Карманьола густо покраснел, услышав это обвинение, и презрительно оглядел арестованного с головы до пят.
— Если вы подозреваете меня в личной неприязни, я могу предложить вам испытание поединком, — гордо вскинув свою красивую белокурую голову, заявил Карманьола.
— И что докажет ваша победа надо мной? — криво усмехнулся Белларион. — Разве лишь то, что у вас крепче мускулы и больше турнирного опыта. Но требуется ли для этого испытание поединком?
— Бог поможет правому, — сказал Карманьола.
— В самом деле? — рассмеялся Белларион. — Я рад, что вы можете это гарантировать. Но вы забываете, что право вызова на поединок принадлежит мне, обвиняемому. Ваша тупость и упрямство всегда лишают вас проницательности и мешают видеть самое главное. А вдруг я воспользуюсь своим правом и вызову на поединок человека, ради которого мы взяли в руки оружие, — маркиза Джанджакомо Монферратского?
Не отличавшийся крепким сложением юноша вздрогнул, и зрачки его глаз расширились от страха. Его сестра испуганно вскрикнула.
— Не он, а я — ваш обвинитель, — поспешил успокоить их своим ответом Карманьола.
— Вы не более чем его представитель, — сказал Белларион, и юноша поднялся со своего места, побледневший и напряженный.
— Белларион прав, — заявил он. — Я не смогу отказать ему.
— Вы, по своему обыкновению, склонны все переоценивать, — насмешливо улыбаясь, поддел Белларион сконфузившегося Карманьолу и вновь обратился к Джанджакомо: — Я знаю, вы не посмели бы отказаться встретиться со мной в поединке, если бы я потребовал его. Но я не пойду на это. Я всего лишь хотел показать всем истинную цену брошенного мне Карманьолой вызова.
— У вас осталось хотя бы чувство приличия? — съязвил Карманьола.
— А вы не можете похвастаться даже этим. Бог создал вас дураком, тут уж ничего не поделаешь.
— Забрать его!
Стражники грубо схватили Беллариона за руки, и он, не проронив более ни слова, позволил им увести себя.
Едва дверь за ними закрылась, как Штоффеля буквально прорвало. Он кричал, умолял, доказывал, обзывал и даже угрожал поднять своих швейцарцев, чтобы помешать капитанам во главе с Карманьолой осуществить свой преступный замысел.
— Да послушайте же! — сурово оборвал его Карманьола, и в наступившей тишине до них донесся снизу гул разъяренных голосов. — Это голос армии, голос тех, кто был предан и искалечен прошлой ночью в провалившемся штурме, отвечает вам. Кроме вас и ваших швейцарцев, едва ли найдется хоть один солдат, который не потребует смерти Беллариона.
— Вы хотите сказать, что успели разгласить обо всем еще прежде, чем допросили Беллариона? О Боже, да вы настоящий злодей, Карманьола! Вы всегда завидовали Беллариону черной завистью, и теперь это толкает вас на убийство. Но берегитесь, как бы вам самому не остаться без головы!
Но они просто отмахнулись от него и вытолкали его прочь, а затем стали решать, что же им делать с Белларионом.
Глава XI. ОБЕЩАНИЕ
Капитаны единодушно высказались за вынесение смертного приговора Беллариону. Единственными воздержавшимися были маркиз Джанджакомо и его сестра. Принцесса Валерия пришла в ужас от того, как быстро была решена судьба человека, сколь бы он ни заслуживал наказания; ее не могли не тронуть снисходительность и мужество Беллариона, отказавшегося вызвать ее брата на поединок, но самое главное — само поведение Беллариона заставило ее усомниться в его виновности.
— Я с радостью умыл бы руки и отослал Беллариона хоть ко всем чертям, — пробовал успокоить ее Карманьола, изо всех сил пытаясь выглядеть перед ней благородным рыцарем, ставящим чувство долга превыше всего, — тем более что вы просите меня об этом, а сам он считает, что я ненавижу его. Но обстоятельства — и прежде всего беспокойство о вашем будущем и о будущем вашего брата — не позволяют мне сделать этого. Вся армия, за исключением Штоффеля и его швейцарцев, требует его смерти. Дело зашло слишком далеко.
Капитаны энергично закивали в знак согласия, однако юный маркиз поспешил возразить им:
— И все-таки я не могу с уверенностью назвать Беллариона предателем, — заявил он, к их немалому удивлению, — и не хочу оказаться причастным к его осуждению.
— Но вы же видели это письмо, которое… — начал было Карманьола.
— …могло быть подброшено моим дядей, как и утверждал Белларион, с тем чтобы избавиться от опасного врага, — раздраженно прервал его юноша.
Карманьола почувствовал укол своему тщеславию, но это только заставило его укрепиться в своих намерениях.
— Значит, этому тщеславному хвастуну удалось повлиять на вас своими разглагольствованиями?
— Скорее уж своими поступками. Он мог бы вызвать меня на поединок, если бы захотел. Однако он не воспользовался моей слабостью и не стал биться со мной. Разве так поступают мошенники?
— Конечно, — энергично ответил Карманьола. — Этой хитростью он хотел склонить вас на свою сторону. Ему — как и всем нам — прекрасно известно, что суверенные правители не подчиняются законам рыцарства. Он знал, что вы имели полное право выставить своего представителя на поединок, если бы он того потребовал.
— Почему же тогда вы промолчали об этом? — спросила его принцесса.
— Потому, что он сам не стал настаивать на поединке. О, поверьте мне, мадонна, мне меньше всего хочется пачкать руки кровью Беллариона, — с оттенком печали в голосе произнес он. — Но я поступаю так, как повелевает мне долг, и я не в силах игнорировать мнение наших капитанов, единодушно требующих смерти предателя.
Капитаны горячо поддержали заявление Карманьолы, но Джанджакомо вновь повторил, что не желает участвовать в этом деле.
— От вас этого и не требуется, — заверил его Карманьола. — Вы, синьор, можете постоять в сторонке, пока будет вершиться правосудие.
— Синьоры, — взмолилась принцесса, — я умоляю вас проявить милосердие и отправить его к герцогу. Пусть ответственность за смерть Беллариона ляжет на его господина.
Карманьола поднялся со своего места.
— Мадонна, — сказал он, — то, о чем вы просите, угрожает мятежом. Завтра я либо отправлю голову Беллариона его союзнику в Верчелли, либо наши люди выйдут из повиновения, что будет означать конец всей кампании. Забудьте о своих страхах и сомнениях. Его вина очевидна. Вспомните хотя бы о его намерении снять осаду Верчелли, и вы увидите, чьи интересы он отстаивает.
С тяжелым сердцем она опустилась на стул.
— Но вы даже не спросили его о том, что он намеревался делать дальше, — напомнила она ему.
— А зачем? Этот бойкий болтун постарался бы одурачить нас очередной выдумкой.
Беллуно поднялся из-за стола.
— Мы можем идти, синьор? — спросил он.
— Солдаты внизу становятся все нетерпеливее, — поддержал его Уголино да Тенда, — Пора успокоить их.
— Да, идите с Богом, — согласился Карманьола. — И не забудьте известить Беллариона о нашем решении, Беллуно. Скажите ему, чтобы он готовился к смерти. Завтра, еще до рассвета, его душа расстанется с телом…
— О Боже! А вдруг мы заблуждаемся! — простонала принцесса.
Позвякивая шпорами, капитаны вышли из зала. Когда дверь за ними закрылась, Карманьола не спеша подошел к пылавшему очагу и сапогом поворошил поленья, рассыпавшие снопы искр.
Затем он повернулся к принцессе и укоризненно посмотрел на нее.
— Почему вы совсем не доверяете мне, Валерия? Разве я принял бы такое решение, если бы не был абсолютно убежден в своей правоте?
— Но вы можете ошибаться. Вспомните: ведь это случалось раньше.
Ему явно не понравились ее слова, откровенно намекавшие на его недавние промахи.
— А вы? — словно в пику ей, спросил он. — Неужели вы ошибались все эти годы? Вспомните-ка о смерти вашего друга, графа Спиньо, и о том, что за ней последовало. Это кровь графа Спиньо вопиет сейчас из могилы об отмщении.
— Ах! Вы правы, я совсем забыла об этом, — призналась она.
— Но почему вы не хотите как следует допросить перебежчика? — вскричал Джанджакомо.
— А зачем? Многое ли он сможет добавить к тому, что нам уже известно? Все и так ясно, синьор маркиз.
Тем временем Беллуно спустился в подземелье замка, где в маленькой камере был заперт Белларион.
Ни один мускул не дрогнул на лице Беллариона, когда он услышал свой приговор. Он попросту не поверил словам Беллуно. Все произошло слишком внезапно, чтобы можно было относиться к этому всерьез. Неужели боги столь стремительно вознесли его к вершинам славы лишь для того, чтобы, словно игрушку, вновь швырнуть его вниз? Что ж, возможно, они хотят позабавиться над ним, но вряд ли это зайдет слишком далеко.
Поэтому вместо ответа он всего лишь протянул Беллуно связанные руки и попросил разрезать веревки. Беллуно молча покачал головой.
— Зачем такая бессмысленная жестокость? — с негодованием спросил Белларион. — На окнах — решетки, за железной дверью наверняка стоит часовой. При всем желании не смогу сбежать отсюда.
— Со связанными руками у вас не возникнет даже желания сделать это.
— Я готов дать слово чести, что останусь здесь.
— Вас обвинили в предательстве, а вам должно быть прекрасно известно, что предателям не верят на слово.
— Тогда убирайтесь к дьяволу, — сказал Белларион, чем привел Беллуно в неописуемую ярость.
Он позвал стражника и приказал ему связать вместе еще и лодыжки арестанта, так что теперь Белларион мог передвигаться по камере лишь короткими прыжками, постоянно рискуя завалиться на бок. Оставшись в одиночестве, он сел на одном из двух стульев, вместе со столом составлявшими всю обстановку холодной сырой камеры, и задумался. Он покачал головой и даже улыбнулся, вспомнив об отказе Беллуно развязать его.
«Чтобы выбраться отсюда, я нарушил бы не только слово чести, — подумал он. — И только полный идиот стал бы упрекать меня в этом».
Он окинул взглядом голые стены камеры, затем встал, допрыгал до окна, расположенного на уровне его груди, и, опершись о край гранитного подоконника, выглянул наружу. Окно выходило на внутренний двор замка, где бездельничали солдаты Карманьолы, так что путь спасения, если он и существовал, лежал явно не в этом направлении.