– Вот, Вадик, это шпаргалка для пресс-конференции. Я понимаю, что времени на подготовку мало, но что делать, ложка дорога к обеду, тянуть нельзя. Я тут набросала кое-что в общих чертах. Но ты и так уже заработал себе авторитет благодаря предсказанию, поэтому, если что, напускай важности и тумана.
– Хорошо, – ответил Успенский, надеясь, что Света уйдет.
Но она снова начала осыпать его ценными указаниями, которым, казалось, не было конца. Улучив момент, Успенский сказал, что ему надо готовиться, и лучше это делать одному в тишине и сосредоточении. «Ты ведь не хочешь, чтобы завтра я все испортил?» Аргумент подействовал, Света покинула пределы его личного пространства. Он бегло проглядел «шпаргалку», небрежно бросил листки на стол, так, что они разлеглись широким веером. Выведя ноутбук из спящего режима, он стал собирать в отдельный файл цитаты из Гербигера, Рерихов, Генона. Также при помощи Интернета он оживил в памяти Откровение Иоанна Богослова об апокалипсисе, снова удивившись, что и его слова не противоречат сегодняшним открытиям. Успенский на всякий случай надергал цитат и из Откровения.
Спал Вадим Сигизмундович в эту ночь крайне беспокойно. Когда он прикоснулся головой к подушке, смежив веки в темноте и тишине, ему стало казаться, что он слышит, как в голове работает на быстрых оборотах некий механизм, состоящий из больших поршней, цилиндров, шестерней и разнокалиберных шестеренок. Поршни тяжело оборачивались вокруг оси с протяжными вздохами, цилиндры скрежетали, шестерни туго крутились с глухим лязгом, а маленькие шестеренки вращались на бешеных оборотах, стрекоча, как сверчки. Информация, которую он узнал вчера и жадно поглощал сегодня, похоже, перегрузила его мыслительную машину, не прошла обработку равномерным слоем, а сбивалась в жесткие комья, засоряя механизм, которой силился ее одолеть. В пазах артачилось и мешалось все скопом: гиганты в белых балахонах и бурлящие океаны, законы гравитации, ослепительные вспышки взрывов в пустоте, картины Рериха, отрешенный взгляд Блаватской на черно-белом фото, морщинистое лицо болгарской провидицы. Успенский зажмурился крепко-крепко, как будто эта детская мера и впрямь могла оказать терапевтический эффект на воспаленное сознание.
Света пришла в спальню минут через тридцать после того, как он лег в постель. Она нырнула под одеяло и прижалась к его спине своей мягкой, горячей грудью. Успенский чувствовал, что она зазывно дышит ему в затылок и водит рукой по его плечу, будто предлагая повернуться, неуверенная в том, успел ли он заснуть. Вадим Сигизмундович не хотел поворачиваться и старался не обнаружить свое бодрствование. Поэтому он лежал смирно, затаившись. Довольно скоро дыхание Светы стало ровным и легким, а рука отяжелела, скользнув вниз по его спине. А он все продолжал слушать какофонию тяжелой машины в своей голове и пытался замедлить ее ход. Так он промучился пару часов, пока не истратил все силы на безуспешную борьбу. И лишь отчаявшись, заметил, что малу-помалу тяжелые поршни и шестерни сбавляют обороты, их шум становится не будоражащим, а мерным. Ему наконец удалось заснуть, но сон оказался неспокойным и облегчения не принес.
Ему снились луны. Четыре огромных желто-серых щербатых шара, которые, казалось бы, неторопливо, но неотвратимо приближаются к земле, медленно вращаясь на ходу. Луны обступили небо со всех сторон. Одни виделись ближе и больше, другие дальше. Они были так велики, что не вмещались в перспективу, по бокам одни перекрывали другие, а нижние контуры некоторых скрывались за линией горизонта. Успенский был настолько заворожен этим зрелищем, что даже не чувствовал страха, а только перехватившее дух восхищение. Вдруг земля дрогнула, картинка качнулась. Он услышал нарастающий шум воды, будто совсем рядом морская стихия забесновалась в яростном порыве. Стало тревожно, и Вадим Сигизмундович оглянулся по сторонам. Неожиданно для себя он обнаружил, что стоит посреди плато. Слева от него вдалеке растянулась вереница горных хребтов с белыми пиками, а среди них торчит огромный кристалл льда. Справа он увидел то взмывающие ввысь, то проваливающиеся за горизонт пенные гребни злых волн. Он ощущал в пейзаже некую странность, но не мог понять, в чем именно она заключается. Поиски ответа на этот вопрос, казалось, заняли у него целую вечность, но он понял. Странность была в том, что земной шар перестал быть прежним, он будто сжался в размерах и теперь, стоя на открытой местности, Успенский видел его форму, – просторы не расстилались перед ним ровным полотном, а уходили в горизонт покатыми очертаниями большой сферы.
В этот момент земля дрогнула снова, так, что он еле устоял на ногах, и почти сразу еще раз. Озираясь, Успенский нашел причину толчков. Со стороны нагорья к нему двигалась группа из трех гигантов – огромных обнаженных существ, напоминающих гибрид человека и гориллы. От их шагов так неистово и тряслась земля, а сам шар казался под ними совсем миниатюрным, не говоря уже о Вадиме Сигизмундовиче, который почувствовал себя кем-то вроде полевой мыши. Великаны приблизились к нему в три шага, закрыв спинами обзор сразу двух лун. Прямо перед собой Успенский увидел волосатую ступню с обломанными грязными ногтями.
Вдруг страшная сила толкнула его в бок, а потом подбросила вверх, и он оказался в шершавой ладони. Ладонь поднималась все выше и выше, как ковш подъемного крана, и в конце концов он увидел перед собой бежевую стену, которая в итоге оказалась не стеной вовсе, а гигантским подбородком. Успенский попытался обозреть раскинувшийся перед ним ландшафт огромного лица целиком. Со столь близкого расстояния сделать это было трудно, но все же что-то знакомое померещилось ему в чертах. Внезапная догадка отозвалась в нем облегчением и ужасом одновременно. «Это же Света!» – понял Вадим Сигизмундович. И точно, стоило ему так подумать, как ландшафт расплылся на мгновенье и замер снова, явив несколько другой рисунок, но уже совершенно определенно Светиного лица. Только глаза у нее почему-то оказались раскосыми. Подбородок угрожающе качнулся, Успенского прижал к ладони порыв ураганного ветра, раздался невыносимый грохот: «Не волнуйся, Вадик. Я все организую». Он зажмурился, зажал руками уши. А когда открыл глаза, увидел на подбородке большой бурый бугор. Последнее, о чем он подумал, – что это прыщ. Потом гигантская ладонь закрылась, сомкнув его в душной, глухой темноте.
«24 апреля 20… 21.59
это спам
День сегодня был обычный, рассказать особо не о чем. Скучный, серый с дождем и кучей пыльных папок, в которых надо было разобраться. Марина Геннадьевна, начальница моя, пришла на работу с опухшими глазами и какая-то прибитая, что ли. Ни тебе прически, ни размалеванных век, ни красной помады. Наверное, опять не ладится у нее что-то на личном фронте. Меня-то никто в курс дела не вводит, я вроде как серая мышь, поэтому не принимают меня в ближний круг. Не больно то и хотелось)). Да и, скорей всего, думают: «что она может знать и понимать о любви да отношениях?»)) Глупые). О любви я знаю все, я ей живу, а им и невдомек)). В общем, Марина только с Танькой пошушукалась, я лишь краем уха слышала, рядом ведь сижу, куда деваться… И точно, сгинул ухажер как сквозь землю провалился. Вот она, бедная, и переживает, что к тридцати восьми годам все никак замуж не выйдет. А ведь старается, из кожи вон лезет. То химию сделает, то кофточку новую купит, смешно сказать – каждый день по нашим ухабам на каблуках умудряется прыгать, ноги калечить! Очень уж ей хочется жар-птицей быть. Да только не получается у нее никак все устроить да наладить – то запойный попадется, то приезжий. Заводские мужики все больше семейные или по возрасту ей не подходят. Ну и характер у нее такой, что не каждый захочет жизнь связывать.
Лет пять назад, помню, она еще хорошо держалась, улыбалась да отшучивалась. Мол, что с них взять? Не по Сеньке шапка (это она про наших мужиков). Мое счастье меня еще найдет, всему свое время. Только красилась ярче и наряды чаще меняла. А теперь совсем стервенеть начала. Словно поселилась в ней какая-то инородная злоба, помимо ее природной. Чернеет на глазах и взгляд иногда такой странный, недобрый… Не просто недобрый, слово, пожалуй, не то… Это взгляд несчастливого человека, который хочет видеть еще более несчастливыми других. Иной раз меня этот взгляд будто током прошибает, а иногда я чувствую его спиной. Не по себе мне с ней. Бывало, сижу, копошусь в своих бумажках, и вдруг так тоскливо становится и страшно. Обернусь, а там Маринка… Смотрит…
А на днях оборачиваюсь, а она улыбается краем рта, а глаза все такие же – дрожь пробирает. И вдруг говорит мне: «Не пойму я тебя, Елена Петровна… Блаженная ты, что ли? Ни мужа, ни детей, а тебе хоть бы хны. Сидишь, улыбаешься чему-то, и глаза блестят. Неужели счастьем разжилась?» Я опешила от неожиданности, да возьми и ляпни: «Разжилась. Чего и тебе, Марина, желаю!» Тут она совсем почернела, улыбка так и дрогнула. И чего это я язык распустила? Отвернулась от нее, а на сердце тяжесть.
Да ведь разве я виновата, что у нее все так складывается? Знала бы, как помочь, помогла бы. Что она себе надумала? Будто другие виноваты в ее несчастье. Я у нее женихов не отбивала. А то, что улыбаюсь своему, так ведь это мое дело, разве нет? Надо же, а я и не знала, что улыбаюсь сама себе)). На самом деле это я тебе улыбаюсь, но никто ведь не знает.
А меня девчонки за глаза еще и «мокрой курицей» называть стали))). Может, чтобы Марине угодить? Я сама недавно слышала, но виду не подала. А мне и не обидно вовсе, наоборот, только со смеху прыснула тихонько, сказала, что в горле запершило. Я ведь про себя лучше знаю, какая я. Да и Марина без макияжа и прически, как сегодня, не бог весть какая красавица. Вечером, дома, я надела платье любимое (всего пару раз в жизни его на люди надеть осмеливалась, и то по молодости, – красивое оно, но уж слишком броское, неловко), распустила волосы и долго смотрела на себя в зеркало. Никакая я не курица. Особенно если волосы распущены. Я ведь на людях их не распускаю, зачем? Волосы у меня длинные, почти до бедер достают. Когда распускаю, так и льются на спину да по плечам, словно зеркальный водопад. Мама мне с детства говорила, что волосы – главное для девушки украшение, и мне с ними повезло. Помню, как она расчесывала их мне каждый вечер перед сном. Подолгу, аккуратно и ласково. Говорила, что от расчесывания они будут гуще и быстрей расти. Так и случилось, отросли густые и длинные, только теперь в них появилась проседь – тонкие серебристые нити. Но они меня не слишком расстраивают. Наоборот, сейчас, в тусклом свете ночника, они как-то по-особому, сказочно серебрятся, как у заколдованной царевны. Смотрю на них и думаю: может, ты придешь и расколдуешь?)) А пока я их прячу, завязываю на затылке в тугой узел. Это уж потом, когда мы с тобой будем вместе, стану их распускать, чтобы все видели, какая я у тебя красавица, а ты будеш