— Где они научились таким проделкам? — продолжает Стриж-два, будто не слышит его.
— Может, у дорогого папочки? — предполагает Стриж-один.
— Возле папочкиного колена.
— Точнее, перекинутыми через папочкино колено.
— Суррогатного папочки.
— То есть директора школы.
— И его хлыста.
— Розг. Трости. Плетки.
— Или у школьных приятелей.
— Или даже у нянюшки.
Стриж-два в ужасе отшатывается.
— Неужели даже нянюшки?
— Боюсь, что да, — откликается Стриж-один.
— О чем вы говорите? — раздраженно кричит Арундел.
— О том, что сделало их такими, о чем же еще, — поясняет Стриж-один.
— Что их сотворило, — добавляет Стриж-два.
— Что их изуродовало.
— Изуродовало кого? — не понимает Арундел.
— Членов Клуба, кого же еще.
— Почему они такие жестокие.
— Почему их нужно остановить.
— Но что натворили эти члены Клуба, кроме мошенничества? — спрашивает Арундел, теряя терпение.
Стрижи переглядываются, потом смотрят на Арундела. Тошнотворная тяжесть под ложечкой переходит в мучительную жгучую боль. Его родной отец — один из тех извращенных негодяев, о которых толкуют Стрижи. Его отец — среди монахов, скоро с него снимут маску, и весь мир увидит, кто он такой. Отец знает все о том, что рассказывают Стрижи. Его родной отец.
— Тебе можно доверять? — спрашивает Стриж-один.
— Доверять безоговорочно? — спрашивает Стриж-два.
— Об этом не принято рассказывать.
— Тем более детям.
— Я не ребенок, — протестует Арундел. — И я дал вам слово. Слово чести.
Стрижи переглядываются.
— Клянусь, — с жаром добавляет Арундел. — Клянусь честью сестры.
— Старина, они обманывали женщин, — тихо говорит Стриж-один. Арундел никогда не слышал в его голосе такой мягкости. — Даже не женщин. Молодых, невинных девушек. Не старше тебя.
— Вы хотите сказать — они их соблазняли? — спрашивает Арундел.
— Нет, — отвечает Стриж-два. — Отнюдь не соблазняли.
Наступает молчание, и впервые за все время знакомства Арундел горячо желает, чтобы они заговорили.
— Но что же они с ними делали? — спрашивает он.
— Продавали с аукциона, — отвечает Стриж-один.
— Обманом завлекали их, одурманивали наркотиком и продавали с аукциона тому, кто заплатит самую большую сумму, — добавляет Стриж-два.
— Из расчета — тысяча долларов в неделю.
— Тот, кто купил девушку, мог делать с ней все, что вздумается.
— Они устраивали собрания каждые три года. В разных домах.
— Это продолжалось из века в век.
— Традиция, понимаешь. Зашифрованные письма.
— Секретность подогревала удовольствие.
— Но самым большим развлечением были торги.
Они снова замолкают. Лицо Арундела становится мертвенно-серым, как зимнее небо перед бурей. Он с трудом сдерживает тошноту.
— И мой родной отец был одним из них, — сдавленно произносит Арундел. — В этих гнусностях участвовал мой отец.
— Боюсь, что да, старина, — говорит Стриж-один.
— Мать об этом знает? — спрашивает Арундел.
— Конечно, нет.
— Ну зачем ему это нужно? — вопрошает Арундел. В его глазах стоят слезы. — Зачем ему это было нужно? Он когда-нибудь покупал?..
— Не знаю, — отвечает Стриж-один. — А зачем вообще человеку нужно такое?
— Власть, — говорит Стриж-два.
— Жажда власти, стремление повелевать.
— Порочность.
— Неужели я стану таким же, как отец? — чуть не плачет Арундел.
— Не станешь, старина.
— Ни за что.
— Откуда вы знаете? — спрашивает Арундел.
— Ты же здесь, не так ли? Говорил, разразилась катастрофа, — напоминает Стриж-один.
— Но еще не сказал, какая именно, — добавляет Стриж-два.
— Я знаю, что на этой фотографии есть мой отец, — говорит Арундел. Стрижи понимают, какую фотографию он имеет в виду. — И я хочу знать, что я могу сделать, как остановить это, прежде чем его лицо откроется, как лица всех остальных. С тех пор, как начали появляться снимки, отец сам не свой. Заболел, не выходит из дома, а мать страшно беспокоится. Я не хочу, чтобы с моей матерью случилось что-нибудь плохое. Или с сестрой.
— Или с тобой, — спокойно добавляет Стриж-один.
— Например, подмочит репутацию, — столь же спокойно говорит Стриж-два.
— Как вы смеете? За кого вы меня принимаете? — восклицает Арундел, не веря своим ушам. — Я здесь не ради того, чтобы выгораживать себя. Господи, да я и сам не знаю, что делаю. Наверно, схожу с ума, и мне не с кем больше поговорить. Я знаю, мой отец что-то затевает. К нему приходит гораздо больше гостей, чем обычно, и…
— Знаем, старина, — перебивает Стриж-один.
— Осторожность не помешает, — говорит Стриж-два.
— Ради твоей собственной безопасности.
— Боже, помоги мне. — Арундел снова прячет лицо в ладонях.
— Девушкам никто не помогал.
— Никто на всем свете.
— Но ты можешь им помочь.
— Ты и больше никто.
— Что вы хотите сказать? — спрашивает Арундел, выпрямляясь.
— Когда маски будут сорваны со всех, Клуб прекратит свое существование, — поясняет Стриж-один.
— Давно пора, — добавляет Стриж-два.
— Но среди них есть один человек.
— Мой отец, да? — спрашивает Арундел.
— Нет. Не твой отец, — отвечает Стриж-два.
Арундел глубоко вздыхает и допивает виски.
— Худший из них, — говорит Стриж-один.
— Самый худший.
— Ты поможешь найти его?
— Поможешь?
Арундел вытирает глаза. Его губы сурово сжимаются. В эту минуту он невероятно похож на Гая, будто мгновенно повзрослел, из юного теленка, поглощенного только собой, превратился во взрослого мужчину, способного встретить лицом к лицу жестокую реальность этого мира.
Добро пожаловать в Клуб!
— Я вам помогу, но при одном условии, — говорит Арундел.
Стрижи наливают себе виски и бесстрастно молчат. Они умеют ждать.
Арундел набирает полную грудь воздуха.
— Условие такое: вы не станете раскрывать лицо моего отца, — говорит он. — И, если он предоставит мне все нужные вам сведения, вы прекратите распространять фотографии. По крайней мере, те, на которых показано его лицо. Я прошу не ради себя. И не ради него, подлеца. Только ради матери и сестры. А что будет со мной — мне все равно, — заканчивает он.
— Или с твоим отцом, — говорит Стриж-один.
— Нет. С отцом — не все равно, — возражает Арундел, и его лицо бледнеет еще сильнее.
— Ты хороший юноша, — серьезно произносит Стриж-один. — Я бы гордился таким сыном.
— Я сын своего отца, — с горечью говорит Арундел.
— И своей матери, — добавляет Стриж-два.
— Сейчас это меня не утешает. — В голосе Арундела слышится бесконечная усталость. — Расскажите, что я должен сделать.
— Скажи ему: Бейтс. Бейтс в 1935-м.
— Спроси, где сейчас Бейтс.
— Бейтс никогда не узнает, как мы его нашли.
— Мы умеем заметать следы.
— Что верно, то верно, — бормочет про себя Арундел.
— Фотографии перестанут появляться.
— Клуб будет забыт.
— Если у него хватит сил рассказать своему единственному сыну.
— Где находится Бейтс.
— А иначе мы не можем ничего гарантировать.
— Совсем ничего.
И они снова замолкают. Время от времени у стойки бара слышится смех, но голосов не разобрать.
— Я падаю в кроличью нору, верно? — наконец произносит Арундел.
— В эту нору сталкивали девушек, — говорит Стриж-один. Его голос снова становится на удивление мягок. — И не давали им выбраться.
— Хочешь, мы зайдем к тебе домой? — предлагает Стриж-два. — Чтобы тебе не пришлось вмешиваться.
— С удовольствием, старина, — поддакивает Стриж-один.
— Нет, благодарю, — отвечает Арундел. Он так печален и растерян, что я охотно оделил бы его лучшей из своих ослепительных подбадривающих улыбок, если бы я, конечно, был там. В такие минуты моя природная сентиментальность лишает меня воли.
— Ты совсем не такой, как он. Намного лучше, — говорит Стриж-один.
— Слабое утешение, — отвечает Арундел, затем встает и откланивается.
— Позвони нам, когда будешь готов, старина, — говорит Стриж-один и протягивает клочок бумаги с новым телефонным номером. — Мы ждем.
— Ты нас не подведешь, — говорит Стриж-два.
— Вы упустили свое призвание, — говорит им Арундел, надевая шляпу и застегивая пальто. — Вам следовало бы выступать в мюзик-холле.
— Ловко у нас получается, правда?
— Молодцы мы, верно?
Стриж-один встает, берет Арундела за руку.
— Вы храбрый человек, Арундел Сирил Сент-Джеймс Гибсон, — говорит он. — Я считаю за честь быть знакомым с вами.
— Я тоже, — говорит Стриж-два, тоже пожимая юноше руку. — Мы тебя не подведем.
— Никогда.
— Ни за что.
Арундел расправляет плечи и выходит — навстречу жестокому миру и своему отцу.
Мы так никогда и не узнали, что же сказал Арундел Сирил Сент-Джеймс Гибсон своему отцу. И что отец сказал другим членам Клуба. Знаем мы только одно: через несколько дней Арундел звонит по номеру, который мы ему дали, и называет имя. Комптон Бейтс. Марракеш. Не появлялся в Англии с 1944 года, но каким-то образом держится в курсе событий.
О, у Его Светлости железная хватка. Его жаркие, сухие пальцы в пустыне стали еще горячее. Наслаждается жизнью у себя в гареме, где женщины исчезают без следа. Где тайну можно купить куда дешевле, чем жаждущую плоть.
Это все, что мы хотели знать.
Еще с одного члена Клуба снята маска, но затем фотографии перестают появляться столь же неожиданно, как и начали. Все желают знать: кто же этот седьмой монах? Что это за Клуб? Кто придумал всю эту затею? Кто в ответе?
Шестеро членов Клуба, с чьих лиц были сняты маски, молчат. Их жизнь окончена. Они лишились всего; репутация, работа, если она у них есть, семья, положение в обществе — все разбито, разрушено, загублено навеки. Их будущее развеялось по ветру, сгорело в пламени фотовспышки. Они не заслуживают ничего, кроме гибели и унижения.