Вытащив из сумки кассету с записью следственных действий по Пруткину, я показала Лене, куда идти.
— А это что, вы домой кассету пруткинскую взяли? Вот женщины всегда так: работу тащат домой, а дом — на работу…
— Хватит брюзжать. Я хоть дома посмотрю ее спокойно, у нас в конторе видика нету, не тащиться же в городскую. Иди мой руки, я грею обед. Кроличек, — позвала я сына, — ты ел что-нибудь?
Он высунулся из комнаты и кивнул головой, демонстрируя, что из-за тяжкой болезни говорить не может.
— А сейчас есть хочешь?
Голова помоталась отрицательно.
— Как-как вы его зовете? — Из ванной, вытирая руки носовым платком, вышел Кораблев. — Кроликом?
Из комнаты донесся тихий голос не выдержавшего ребенка:
— Кроличек, цыпленочек, хрюндичек, поросеночек, котичек, песичек, крокодильчик… Мне только «хрюндик» не нравится, а остальное ничего…
— Понятно: кроль, курица, свинья, кот, пес… Что там еще? Как же можно так дитя обзывать?
— Леня, это мое личное дело. Я же тебя крокодилом не называю, хотя ты этого заслуживаешь.
— Так, Мария Сергеевна, есть давайте. А я пока посмотрю, как вы живете.
Я заканчивала сервировать стол, когда на кухне появился Кораблев.
— Ну что, Мария Сергеевна, дома у вас почище, чем в кабинете. Только выключатели у вас грязные.
— Что?!
— Выключатели, говорю, мыть надо. Посмотрите, все в разводах…
Он взял меня за руку и подвел к ближайшему выключателю.
— По-моему, так и было, я их не пачкала, — растерянно сказала я.
— Это не освобождает вас от необходимости соблюдать чистоту. Ну-с, что сегодня на обед?
— Грибной суп и курица.
— Курица с рисом?
— С жареной картошкой.
— Не правильно. Курицу надо подавать с рисом, мясо с картошкой, рыбу с пюре, поросенка с кашей. А утку?
— С тушеной капустой.
— Правильно! Вот видите, все вы понимаете, а почему делаете не так, как надо?
— Леня! Как я сочувствую твоей жене, — от всего сердца сказала я. — Как можно быть таким занудой? Я бы тебя убила.
— Ничего подобного. Ваш бывший муженек еще не таким занудой был и до сих пор живет. Ну ладно, не обижайтесь, я вас просто проверял.
— Ты меня так проверяешь, как будто на мне жениться собрался.
— Нет, жениться я не хочу. Я женат. А чего этот ваш новый, не предлагает замуж-то? Вы ведь не зарегистрированы?
— Не зарегистрированы.
— Вы хотите сказать, что вы отказываетесь? Вы не правы. Вам, в вашем возрасте, уже надо за мужика руками и ногами держаться, тем более за такого. А вы еще выпендриваетесь. Он был женат?
— Что ты мне допрос устроил! Был, развелся.
— Вы его развели?
— Нет.
— Врете. А дети есть?
— Нету.
— Опять врете. Может, он больной?
— Леня, а у тебя дети есть?
— Вы разговор-то на меня не переводите. Я-то не больной. У меня дочка, вот, смотрите, — он вытащил из внутреннего кармана пиджака фотографию симпатичной девчушки. — Они с моей женой во Франции живут.
— Где-где? Как же их туда занесло?
— Да жена пожила со мной, а потом на работу завербовалась и уехала. Да вообще-то, у нас был фиктивный брак: ей нужна была прописка, а мне бабки…
Я не поняла, всерьез он это или шутит. Лицо у него было непроницаемым.
Вообще, я заметила, Кораблев никогда не улыбается. Смеяться может, а улыбки я на его суровом челе никогда не видела. Либо ржет, либо с серьезным видом порет ерунду.
— А дочка тоже фиктивная?
— Нет, дочка получилась настоящая. — Он снова взглянул на фотографию, которую все еще держал в руке. — По-французски уже болтает, как на родном языке. Я летом к ней ездил, она у меня была за переводчика. Ну ладно, соловья баснями не кормят, есть-то давайте.
— Пожалуйста. — Я налила ему супу.
— Супчик со сметаной? — спросил он, взяв ложку наперевес.
— А как же, — я поставила перед ним пластиковую коробочку со сметаной.
— Ma-ария Сергеевна! — протянул он, нахмурив брови. — Вы что! Мне сметану предлагаете в коробочке?! Где у вас соусник?
Я, ни слова не говоря, переложила сметану в керамическую мисочку и снова поставила перед ним.
— Ma-ария Сергеевна! — протянул он с той же интонацией. — В такой посуде сметану не подают, нужен специальный соусник.
— Ну нет у меня соусника! Прости, если можешь! — поначалу я стала терять терпение, но теперь мне было смешно.
— Ну, вы учтите, — мягко сказал он мне, кладя в суп сметану. — Чтобы у вас все было как у людей. Суп, кстати, слегка пересолен. Но я уж съем, чтобы не обижать хозяйку. А вы уже второе накладывайте, я быстро ем.
И правда, не успела я красиво разложить на тарелке куриную ногу, посыпанную кокосовой стружкой, в окружении румяных, запеченных в духовке картофелин (правда, по рабочим дням я запекаю в духовке уже сваренную картошку — так быстрее, сырая уж очень долго доходит до кондиции, хотя, конечно, сырую запекать вкуснее) и сверху бросить веточку петрушки, как Леня уже поставил в мойку пустую тарелку из-под супа и взял у меня из рук второе блюдо.
— Четыре с плюсом, — оценил он внешний вид трапезы.
— А почему четыре?
— Трава лишняя. Леопарды сена не едят.
Через пять минут он бросил на тарелку обглоданную до белизны кость и потребовал:
— Теперь чайку. С лимоном. Чем вы посуду моете?
— «Санлайтом».
— Тряпкой пользуетесь?
— Губкой.
— Правильно. Хозяйственным мылом сейчас уже никто не моет. А что к чаю будет?
— Варенья хочешь?
— А печенья нету?
— Печенья нету.
— Ну, давайте варенье. А где у вас зубочистки?
— Нету.
— Нету зубочисток? Ma-ария Сергеевна! Зубочистки должны быть в каждом приличном доме! Купите.
— К твоему следующему визиту?
— Да. Где варенье-то? Вообще, в гостях надо есть как можно больше, это мой принцип. Если ты в гостях у друга, ты сделаешь ему приятное, а если в гостях у врага, то нанесешь ему материальный ущерб. — Говоря это, он уже прихлебывал чай с лимоном и, вынув из чашки ложечку, расплескал чай на скатерть. — Ой, я тут пролил нечаянно… Ну, ничего, скатерть все равно уже несвежая, ее стирать надо.
Наконец он отставил чашку и откинулся на стуле:
— Ну, спасибо. Посуда у вас красивая. Вы это в честь меня?
— Нет, мы и сами каждый день едим из красивого сервиза. Зачем есть из алюминиевых мисок, а в шкафу держать «Мейсен»?
— А, то есть вам к приходу гостей на стол поставить нечего, вся красивая посуда — ив пир, и в мир, и в добры люди? Да еще и скатерть стелите! Это одноразовая?
— Да если бы… — вздохнула я.
За кухонной дверью послышалось шуршание, ребенок заскребся в открытую дверь, тихим осипшим голосом зовя:
— Ма, можно тебя на минуточку?
Я вышла к нему. Мой зайчик поманил меня пальцем, чтобы я наклонилась к нему, и на ухо спросил:
— Когда этот придирала усатый уберется уже?
— Почему «придирала усатый»? — удивилась я.
— Ну что он к тебе придирается все время? Хуже, чем папа…
Я рассмеялась, присев перед ним на корточки:
— Котичек, не переживай за меня, я спокойно к этому отношусь. С юмором. Он человек-то, в сущности, неплохой, просто характер у него такой сложный.
Насколько я в нем разобралась, он любит, чтобы последнее слово оставалось за ним, а проявлять свой авторитет ему, видимо, негде, вот он и самоутверждается таким образом. Но я это понимаю и для себя обидным не считаю.
— Значит, у него тоже комплекс неполноценности, как у нас с тобой?
Я поразилась, не столько тому, что мой ребенок без запинки это словосочетание выговаривает, сколько тому, что он уже в себе этот комплекс осознает:
— Гошенька, а у тебя-то откуда этот комплекс взялся?
— По наследству…
Когда я вернулась на кухню, Кораблев заканчивал мыть посуду. Поставив в сушилку последнюю тарелку, он выжал губочку, протер никелированную поверхность мойки и кран заодно, снял с себя и повесил на место фартук и снова вытащил из кармана носовой платок, которым стал вытирать руки.
— Леня! Спасибо за посуду…
— Не стоит.
— А почему ты носовым платком вытираешься? У меня же и в ванной, и на кухне полотенца висят, вот на кухне специально есть полотенце для рук и отдельно для посуды.
— Нет уж, я лучше платочком. Чего я буду вам полотенца пачкать…
— Или руки свои… Может, мои полотенца для тебя недостаточно чистые?
— Может быть, — невозмутимо сказал Кораблев. — Ребенка-то собирайте.
Ребенок битый час складывал в коробку любимые игрушки, без которых он не может прожить ни дня и которые он возьмет к бабушке, а я думала, что хоть что-то сдвинулось в отношениях с моей бывшей семьей. На первых порах после моего ухода из дома Гоша оставлял полюбившиеся игрушки у меня, даже если не наигрался еще ими вдоволь, и скрепя сердце от них отрывался. Как-то я ему предложила взять очередного трансформера с собой и у бабушки его спокойно дотрансформировать. Гошка долго мялся, видимо, соображая, как объяснить мне ситуацию и при этом как можно меньше меня уязвить, потом промямлил, что папа запрещает ему приносить туда игрушки, которые я ему купила. «Почему?» — искренне удивилась я, мне-то и в голову не приходило запрещать Гошке играть в то, что ему покупал Игорь. Больше года прошло, пока мой бывший муж перестал обращать на это внимание, по крайней мере, внешне это, слава Богу, уже не проявлялось.
…Пока мы везли ребенка к бабушке, я еще крепилась, но на обратном пути голова моя безвольно свесилась вниз и я задремала. Разбудил меня какой-то разговор; минуту я не могла понять, где нахожусь, потом обнаружила, что я дрыхну на пассажирском месте в машине Кораблева, которую остановил инспектор дорожно-патрульной службы и разбирается с ним.
— Ну и что, что вы оперуполномоченный? Вы на красный свет проехали перекресток!
Ленька припал к окошку и проникновенно сказал:
— Друг! Видишь — следователя везу на происшествие, труп второй час на улице лежит. Торопимся…
Инспектор наклонился и заглянул в салон. Вряд ли моя заспанная физиономия могла являться свидетельством того, как мы торопимся, но как бы то ни было, он вернул Леньке документы и козырнул: