Тогда-то мы и встретили Белладонну.
Мне больше нечего прибавить. Я уже рассказывал вам об этом, поэтому не заставляйте меня напрягаться снова. Нет, нет и нет, подождите еще немного.
Я заканчиваю рассказ, и наступает долгое молчание. Маттео едва осмеливается дышать, он притих, и лицо у него, как у потерявшегося малыша. У Аннабет по щекам катятся слезы, и даже невозмутимый Джек страшно подавлен.
Аннабет вытирает слезы, встает и подходит к Маттео. Опускается перед ним на колени и хочет взять его за руки, но он отдергивает их.
— Не отталкивай меня, Маттео, прошу тебя, — молит она. — Мне все равно, что с тобой случилось. Честное слово, это не имеет значения. Ты самый храбрый, самый нежный, самый лучший мужчина на свете, и я люблю тебя таким, какой ты есть. Маршалл и Шарлотта тоже тебя любят. Ты давно стал частью нашей семьи. Ты нам нужен.
Маттео упрямо смотрит на свои ботинки. По его щекам медленно скатываются две слезинки. Они чертят прямые мокрые следы. Я чувствую присутствие Белладонны, поднимаю глаза — и действительно, она стоит и смотрит на нас из тени. Она едва заметно качает головой, и я снова перевожу взгляд на брата.
Аннабет склоняется и обнимает лицо Маттео ладонями, вытирает мокрые щеки.
— Пойдем со мной домой, — тихо просит она. — Пожалуйста. Ты можешь взять выходной? Прошу тебя, милый. Сегодня мне необходимо побыть с тобой.
— Иди, — говорю я. — Джеффри будет рад остаться за старшего.
Аннабет встает и протягивает руки. Маттео смотрит в ее глаза, сияющие любовью и нежностью, и по его щекам скатываются еще две слезинки. Я, сентиментальный добряк, едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. Я поднимаю глаза, смотрю в тень и вижу — Белладонна исчезла.
Маттео переводит взгляд на меня, я пытаюсь улыбнуться ему. Он уходит с Аннабет.
— Прости, Томазино, — говорит Джек после долгого молчания.
— Спасибо, но не нужно ничего говорить, — останавливаю его я.
— Можно спросить у тебя одну вещь? — говорит он, и я киваю. — Что случилось с твоей семьей? Они знают, что ты здесь? Хочешь, я разыщу их?
— Это очень любезно, — отвечаю я и пытаюсь вытереть нос, сохраняя при этом хоть каплю достоинства. — Но им сообщили, что мы мертвы. Кроме того, наш отец умер в 1944 году, а мать скончалась два года назад. Мы наводили справки. А остальные… мне не хочется представать перед ними. После стольких лет. Да и для них так будет легче.
— Хочешь увидеть их на фотографиях?
Мне отчаянно хочется закричать «Да!», но я сдерживаюсь. Мне тяжело думать о них. И Маттео тоже. Мы вычеркнули из памяти все: и прошлое, и детство, и дом, братьев с сестрами, дальних родственников, все наше шумное семейство. Вычеркнули из памяти себя — таких, какими мы были раньше.
— Теперь наша семья — Белладонна, — говорю я.
— Понимаю, — отвечает Джек и уходит, оставляя меня в пустом зале наедине с призраками, которые создали меня.
Еще одна жаркая ночь в клубе. Мы довольно уныло черпаем ложками из серебряных чашек фруктовое мороженое с джином и тоником — наше летнее фирменное блюдо. Никто вокруг не вызывает у нас ни малейшего интереса, и настроение у Белладонны хуже некуда.
Я не могу ее винить. Ожидание перестало быть веселой игрой. Даже для меня, с моей неисчерпаемой способностью потешаться над глупостью тысяч зевак, прошедших сквозь зеркальные врата в клуб «Белладонна».
— Я просыпаюсь по утрам и не могу вспомнить, что происходило вчера, не помню даже слов Брайони, — ворчит Белладонна. — Что можно после этого сказать обо мне?
— Можно сказать только одно: вчерашние события не заслуживали того, чтобы их запомнить.
Входит еще одна компания гостей; оживленно раскланявшись с нами, они начинают громко сплетничать. Пытаются убедить нас, что они — люди искушенные во всех жизненных проблемах, но им это не удается.
— Охота за женатыми мужчинами никогда ничем не грозит, — говорит одна дама. — Но это страшно сердит их жен.
— Это ничем не грозит только потому, что они уже женаты, — возражает ей мужчина. — Значит, вас минует ужас жить с ними бок о бок.
«Истинная правда», — думаю я, глядя на этого мужчину. Его плечи так покаты, что фигура напоминает винную бутылку. Щеки пылают, как бокал каберне, а лицо его спутницы напудрено так, что напоминает бледный стебель спаржи, выращенной в подвале. Вместе они представляют собой чудовищную пародию на Белоснежку и Краснозорьку.
— Если вдуматься, какая страшная вещь — секс на трезвую голову, — продолжает он. — Я уже успел забыть, как работают мои нервные окончания. Просто ужас! Честное слово, не знаю, сумею ли я совладать с этим занятием чаще чем раз в пять лет. Когда на людях нет одежды, они говорят самые неожиданные вещи. К тому же видишь все их недостатки невооруженным глазом. Но, по правде сказать, о лице не очень-то думаешь, если все остальное в порядке. Или у вас другое мнение?
Белоснежка широко зевает.
— Я вас утомляю? — спрашивает он.
— Нет еще, дорогой Рональд, но осталось совсем недолго. Вы невероятно грубы, — отвечает Белоснежка, похлопывая его по щеке, пожалуй, слишком сильно, — но мне нравится животная грубость в мужчинах. Она так привлекательна. Не забудь рассказать всем о своей новой любовнице. — Белоснежка обводит глазами стол. — Она вдвое моложе его, вдвое выше и вдвое жизнерадостнее. Прелестно, правда? — Потом, извинившись, она удаляется в дамскую комнату.
Рональд смотрит ей вслед и пожимает плечами.
— Красивые у нее волосы, верно? Чудесный оттенок, и она их подкрашивает совсем чуть-чуть.
— В детстве она была очаровательным ребенком, — говорит кто-то.
— Дорогая моя Дороти, очаровательные дети остаются семнадцатилетними, пока им не стукнет двадцать пять, — отвечает Рональд.
— Как Далси, — говорит Дороти. — Слышали, что сделал с ней один нефтяной магнат?
— Нет, — отвечают за столом. — Расскажите.
— Дело было так, — начинает Дороти и взмахивает накладными ресницами, проверяя, слушаю ли я. — Этот магнат пригласил ее на ужин, дворецкий впустил ее и провел в столовую, сказав, что магнат вот-вот появится. Он налил ей коктейля и вышел, а она начала ложкой уплетать икру. И вдруг из-под стола лает собака. Она заглядывает — и что же? Там сидит ее магнат! Раскрасил себе лицо, как собачью морду, надел ошейник и привязал поводок к ножке стола. Он опять залаял, потом заскулил, как голодный пес, требуя, чтобы она бросала ему еду под стол!
— И что она сделала? — спрашивает Рональд.
— Она не знала, что делать, поэтому просто встала и ушла! — восклицает Дороти. — Вот дура! Если бы она повела себя правильно, то получила бы от этого вечера гораздо больше, чем пару ложек икры.
Дороти права. Надо было вывести магната на прогулку. А потом привязать его к дереву и оставить — путь лает на потеху соседям.
— Такие мужчины не платят женщинам за секс. Они платят, чтобы те ушли, — говорит Рональд. — А к женщинам, которым они действительно платят, они питают гораздо больше уважения.
— А что вы скажете о женщинах, которые платят мужчинам? — спрашивает Дороти. — Джине де Лоренцо стукнуло семьдесят восемь, а ее новому любовнику сорок один. Его мать говорит, что Джина должна его усыновить.
— Джина — нимфоманка, — заявляет Рональд.
— Дорогой Ронни, ты считаешь нимфоманкой каждую женщину, которая любит секс, — воркует Белоснежка, возвращаясь к столу. — И думаешь только о своих победах. Но я пришла к выводу, что самые великие завоеватели женских сердец чаще всего бывают несостоятельны. — Она широко улыбается. — Мне кажется, импотентов нужно сбрасывать со скалы. В этом случае мир стал бы гораздо уютнее для нас. Я бы никогда не смогла лечь в постель с мужчиной, у которого не стоит. Аморально не заниматься сексом, лежа рядом в постели.
— Джулиус говорит, он занимается сексом всего раз в месяц, — говорит одна из женщин. — В полнолуние.
Эта болтовня о сексе начинает меня раздражать. Честное слово, я уверен, что все эти умудренные знатоки сексуальной жизни, придя домой, либо с увлечением читают труды доктора Кинзи, либо повязывают фартук в стиле матушки Эйзенхауэр и ставят в духовку ужин для своего благоверного.
— Я хочу, чтобы сюда пришла моя кузина Джун, — внезапно заявляет мне Белладонна. — Как можно скорее. Я должна хоть чем-нибудь заняться, должна почувствовать, что дело не стоит на месте.
Естественно, как только она произносит это, к нам приближается Джек.
— На улице возникли осложнения, — сообщает он и рассказывает.
К дверям клуба, распугав уличную толпу, подкатил длинный черный «кадиллак». Из него вышли два головореза. Они демонстративно натянули на лбы фетровые шляпы и поправили галстуки. Этих красавчиков будто специально отобрали среди тюремной публики на роли образцовых гангстеров. Маттео был начеку, Андромеда тихо рычала. Маттео еле заметно кивнул Джеффри, и тот включил микрофон. Наши теневые вышибалы плотнее стянулись в кольцо, толпа, оцепенев от ужаса, застыла на месте. Громилы направились прямиком к дверям. Андромеда бешено залаяла.
— Заткни пасть своему проклятому псу, — заявил один.
— Прошу прощения? — переспросил Джеффри.
— Я сказал, заткни пасть этому псу. Сюда идет мистер Бонавентура.
— Если я правильно понял, — с ледяным спокойствием произносит Джеффри, — ни одного из вас не зовут мистер Бонавентура?
— Убери пса, — вступил в разговор второй, откинул полу пиджака и показал кобуру под мышкой. — Мистер Бонавентура хочет войти, а мистер Бонавентура всегда получает то, что хочет.
— Даже так?
— Да, именно так.
Они еще не поняли, что эта беседа, проводимая по всем правилам ораторского искусства, транслируется через громкоговоритель и ее слышит вся толпа на улице, в том числе полицейские, которые жуют сэндвичи в машинах на каждом углу.
— Что вам сказать, сэр, — медленно протянул Джеффри. — Если я вас правильно понял, эта штуковина — пистолет, и вы целитесь из него в меня. У вас есть разрешение на владение столь грозным оружием или мне сегодня просто не повезло?