— Ладно, поезжайте, но запомните, что на красный свет полагается стоять.
— О чем речь, командир, спасибо, — с чувством произнес Ленька и резко тронулся с места, продолжая:
— Только я на зеленый вообще не езжу! Ну что, — обратился он ко мне, — выспались? Вас домой доставить?
— Домой, Леня, — пробормотала я и погрузилась в сон, но он тут же, как мне показалось, растолкал меня и сказал:
— Приехали!
Войдя в квартиру, я прислонилась к стеночке и постояла так минут десять, не в силах раздеться. Наконец, охая и кряхтя, благо никого не было, и никто меня не слышал, и можно было громко, вслух, посочувствовать себе: «Бедная Машенька! Какая ты несчастная!» — я разделась и поползла в ванную. Там, на пороге, я остановилась в трансе и заплакала горькими слезами, потому что измученный взгляд мой сразу же упал на таз с замоченным позавчера бельем. Если бы хоть еще вчера; уж до завтра бы достояло; а три дня — это слишком, надо сегодня стирать…
Согнувшись в три погибели над ванной, корчась от жалости к себе, я стирала Гошкины штанишки и Сашкины рубашки, накопившиеся за неделю, а впереди меня ждал комплект грязного постельного белья, которое приходится стирать дома, а потом еще и гладить, поскольку прачечные нынче дорогие, а зарплату вовремя не платят.
Я вспоминала, как в первый месяц нашей совместной жизни с Сашкой я стирала белье по ночам, когда он засыпал, потому что нам не хватало времени вдвоем и мне жалко было отвлекаться на прозаический быт. А сейчас — нет, меньше я не стала его любить, упаси Боже, и думаю, что и он ко мне не охладел, но что-то уже изменилось в наших отношениях. Иногда мы даже слегка огрызаемся друг на друга, очень редко, но уже заметно, что каждый из нас перестал быть для другого идолом, личностью без единого темного пятнышка. Мы увидели наконец друг друга в фокусе, когда растаяло искажение от любовной эйфории. И обнаружили, что даже с учетом обнажившейся сущности мы прекрасно подходим друг другу.
Ожесточенно отдраивая воротнички и манжеты, я вспомнила, как мы с Сашкой год назад гуляли по заснеженным аллеям в желтом свете фонарей, все рассказывали про себя, и я развивала тему о том, что, какой бы всепоглощающей ни была любовь, ее все равно хватает не больше чем на два года, потом заедает проза и люди начинают тяготиться друг другом; по крайней мере, у меня всегда бывало так; а Сашка, бредя рядом со мной в своем длинном черном пальто с большими карманами, куда он чуть ли не по локоть засовывал руки, необычайно серьезно сказал, что вот он бы прожил со мной и десять, и двадцать лет и никогда не тяготился бы мной… Тогда я задохнулась и от его слов, и от того, как он это сказал… А сейчас, по уши в мыльной воде, я с раздражением подумала, что свои рубашки он мог бы и сам стирать; я ведь работаю не меньше его и готовлю, а покушать мои мальчики любят, и уборка вся на мне, и с ребенком надо заниматься… Именно в этот момент раздался телефонный звонок. Вытерев мыльные руки, я не торопясь подошла к телефону и недовольно сказала в трубку:
— Ну?
— Машуня, — зазвучал голос любимого мужчины на фоне какой-то развеселой музычки и нестройного гула голосов, — ты знаешь, у нас тут день рождения, я задержусь немножко с коллективом, ладно? — Интонация у него была виноватая. — Ты знаешь, что я тебе хочу сказать?..
Конечно, он уже немного выпил. Нет, лицом в салат Сашка никогда не падает, и вообще чужой человек даже не заметит, сколько бы Сашка ни выпил, но я по голосу в телефонной трубке всегда определю, что он под градусом.
— Ради Бога, — устало сказала я.
— А почему у тебя голос такой? Машунечка, ты недовольна? Если хочешь, я сейчас же приеду!
— Да не надо приезжать, празднуй на здоровье.
— А что у тебя с голосом? Ты недовольна, Машуня, скажи?
— Я просто устала, все-таки ночь не спала.
— Бедненькая моя! Ложись спать. Малыша отправила? — поинтересовался Александр.
— Отправила.
— Ты одна?
— В компании грязного белья, — не удержалась я.
— Стираешь? Ну зачем? Я пришел бы и постирал…
— Ну а что ж ты не постирал вчера? Белье третий день замочено, — сказала я так сварливо, что даже сама испугалась, и поняла, что если буду продолжать в том же духе, то ему не то что стирать — домой вечером приходить не захочется, не сразу, конечно…
— Прости, — его голос звучал действительно виновато. — Я скоро буду, а ты ложись спать, меня не жди. Ты знаешь, что я тебе хочу сказать? — повторил он…
Это наша секретная формула выражения нежных чувств на случай, если рядом кто-то есть.
— И я тебя. Пока.
Я положила трубку и вернулась на свою Голгофу.
Все постирав, развесив, убрав в ванной, распихав по местам Гошкины игрушки, я поняла, что последние два часа двигалась на автопилоте и что если сейчас же не Дойду до кровати, то упаду прямо на пол. По пути в спальню я дернулась было за кассетой, но затуманенный усталостью мозг оказал активное сопротивление. Когда я вытянулась на кровати и вдохнула в себя тишину, не нарушаемую ничем, кроме тиканья часов, я из последних сил подумала, что зря гавкнула на Сашку, который меня-то отпускает на любые сборища, в любом составе.
Раньше, при жизни с Игорем, я о таком и мечтать не смела, даже невинное отмечание Восьмого марта в коллективе приходилось обставлять с тщательностью, достойной лучшего применения, чтобы это не кончилось членовредительством.
Блаженство отдыха в тишине и одиночестве наполнило мой организм… И в этот самый момент примирения с жизнью зазвонил телефон. Мигом прокляв весь земной шар вместе с населением, я дотянулась до аппарата и сняла трубку.
— Машенька? — раздался в ней нежный голос моего сожителя.
— Ну? — простонала я, еле сдерживаясь.
— Ты почему не спишь?
Я поняла, что выпитое исчисляется уже не мензурками (они там из мензурок пьют, а в почковидных медицинских тазиках подают салаты), а бутылками, несмотря на то, что интонации были абсолютно трезвыми, даже опытный нарколог сел бы в лужу.
— Потому что ты звонишь.
— Ой, прости, ради Бога, родная. Спи, пожалуйста, спи, отдыхай…
Он распинался еще минут пять, и я успела заснуть с трубкой в руке.
Проснулась на слове «целую» и раздавшихся вслед за тем коротких гудках.
Попыталась уснуть снова, но не тут-то было! Я ворочалась с боку на бок, залезала с головой под одеяло, открывала форточку, пила валокордин, — ни в одном глазу, хотя смертельная усталость давила на меня стопудовым грузом.
Сашка звонил еще два раза с вопросом, почему я не сплю. Я уже не вдавалась в объяснения, мычала что-то в трубку. В шесть утра я, отлежав себе все бока, отчетливо поняла, что уже не усну. А если усну в семь часов, то толку от этого не будет никакого, потому что в восемь надо вставать. Надо было чем-то занять себя; в принципе, домашних дел накопился вагон и маленькая тележка, да только при мысли о домашнем хозяйстве меня в это утро начинал бить озноб. В этот момент повернулся ключ в замке. Тихо, на цыпочках, в квартиру вошел Сашка.
«Чудовище! — мрачно подумала я. — Он по ночам развлекается, а я тут ему быт обеспечивай! Да еще и войти тихо не может, топает, как стадо слонов!» Я слышала, как он, стараясь не шуметь, разоблачается, и прикинулась спящей. Но не смогла больше притворяться после того, как рядом с моим лицом легло на подушку что-то свежее и ароматно-морозное. Открыв глаза, я увидела темно-розовый бутон на длинном стебле с шипами, с мокрыми и упругими темно-зелеными листьями.
— Прости, что я так долго, — заметив, что я все равно не сплю, прошептал он, наклоняясь и целуя меня; от него пахло чем-то клубничным.
— Чем от тебя пахнет? — спросила я, повиснув у него на шее.
— Водка «Кеглевич», клубничная.
— Фу!
— А что делать?
Мой подъем отложился на некоторое время, после чего Сашка заснул как убитый, а я стала чувствовать себя гораздо бодрее, чем до его прихода. Надо же было куда-то деть образовавшуюся энергию, поэтому я решила все-таки посмотреть триллер про выезд с обвиняемым Пруткиным на место происшествия.
Для начала я сделала приятное открытие: неизвестный мне душка-эксперт записал на одну и ту же кассету два следственных действия: осмотр места происшествия и выезд с Пруткиным. Очень удобно. Сразу и сравнить можно то, что имело место в действительности, и то, что клиент говорит. Хотя, если его склоняли к явке не совсем порядочными методами, могли и запись осмотра ему показать, чтобы ориентировался. Посмотрим. Я подобрала полы халата и забралась с ногами в кресло. Поехали первые кадры.
Место убийства осматривали ночью, это я помнила по протоколу. Группа мощной лампой осветила участок; судя по панорамным съемкам, к воротам участка можно было подойти, только обогнув стоявший на дороге «мерседес»; забор достаточно высокий, чтобы его было неудобно перелезать, с одной стороны канава с водой, с другой — колючий кустарник. В темноте сориентироваться там достаточно непросто. Надо будет спросить у Пруткина, готовился ли он к взлому, был ли там раньше, присматривался ли… Ах ты, черт: все время забываю, что сейчас Пруткин вообще не признает, что был там, от всего отпирается.
От дома к стоящей за оградой опоре линии электропередач переброшен провод, который провис до земли и стелился по участку; по показаниям тех, кто бывал в загородном доме Чвановых, об него все время спотыкались не только те, кто не знал о его существовании, но и сами хозяева. Правда, Чванов обещал уже в понедельник сделать нормальное освещение в доме; только не дожил до понедельника двух дней. Вот его труп, лежащий ничком у невысокого крылечка; на нем куртка, джинсы и уличная обувь. Вот перерезанный провод, крупно — место разреза. Очень странно с точки зрения логики преступника; раз в доме кто-то есть, значит, он обязательно выйдет из дома, чтобы установить причину, из-за которой погас свет. И что с ним делать вору, пришедшему не убивать, нет, — просто обнести дачу? Связать? Только если сначала оглушить. Пруткин говорил, что рассчитывал на сторожа, думал, что сторожа свяжет, а больше никого на даче нету. Вряд ли он предполагал, что такой домик, тыщ на двести долларов, сторожит бабушка Божий одуванчик или увечный старикан. Особенно если, как он первоначально говорил, счел шикарный «мерседес» перед домом принадлежащи