– Ну что? Хорош рассиживаться. Акклиматизировались, мягко поспали, вкусно поели, пора и честь знать, – скомандовал он на правах старшего в группе.
Мирослав поднялся и легко подхватил внушительных размеров рюкзак. Алиса, которая во время обсуждения лежала рядом с его стулом, быстро смекнула в чем дело – резво встала, засуетилась, нетерпеливо тыкаясь носом Погодину то в руку, то в бедро, и гарцуя на месте как селекционная кобылица. Молодая сильная собака страшно не любила пассивное томление. Мирослав потрепал ее по мощному загривку – мол, потерпи еще немного, – дожидаясь, пока Стрельников сложит карту, а Роднянский затянет тесемки на своем рюкзаке. Выйдя на крыльцо, Погодин сощурился от яркого, почти флуоресцентного кобальта небесного купола и отпустил Алису с поводка – носиться по газонам, пока члены группы буду укладывать свои вещи в машины и рассаживаться по местам. Когда глаза привыкли к слепящему свету, он заметил, что слева от крыльца, там, где стояли два черных джипа, в которые стрельниковские бойцы укладывали скарб Владимира Сергеевича, происходит некая суматоха. Судя по униформе, на улице собрались работники отеля, окружив кого-то плотным кольцом. С высоты порога Мирослав разглядел, что в центре этого столпотворения стоит Чоэпэл и беседует с кем-то, кого он пока не мог различить.
Потом толпа качнулась, Чоэпэл отделился от нее и направился туда, где стояли Погодин и Стрельников (любопытный профессор уже семенил в сторону массового действа). Тем временем толпа самоорганизовалась, выстроившись в очередь перед низеньким лысым человеком в бордовом уттара санге. Погодин пригляделся к нему и глазам своим не поверил, это был тот самый лама, который вчера настойчиво бродил за ним по монастырю. Вне всякого сомнения, это был именно он, Мирослав хорошо запомнил его облик: маленького роста, сгорбленный под действием преклонных лет, словно постоянно пребывающий в учтивом полупоклоне, бронзовая лысина правильной яйцевидной формы на макушке несколько вытянута округлым конусом (еще в монастыре Мирославу подумалось, что у ламы забавный череп и макушка его нацелена в небо, будто для того, чтобы лучше чувствовать связь с высшим миром). На лице его пролегали глубокие морщины, но от того, что он все время улыбался, щеки выглядели гладкими, а вот овал нижней части лица утратил четкий контур. В казавшихся из-за улыбки совсем узкими разрезах раскосых глаз блестели по-юношески веселые глаза.
– Это досточтимый Лама Нима Ринпоче, – с придыханием сообщил Чоэпэл Погодину и Стрельникову, – он выражает пожелание отправиться к Кайласу вместе с нами. Это большая честь.
– Чего он буровит? – нахмурился Владимир Сергеевич. Судя по тому, что вопрос был задан на чистом русском языке, предназначаться он мог только Погодину.
Мирослав тихонько вздохнул. Он знал, что Стрельников вполне сносно владеет английским и гида прекрасно понял. Но, в силу привычки всякий раз, когда ему что-то не нравится, требовать от присутствующих подробных разъяснений и тянуть время, в этой ситуации он решил назначить Погодина личным переводчиком. Мирослав, впрочем, никогда не стремился разоблачать маленькие хитрости Владимира Сергеевича, принимая его во всех проявлениях, большую часть которых можно было отнести к разряду странностей. Вот и теперь он готов был подыграть Стрельникову, который старательно хмурил густые брови, переводя взгляд с Чоэпэла на монаха, потом опять на гида, затем на Погодина.
– Наш гид сообщает, что вон тот монах имеет титул Ринпоче, один из высших духовных санов в буддизме. Он просит нас подкинуть его до Кайласа.
– Не понял… – буркнул Стрельников.
Погодин не счел нужным пересказывать на новый лад то, что и так изложил доходчиво. Вместо этого он обратился к гиду:
– Чоэпэл, ты заметил, что вчера этот лама был в Самье? Что сегодня он делает возле нашего отеля?
Гид обернулся на Ринпоче, почесал затылок.
– Я не помню, видел ли его монастыре. Но такое вполне возможно. Нет ничего удивительного в том, что ламы часто перемещается с места на место, они постоянно совершают паломничества к святыням.
– Хорошо, но при чем здесь наша экспедиция? – допытывался Погодин, которого охватило ощущение некой сюрреалистичности повторяющихся встреч с ламой.
– Это нормально, что ламы обращаются к помощи попутчиков, особенно если им нужно добраться в конкретное место, к конкретному сроку, например, к празднику или другой особой дате. Ринпоче уже в возрасте, ему сложно будет достичь Кайласа без помощи. Я не знаю, почему он решил обратиться именно к вам. Возможно, он просто выбрал дорогой отель, будучи уверенным, что здесь обязательно есть туристы, а потом узнал на ресепшене нет ли группы, отправляющийся сегодня в сторону Кайласа. И ему указали на вас.
– Этот Ринпоче себе уже на личный самолет насобирал, – вмешался Стрельников, обнаружив познания в языке.
Лама и в самом деле развил бурную деятельность. Перед каждым, склоняющим перед ним колени, он производил комбинацию быстрых движений – опускал в сложенные лодочкой ладони просящего свои зеленые четки, потом прикладывал обе руки к его голове, что-то быстро нашептывая. Осчастливленные благоговейно отступали, опуская в тряпичную сумку Ринпоче, висящую у него на плече, денежные купюры. Роднянский тоже не удержался от соблазна получить благословение и подставил досточтимому свою седую голову.
– Ламы не имеют права использовать подношения на личное благо, только на пользу всех существ. Эти деньги он раздаст нуждающимся либо пожертвует на строительство священных сооружений. Мистер Стрельников, – заволновался гид, сообразив, что Владимир Сергеевич не горит желанием оказать услугу святому человеку, – отказать в просьбе ламе, тем более Ринпоче, это очень плохой знак! Это может повлечь несчастья и неудачи.
– Ну, ну, раскаркался тут… – встрепенулся Стрельников.
– К тому же, – продолжал гид, конечно, не поняв предыдущей реплики, – присутствие Ринпоче может помочь экспедиции, местные жители всегда окажут содействие людям из его окружения.
– Ага, китайские коммунисты в особенности.
– Зря ты так, коммунизм – не коммунизм, а природа человека устроена так, что на глубинном, подсознательном уровне он все равно верит в существование высшей силы, – архетипически вера заложена в каждом. И часто человеческие поступки обуславливает она, а не рациональный ум, – вмешался Мирослав.
Несколько минут Владимир Сергеевич пребывал в тягостных раздумьях, пыхтя сигаретой, как шаманской трубкой. Потом махнул рукой, выпустил изо рта облако дыма и вынес вердикт: «Ладно, пусть едет». Гид просиял, а Погодин прислушался к себе, не отзывается ли в нем присутствие странного ламы каким-нибудь предчувствием. Не обнаружив в себе никакой тяжести, он решил, что вчерашние и сегодняшняя встречи с ним – лишь совпадение.
Наконец вещи были уложены, члены группы расселись по машинам. Бойцы Стрельникова и гид разместились в одном внедорожнике, остальные – в другом. Владимир Сергеевич занял место рядом с водителем, Ринпоче сноровисто юркнул в салон и оказался между Роднянским и Погодиным, Алисе отвели место на велюровой площадке над багажным отсеком. Собака не сразу угомонилась после беготни по лужайкам и даже лизнула гладкую лысину ламы, тот захихикал совсем по-детски, чем вызвал первый колкий комментарий Стрельникова: «Вот ведь блаженный».
За стеклом замелькали уже знакомые виды: Лхаса, затем чекпост, на котором бдительные китайцы сверили маршрут путешественников, пересчитали присутствующих и, после объяснений с гидом, дозволили Ламе, который не значился в списке, продолжить путь; затем на первый план вышли горы и вьющаяся лента Брахмапутры. Первый привал ожидал группу через несколько часов, заночевать же сегодня планировалось в палатках.
Погодин был спокоен. Местные пейзажи по-прежнему приковывали его взгляд и баюкали мысли. После суетливой Москвы, постоянно мельтешащей вокруг пестрым муравейником, возбуждая нервные центры тела и мозга (даже тогда, когда Мирослав смотрел на нее свысока из шикарной квартиры в центре), Тибет казался невозмутимым мощным великаном, который не видит смысла в лишних телодвижениях. Горы – огромные недвижимые глыбы – будто жили своей потаенной жизнью, суть которой заключалась в процессах внутренних, а не внешних. Обитатели здешних земель, вероятно, с рождения чувствовали эту всепроникающую энергетическую волну, резонируя с ней на глубинном уровне, и существовали в такт ее мерным, плавным колебаниям. Орлы и снежные грифы распахивали над вершинами размашистые крылья, замирая в полете и медленно выписывая в небе линии, похожие на изгибы Брахмапутры, животные лениво паслись на равнинах, погоняемые такими же неспешными пастухами. Лишь однажды Мирослав заметил, как недалеко от дороги проносятся резвые антилопы оронго, с захлестом забрасывая длинные задние лапы, но они лишь подчеркивали на контрасте размеренность здешней действительности.
Невидимая связь, объединяющая в общий организм местную природу, животных, птиц и людей, казалась очевидной даже пришлым, по крайней мере, ее чувствовал Погодин. Вероятно, сами тибетцы не могли помыслить себя оторванными от нее. Дорогой Мирослав засматривался на снежных грифов, кружащих в небе, и думал об обряде небесного погребения, который издревле практикуют тибетцы. Когда он впервые прочел о нем, ритуал показался ему, как и большинству цивилизованных европейцев, средневековой дикостью, но теперь Погодин размышлял о нем в другом ключе. Снежный гриф, которого также называют кумай, согласно тибетским поверьям, помогает душе умершего человека освободиться от тела и достичь небес. Тибетцы убеждены, что умерших нужно возвращать в природу через живых существ – хищных животных и птиц. Поэтому своих мертвецов, после того как лама зачитает над ними необходимые молитвы из Книги мертвых, они относят в специальные места в горах и делают разрезы на их телах. Потом оставляют на некоторое время, чтобы кумаи и другие стервятники могли полностью избавить скелеты от плоти. Считается, что под видом птиц плоть умерших, от которой уже отделилась душа, поглощают боги и демоны, воспринимая ее как подношение. Потом «могильщик» дробит обглоданные кости, смешивает с цампой, тогда птицы доедают и их.