— Видишь ли, милочка, только мужчина, который обладает колоссальным умом, колоссальным богатством и колоссальной властью, такой, как я, может позволить себе подобную роскошь. Я имею в виду тебя, — говорил он ей в ухо, прижимаясь к ней головой. — Редчайшую роскошь — обладать женщиной, с которой можно делать все, все, все… Найти и купить себе собственную рабыню, выучить ее, чтобы она могла стать всем, кем он захочет, и выполнять все, что он от нее потребует. Только такой мужчина, как я, может купить необходимое молчание и устроить все самым лучшим образом. Держать ее вдали от мира, делать с ней все, что вздумается, в пределах времени, ограниченного правилами Клуба. Продолжительность этого времени зависит, как ты знаешь, от уплаченной суммы. И как ты, наверное, уже сообразила, я смогу владеть тобой долго, очень долго. — Он испустил счастливый вздох. Он так тесно прижимался к ней, что она не могла дышать.
— Итак, спрашиваю тебя еще раз. Думаю, ты умная девочка и скажешь мне то, что я хочу услышать. Кто ты такая? Моя. Ты моя. Скажи это.
— Нет.
— Когда я спрашиваю: «Кто ты такая?», ответ должен быть один и только один. Ты моя. Отвечай: «Я ваша, мой повелитель». Я твой хозяин и властелин. Заруби это себе на носу, и тогда ты поймешь, кто я такой и зачем ты здесь. Слугам приказано звать меня Ваша Светлость, и ты будешь называть меня так же. Должна обращаться ко мне «мой повелитель» или «Ваша Светлость», а за глаза называть «Его Светлость». Это мое имя. Запомни его. Другого имени у меня нет. Я твой господин, а ты моя рабыня и должна делать все, что я пожелаю. Надеюсь, я выразился ясно.
Он снова выпустил ее и встал с кровати. Она не слышала, что он делает. Толстый ковер на полу заглушал шаги.
Нет, нет, нет! Он опять вернулся и сел на кровать у нее за спиной. Его страшные, горячие, сухие пальцы стиснули ее грудь над корсетом, жаркое дыхание опалило ей ухо. Не владея собой, она задрожала всем телом.
— Понимаешь, милочка моя, тебе не победить. Отсюда не убежишь, никто тебя не спасет. Если будешь сопротивляться, твоя борьба воспламенит меня. Ты это уже почувствовала. А если подчинишься, я буду наслаждаться твоим полным подчинением. Как видишь, у тебя нет другого выхода — только делать так, как я сказал. Никто не услышит твоих криков. Никто не узнает, где ты, не станет искать тебя здесь. Ты наедине со мной и с моими желаниями. Да и кому на свете есть до тебя дело?
— Джун, — еле слышно прошептала она.
— Джун? Этой глупой девчонке? Безнадежной, никчемной дуре? — Он отрывисто рассмеялся. — Нет, милая моя, очень скоро Джун уедет домой. До глубины души обиженная на тебя. Она получит звонок от Хогарта и письма от тебя, где ты рассказываешь, что уехала далеко-далеко с неземным красавцем, которого встретила на роскошном костюмированном балу в те самые выходные, когда она лежала дома с расстройством желудка. Да, ты повстречала самого чудесного человека на свете, безумно влюбилась и скоро выйдешь замуж. О деталях позаботится Хогарт. Конечно, Джун очень огорчится и, пылая от негодования, вернется домой с пустыми руками. Зато ее никогда больше не будет обременять красивая, утонченная кузина с ослепительными зелеными глазами. И тебе больше никогда не придется переживать из-за своей бестолковой кузины.
Внезапно ее захлестнула слепая, безумная ярость. Она принялась бешено вырываться.
— Ну же, кончай со мной, — визжала она в истерическом припадке. — Валяй дальше. Негодяй, подонок, мерзавец! Давай, насилуй меня! Ты этого хочешь? Подлец, подлец, подлец…
— Я так и знал, — восторженно рассмеялся он. — Так и знал. Ты меня очень порадовала. Ты настоящий боец. — Одна рука отпустила ее грудь и коснулась бедра.
Она попыталась лягнуть его свободной ногой, но он был слишком силен.
— Ты не поверишь, если я скажу, что очень скоро ты будешь молить о моем прикосновении. Умолять. Просить, чтобы я, твой хозяин и повелитель, коснулся тебя.
Он легко оттолкнул ее, встал, обошел вокруг кровати и очутился лицом к ней. Услышав его смех, она пронзительно завизжала.
— Нет, милая моя, терзать тебя предвкушениями — это слишком упоительная радость. Я долго размышлял, что делать — взять тебя без единого слова, как я хотел бы, или поступить иначе? Теперь я знаю, что принял верное решение. Да. Я, разумеется, избавлю тебя от твоей драгоценной девственности. И все-таки я предпочел бы считать это наслаждением для тебя. Мне бы хотелось думать, что ты хочешь избавиться от нее. Хогарт говорил мне правду — ты свободна от условностей.
— Хогарт лжец! — завизжала она.
— Да, возможно. Но в тебе он не ошибся. Нельзя отрицать, что ты само совершенство. И я давно следил за тобой.
— Что?
— Да, милая моя девочка, ты понятия не имеешь, кто я такой и как выгляжу, и никогда этого не узнаешь. Но я тебя видел, видел много раз. Хогарт решил, что ты подойдешь, и не ошибся. Ты была избрана. Теперь ты принадлежишь мне и будешь делать все, что я скажу.
— Да, конечно, вы считаете, что имеете на это право, — с горечью заметила она.
— Да, конечно, имею и дорого заплатил за эту привилегию. И ты будешь униженно молить меня, просить, чтобы я остановился. И как только я покончу с тобой, то начну все заново. Снова и снова. Снова и снова, пока ты не забудешь, какова была твоя жизнь прежде, когда я еще не приказывал тебе, что делать, и ты не исполняла моих приказов в ту же секунду. Все твое существование будет заключаться только в одном — ублажать меня. И только в этом. Больше ничего не существует.
Он говорил все быстрее и быстрее, глубокий голос становился глуше.
Нет, нет, нет…
— Твоя прежняя жизнь окончена. Той девочки больше не существует, — говорил он. — Ее нет, ни ее тела, ни имени. У тебя нет имени. Если мне заблагорассудится назвать тебя, я дам тебе имя Доула. По-гречески это означает «служанка». Ты моя служанка, моя рабыня, существуешь только для того, чтобы ублажать меня. И, как я уже сказал, скоро, гораздо скорее, чем ты думаешь, ты станешь умолять меня сделать именно то, что я хочу. Если я скажу раскрыть рот, ты его раскроешь. Если скажу встать на колени, упадешь на пол. Если скажу раскинуть ноги и молить, так и сделаешь.
Ею овладел неудержимый смех, как тогда, на аукционе. Она никогда не слышала ничего подобного, не думала, что такое возможно. Она не помнила себя, билась в истерике и была уверена, что скоро умрет.
— Да вы совсем рехнулись, — говорила она, хохоча вперемежку с рыданиями, как безумная. — Пусти меня, пусти меня, пусти…
— Нет, не думаю, — ответил он. — Но я знаю, что ты принадлежишь мне и могу делать с тобой все, что захочу, и это сознание доставляет мне неимоверную радость. Если от этой радости я, как ты изволила выразиться, совсем рехнулся, то, боюсь, тебе не повезло.
Она перестала смеяться, но все еще всхлипывала.
— Нет, тебе нечего сказать, разве что ответить на один простой вопрос. Кто ты такая?
Она ничего не сказала.
Он сел позади и дернул ее за волосы так, что голова рывком взметнулась вверх. Чтобы сдержать крик, она прикусила губу.
— Когда я спрашиваю: «Кто ты такая?», ты должна отвечать: «Я ваша, мой повелитель». А потом я спрошу: «Зачем ты здесь?», и ты ответишь: «Исполнять вашу волю, мой повелитель». А потом я спрошу: «Что ты станешь делать?», и ты ответишь: «Все, что пожелаете, мой повелитель». Поняла?
Она покачала головой. Она дрожала всем телом и не могла остановиться. Кто-нибудь, придите и спасите меня. Спасите, молю вас. Мне всего восемнадцать. Мне еще рано умирать.
— Три простые фразы. «Я ваша, мой повелитель. Исполнять вашу волю, мой повелитель. Все, что пожелаете, мой повелитель». — Его руки впились в нее, голос звучал хрипло.
— Не так уж трудно, — продолжал он. — Как только я спрошу, ты должна так отвечать. Говорить эти слова каждый день, по много раз, пока они не войдут тебе в плоть и кровь.
Она скорее чувствовала, нежели слышала, как в его голосе нарастает ярость, но сама не могла произнести ни звука. Попыталась открыть рот, но губы не слушались.
Он выпустил ее волосы и отстранился. Она ничего не слышала. Хотела сесть, но положение было очень неудобным, и она догадалась, что он укоротил цепи, сковывавшие запястья. Руки неподвижны. Кандалы на лодыжке такие тяжелые. Она ничего не могла поделать. Совершенно беспомощна. Из-под повязки по щекам покатились слезы.
Помогите мне, кто-нибудь, помогите, почему я здесь, не дайте ему меня обижать, прошу вас, пусть он уйдет, что я такого сделала, за что меня привезли сюда, за что, за что, пусть он уйдет…
Она снова почувствовала его рядом и инстинктивно отпрянула.
— Все еще сопротивляешься? — сказал он. — Отлично.
Он снова обхватил рукой ее шею, зажав локтем, будто в тисках.
— Не шевелись, — прошептал он. — Я срежу тебе повязку с глаз. Хочу сначала увидеть твое лицо. Это единственный раз, когда тебе будет позволено взглянуть на меня. Зажмурь глаза, а то ослепнешь.
Она услышала щелчки, и в лицо ударил горячий яркий свет.
— Не шевелись, — велел он и рукой прикрыл ей глаза так, чтобы она ничего не видела. Потом немного передвинулся. Подсунул ей под спину несколько мягких подушек и усадил почти вертикально. Несмотря на его предупреждения, она попыталась ногой отшвырнуть подушки, но не получилось.
— Один раз ты уже не подчинилась мне, — сказал он, отвел руку от ее лица и тихо рассмеялся. — Но я все равно очень рад. За это ты будешь наказана.
Ее глаза медленно привыкали к свету. Постепенно она разглядела, что прямо в лицо ей светят лампы, прикрепленные к верхушкам столбов по углам кровати. Вся остальная комната тонула в сумраке. Она повернула голову и увидела какие-то смутные силуэты — наверное, очертания мебели. Цепи, сковывавшие ее запястья и лодыжку, были сделаны из золота, другие концы их прикреплялись к столбам. Их было не четыре, а больше; они окружали кровать, поддерживая балдахин, подобно позолоченной клетке. Потом она подняла глаза и увидела зеркало. Всхлипнув, она зажмурилась. Ей не хотелось смотреть, как он сделает это. Не хотелось видеть, как он ее убьет.