линию крыш и отвратительно царапают небо.
– Какова же главная тайна Венеции?
– Быть может, она в том, что этот город притворяется маленьким, а на самом деле обладает внушительной способностью внутреннего расширения. Реальный километраж малюсенькой Венеции не соответствует нешуточной величине ее художественного потенциала. И амплитуде тех наслаждений, какие она способна предоставить страждущим по красоте.
20. «Феникс», Вивальди и Любовь Казарновская
«Любовь не терпит объяснений. Ей нужны поступки».
Маска с нотами
В любви к жизни ничто с ним не сравнится. Пафосом, артистичностью, тягой к перевоплощениям и драме он оставит далеко позади всех возможных неприятелей, посягающих на славу, что по праву предназначается ему одному. В Венеции много желающих захватить внимание зрителей и подарить им незабываемый вечер, полный впечатлений, высоких нот, отточенной хореографии, элегантных нарядов и пузырьков шампанского. Но король в Светлейшей один. Его имя – «Ла Фениче» – «Феникс» по-итальянски. Как легендарная мифическая птица, театр имеет особые отношения с огнем и обладает удивительной способностью возрождаться, с каждым разом восхищая красотой, волей и непоколебимым решением царствовать во что бы то ни стало. Театр «Ла Фениче» – синоним бессмертия по-венециански, если изволите.
Константин Станиславский утверждал, что театр начинается с вешалки. «Ла Фениче» же начался с пожара. Горел он не единожды за свою более чем двухсотлетнюю историю. Да и родился в некотором роде на пепелище – вместо предшественника, роскошного театра «Сан-Бенедетто», в конце XVIII века дотла разрушенного пылающей стихией огня. Взамен утраченного прославленного храма музыки и искусства появился новый идол, не уступающий предыдущему в красоте, акустике, восхищении жителей и гостей Светлейшей республики Венеции. Дабы подчеркнуть особый статус возрождения, театр нарекли «Фениксом» в честь легендарной птицы, сжигающей себя, чтобы дать начало новой главе в галерее собственных реинкарнаций.
И это манило. К волнующей умы театральной площадке «Ла Фениче» тянулись музыкальные гении: Винченцо Беллини, Джоаккино Россини, Гаэтано Доницетти, Джузеппе Верди, Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев. Они создавали произведения, триумфально представляемые на сцене венецианского красавца под бурные овации публики. Театр видел блестящие премьеры: «Риголетто», «Травиата», «Аттила», «Танкред». Знал, как очаровать всех без исключения, – и высочайшим уровнем исполняемых произведений, и обстановкой, утопающей в восхитительном декоре золота, бархата, расписных плафонов и благородных львов.
Но, словно останавливая строптивого музыкального гордеца, пламенная стихия разрушала его, давая время на передышку, осознание и, как итог, непременное возрождение. Так случилось в 1830-х, спустя четыре десятилетия после торжественного открытия театра, когда в памяти еще оставались свежи премьера и сопутствовавшие ей рукоплескания. Так произошло и в конце января 1996 года, на следующий день после смерти нобелевского лауреата по литературе Иосифа Бродского – личности, связанной со Светлейшей, как дитя пуповиной с матерью. Символичное, знаковое совпадение для Венеции, когда в течение пары дней фатум забрал с собой два главных культурных достояния.
В очередной раз возвращать к жизни «Феникса», регулярно играющего с огнем, принялись всем миром. Власти, меценаты, неравнодушные к искусству и прекрасному личности озаботились финансовым вопросом и собирали средства. Приятно, что роль возрождения любимого венецианского оперного театра выпала и на долю русских музыкантов, ставших поклонниками города на воде.
– В Венецию я попала впервые в 2003 году, – говорит мне великолепная дива, оперная певица, сиявшая на лучших мировых сценах, Любовь Юрьевна Казарновская. – Пела на благотворительном концерте для восстановления сгоревшего «Ла Фениче». Он проходил на открытом воздухе перед театром. Со мной участвовали прекрасные певцы Лючана д’Интино и Даниэла Десси. Я пела итальянские, французские и русские арии. Атмосфера сложилась дружественная, все жаждали возвращения театра к жизни.
Вообще, «Ла Фениче» до пожара – это место с уникальной акустикой и огромной традицией великих премьер выдающихся музыкантов и певцов. Как говорил любимец Венеции Рихард Вагнер – и неудивительно, что он таковым и являлся, ведь мистический дух его опер созвучен и мистике самого города на воде. Так вот, если процитировать Вагнера, то получить признание в Венеции и Парме – значит получить «пропускной билет» на все другие сцены.
«Феникс» быстро зарекомендовал себя как один из лучших и престижных театров в Европе. На сцене восхищали голоса эпохи – Мария Каллас, Антонио Тамбурини, Мария Малибран и Рената Скотто. Для него писали композиторы, имена которых до сих пор у всех на устах: Беллини, Верди, Россини. Под сводами звучали творения Леонкавалло, Вагнера, Штрауса, Генделя, а на премьере «Похождения повесы» дирижировал сам автор – Игорь Федорович Стравинский. Подобной творческой летописью венецианец-театрал, бесспорно, очень гордится.
– Увы, сегодня наблюдается далеко не лучшее время для оперы, – тем временем констатирует Казарновская. – К сожалению, это повсеместно. Больно смотреть на внешнюю красоту интерьера и замечать несоответствие всей музыкальной части блеску этой роскоши. Умолчу, пожалуй, о режиссерских «экзерсисах», разрушающих красоту самого жанра оперы.
Но как бы то ни было, именно благодаря музыке и театру «Ла Фениче» я оказалась в Венеции. Впечатления от города сложились фантастические. До сих пор она для меня ассоциируется с площадью Сан-Марко, Дворцом дожей, музеем «Musica di Venezia»[7]. Это прогулки долгими светлыми вечерами по каналам и мостам. Томные голоса поющих гондольеров, разносящиеся по всему городу.
Еще удивительное совпадение: в Венеции живет моя ученица – Виолетта Греку, – одна из немногих женщин-гондольеров. Обычно эта профессия благоволит мужчинам, но единичные исключения встречаются. Девушка приезжала в мою Академию «Voce e violinо»[8]в Верону, затем в Париж, Брюссель, Зальцбург. Это очаровательная красавица-венецианка, поющая нежным голосом и аккомпанирующая себе на мандолине… Завораживающая картина. Мы поддерживаем связь с ней до сих пор.