После этого монолога Успенский ощутил опустошение. Он устал и выдохся. Из зала на него смотрело множество глаз, в некоторых он угадывал страх и восхищение, в других – откровенную насмешку. «Зачем я вообще здесь распинаюсь? – подумал он. – Какая, собственно, разница, что обо мне думают все эти люди?» Нестерпимо захотелось встать и уйти, но модератор уже указал на поднятую руку.
– Молодежная газета «Вестник толкиениста», – представился низкорослый рыжий парень с детским лицом. – Вадим Сигизмундович, что с нами будет?
– Мы все умрем… Рано или поздно, – устало ответил Успенский. Распинаться больше не хотелось и он, недолго думая, решил сказать чистую правду.
– Как?.. – вопрос прозвучал растерянно и наивно.
«Боже, ну сколько можно?..»
– Вот так… – Успенский схватил себя руками за длинную тонкую шею, выпучил глазищи и захрипел, вывалив язык. Страшно так захрипел, что под пальцами даже вздулись крупные вены, а по бледному лицу пополз лихорадочный румянец. Для пущей убедительности Вадим Сигизмундович решил изобразить что-то вроде предсмертной агонии, весь затрясся, да так натурально, что опрокинул локтем стакан воды и чуть было не упал со стула.
Публика замерла. Не все, конечно. В основном особо впечатлительные. Истинные же профессионалы каким-то образом возобладали над эмоциями, продолжая щелкать затворами фотоаппаратов и фокусировать в объективах видеокамер не только корчи ньюсмейкера, но и обомлевший зал. Рядом в тон Успенскому захрипела Света. «Подыгрывает что ли?», – подумал Вадим Сигизмундович и покосился выпученным глазом в ее сторону. Света не подыгрывала, она поперхнулась глотком воды и теперь мучительно откашливалась, пытаясь прочистить горло. Издав наконец последний, несколько устрашающий рык, Света потянулась к микрофону.
– Уважаемые коллеги… – сипло простонала она, по щеке ее скатилась крупная слеза. – Спикер устал. Наша пресс-конференция окончена.
Народ ожил. «А как же…» – послышалось из зала.
– По вопросам личных интервью с Вадимом Успенским и по всем остальным вопросам, связанным с его публичной деятельностью, обращайтесь ко мне.
Она встала, кособоко раскланиваясь с собравшимися, будто невзначай подцепила Вадима Сигизмундовича за локоть (больно!) и прошипела ему на ухо со змеиным присвистом: «Пошли, я сказала». Успенский не видел смысла в том, чтобы продолжать собрание, поэтому и не думал противиться. «Зачем же она так больно вцепилась?» – недоумевал он, послушно следуя в выбранном ею направлении. Света тащила его по выложенному плиткой и оттого гулкому коридору решительно, как разъяренная мать провинившегося ребенка. Шаг ее ограничивала узкая строгая юбка, а тонкие высокие каблуки пугающе ненадежно стыковались маленькой железной набойкой с глянцевым полом и пошатывались под массивным весом их обладательницы. Вадим Сигизмундович за ней не то что поспевал, но даже опасался нечаянно обогнать, обуздывая размашистый шаг длинных ног, окутанных белым подолом балахона. Света завела его в комнату, с которой началось их пребывание в пресс-центре, и, к счастью, выпустила локоть из цепких, наманикюренных пальцев. Она остервенело дернула стул, стоявший у стены, и он жалобно запищал, волочась по полу. Стул она поставила напротив того, который предназначался Успенскому.
– Я не поняла, Вадик, что это было? – спросила она, с пристрастием уставившись на него прямым строгим взглядом, и Вадим Сигизмундович заметил, что под правым глазом у нее неаккуратно смазалась тушь.
Он и сам не очень понимал, что на него нашло. Странный незнакомый порыв. Протест? На секунду ему представилось, будто левый глаз у Светы злой и жестокий, а правый обиженный и слабый. Вадим Сигизмундович пожал плечами, отводя взгляд (смотреть в правый глаз было как-то неловко). Балахон на острых плечах распустился ниспадающими складками, как греческий хитон.
– Устал я, Света.
– Правда? Где ж ты так перетрудился, позволь узнать?
Успенский поднял на нее страдальческие глаза.
– Я устал от этого бреда. Моя жизнь бессмысленна и пуста. В ней как была одна мука, так и осталась одна сплошная нескончаемая мука. Зачем мы все это делаем, Света?
– Офигеть… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Как это – зачем мы все это делаем, Вадик? Ты что забыл, кем ты был? Ты что, забыл, как большую часть жизни ты провалялся под ногами, как бесполезный мусор, и тебя пинал каждый встречный-поперечный? Ты сам же мне рассказывал, как ты жил, как жена твоя над тобой издевалась, а потом обобрала, как все кому не лень тебя шпыняли, как ты «Дошираком» давился, из ушей он лез у тебя, «Доширак» этот кудрявый! А теперь посмотри, кем ты стал! Вот кем ты был, ответь мне?!
– Человеком.
– Правильно. Всего лишь обычным человеком! Серой массой! А кем ты стал теперь?
– Клоуном? – тихо предположил Вадим Сигизмундович.
– Нет, вы только гляньте на него… – Света посмотрела в правый угол под потолком, как будто рассчитывала найти там ответный понимающий взгляд. Заломила руки. – Ты добить меня решил, да? Клоуном… Звездой, Вадик! Ты стал звездой! Селебрити!
В этот момент дверь за ее спиной скрипнула и закрылась со звонким хлопком. «Модератор» влетел в комнату в радостном возбуждении.
– Ну вы красавцы, вообще! Долго наш пресс-центр вас не забудет, – заявил он.
– Не говори мне про этот ужас. Катастрофа… – отмахнулась Света.
– Ты чего, Светик? Все прошло в лучшем виде, я думал, так и задумано у вас. А разве нет? Наши вон уже статью в номер пишут, может, на первую пойдет.
– Правда?
– Правда, правда. Не узнаю я тебя, думал, ты тут от радости скачешь, а ты «катастрофа»… Сноровку теряешь, мать. – Весело подмигнув, он юркнул обратно в коридор, прихватив стаканчик с кофе.
– Что-то я в самом деле… Перенервничала, что ли? Ну чего ты молчишь и смотришь на меня вот этими своими воловьими глазами полными печали? Что я делаю не так? Все ведь для тебя! Ох, переодевайся, поехали уже, горе мое луковое.
«28 апреля 20… 23.39
это спам
Привет!)) Как ты? Надеюсь, счастлив и весел, и все у тебя хорошо! Я тоже нормально, если не считать мелких бытовых неурядиц, ну да это пустяки)). Сегодня наконец-то зарплату дали, задержали, конечно. Но это уж как водится. Зато каждый раз радость!)) Мало человеку надо для счастья. И такое у меня настроение хорошее было – деньги появились, ты у меня есть (в фантазиях я вполне уже счастливая женщина!), предвкушение чего-то волшебного тоже есть, чувствую, что скоро все изменится. В общем, решила я отметить этот праздник и устроить пир. Я как-то слышала, на работе девчонки расхваливали креветки «Королевские», говорили, что жуть какие вкусные, только обязательно надо с пивом их. Я тогда еще запомнила, подумала, попробую при случае. Вот и решилась сегодня на неоправданные траты. В магазине подошла к холодильнику с замороженной рыбой и ахнула! Почти тысяча рублей килограмм! Помялась, помялась… Продавщица уже и злиться начала, что долго глаза мозолю, чуть дыру на мне взглядом не пробуравила. С пустыми руками уже не уйдешь, неудобно перед ней вроде получается. Я и попросила 300 грамм, получилось шесть штук, и взяла еще баночку пива, она сама выбрала, сказала, все ее берут.
Пришла домой, поставила воду на газ, бросила туда укропа сушеного, перца, соли. Все это закипело, я и креветки бросила. А запах какой – на всю кухню! Ммм, какой запах! Я решила в комнате переждать ровно 10 минут, чтобы слюной не захлебнуться)). И что ты думаешь? Через 10 минут выхожу, крышку открываю, а там три креветки и два таракана… Васька, гад… Ну да что с него взять, с пьяного дурака? Зато Мурлыке деликатесы.
Потом я пиво пила с солеными слезами… Шутка)). Пиво пила с сушками)). Удовольствие так себе, никак не пойму, что все находят в этом пиве. Зато усну теперь быстро. Вот допишу письмо тебе и спать лягу.
Я из-за креветок решила не расстраиваться, ну их)). Жилось мне и без них – и еще поживется)). А вообще, со следующей зарплаты, может быть, пойду и куплю килограмм! А что? И варить буду, не отходя от плиты, пусть Васька бесится. А потом вообще сделаю ход конем, возьму и дам ему три креветки, пусть ему стыдно будет! А может, и четыре дам)). Это как он вести себя в этом месяце будет. Да и, вообще, жалко мне его, сохнет на глазах от водки своей паршивой, доходяга. Тоже, поди, не сладко ему живется. Он ведь не просто так злобой исходит, когда просохнет слегка, он на себя злится! На себя! За то, что завязать не может, за ум взяться. Точит его эта злоба, а он в слабом уме и понять не может, что к чему да почему. Я-то вижу. Вот и копит ее, звереет. Думает, что сорвать ее сможет на ком-то другом. Срывать срывает, а меньше ее не становится. Как его не жалеть? Не наделил волей Господь. Так, наверное, задумано, что воли да души Бог всем отмерят по-разному, как красоту, например. Кто-то рождается красивым, кто-то наоборот. Один рождается духом крепкий и может перемолоть неприятности и обиды в порошок, сдуть их с себя и остаться чистым, а другой не может. Не хватает у него для этого внутренней силы, лимит ограничен. Вот он и пачкается в этой грязи, которой на него мир плюется. Пачкается и вязнет. А потом в нем чистого места не найти. Он от этой грязи за счет других избавиться хочет, думает, сейчас обмажу того или этого, может, с меня и убудет. Нет, не убудет с тебя, Вася. А другого, может, и замараешь. Это смотря на кого попадешь.
Жалко мне его. И тех, кто на его пути попадается, тоже жалко. Слабый человек, а все же человек. Он ведь, когда просыхает, бывает, даже извиняется иногда. И вид у него при этом такой… человеческий. Глаза живые, настоящие, растерянные. Вот за эти редкие проблески я и прощаю ему все. Только об одном прошу его, чтобы он кошку не обижал. Уж больно он не любит ее. Бывает, кричит спьяну, что шею ей надо свернуть и на помойку выбросить, чтобы вонь в квартире не разводить. Только этого и боюсь, а так проделки его все больше безобидные. Пакостные, конечно, но стерпеть можно. Вот такой выдался у меня насыщенный день. А ты там как?