о неблагоприятный для российской эскадры ветер. Ещё больше встревожило Ханыкова то обстоятельство, что сражение придётся вести в открытом море вдали от своих гаваней. Да и был Пётр Иванович слишком многоопытен, чтобы опрометчиво бросаться в явно безнадёжную схватку, чреватую гибелью всей эскадры. Несмотря на то что командиры помоложе и безусые мичманы рвались в бой, матросы переодевались в чистые рубахи, готовясь принять смерть по-христиански, Ханыков велел поднять флаг отхода, не вступая в столкновение. Некоторое время эскадра шла прежним курсом под косыми парусами, как бы недоумевая, не веря глазам своим.
— Ах ты, Пётр Иванович, пошто слабину дал? — запричитал Силин.
Видать, у него зачесались руки подраться. «Тихвинская Богородица» шла в авангарде. Только стоявший на шканцах рядом Фаддей понял, почему адмирал решил уклониться от боя. Не дожидаясь команды капитана, он крикнул рулевому:
— Оверштаг кругом!
Матросы бросились по вантам к парусам. Следом за «Богородицей» начали гасить скорость и разворачиваться другие корабли. Шведы и англичане, увидев эту картину, подняли победный гвалт. Самые нетерпеливые из них открыли пальбу, хотя дистанция ещё была велика, их ядра впустую вспороли морскую рябь. Они надеялись догнать русскую эскадру до захода солнца, приближаясь неумолимо и грозно, как палач к жертве.
И как раз в этот момент произошла беда с линейным кораблём «Всеволод». Отставая от строя, обходя риф у одного из островов, он сел на мель. Матросы других кораблей видели, как он предпринимал безнадёжные попытки выйти на глубину. Прийти к нему на помощь уже не могло ни одно другое судно. Шведские и английские корабли накинулись на него, точно стая гончих на зайца. «Всеволод» открыл огонь с обоих бортов. На грот он выбросил единственный сигнал, понятный всем морякам мира: «Погибаю, но не сдаюсь».
Больше часа рвали его гранаты, сносили такелаж коварные кугеля, проламывали борта тяжёлые ядра. С каждой минутой всё меньше оставалось защитников, всё реже звучали ответные залпы.
Корабль захлёбывался в крови. Наученные горьким опытом, зная о решимости русских к самопожертвованию, смерти, шведы не рискнули близко приближаться к умирающему кораблю. Тогда вперёд вырвались три английских корвета. Они пошли на абордаж, расправились с уцелевшими матросами и подожгли корабль. Солнце уже скрылось за горизонтом, и чем сильнее сгущалась тьма, тем ярче занималось зарево над погибавшим «Всеволодом».
Бой отвлёк шведов и англичан от погони. Русская эскадра скрылась в ночи.
В конце июня 1808 года отличился 14-пушечный катер «Опыт», которым командовал лейтенант Невельской. В пасмурность и скверную видимость он сошёлся с 50-пушечным английским фрегатом. Англичане потребовали немедленной сдачи. Другой неприятель в таких случаях обычно капитулировал, но русские моряки предпочли поднять боевой флаг. Во время сражения неожиданно стих ветер. Моряки налегли на вёсла. При усиленной гребле им удалось несколько удалиться. Однако вскоре снова задул ветер, фрегат догнал катер и открыл огонь. Четыре часа Невельской храбро отбивался от грозного противника. Катер захватили только тогда, когда посбивали весь рангоут, изрешетили ядрами корпус, погибла почти вся команда. Англичане нашли в живых только полдюжины моряков, включая командира, истекающих кровью. В уважение блистательного бесстрашия они оказали им медицинскую помощь, снесли в шлюпку и высадили на русский берег, освободив от плена.
А вот «Тихвинской Богородице» в этот злополучный год сразиться так и не пришлось. Она ходила в составе эскадры от Кронштадта до финских шхер, искала сподручного противника, иногда захватывала малые транспортные суда, а в октябре с наступлением холодов и скорого замерзания Финского залива укрылась в Кронштадте.
Помимо гибели «Всеволода» русский флот в кампании 1808 года потерял фрегаты «Аргус» близ Ревеля и «Герой» в Балтийском порту. Посланные в 1807 году фрегат «Спешный» и транспорт «Вильгемина» с деньгами и вещами для средиземноморской эскадры Сенявина, зашедшие в Портсмут, были интернированы после объявления войны.
В Адмиралтействе, как всегда, стали выискивать козлов отпущения, Адмирала Петра Ивановича Ханыкова, давнего благодетеля Беллинсгаузена, отдали под суд. Его обвинили в недостаточном бдении за неприятельским флотом, в допущении соединения английских кораблей со шведскими, в непринятии сражения, поспешном уходе и неподании помощи кораблю «Всеволод». Адмиралтейств-коллегия, приписывая поступки старого адмирала «его оплошности, слабости в командовании, медлительности и нерешительности», приговорила к списанию его на месяц в матросы. Это решение положили на стол императору. Александр наложил резолюцию: «Во уважение прежней его службы решение суда забвению предать»[24].
9
Только на суше русская армия мало-помалу начала навёрстывать упущенное. К концу ноября ей удалось очистить от шведов всю Финляндию. Тут снова всплыла идея военного министра Алексея Андреевича Аракчеева, высказанная им ещё накануне войны, о переходе русских дивизий в Швецию по льду Ботнического залива. На военном совете, созванном императором, решили переходить через залив тремя колоннами в самое холодное время года.
Ближе всех к Швеции располагались войска Багратиона. Численность их увеличили до двадцати тысяч, колонне предписали начать свой путь с Аландских островов, пройти по льду и цепочке мелких островков, как по камешкам через лужу. В самом узком месте залива, называемом Кваркеном, севернее Багратиона должен был наступать Барклай-де-Толли. Его колонне предстояло преодолеть 100 километров ледяного поля от Васы в Финляндии до Умео в Швеции. Ещё северней по берегу залива шла колонна Шувалова. Общее командование всеми войсками возложили на генерала Кнорринга.
«Я знаю, что совершение наступления сопряжено с немалыми трудностями, — писал Александр I Кноррингу, — но трудности сии исчезают при сравнении с теми препятствиями, кои весною должны будут встретиться. Лучше одним кратковременным, но решительным напряжением сил положить конец сему делу, нежели, истратив настоящее время, вести летом войну тягостную, продолжительную и от конца своего удалённую.
Из всех изъяснений усмотрите вы, сколь намерения мои усилить настоящею зимою военные действия непременны и решительны и сколько много на деятельность и опытность вашу я полагаюсь, считая, что сим путём... достигнем мы желаемой цели — выгодного и прочного мира».
Однако войска, предназначенные для столь трудной экспедиции, оказались совсем неподготовленными. Отсутствовали запасы провианта и фуража, люди были плохо вооружены и одеты. В январе-феврале подвозили необходимые припасы. 4 марта в Або — столицу Финляндии — прибыл Аракчеев, дабы возглавить подготовку похода. Кнорринг стал доказывать военному министру, что шестисуточный переход через залив невозможен, что на противоположном берегу стоит десятитысячный шведский корпус, а у русских солдат недостаёт боевых патронов, сухарного провианта, тёплой обуви и одежды, что было недалеко от истины. Аракчеев отмёл все возражения главнокомандующего, сам поехал в войска, предназначенные к переходу на Аландские острова.
В одном из местечек он застал русского генерала Сухтелена и шведского генерала Дебеллена. Они обсуждали условия перемирия, так как в Стокгольме произошёл дворцовый переворот и на престол вместе Густава IV взошёл герцог Карл Зюдерманландский. Решительный Аракчеев остановил переговоры, потребовал полной капитуляции при условии уступки всей Финляндии России и разрыва союза Швеции с Англией. Одновременно он приказал Кноррингу начать наступление всех трёх колонн. Некоторое время спустя он получил краткое и категоричное повеление императора: «Нахожу нужным сим моим указом вверить вам власть неограниченную во всей Финляндии и право представлять сей указ везде, где польза службы оного востребует».
Ударную миссию Аракчеев возложил на Барклая-де-Толли. Всего из Васы выступало 3800 пехотинцев, гренадер и казаков с восемью пушками. Исключительную роль в манёвре играл элемент внезапности. Но большие опасения вызывала погода. Была середина марта, под снегом могли образоваться трещины. Обычно в это время начинались весенние штормы, которые уносили в море целые ледяные поля. Однако зима 1809 года выдалась холодной, весна задерживалась, и лёд казался прочным.
За тридцать шесть часов до выступления основных войск из Васы вперёд ушла сотня лыжников-снайперов и казаков. В первую же ночь разведчики захватили неприятельский патруль неподалёку от шведского побережья. Ещё через сутки они натолкнулись на финский отряд из пятидесяти человек. В завязавшемся бою неприятеля истребили. Ружейную пальбу услышали в Умео, но комендант города не мог поверить, что это подходили русские, и не принял никаких мер предосторожности.
А между тем отряд Барклая продвигался по льду дальше и дальше. Позднее Беллинсгаузен прочитал об этом походе книгу Фаддея Булгарина, который описывал его со слов участника операции генерала-майора Берга:
«Насколько мог видеть глаз, Простиралась обширная снежная пустыня, гранитный остров казался природной каменной могилой. Нигде не видно никакой жизни — ни кустов, ни деревьев, ничего, что могло бы защитить от ветра и холода. Было 15 градусов мороза, но войска расположились лагерем без палаток и не зажигая костров... С самых первых шагов по ледяному полю солдаты столкнулись с почти непреодолимыми трудностями. Несколько недель назад могучий ураган взорвал лёд, нагромоздив целые горы из огромных глыб. Эти ледяные горы создавали впечатление морских волн, внезапно скованных морозом. Переход становился всё тяжелее и тяжелее. Солдаты вынуждены были взбираться на ледяные глыбы, а иногда убирать их с пути, борясь к тому же и со снежной бурей. Брови солдат побелели от инея.
В то же время поднялся сильный северный ветер, угрожая превратиться в ураган, способный сломать лёд у них под ногами... Свирепствовавшая в сию зиму жёсткая буря, сокрушив толстый лёд на Кваркене, разметала оный на всём его пространстве огромными обломками, которые, подобно другим диким утёсам, возвращались в разных направлениях, то пересекая путь, то простираясь вдоль оного. Трудности перехода увеличивались на каждом шагу. Надлежало то карабкаться по льдинам, то сворачивать на сторону, то выбиваться из глубокого снега, покрытого облоем.