Света даже не попыталась оправиться, подобраться, когда Успенский предстал перед ней в проеме двери. Она вообще не шелохнулась, как будто специально хотела продемонстрировать ему степень своего падения, в которое он ее вверг. Осоловевшие от выпитого, влажно блестевшие глаза смотрели на него с укором и вызовом, как бы говоря: «Полюбуйся до чего ты меня довел». По всему выходило, что Вадиму Сигизмундовичу следует ощутить укол раскаяния и стыда. В первые секунды мизансцена действительно произвела на него долженствующий эффект – он виновато потупился и чуть было не начал вымаливать прощение. Раньше он поступил бы так безотчетно. Хотя раньше он и не позволил бы себе такую вольность, как исчезновение почти на сутки. Но теперь ему хватило силы обуздать бессознательный порыв и оценить ситуацию. Все-таки мысли, ощущения и фантазии, которые он пропустил через себя сегодня, оказались не такими уж бесплотными, испаряясь, они оставили в Успенском некой вещественный осадок, который укрепил его дух. Он не готов был отказаться от планов, при воспоминании о которых ему становилось легко, как никогда прежде.
«Сейчас или никогда», – подумал он и уже набрал в легкие воздуха, чтобы одним выдохом решительно подытожить их отношения. Но Света заговорила первой. «Ты телефон-то включи», – сказала она тоном, не предвещавшим мирного диалога. Вадим Сигизмундович присел на дальний от нее край диванчика, нервно стиснул пальцы, так, что хрустнули суставы. «Света, я…”, – начал было он. «Нет, ты включи, включи…» – тон не допускал возражений. Вадим Сигизмундович уступил рефлекторно, по привычке, – выудил из кармана аппарат, нажал на кнопку. Экран мигнул, пошел процесс загрузки. Меньше чем через минуту телефон исторг первое тревожное «трям». Еще минуты две они молча слушали непрекращающиеся сигналы.
«Этот абонент звонил вам 43 раза,» – прочитал Успенский сообщение на экране, когда аппарат перестало лихорадить. Он посмотрел на Свету, она, казалось, этого момента ждала, потому что тоже смотрела на него, и не просто, а как-то особо выразительно. Он какое-то время разглядывал эту страдальческую гримасу, но чувство вины в нем откликалось лениво и слабо, как затерявшийся в пространстве сигнал SOS, доходящий урывками. Снова вдохнув поглубже, он выпалил: «Света, нам надо расстаться». В это время она предпринимала попытку отпить вина, но прозвучавшее заявление волшебным образом остановило мгновенье, как в детской игре по команде «замри». Вино Света не проглотила, а задержала его во рту, отчего лицо ее вытянулось, подбородок заострился, губы сложились бантиком, как у мультяшной рыбки. Она слегка склонила голову на бок, приподняла брови, и Успенский увидел, что первый испуг в ее глазах сменяется веселым недоумением. С усилием протолкнув в себя жидкость, чуть было не поперхнувшись, Света прыснула со смеху и спросила: «Не поняла… Вадик, тебя в подворотне грибами накормили, что ли? Ты что несешь?». Вадим Сигизмундович молчал, смотрел на нее серьезно, прямо. Света изучала его взгляд внимательно и долго, как телеграмму с настолько важным извещением, что от волнения глаза бегут по строчкам слишком быстро и ум не успевает разобраться – пару фраз с путающими «зпт» и «тчк» приходиться перечитывать многократно. Наконец Света, похоже, разобралась – «Света зпт нам надо расстаться тчк». По крайней мере, Успенский отметил, что веселое недоумение в ее взгляде снова сменяется испугом.
Конечно, ночь продолжилась слезами и увещеваниями, криками и шепотом. От неожиданности Света не успела определиться со стратегией, поэтому перебрала все возможные подходы к бывшему будущему мужу, удержать которого нужно было во что бы то ни стало. Поначалу Вадиму Сигизмундовичу пришлось выслушать долгий негодующий, местами бранный монолог, изобилующий оборотами: «да я на тебя потратила…”, «да я из тебя сделала…”, «да ты у меня узнаешь…”. Успенский не встревал, позволил ей выговориться. Лишь отмечал про себя особо любопытные моменты, по которым можно было делать выводы о том, кто он в действительности для Светы есть. Потом она разразилась пьяными слезами. Порыдав, спрятала в ладони лицо, притихла. Ее сбитое, в самом соку тело молодой женщины вздрагивало под голубым атласом с пестрыми павлинами мелкими импульсивными толчками, скользкая ткань от толчков морщилась, павлины куксились в плаксивых гримасах. На этой стадии выяснения отношений Вадим Сигизмундович преисполнился искренним сочувствием к женщине, чьих надежд не оправдал. Он даже подсел к ней, по-дружески положил ладонь на теплую, подернутую жирком спину. Этот жест спровоцировал в Свете очередной порыв вдохновения, открыл второе дыхание – она плавно изогнулась, рука Успенского непроизвольно скользнула ниже. Он сам не понял, как она изловчилась взгромоздиться ему на колени и начала невпопад целовать его мокрыми горячими губами, размазывая по его коже свои слезы, бесстыдно елозить по нему бедрами и грудью.
«Не надо, Света. Пожалуйста, не надо», – молил Успенский, пытаясь освободиться. В какой-то момент ему это удалось, он подскочил, отшатнулся к раковине, предупредительно выставив вперед руку. «Ну чего тебе не хватает? Что не так?» – На ее щеке пролегла очередная мокрая проталина. «Проблема не в тебе…”, – начал Успенский, Свету заметно передернуло. Он попытался объяснить ей про свободу, про духоту и мрак, тоску и одиночество, про внезапное чувство сопричастности к чему-то большому и важному. О том, что у него появились невидимые друзья, и он надеется в один прекрасный момент расслышать их ясные неземные голоса, Успенский рассказывать поостерегся.
«И что ты собираешься делать?» – внимательно выслушав, уточнила Света. «Я собираюсь уехать. Удалиться от шума мегаполиса, чтобы где-нибудь на диких просторах ощутить себя частью всего сущего и в тишине научиться слышать себя и…» (он чуть было не сказал «и их», но вовремя осекся). Света не сдержалась, снова прыснула со смеху, но усмешка выглядела горькой: «Ты? На диких просторах? Бред какой-то… И куда ты поедешь?» «В Тибет», – выдал Успенский. Света удивленно и насмешливо вскинула бровь. «Ну, может, не в Тибет… На Алтай, в Монголию, Калмыкию, на худой конец», – поспешно поправился он, пытаясь то ли Свету, то ли себя самого убедить в реалистичности своих планов. «Вадик, а как же работа? У тебя контракт…» «Договор я разорву. Я договорюсь. Не могу больше». «Разорвешь, значит? Угу, понятно…»
Пока Света слушала, лицо ее становилось сосредоточенным, взгляд задумчиво зависал на случайно выбранных деталях интерьера. Она курила, покусывая губу. Это могло означать только то, что она судорожно пытается что-то обдумать. Хотя она больше не ругалась и не плакала, очевидно было, что отпускать Успенского так просто она не намерена. Вожделенную свободу Вадиму Сигизмундовичу предстоит отстоять – как выстраданную, заслуженную награду. Он смирился с этой мыслью, подбадривая себя воспоминаниями о чувствах, пережитых сегодня. Для себя в обозначившимся конфликте интересов он определил дипломатическую стратегию как единственно возможную, и уже под утро она дала первые плоды – со Светой удалось достичь мирного соглашения до следующего полудня. Они разошлись на том, что обоим необходимо выспаться, а завтра снова все обсудить на свежую голову. Обязательным условием со стороны Успенского было то, что спать в эту ночь они будут в разных комнатах.
По-видимому, за отведенное время Света успела не только прийти в себя, но и определиться с тактикой. Вадим Сигизмундович еще толком не проснулся, а она уже мягко постучала в его комнату без четверти двенадцать и вошла, не дожидаясь приглашения. Выглядела Света хорошо. Явно постаралась, поработала над образом. В этот день она решила отказаться от незатейливых домашних халатов и пижам – на ней была полупрозрачная, свободного кроя белая блуза, заправленная в длинную расклешенную юбку в пол горчичного цвета. Элегантно, сдержанно – и в то же время в меру вольно. Наряд придавал ее облику мягкости, подчеркивая женственность фигуры, но вуалируя самочью суть. Подумала она и о макияже – светлые и свежие бежево-персиковые тона удачно скрадывали следы тяжелой ночи. На правом плече у нее лежала густая, тяжелая коса свободного, объемного плетения. Света улыбнулась и протянула Успенскому поднос с горячим чаем и свежеприготовленными сырниками с джемом: «Доброе утро, любимый».
Вадим Сигизмундович растерянно заморгал, пытаясь сообразить, не приснилась ему ночная ругань с выяснением отношений. Кажется, нет – все было на самом деле. Тогда что это за нежности? Что еще за «любимый?» Он думал, что сегодня ему предстоит продолжение неприятного разговора и финальная точка, которую в ночи было поставить затруднительно (не мог же он выставить пьяную рыдающую женщину за дверь под утро), однако он рассчитывал, что среди бела дня со Светой все же удастся распрощаться. «Света, к чему это?» – кивнул он сторону подноса, поднимаясь при этом с ложа. «Что – к чему? К чему утром завтрак?» – она рассмеялась звонко и беспечно, будто жизнь ее была легка и безоблачна. «Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Мы, кажется, вчера все обсудили. Насколько я знаю, тебе есть куда съехать с моей квартиры, и я хотел бы попросить тебя оставить меня одного».
Света не оскорбилась и, похоже, даже не расстроилась. Продолжая улыбаться, она спокойно поставила поднос на стол и начала объяснять ему, будто пациенту психоневрологического диспансера, что у него нервный срыв, временное помутнение, и ради его же блага она дает ему время прийти в себя, восстановиться. Успенский почувствовал, что раздражается. Натянул домашние штаны и футболку, порывисто дошел до санузла, юркнул за дверь, щелкнул замком, открыл кран.
Из заточения он вышел минут через двадцать с твердым намерением либо выпроводить сегодня сожительницу, либо собрать необходимые вещи и съехать самому в старую квартиру или в гостиницу, там продумать план путешествия и проститься со столицей. Но стоило ему открыть дверь, как из кухни выплыла Света и продолжила увещевания.
– Вадик, тебе просто надо успокоиться и посмотреть на все трезвым взглядом. Ведь в твоей жизни именно сейчас наступает пора расцвета. Твоя популярность выходит на ошеломительный уровень. Еще немного – и хоть в президенты баллотируйся. Просто ты был не готов. Знаешь, ведь не всякий может вот так сходу впустить в свою жизнь столь радикальные перемены, даже если эти перемены открывают блестящие перспективы. Но бросать все сейчас – это настоящее безумие. Уезжать неизвестно куда и зачем, прекращать сотрудничество с высококлассным специалистом по связям с общественностью, который, то есть которая, и вывела тебя в люди. Все ведь рухнет, Вадик!