Вот пишу вам и все думаю: а я к вам в Америку так и не съездила, а сил все меньше и меньше. Да и дорого теперь авиабилеты стоят. А школьная зарплата у нас очень маленькая, на нее пропитается только Дюймовочка. Поэтому мы с мужем подрабатываем: у меня в доме стоит мамина швейная машинка, и я часто беру на дом шитье, я научилась очень аккуратно шить, выкройки свожу из модных журналов, а муж летом, когда в Павлово по Оке приплывают туристы, продает свои этюды. Все думаю: Ника, если бы жива была, научилась бы не только рисовать карандашом, а красками тоже. Простите, что я Нику все время вспоминаю, но я не могу иначе, она же все время со мной. И муж тоже ее полюбил, по моим рассказам.
Милая тетя Ажыкмаа, все-таки годы у вас уже большие, я все больше беспокоюсь за вас, как вы там одна. Получу письмо от вас - и успокоюсь немного. Вы уж мне пишите, не ленитесь. Звонить вам в Нью-Йорк я так и не научилась, да и дорого это.
Дай Бог, чтобы там у вас не было никаких ураганов и стояла хорошая погода, а то вот передали по телевизору, что в Северной Америке торнадо, как бы эти торнадо не навалились на Нью-Йорк. Будьте здоровы, молитесь за Нику, и я за нее тут тоже молюсь. Муж вам низко кланяется. Берегите себя.
Всегда ваша Лена.
ВОЕННАЯ СИМФОНИЯ. ADAGIO AMOROSO
Я хочу всех простить.
Всех. Даже тех, кто не просит прощенья.
Я хочу всех любить. Но я не могу, а только хочу.
Мне этот мир не по плечу; да я и не хочу с ним бороться. Человек ошибается, выбирая борьбу. Человек неправ, записывая себя в воины, идя в солдаты. Армии погибают, а люди опять рождаются, и на заводах делают снаряды и боеголовки; зачем? К чему? Только ли из-за денег? Может, вы просто не знаете, как выбраться из сетей войны, просто боитесь обидеть ее, Беллону, мужчины, люди?
О да, она дама, Беллона. А вы - мужчины, и вам негоже женщину обижать. Да, она женщина, война. Может, она как та свинья, что съедает своих поросят? Или как та хозяйка, что забивает, едва вынув из клетки, крошечных крольчат и пухлых кроликов - на мясо, на шкурки, да просто чтобы не плодились?
А вы к ней попробуйте ласково: милая Беллона. А вы к ней попытайтесь нежно: дивная Беллона! А вы никогда не пробовали у нее, у войны, попросить прощенья? За то, что вы снова и снова насилуете время и рождаете ее?
Я прощаю всех, всех. Кто варит варево войны. Кто еще сварит его в обозримом будущем и в необозримом прошлом. Как это в прошлом? А так: времени ведь нет, вы заблуждаетесь, мысля, что время течет из прошлого в будущее. Время варится в одном котле, и женщина над котлом хозяйка, не мужчина. Мужчина лишь с вожделением глядит на вкусный обед, на яростный огонь. Что, сладко пахнет? Сколько тел сегодня обожгли над огнем, чтобы перья сжечь, волоски подпалить, обнажить белое мясо?
Мои руки, я гляжу на них. Мои руки, они умеют так много. Женские руки, женская нежная кожа. Шрамы на руках: это мужчины разрезали мне плоть, а потом опять зашили ее.
Еще сварите мужчинам еду? Еще разольете суп по тарелкам? Еще нарежете хлеб?
Да, конечно. Да, потерпите!
Ведь я люблю вас, люблю, а другая война еще не началась.
А она разве начнется, женщина?
А разве нет, о мужчина?
А когда, женщина, скажи!
А ты думаешь, я все знаю, мужчина? Я знаю: вот свежая хорошая еда, и я сейчас подам на стол.
Женщина, а может, тебя зовут Беллона?
Нет! Меня зовут Ника.
Ника, какое красивое имя!
Уж какое мать дала.
Женщина, а может, это ты рождаешь войну? Может, все войны из-за тебя?
Может, все войны в тебе? У тебя под фартуком? У тебя за пазухой?
Садись за стол, мужчина, молчи и ешь.
ИНТЕРМЕДИЯ
ФРАУ ЭЛЬБА
Пушки молчали.
Пулеметы не стреляли.
Берег реки не обрывался, не горбился высоко и кудряво, как над Волгой; не срезался ножами времени, как на Чусовой и Вишере; не наваливался угрюмой тайгой, как на Енисее. Другая река, приличная, ласковая: девочка. Ребенок.
С такой хочется пошутить, ее приласкать.
Танкисты и пехота подходили, берег заполнялся удивленными людьми. Солдаты выпрыгивали из танков и подходили к самой воде; умывались, смеялись. Тянуло купаться. Теплый апрель соперничал с жарким маем.
Оружие молчало. Это потрясало. Солдаты застывали на берегу, смотрели на воду. Солдаты были похожи на памятники самим себе.
- Ничего не стреляет, братцы, а! Не палит!
- Даже, ежки, непривычно как-то.
- Тишина. Аж уши режет.
- Ну вот, то грохот ему не нравится, то тишина. Радуйся, дурак!
- Еще вчера такая пальба! Ризу всю изрешетили. Штрелу эту, или как ее там, тоже.
- Стрелу? Отстрелялись, фрицы!
- А это что, уже все, ребята?! Все уже?!
- Какое все! Из-под куста щас как пальнут! И будет тебе все!
Но не верили, опять смеялись.
К реке подходили. Доставали бритвенные приборы. Скребли заросшие щеки. Охали, постанывали от наслаждения: бриться, умываться, смеяться, вольно дышать. Кто касками зачерпывал воду, пил.
- Из Волги пил. Из Днепра пил. Из Буга пил. Из Вислы - пил. Из Эльбы - вот хлебнул!
- Ну и как водичка-то?
- Наша - лучше!
Виднелись окопы. Солдаты и офицеры разгуливали между окопами, курили самокрутки, прищурившись, глядели на солнечную водную оспенную рябь. Облака громоздились в ясном, белесом, будто покрытом белым шелковым платком, чужом небе.
Глядели на небо, задрав головы - голые, без касок.
- Эй, Дим, слышь, а небо - далеко вглубь уходит? И отчего днем синее, а ночью как деготь?
- Ульянов! На небеса не заглядывайся! Танк не самолет!
- Небо это атмосфэра, дурень! Атмосфэра!
- Фера, фера. Фрау, фройляйн. Мадам Фуфу!
- Макаров!
Солдат вскочил с прибрежного камня и отдал честь.
- Я, тащ старший лейтенант!
- Видишь, наши летчики садятся?
Поодаль плавно, будто нож в земное черное масло входил, садились самолеты с красными звездами на бортах и на крыльях.
- Распорядись насчет ужина!
- Есть, тащ старший лейтенант!
- Да чтобы на многих хватило. Союзников угостим. Все котлы задействуй. Выполняй мой приказ! Я к танкистам пошел.
Танкисты кучно стояли вдалеке, облепляя танки; издали чудилось, на адское железо налипла болотная тина. Над одним из танков вился на теплом ветру красный флаг.
Иван довольно, радостно смотрел на флаг. Его нутро горячело, наливалось, как чашка кипятком, гордым жаром; вот здесь, смутно подумал он, кладя руку на жарко, сильно бьющееся сердце, и живет душа.
Танкист отделился от своих, вразвалочку, большой, несуразный, медведем побрел к пехотинцам, и почему-то шел прямо на Ивана.
Иван стоял и ждал. Танкист приближался.
Это был солдат, не известный Макарову.
Зачем он шел к нему?
На войне не спрашивают, почему и зачем.
Друга - ждут, во врага палят.
Танкист уже подходит близко. Иван видел лоб и широкие скулы, и слишком яркие, два солнца, глаза. "Все так радуются. Просто хоть в пляс пускайся! А завтра снова битва. На Берлин пойдем".
Танкист подошел ближе и протянул большую, медвежьей лапой, руку.
- Никодим.
- Иван, - сказал Иван и руку парню пожал. Всю войну проторчать в жарком танке - не шутки. Цел остался.
- Ну что, отдохнем?
- Отдохнем, - согласился Иван и вытащил из кармана гимнастерки пачку с махоркой и клочки
немецкой газеты.
- Откуда?
- С Волги. А ты?
- С Сибири. С восточной. Из Кызыла.
Иван, искоса глянув, заметил слабую раскосинку в широко расставленных под мощным лбом глазах танкиста.
- На этого, как его, эвенка ты не похож.
- Ваня! Эвенк, ха-а-а-а! Русский я. Да у нас в Сибире все гураны.
- Кто, кто?!
Уже крутил "козью ногу", стоя, ловко, ногу в колене согнув и на камень поставив.
- Гураны. Ну, помесь. Все в Сибире перемололись: казаки, чалдоны, русаки, староверы, буряты, хакасы, тувинцы, уйгуры. И получились, мать яти, гураны, ха-а-а-а-а!
Он произносил крепко и твердо: не "в Сибири", а "в Сибире".
- Вот оно как. Интересно. А фамилия твоя как?
- У меня фамилия знаменитая. Ну вообще, на весь мир!
- Как это на весь мир! Кончай врать-то!
- Ульянов я.
- Ух ты! Как Ленин!
- Просто Ульянов, до Ленина мне как до небес!
- Костерок разожжем? Пока суд да дело.
- Давай! А нас не это самое?
- А нас что, на Берлин уже отправляют? Роздых теперь у нас.
- На Берлин - завтра.
- Прямо так и завтра?
- Прямо так.
- А что ты ко мне подошел?
- А просто так.
Макаров усмехнулся. Вместе стали собирать хворост, ветки для костра.
Набрали, сложили. Никодим ловко, быстро разжег огонь, со знанием дела.
- Ты прямо мастак, - шутливо-завистливо сказал Иван, - я завсегда с костром мучаюсь.
- Я охотник. Привык.
- А на кого охотился?
- У нас в Сибире охотятся на все, что бегает, летает и плавает. Без охоты - не выживешь. Особенно если хозяйства своего нету.
- Ты посиди, я щас распоряжусь. Приказ у меня.
Иван отлучился и вернулся. Поварам дали команду, костры запылали, котлы закипели.
Он так хотел просто покурить. Просто отдохнуть. У костра, с хорошим парнем покалякать.
Никодим прикурил от огня из его рук. Низко склонился, будто молился.
Дымили. Глаза закрывали блаженно.
Дул теплый ветерок с реки, ерошил волосы. Им обоим казалось одновременно: это женские, теплые руки трогают головы, волосы их.
Вечерело. Оба курили и глядели на запад. Солнце садилось за Эльбу, и Иван тоскливо вздохнул.
- Запад. Проклятая Германия. Вот и дошли до тебя.
- Слышь, а где-то там Англия, ну, остров это, и океан вокруг. А за океаном - Америка.
- Тоже Запад?
- Тоже Запад.
- А что, нам Запад сейчас друг?