Он стоит так близко к сэру Хоресу, что тот видит, как на шее у тюремщика пульсирует синеватая жилка.
— Вы готовы к смерти?
Молчание.
— Готовы? — Он подает знак, сумрачные фигуры подходят ближе к сэру Хоресу, и тот кричит от невыносимой боли.
Жаль, что стены в этом доме очень толстые. Остальные члены Клуба не могут слышать его пронзительных криков.
— Мы не желаем вам смерти, — говорит Притч, спокойно прихлебывая чай. — Во всяком случае, не сейчас. Не раньше, чем вы предстанете перед публикой и расскажете нам все, что мы хотим.
— Но почему я? — шепчет сэр Хорес, перестав стонать.
— Такие, как вы, всегда спрашивают: «Почему я?», верно? — голос Притча дрожит от гнева. — Можно подумать, вы ни в чем не виноваты. Можно подумать, мы выбрали вас и всех остальных без всякой на то причины. Глупец. Все кончено. Понимаете? Клуб закрылся. Но с вами мы еще не покончили. Нет, уважаемый, ни с вами, ни с вам подобными. Вы от нас не ускользнете, как не могли ускользнуть женщины, которых вы продавали с аукциона.
— Чего вы хотите? — спрашивает сэр Хорес.
— Громче, — откликается Притч. — Не слышу.
— Чего вы хотите? — повторяет тот, в его голосе звенит ужас. — Чего вы хотите?
— Восьмого, — отвечает Притч. — Здесь вас только семеро. Что касается Хенли, Мортона, Томпсона и Таккера, нам известно, что они уже предстали перед высшим аукционистом, который ожидает их в аду. И Уилкса, конечно, тоже. Прошу прощения. Я хотел сказать — сэра Паттерсона Крессвелла. Где же восьмой? Бейтс. Где Бейтс? Он мертв?
Он блефует. Наш Притч — истинный профессионал. Мы еще не знаем, который из них — Его Светлость. И не узнаем, пока люди Притча не доставят Белладонне магнитофонные записи допросов каждого из них. Она ждет этих кассет, вместе с ней ждем и мы с Маттео.
Нам нужно услышать звук их голосов.
Просто у Притча вдруг возникло предчувствие, что Его Светлость — именно восьмой. Тот, кого здесь нет. Тот, кого зовут Бейтс. Поймать его так, как остальных, — это было бы слишком легко, даже после наших приготовлений. Он очень хитер. И уже девять лет, с тех пор, как она сбежала, он ждет, когда с него сорвут маску.
— Не знаю, — говорит сэр Хорес. Имя Бейтса напугало его еще сильнее, чем весь наш спектакль, хотя кажется, что сильнее уже некуда. — Не знаю.
— Знаете, — возражает Притч. — Либо вы скажете нам, либо проведете остаток своих дней в мучительной боли и унижении.
Когда сэр Хорес устает кричать, Притч снова приступает к расспросам.
— Не могу вам сказать, — произносит сэр Хорес после бесконечно долгого молчания.
— Почему же? С какой стати вы его защищаете?
По спине Притча пробегает дрожь возбуждения. Теперь он знает. Знает наверняка, что нам нужен Бейтс. Наверное, Бейтс каким-то образом шантажировал их, чтобы добиться молчания. «Чем же? — лихорадочно спрашивает себя Притч. — Чем он купил их молчание?»
Пленкой, вот чем. То самое хитроумное приспособление в маленькой комнате, которое я, смутно помнится, однажды упоминал. Его Светлость наверняка заснял на пленку всех своих гостей, кто проводил время с ней. Неудивительно, что он был так доволен своим креслом и маленьким окошечком в стене, теми давними днями, когда она лежала, прикованная к стене, а его голос звучал у нее в ушах, приказывал, что делать с гостями. Со всеми членами Клуба.
Проклятье. Притчу нужно время, чтобы перестроиться. Он передает сэра Хореса на попечение коллег, зная, что извлек из него все, что возможно. С каждым из них произойдет точно такой же разговор, если только они не скажут, где найти Бейтса.
Кроме того, вряд ли вы захотите, чтобы я пересказывал вам подробности беседы с каждым из членов Клуба. А не то вы станете такими же садистами, как они.
Нет, они скорее пойдут на риск показаться публике в виде зернистых групповых фотографий, чем посмеют навлечь на себя гнев Бейтса. Иначе он опубликует куда более опасные снимки.
Что ж, поживем — увидим.
За дело берутся наемные работники. Ночь будет долгой. Надо напечатать тысячи копий первой фотографии, заплатить сотням людей, который будут их распространять.
Богатые, как я уже говорил, ничего не смыслят в деньгах. Зато те же деньги творят чудеса, если вам нужно нанять бедняков для серьезной работы.
Вы наверняка помните, какой начался фурор, когда появились первые фотографии. Даже американские газеты написали о таинственных снимках, наводнивших Англию. Кто они такие, эти члены Клуба? Кто взял на себя труд организовать столь хитроумную интригу?
Выяснить, что же все это значит, — это, пожалуй, даже интереснее, чем провести ночь в клубе «Белладонна». Если, конечно, вы не один из семерых монахов, глядящих в камеру с непонятным выражением в глазах.
Кто они такие? Зачем они здесь?
Вся Англия гудит от нетерпения. Кроме нас. Мы ждем.
Когда мир увидел без масок пятерых из семи монахов, в конторе у Притча зазвонил телефон.
— Слушаю. — Трубку снял один из ассистентов.
— Можно поговорить с мистером Стрижом?
— Кто его спрашивает? — интересуется ассистент.
— Арундел Гибсон.
Итак, свершилось. Вот он, достопочтенный сын. Великолепно. Найди у них слабое место, учил Леандро. Найди слабое место и бей прямо в него.
— Не вешайте трубку. — Ассистент спешит к Притчу и докладывает о звонке. Глаза Притча вспыхивают, как подбитые бриллиантами каблуки Белладонны, когда она идет от столика к столику у себя в клубе, неторопливо обмахиваясь веером.
— Мистер Гибсон, — говорит Притч, слегка понизив голос. — Как я понимаю, произошла катастрофа.
— Да. Помоги мне, Господи, да, катастрофа! — Голос Арундела звенит, как натянутая струна. От волнения он даже не понимает, что говорит не со Стрижами. — Мне нужно как можно скорее встретиться с вами. Безотлагательно.
— Понимаю, — отвечает Притч. — А откуда мы знаем, что тебе можно доверять?
— Проклятье, старик, я звоню из автомата, — кричит юноша. — Мне необходимо встретиться. О моем звонке никто не знает. И уж конечно не знает отец. Даже сейчас. Если узнает, оторвет мне голову.
Или лишит наследства.
— Не вешайте трубку, — говорит Притч, кладет трубку на стол и дает Арунделу с минуту покипеть. Потом снова начинает разговор. — Встретимся сегодня вечером в «Серой Лисице». Это пивная в Олдгейт-Ист, на Олд-Монтегю-стрит. Ровно в восемь часов. Если придете не один, встреча отменяется.
— Олдгейт-Ист? Вы с ума сошли? — восклицает Арундел, не в силах сдержаться. Этот трущобный район Ист-Энда не имеет ничего общего с роскошным миром Итон-сквер.
— Ровно в восемь, старина, — повторяет Притч и вешает трубку. Потом перезванивает Стрижам и дает им указания.
Ровно в восемь появляется Арундел, испуганный и взволнованный. Стриж-один и Стриж-два уже поджидают его в темном уголке, спиной к стене, и потягивают виски. На столе стоит стремительно пустеющая бутылка, побитое ведерко со льдом и бокал для гостя.
— Угощайтесь, старина, — предлагает Стриж-один. Арундел усаживается рядом с ним, встревоженно озирается и хорошо знакомым им нервным жестом откидывает волосы со лба. За единственным столиком рядом с ними сидит, поглощая «Гиннес» пинту за пинтой, взъерошенный пьянчужка. Разумеется, не кто иной, как сам Притч.
— Плоховато выглядишь, — замечает Стриж-два, наливая Арунделу виски.
— Неудивительно, — поддакивает Стриж-один.
— Нелегко тебе пришлось.
— Столько хлопот сразу.
— Ужасное происшествие. Ужасное.
Арундел прячет лицо в ладонях, потом опрокидывает виски.
— Ты один, старина? — спрашивает Стриж-один.
— Конечно. У кого хватит глупости следовать за мной в эту Богом забытую дыру?
— Я не об этом, — тихо возражает Стриж-один.
— Мы знали, что на тебя можно положиться, — добавляет Стриж-два.
— На случай, если за тобой следят.
— Осторожность не помешает.
— Вы вдвоем способны поднять мертвого. Хотя бы ради того, чтобы заткнуть вам рты, — раздраженно огрызается Арундел.
— Что верно, то верно, — Стриж-один, кажется, обижен.
И Стриж-два тоже.
— Правду говоришь, — поддакивает он.
С минуту все молчат. Потом Арундел высмаркивается и вздыхает.
— Катастрофа, — напоминает ему Стриж-один.
— Срочное дело, — говорит Стриж-два.
— Мы ждем.
— Поторапливайтесь же.
— Хлопотное дело, — доверительно сообщает Стриж-один.
— Не ваша вина.
— Как раз моя! — выкрикивает Арундел, потом, испугавшись всплеска своих эмоций, зажимает рот ладонями. — Я отдал отцу письмо, и посмотрите, к чему это привело!
О, эти юношеские страсти. Он в самом деле прелестный мальчик. Слишком прелестный, чтобы вводить его в Клуб. Им нужны только испорченные. Те, чья развращенность поможет втянуть их в торги.
— Продолжай, — сурово велит Стриж-один.
— Слишком самонадеянно, — замечает Стриж-два. — Вина совсем не на тебе.
— Послушай, старина, — продолжает Стриж-один, — и послушай внимательно. Тебе не в чем себя винить. Мы избрали тебя именно потому, что на тебе нет никакой вины. Потому что мы знаем, что тебе можно доверять, что ты честен, прямодушен и, осмелюсь сказать, небезразличен к чести семьи. Если бы мы не выбрали тебя, был бы послан другой, менее достойный вестник. Ты мне веришь? Веришь?
Он говорит так искренне, что Арундел кивает. Глаза юноши наполняются слезами. Ни разу еще Стриж-один не говорил так много на одном дыхании.
— Вина лежит на членах Клуба, — добавляет Стриж-два. — На них и только на них.
— Но что они сделали? Такое ужасное? — спрашивает Арундел.
— Что они сделали?
— Чего они только ни делали!
— Обман, старина.
— Обман и мошенничество.
— Но половина моих знакомых замешаны в тех или иных обманах и мошенничествах, — говорит Арундел.
Стриж-два содрогается.
— Я бы не назвал таких людей своими друзьями.
— А я и не говорил, что они мне друзья, — протестует Арундел.