От коньячного спирта проснулся аппетит. Жрать было нечего. Я залез в хлебный мешок, отломил от белого батона ещё не успевшую зачерстветь хрустящую поджаристой корочкой горбушку, и стал жевать. В голову лезло всякое. Кто я, зачем я, куда… Это не ко мне, нет, нет, отстаньте, пусть Джинни отдувается, – он же как раз умный. Но Джинн сейчас был явно не при делах.
Кто я? Студент. Почти врач. Два года, и выпуск. Шеф на кафедре, весь на понтах, обещал аспирантуру и досрочную защиту через год. «Тебе – без проблем». Только глаза странным образом бегали. Я ведь ему уже для одной главы докторской материал собрал, за два-то года. За следующие два – ещё для двух наберу. И писами по воде вилано, дорогой товарищ Дёмин, что вы собираете – себе кандидатскую, или не совсем себе докторскую.
Вопрос два. Зачем я? Вот прямо сейчас – чтоб лежать на соломе, пить спирт, стучать молодым сильным сердцем и дышать, глотая ветер. Это так объемлюще: дышать; себя чувствовать, – налито́го силой, молодого, пышущего здоровьем. Ещё зачем? Любить. Я закрыл глаза. Три женщины, три мечты, три отрады, три мои надежды незримо сели вкруг меня.
– Абдулла, у тебя ласковые жёны, мне хорошо с ними!32 – охальник проснулся, насосавшись в моей голове свежей неразбавленной спиртягой.
Раньше знал: тепло – не для меня. Салют, Ласточкина! А теперь – нет! Дудки! Мир стал моим. Мир стал – для меня. Мир встал на мою сторону. Вы сделали это. Вы, трое. Даша, Микаэла, Маша. Никто другой. Только вы.
– Хорошая жена, хороший дом, что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?.. – да ты поэт, Джинни. Грузовик резко тормознул. Меня, проелозив по полу, приложило макушкой о перегородку между кабиной и кузовом. – Приехали, – подтвердил Лось, грузно спрыгивая на землю. Три женщины неохотно поднялись и скрылись в укромном уголке моего «я». Помахали на прощание: не грусти, мы тут.
Вездеход, чуть ли не по ступицы утопая в грязи после вчерашнего дождя, стоял враскоряку на подобии дороги посреди окраинной деревенской улочки. По обе стороны – садики, заборы, домики. Но то не для нас.
– Сюда, – махнул рукой низкорослый шофёр, похожий на шелудивого дворового кобеля. Я поднял взгляд и обомлел. Мы стояли перед покосившимся деревянным срубом чёрного цвета. Чёрным он стал, потому что правая часть когда-то горела и закоптила собой всё остальное. Стёклами в оконных рамах давно не пахнет. Ставнями тоже. Дом оказался неожиданно высоко посаженным, стоящим, словно на сваях. Крыльцо целое, но входная дверь болтается на одной петле. Гуськом, пока без поклажи, мы зашли внутрь.
Там было две комнаты. Одна сгорела: от четырёх стен осталось две. Вторая чудом сохранила все четыре. В ней гужевались восемь некогда никелированных кроватей с металлическими сетками. Ни матрасов, ни подушек, ни тем более одеял. В полу нет трети досок – очевидно, они просто сгнили и повылетали, как зубы из стариковской челюсти. Под полом, не боясь нас и вообще никого, медленно и степенно разгуливали куры.
– Бля, что за бомжатник! – с отвращением выдавил Юрастый. – Мы тут вшей не словим?
– Откуда вши? – отозвался Драбкин. – Для вшей бельё нужно, одеяла… А тут кроме металла и нет ничего.
Лось бросил взгляд на потолок:
– Ну да, не Монте-Карло. Однако крыша есть. Вроде не дырявая. Лежанки есть. Место для огня тоже есть. И жратва есть. И не только жратва. Это ведь ты спрашивал, Миха, зачем нам еда? – Я смущённо кивнул. – Личный состав, слушай мою команду! Раз-з-гружаться, рас-с-полагаться! Испол-л-нять!
Мы повеселели и в три минуты перетаскали в избушку припасы и рюкзаки.
– Так, – постулировал алю́мня33 Калининградского мединститута имени Иммануила Канта стоматолог Драбкин, – Вить, ты трёхлитровую банку не забыл?
– Не, – мотнул головой Лось, – не забыл.
– Тогда я за водой, – Саня взял ведро и вышел.
– Зачем банка? – спросил Лёха.
– А ты не понял? – улыбнулся Лось. – Сейчас поймёшь.
Драбкин вернулся с полным ведром:
– Приступим.
Саня аккуратно залил в банку чуть больше половины чистой воды. Лось открыл спиртовую бутыль.
– Лёха, – кивнул Драбкин в сторону спиртовой бутыли, – лей, только очень-очень медленно. Тонюсенькой струйкой. А я буду мешать. Миха, сходи, поищи кирпич.
«Зачем?» – подумал я. Но пошёл. Нашёл и принес. Когда мутноватая свежая смесь дошла до краёв, Драбкин, аккуратно подцепив за ободок, поставил банку на дно наполненного водой ведра. Не отпуская банку левой, протянул ко мне правую:
– Кирпич давай.
Я отдал кирпич, Саня положил его на горло банки.
– Спирт легче воды, банка выталкивается. Сама смесь после разведения горячая, реакция образования гидратов резко экзотермическая. А так у нас за счёт груза кирпича получается устойчивый холодильник, и банку наверх не выпихнет.
– Закон Архимеда! – догадался я.
– Именно! – рассмеялся довольный Драбкин. – Теперь надо за десять минут пару-тройку раз слить из ведра тёплую, доливая наш импровизированный холодильник студёной колодезной водой, и продукт готов.
– Ты шаман! – с уважением сказал я, похлопывая его по плечу.
Картошка в предусмотрительно привезённом Лосем котле сварилась быстро. Мы взрезали несколько банок тушёнки, предварительно немного нагрев их в углях, и быстро выпили по первой. Тут же налили по следующей.
– Ну, за «лося́»! – провозгласил Юрка, и приступил к процессу:
Хочешь – верь, хочешь – не верь,
Где-то рядом бродит зверь.
Не в лесу живёт дремучем,
В русском языке могучем.
Этот зверь зовётся «лось» —
Издавна так повелось.
Пусть с тобою будет «лось»,
Чтобы елось и спалось,
За троих чтобы пилось,
Чтоб хотелось и моглось,
Чтобы счастье не кончалось,
О хорошем чтоб мечталось,
Чтобы дело удавалось,
Чтобы всё всегда сбывалось.
Здесь мой тост закончился́,
Выпьем дружно за лося́!
После четвёртой мне захотелось облегчиться. Я вышел через отсутствующую дверь, спрыгнул с крыльца и сделал несколько шагов туда, где некогда был сад, а теперь стояли, моля небо о пощаде, остовы сгинувших в пожаре деревьев. На обратном пути в моём поле зрения возникли бродящие под избушкой куры. Разбуженный спиртом первобытный охотник вылез из подсознания, прицелился и прыгнул. Квохчущая топорщащаяся белыми перьями тушка билась под руками. Я поднялся и коротким движением свернул добыче шею. Она ещё пару раз дёрнулась и затихла. Из отсутствующей калитки за моей охотой наблюдал морщинистый хромой грязный с головы до ног мужик.
– Вы… таво… птицу мою… башку ей… ну… свернули. – Я приблизился к аборигену, бросил куру оземь и заорал: – Прости, мужик! Прости! Пойдём, выпьем! – подхватив одной рукой добычу, а второй мужика, двинулся в избу.
Короткое время спустя мужик по имени Гаврила расцвёл, порозовел и подобрел. После пятой – ему, как опоздавшему, наливали без пауз – Гаврила вертикализировался, схватил добытую мной курицу:
– Я… я домой… две минуты!.. бабе скажу, ощипала чтоб и супчику нам сварила!..
Суп очень пригодился утром. А пока гулянка набирала гусеничный ход. Поняв, что мне хватит, я скрытно выполз на улицу и сел на крыльцо. Через пару минут рядом со мной опустился Драбкин.
– Что, Мих, всё?
– По крайней мере, на сейчас, Саш.
Гаврила в хате орал-надрывался:
– Да я вам… да курей… да скок хо́чите!.. На-а-ливай!
– Чего задумчивый такой? – тихо спросил Саша Драбкин. Мои красавицы молча захлопали длинными пушистыми ресницами. Всё равно отвечать за всё должен был я.
– Не пойму, что я тут делаю.
– Вот ты о чём, – вздохнул Драбкин. – Серьёзно.
– А скажи, Сань! Что дальше?
– Понимаю тебя…
– Ты же десять лет как закончил. Мне ещё два года учиться. Значит, ты на двенадцать лет старше. На целую жизнь! Значит, знаешь, – что там?!
– За поворотом? – состроил Драбкин грустную Ришаровскую улыбку. – А ты точно хочешь, чтобы я сказал? Не испугаешься?
– Хочу, Сань! Очень хочу. И выпить хочу.
– Сейчас всё организую – и выпить, и рассказать. – Драбкин встал и исчез в пьяной избе. Вернулся с двумя до половины налитыми стаканами, отдал один мне; сел опять рядом. – Так вот. Дальше всё зависит от того, что у тебя есть.
– Ты о чём? – не врубился я.
– Сейчас поймёшь. У тебя родители кто?
– Люди…
– Я понимаю, что люди. Работают где? Занимаются чем?
– Мать… – я внезапно запнулся, но тут же исправился, – …мама учитель биологии в школе. А отец инженер на заводе.
– А как же тебя в первый мед-то занесло, в королевство кривых зеркал?
– Хотелось.
– С первого раза поступил?
– Ну да. Даже один балл набрал сверху над проходным.
– Ты случаем не отличник?
– Отличник.
– Понятно, – Драбкин замолчал, словно собираясь с мыслями. – Ясна твоя история. На мою похожа. Ничего хорошего тебе не скажу. Будет жизнь на общих основаниях. Понимаешь, – его тон изменился, стал жёстким, – все твои достижения ничего не стоят, если за тобой нет локомотива.
– Кого-кого?
– Локомотива. Того, кто будет тебя по жизни толкать. Будет выручать. Будет делать первым среди равных. Знаешь такую формулировку? – Я кивнул. – Это как в анекдоте: «Может ли сын полковника стать генералом? Нет, не может. У генерала есть свой сын». Самое обидное, Миш, что ты-то про себя знаешь: ты можешь. И ты действительно можешь, тебе не снится. Но потолок твой – низко над головой. На следующий этаж тебе не зайти. Хотя…
– Что «хотя»?
– Есть варианты подняться выше. И даже не одним этажом.
– Какие?
– Продать. Жопу или душу. А то и обе сразу. Но и тут без гарантий. Потому что на каждую хитрую жопу обязательно найдется хуй с винтом.
– Что же делать, Сань?!