– Врачей много, а таких как он – малые единицы, – продолжала Громилина.
– Да, – кивнул головой я, – мне доктор Талова говорила.
Громилина улыбнулась.
– Талова? Она слишком юна, чтобы всё понимать. Хоть и красива до умопомрачения. Берзин – доктор от бога, так ведь этого мало.
– А что ещё? – спросил я.
– С людьми он умеет разговаривать. Убеждать умеет. Идеями своими зажигать. Ленин так с людьми умел – говорить, чтобы в людях этих самое лучшее отыскать, да от грязи оттереть и всем путь осветить. Да что там далеко ходить. Ты про новый корпус роддомовский слышал?
– Слышал, Мария Дементьевна.
– Знаешь, сколько лет его строить собирались? – Я недоумённо пожал плечами. – Восемь. А Берзин как сюда приехал, так за год всё с мертвой точки сдвинул. И деньги нашлись, и фонды по стройматериалам. Всё, как на блюдечке с каемочкой. Выходит, оно и раньше где-то было, да?! Только дела никому не было – ни главврачу, ни хер-исполкому, ни горкому-поёбкому, ни бывшей нашей роддомовской – прости-хосспади! – заведующей, алкашке…
В смотровом кабинете зазвонил телефон. Таисия сняла трубку.
– Алло… Да… Кто?.. Нет, он не может сейчас подойти, у них с Марией Дементьевной осмотр. Да… Хорошо… До свидания. Михаил Владимирович! – окликнула меня Тая.
– Ау-у-у! – прогудел я, спиной почувствовав, как Громилина улыбнулась.
– Звонил… – Тая замешкалась, глядя в бумажку, – …доктор Сюртуков из хирургии. Просил перезвонить.
Я закончил с пациенткой.
– Можно, Мария Дементьевна?
– Звони, конечно.
Посмотрел на часы – половина четвёртого. Набрал номер хирургической ординаторской.
– Алл-ё-ё… – пропела трубка.
– Лёшка, ты?
– Здоров, Дёма. Лось вечером на борщец приглашает, типа узким кругом.
– А кто пойдёт?
– Ну, я, Юрка и ты, если ты не против.
– Я только за! – их работа и моя Конфета разделили нас, и, признаюсь, я без них скучал. – Идти куда?
– Никуда. Сиди там у себя в амбулатории. Мы в пять мимо пойдём, зайдём за тобой.
– Чего там у тебя? – спросила Громилина.
– Нас вечером Виктор Семёнович Лосев домой приглашает. Борща наварил.
Громилина посмотрела на меня – тем неповторимым взглядом, каким бабушки награждают внуков.
– Борщ – это серьёзно. Тебе больше есть надо, а то уже невооружённым глазом дефицит массы… – Знали бы вы, милостивая государыня, с чего он взялся, – насмешливо пропищал Джинни.
* * *
Лось открыл дверь амбулаторного кабинета, по объёму оказавшись почти равным проёму.
– Вечер добрый, Мария Дементьевна!
– Ой, здравствуй, Витюша! – расцвела Громилина. Глаза её стали щелочками, по вискам заиграли тёплые лучики морщинок.
– За вашим доктором Дёминым! Можно мне его умыкнуть? – смеясь, сказал Лось.
– Умыкай, конечно! А то у нас, сам знаешь – любого Сивку укатают наши крутые горки.
Я, было, встал со стула, но тут же сел обратно.
– Мария Дементьевна! – Громилина вопросительно подняла взгляд. – Спасибо вам за всё!
– За что «за всё»?
– За всё! За науку! За отношение! В общем, за всё сразу… – я зарделся румянцем.
– Да не за что, милый мой. Не за что. Вот вынесут нас вперёд ногами, кто останется? Вы и останетесь. Беги, давай, с богом… Отъедайся!
Мы – д'Артаньяном с тремя мушкетерами – шли по узенькой струившейся под уклон уютной, совсем на вид деревенской, улочке. Ну, Лось – это Портос, вне всяческих сомнений, кто ж его перебьёт. Д'Артаньян? Конечно, Юрка! Холерик, каких поискать. Оставалось две роли, для меня и для Лёшки – Атос, граф де Ла Фер, и Арамис, аббат монастыря в Нуази. Кто из нас кто?
– Пар-р-ра!.. – пар-р-ра!.. – пар-р-радуемся на своём веку!.. – неизобретательно затянул Джинни. Меня передёрнуло. И было с чего.
На тринадцатом, прямо надо мной, жил дебил, студент института инженеров гражданской авиации, всё ходил в синей форме с нашивками. У него был мощный усилок, а из пластинок, похоже, присутствовала только эта. Когда с моего потолка Мишель с усами аденоидно гундосил «есть в старом парке чёрный пруд», то ещё можно было как-то пережить. Но вот «пар-р-ра!» по десять раз за вечер становилось явным перебором.
Самый крупный и самый мелкий – Лось и Юрастый – оказались впереди. Мы с Лёшкой шли в некотором отдалении.
– Ну, как у тебя?
– Не разгибаясь, – ответил я серьёзно. – А у вас?
– Из операционной выйдешь – смотришь в белый свет как в копеечку. А кофе хлебнёшь, с девками на посту побазаришь, посидишь чутка – и вот уже обратно тянет.
– Ну а Лось как?
– Да пиздец! Виртуоз…
Тем временем Лось с Юркой остановились возле крашеного в весёлый салатовый палисадного заборчика с игривыми узорчатыми воротцами и такой же, словно игрушечной, калиточкой.
– Пришли! – гордо сказал Лось.
Здоровенная мохнатая цепная зверюга, вихляя задом, тихо выбежала откуда-то из кустов и уткнулась мордой в пах хозяину.
– Найда, Найдочка! Она меня ещё с перекрёстка узнаёт, когда иду. Жена говорит, так-то она на всех прохожих орёт – голосина дай бог! – а как меня учует, молчит, как партизан на допросе. – Чёрная кабыздошина недоверчиво обнюхала нас троих и так же молча поплелась в конуру. – Щеночком крохотным принесли, а она давай помирать-то на второй день.
– Чего? – спросил Юрка.
– Глисты. Инвазия в материнской утробе. Ничего, выходил. Выгнал глистов. Козьим молоком отпоил. Под капельницей лежала у меня, отходила. Потом ещё неделю только ползала, на ноги подняться не могла. Да вы проходите, только обувь снимайте!
На застеклённой веранде, друг напротив друга, на двух высоких стульях для кормления восседали два совершенно одинаковых карапуза, на вид лет полутора. Их пухлые мордашки были измазаны кашей, которой их по очереди потчевала дородная вся изнутри светящаяся молодая мадонна.
– Кирилл и Мефодий! – гордо пояснил Лось.
– А как ты их различаешь? – я сообразил, что «выканье» Лосю давно уже бесповоротно в прошлом.
– Он? Он – путается! Это я различаю! – задорно рассмеялась мадонна.
– Ой, прости. Юра, Лёша, Миша. – Мы по очереди поклонились. – Ольга, жена моя. Дома сидит.
– Ага, посидишь здесь, с двумя-то. Да и ты – ещё один ребятёнок, как с работы придёшь. В магазин сходи, приготовь, накорми, напои, постирай, помой, убери, овощей на зиму закатай, того-другого по мелочам пошей… Это так я, ребята, дома рассиживаюсь. Витюш, вы руки помойте да в столовую проходите. У меня всё готово, я сейчас.
Взбудораженные несущимися из кухни запахами, мы пошли к рукомойнику.
– Борщец у Оленьки – такой, пальчики оближете! Да что там оближете – обглодаете!
– Витя, давай, неси! – пропела с кухни Ольга. Мы тем временем рассаживались за овальным обеденным столом. Лось появился в комнате, таща перед собой на вытянутых руках ведро с крышкой. Крякнул, ловким движением закинул на стоявшую на столе керамическую подставку:
– Разливай, Оль!
Ольга, ухватившись за подсунутую под скобу винную пробку, сняла крышку. Из ведра поднялось и поплыло над столом облачко пара.
– Так это ты не шутил про ведро? – ошеломлённо протянул Юрка.
– Какие уж тут шутки, – гордо зыркнул на нас Лось. – Будем есть борщ!
Ели сосредоточенно, молча, останавливаясь только на короткие тосты, опрокидывая в голодные глотки по маленькой из запотевшего пузатого графинчика. Графинчик быстро опустел, – вездесущая Ольга ловко подхватила и десятком секунд спустя возвратила его обратно полным и истекающим мелкой слезой по стеклянным бокам.
– После первой тарелки положен перекур! – сыто крякнул Лось. Мы отвалились на спинки стульев и с неземным удовольствием стали чиркать спичками, навалом лежавшими в большом коробке посреди стола.
– То не борщ, то – тала-а-ант, – тихо рыгнув, протянул Лёшка.
– Вот и я говорю – талант! – Лось, откинувшись, глубоко затянулся и выпустил дым в потолок. – Она же моей пациенткой была.
– Да ну?! – оживился Юрка.
– Ага. Я в семьдесят пятом саратовский закончил, ещё год интернатуры – семьдесят шестой. Распределяться надо. В Саратове тырк туда, тырк сюда – что-то как-то не туда. В больницах везде укомплектовано, предлагают поликлиническим хирургом.
– Весело, – встрял я.
– Не то слово! Это, значит, всё, чему научился, забудь, и добро пожаловать в амбулаторию – панариции вскрывай, ушибы по пьянке лечи, да с чужими нагноившимися послеоперационными рубцами разбирайся. Я в облздрав – так, мол, и так, нельзя ли узнать, есть ли где работа за пределами губернии. Они мне через две недели говорят: вот, на выбор тебе, Лосев, – Александров, Саров и Григорьевск. Ну, Саров я сразу как-то не очень возжаловал…
– Почему? – спросил Юрка.
– Радиация там. Стрёмно. Мало ли что – пукнет двести тридцать восьмым23, потом волосы вылезут, а то и костей не соберёшь.
– Понятно.
– Остались Александров, ну и наш городок. Это он теперь «наш», а тогда я и название-то всего раз или два слышал. На крыльцо вышел, пятак на «орёл – решку» крутанул, выпал орёл. Значит, в Григорьевск. Чемоданчик куцый собрал, приехал. Прихожу к главврачу, он – к Гройсману, говорит, иди…
– Гройсман – это кто? – наклонился я к Лёшке.
– Главный хирург.
– … ну, я пришёл. Гройсман мне: садись. Я сел. Он документы мои посмотрел. «Пошли!». Пришли в оперблок. Говорит: мойся. Помылись. Заходим в операционную – а я ни сном, ни духом: больного не видел, историю тоже. Говорит: гнойный аппендицит. Встанешь ассистентом. После ревизии, если сочту возможным – меняемся. Счёл.
– И как? – спросил я.
– Да нормально всё прошло, без эксцессов. Пришли потом к нему в кабинет. Он налил. Выпили по чуть-чуть. Руку пожал: принят. Вот так я здесь и очутился.
– А Ольга? – не успокаивался Юрастый.
– А с Ольгой вообще история весёлая. Она на комбинате работала. Оль!.. – Ольга зашла в комнату.
– Оль, по второй тарелке наливай!
– Вечер перестаёт быть томным… – задумчиво протянул Джинни. Только бы не лопнуть, подумал я.