Мы все уже лежим в наших кроватках. На нарах. Они застелены чистыми простынями. Всегда чистыми. Тетя Трудель и тетя Инге следят, чтобы у нас всегда были чистенькие постельки. Вот мама подошла к Хельмуту. Почему-то к нему к первому.
И я увидела, как у нее трясутся руки. А на губах улыбка.
За мамой шел человек в белом халате. Мы его не видели в бункере никогда. В белом халате к нам приходил только доктор Кунц. Дядя Хельмут Кунц, тезка нашего братца Хельмута. Он нас слушал через трубочку, не кашляем ли мы, а если кто-то из нас кашлял, дядя Хельмут прописывал нам специальные микстуры, и мы пили и поправлялись.
Мы дядю в белом халате не знали. Впервые его видели.
Тоже доктор?
Хильда и Хедда уже дремали, засыпали. Я видела. Хайди над мной не спала, ворочалась. Она тоже увидела маму и весело закричала:
- Наша мамочка пришла!
Я высунулась из-под одеяла, из-под навеса Хайдиной кроватки.
Я что-то плохое почувствовала сразу. Когда мама подошла ближе. И встала рядом.
От нее исходил холод. Она была будто вся ледяная.
Она смотрела прямо перед собой.
В руках она сжимала кожаный кошелечек. В таких кошелечках дамы носят губные карандаши, пудреницы и подводку для глаз. Такие штучки называются косметика. Мама слишком крепко стискивала своими белыми красивыми пальцами кошелечек. У нее пальцы посинели.
И губы тоже посинели почему-то. Как будто в бункере стоял лютый мороз.
Все проснулись от Хайдиного крика. Хельмут заворочался, как медвежонок, и спустил ноги с нар. Он спал над Хольдой. Хольда младше Хильды и младше меня. Она родилась у нашей мамы третья. Я -- старшая. Мне уже двенадцать. Я хорошо говорю по-английски.
Хельмут потер глаза кулаками, увидел маму, улыбнулся и сказал:
- Мамочка, у нас был тихий час! Мы все немного вздремнули после обеда! Сейчас мы встанем!
Он ловко спрыгнул со своей кроватки, как петух с насеста. Зацепил ногой Хольдино одеяло, и оно сползло на пол. Хольда недовольно заворчала: эй, Хельм, ты чего меня раздел всю?!.. - села в кроватке и стала заплетать свои чудесные, густые русые волосы, и глядела на маму большими глазами, радостно глядела.
Мама всегда была для нас всех такой радостью. Огромной. Особенно, когда мы стали жить здесь, в бункере дяди Адольфа. Снаружи все гремело и грохотало, там взрослые делали свою войну, и она все никак не кончалась, а тут, под землей, было тихо и тепло. Не всегда тихо: когда снаряды взрывались прямо над нами, стены бункера тряслись, и наши самые маленькие, Хедда и Хайди, обхватывали себя ручками за плечики и тихо хныкали: ой, боюсь! Ой, боюсь!
Новый доктор поставил на стул черный портфель. Оглядел всех нас. Его очки спустились на кончик носа. Стали падать. Он поймал их на лету, как бабочку. И они, как бабочка, дрожали у него в руках. Без очков у него были очень растерянные глаза. Они бегали туда-сюда, и зрачки прыгали, а он старался улыбаться, чтобы показаться нам веселым.
Я почувствовала что-то плохое. Очень плохое.
Но мама весело вскричала:
- Детки! Это доктор Штумпфеггер. Он сейчас сделает вам всем уколы! Витамины! Для здоровья!
Маленькая Хайди сморщила носик и заревела:
- А-а-а-а! Не-е-е-ет! Не хочу-у-у-у!
Мама положила руку ей на золотую головку. Потрепала Хайди за щечку.
- Это не укол. Это фокус!
Я видела, какая бледная наша мама. Как снег, такого цвета были ее щеки и шея. Как снег зимой.
- Какой фокус? - спросила Хайди и перестала плакать.
- Простой. - Я видела, как мама старается, чтобы ее голос не дрожал. - Укол, а не больно. Разве вам всем не хочется впервые во всей Германии попробовать -- самим! - безболезненный укольчик?
- Впервые? Во всей Германии? - недоверчиво спросила Хольда. Она уже заплела толстую коску и глядела на нашу маму радостно и недоверчиво.
- Даже во всем мире, - сказала мама.
Я увидела, как у нее на шее расцветают странные красные пятна. Доктор Штумпфеггер раскрыл портфель и вынул из него красивую, блестящую стальную коробочку. Раскрыл ее. Показал нам всем. На дне коробочки поблескивали шприцы. Шесть шприцев. С очень тоненькими, аккуратными иголочками.
Хильда и Хедда, взявшись за руки, шагнули ближе. Им было так интересно поглядеть на шприцы с витаминами, которые делают укольчики без боли. Хедда первая осмелела. Она протянула руку и потрогала пальчиком стеклянный шприц. Ее ручка так трогательно высовывалась из кружевного рукава. Кружева к нашим платьям всегда пришивала мамочка. Она у нас очень хорошо шила. Лучше любой портнихи.
- А это правда витамины? - басом, подражая взрослому, спросил Хельмут.
- Правда, - кивнул доктор Штумпфеггер. - Самые полезные, какие только нашлись в нашей аптечке. У вас с них прибавится сил.
Я видела, я слышала, что он врет. Я хотела крикнуть: "Он врет! Не слушайте его!" - и, чтобы не крикнуть и не испугать маленьких, закрыла себе рот рукой. Мама покосилась на меня. Она все поняла. Поняла мой страх. И то, что я понимала -- это не витамины.
Хедда дрожала в одной ночной рубашечке. Рубашечка тоже была вся обшита кружевами. Мама притянула ее за руку к себе. Задрала ей рукав.
Хедда и пикнуть не успела, как доктор Штумпфеггер уже сделал ей укол. Очень быстро, умело. Он выхватил шприц из стальной коробочки быстрее молнии. Тонкая игла вошла в кожу, как в масло.
- Ну как? - спросил доктор и криво подмигнул малютке Хедде. - Ведь ничего не почувствовала? Ничего?
Хедда хлопала ресницами. На ее лице отражалось искреннее изумление. Она округлила ротик, будто хотела воскликнуть: "О!" И развела руками. И улыбнулась.
Мы все захлопали в ладоши искусству доктора.
Все? Не все. Все захлопали, а я нет.
Я не могла. У меня онемели руки. И все внутри похолодело.
Я чувствовала холодную маму и холод внутри себя. Вцепилась себе в локти. Коленки подскакивали к подбородку. Я ссутулилась на кровати. Мама села на кровать рядом со мной. Она очень прямо держала спину. Она задрала вверх подбородок.
Она не смотрела на меня. Смотрела мимо меня.
А ее рука легла мне на спину, и прожгла меня морозом до кости, до хребта.
Другая мамина рука лежала у нее на коленях. И сжимала кошелечек с косметикой.
Наша мама всегда красиво подкрашивалась, мазала лицо кремами, и поэтому лицо у нее было всегда гладкое и молодое.
Наша мама молодая, красивая, душистая, родная, лучше всех на свете.
Отчего так замерзла она?
А может, это не мама. А кто-то, кто ею лишь притворяется.
От этой мысли мне стало очень плохо, меня затошнило, и я опять прижала руку ко рту.
А доктор Штумпфеггер уже сделал укол Хольде. Хольда сама смело протянула ему голую руку: пожалуйста! Мне не жалко!
- Большое спасибо, - прошептал доктор, ловко выдергивая иголку из кожи.
Он дал Хольде вымоченную в спирте ватку, и Хольда, смеясь, прижимала ватку к месту укола, а потом отнимала и всем нам показывала: глядите, никакой крови нет! И не больно!
- Ну ведь не больно? - ледяным голосом сказала мама, когда доктор делал укол Хельмуту.
Брат помотал головой. Растянул губы в улыбке.
И я поняла: все враки, ему больно, но каждый это скрывает, каждый не хочет ударить в грязь лицом!
Вруны. Все вруны. Все обманщики.
И наша мама тоже. Наша мама.
"Наша мама врет", - повторяла я себе с ужасом, а в это время руку для укола подставила сначала Хильда, потом малютка Хайди. Мама зажала Хайди между своих колен, и Хайди вскрикнула:
- Мама, у тебя коленки холодные! Ай!
Доктор, продолжая улыбаться, как Щелкунчик, сделал малышке Хайди, нашей самой маленькой, укол -- и в шутку легонько ударил ее пальцем по носу: ай, смелая девочка! Хайди подула на свою кожицу. Исподлобья глянула на доктора.
- А ведь немножко больно, - задумчиво сказала она.
Я хотела убежать. Было уже поздно. Зачем я ждала! Надо было вставать и бежать, пробираться через все их колени, юбки, штанишки, туфли, сапоги. И куда бы я убежала? Это же бункер. Мы все заперты здесь. Наверху идет война. Там убивают. А мы здесь живем.
- Мама! Не надо, - сказала я.
Мамино лицо скривила никогда не виданная нами усмешка. Это было не мамино лицо. Так скалились ведьмы на рисунках в книжке "Сказки братьев Гримм".
Я вскочила с кровати.
- Надо, - жестко сказала мама и схватила меня за локоть, и заставила сесть. - Надо. Это не больно.
Я выворачивала локоть. Плакала. Я крикнула:
- Не надо! Не надо! Пожалуйста! Не надо!
Я все поняла, что они хотят с нами сделать. Что уже сделали. Мама и доктор. Доктор и мама.
Я била маму кулаками. Шлепала ладонями по ее красивой прическе, и ее шиньон растрепался, и русая, с легкой рыжиной, прядь повисла вдоль бледной щеки. Доктор Штумпфеггер сжал зубы. На его скулах вздулись и катались под кожей желваки. Он поправил себе очки указательным пальцем. У него на носу блестели капли пота.
- Хельга! - крикнула мама. - Прекрати!
И она залепила мне пощечину. Со всего размаху.
- Хельмут! Помоги! Подержи ее!
Бац! Моя щека горела. В голове загудело. Я на миг ослепла. Ничего не видела от слез. Слезы заволокли мне весь мир. От мира остались лишь одни слезы. Только слезы.
И они все никак не вытекали из глаз.
Слепые слезы. Слезы вместо глаз.
Меня держали за руки мама и брат. Доктор делал мне укол. Мне было очень больно, но это было уже все равно. Я знала, что это за укол. А они, все они, мой брат и сестры, еще не знали. Никто не знал. Только я.
- Вот видишь, - сказала мама, и ее голос хлестнул меня мокрой ледяной веревкой, - и ничего нет страшного. Ничего.
Я проглотила соленый ком, мои глаза выкатились на кружево платьица двумя громадными слезами, и я снова стала видеть всех.
- Витамины очень полезные! Вы сейчас, после укола, должны лечь и постараться заснуть! Немножко поспать! Набраться сил! Вы живете в бункере, - голос мамы таял, истончался, исчезал вдали, - здесь нет никакого... свежего... воздуха... и вы...