— Ну чего, пошла, Машечка? А за Анджелой пусть Леня съездит, — сказал Василий Кузьмич.
— Как хотите. Я только вас попрошу, найдите мне доктора Котина из НИИ скорой помощи: у него лечится один мой потерпевший, с ножевой раной, мы с доктором договаривались созвониться сегодня. Если его на работе нет, хоть из-под земли достаньте. Ваша задача — убедить его позвонить мне в кабинет не позднее чем минут через пять.
Я вышла из кабинета начальника отдела и пошла допрашивать Денщикова, холодея от предчувствия полного краха. Ну не дурак Игорек, паразит, но не дурак, и обставился он наверняка по всем позициям. И тут меня пронзила догадка — что именно он мне скажет про Скородумова. Ну конечно, и я бы то же самое придумала. Он же следователь, и дела у него в производстве были самые разные. И Сиротинский с Бурденко у него в бригаде работали. Липовый обыск выписать — это риск. Человек может пожаловаться, да и прокурор, санкционируя постановление, поинтересуется, какие основания для обыска. Значит, надо придать обыску законный вид. Имея в производстве дела о нераскрытых преступлениях, это несложно. Для обыска нужны основания? Пожалуйста; что ему стоит всунуть в дело липовый протокол допроса Тютькина или Пупкина, в котором будет написано, что от одного знакомого он слышал, что к убийству потерпевшего причастен некий Скородумов, и еще тот хранит дома глубоководную мину. Вот и все. А свидетель, давший такие показания, может и вообще уехать на постоянное жительство в Республику Бурунди. Под эту марку можно и попытку завладения вещами Скородумова списать, и разговор со мной о выдаче вещей «кузену», который якобы документы потерял, — туда же. Мол, вели оперативную работу под Скородумова, не хотели разглашать раньше времени. Денщиков обожает влезать в оперативную работу, это все знают…
С поганым настроением я пригласила терпеливо ждавшего Денщикова в кабинет.
У меня просто руки не поднимались напечатать в протоколе вопрос про Скородумова. Конечно, а чего мы с Лешкой ожидали? Что Денщиков слегка поглупеет, чтобы доставить нам удовольствие? Выпишет обыск с пометкой «левый»?
Я обстоятельно устроилась за компьютером и вывела на экран бланк протокола допроса. Украдкой посмотрела на часы, надо уложиться в пять минут до звонка.
Стала печатать свой вопрос, одновременно набрала по местному Кузьмича:
— Василий Кузьмич, нашли?
— Нашли, он на работе, сейчас тебе позвонит.
Я снова посмотрела на часы (теперь пора) и, как только звякнул телефон, выпалила:
— Игорь, вопрос тебе: знаешь ли ты Олега Петровича Скородумова и если да, то откуда? Тут у меня упал со стола листок бумаги, за которым я полезла под стол. А телефон все звонил, и я, нагнувшись и шаря под столом, попросила:
— Игорь, сними трубку!
— Але! — сказал Денщиков звонившему. — Мария Сергеевна? Здесь. Маша, это тебя.
— Спроси кто! — попросила я, не высовывая головы из-под стола.
— Але! Она занята, а кто ее спрашивает?
— Это доктор Котин из больницы, — сказал он, держа руку с трубкой на отлете.
Пора было уже принимать вертикальное положение. Я перевела дух, выпрямилась на стуле и взяла трубку.
— Мария Сергеевна? — прозвучал в трубке суховатый голос пожилого доктора Котина. — Вы просили, я позвонил.
— Здравствуйте, хорошо, что вы меня нашли. Как там наш больной поживает?
— Все, он из реанимации уже переведен в палату. Пошел на поправку, что называется.
— Правда? Ой, как хорошо! Из реанимации уже в палату! То есть сегодня с ним уже можно проводить следственные действия? Замечательно! Я подъеду в самое ближайшее время!
Денщиков заметно встревожился, следя за моим разговором. Криминалистику в университете я учила старательно и хорошо запомнила нравственный критерий допустимой следственной хитрости: умышленно вводить допрашиваемого в заблуждение нехорошо, а вот смоделировать такую ситуацию, в которой он не правильно оценит определенную достоверную информацию, — это пожалуйста. Не моя ведь вина, что Денщиков разговор с доктором, лечащим мальчика с ножевым ранением, принял за сведения про Скородумова. Я еще посмотрела на часы и пробормотала, как бы про себя: «О, может, еще сегодня успеем и в больницу съездить…»
— Ну что, вернемся к допросу, — предложила я наконец. — Как насчет Скородумова?
Тут я загадочно улыбнулась. Денщиков тоже улыбнулся мне в ответ, правда, несколько натянуто, а может, мне так показалось.
— Он проходил у меня по делу.
— По какому? — продолжала я, улыбаясь еще загадочнее.
— Да было у меня убийство двойное, так вот по нему были показания, что Скородумова видели возле квартиры за час до обнаружения трупов, и опознали его по фотографии. Я у него обыск провел, ну и последить еще за ним хотел, а опера мне говорят — мол, на наружку и не рассчитывай, очередь, вот мы сами и взялись.
Я и тебе звонил, думал, может, при нем что-нибудь найду, в его вещах, может…
— А что ты хотел найти? — спросила я с неподдельным любопытством.
— Да так, — рассеянно ответил он, явно занятый какими-то другими мыслями.
— Маша, можно, я позвоню? Мне срочно надо, ребенка из садика забрать.
— Ну давай быстрее закончим, и я тебя отпущу. Не надо звонить. Так чего ты хотел у Скородумова найти?
— Да я уже не помню. Я же следователем уже не работаю. С глаз долой — из сердца вон, все дела свои забыл.
— А по какому делу ты у Скородумова обыск проводил?
— Убийство бандита из «челябинской» группировки и его сожительницы.
Маркова и Королевой. Дело не раскрыто, должно быть в прокуратуре.
Он замолчал.
«Нет, Игорь, не правильно ты себя ведешь. Почему ты не настаиваешь, чтобы я тебе объяснила, чем вызваны мои вопросы про Скородумова, а спокойно отвечаешь?
Тебе же не известно про жалобу…»
Ну что ж, я могла еще два часа задавать ему вопросы, но все было бессмысленно. Более того, когда он выйдет отсюда, он будет понимать, что его передадут «под ноги», и наблюдение тоже толку никакого не даст. Хотя бывают случаи, когда люди осознают, что они под наблюдением, но от определенных действий не могут удержаться. Мне приходилось читать сводки прослушивания телефонных переговоров, где люди заявляли: «Ну, нас, конечно, слушают!
Ха-ха-ха! Так вот…» — и продолжали обсуждать вещи, не предназначенные для посторонних ушей.
— Игорь, посидишь еще немного? Все равно день насмарку, — попросила я, намереваясь пойти к Кузьмичу и обсудить ситуацию.
Проведенные обыски пока что ничего особенного не дали, кроме деталей взрывного устройства у Сиротинского. Если напрячься, можно усмотреть в этом приготовление к определенному преступному деянию — изготовлению оружия, но и только, даже не покушение, а более раннюю стадию преступной деятельности. Черт, где-то ведь есть мастерская, где-то же они изготовили бомбочку, заложенную в лифт. И если учесть аналогичные взрывы в других областях, то изготовили они не только эту бомбочку. Пока что все разговоры с Денщиковым — в пользу бедных.
Игорь вышел, я за ним и, закрыв дверь, пошла к Кузьмичу.
У Кузьмича в кабинете сидел с важным видом, перегородив ногами проход, Леша Горчаков и отхлебывал кофе из самой большой кружки, которая только нашлась в РУБОПе. По-моему, это была даже не кружка, а кувшин.
— Не утерпел, — сказал он, увидев меня. — Я же не могу сидеть в конторе и ничего не знать. Я тебе привез дело об изнасиловании Анджелы Ленедан и справку из милиции о том, что заявлений на молодого юриста Костенко не было. Как реализовались?
Я вздохнула. Да, в день реализации у оперов наступает расслабление. Финал напряженной работы, можно подвести итоги, подсчитать, сколько человек задержано, сложить в коробки изъятое при обысках, сдать все следователю и спокойно отдохнуть — дальше уже не их проблемы. А вот у следователя в день реализации начинается головная боль и тоска сжимает душу: разбирать изъятые вещи, назначать экспертизы, допрашивать с адвокатом, который либо торопится, либо приходит с опозданием, мучительно соображать, что делать дальше с задержанными, кому можно предъявить обвинение, а кого придется отпускать, а потом отписываться по жалобам, — в общем, скучать не приходится. В сжатой форме, телеграфным стилем я рассказала Горчакову, в какой мы ситуации.
— Да-а, — сказал он, когда я пожаловалась на поведение Денщикова и Сиротинского во время очной ставки. — У меня тоже когда-то был такой случай, я очняк проводил с двумя ворами, кондовыми такими, по семь ходок у каждого. Оба уже в годах, одного кличка была Полковник, а другого — Седой. Их приводят, они кидаются друг другу на грудь, обнимаются, хлопают друг друга по спине, стонут:
«О-о, братан, сколько лет, сколько зим, как я рад тебя видеть!» Потом рассаживаются по разные стороны стола, и каждый говорит: «Этого человека я вижу впервые в жизни!..»
— Василий Кузьмич, не приехали еще с обысков у «русских братьев»?
— Да приехали…
— А чего мне не сказали?
— Да нечего говорить, Машечка. Ничего интересного.
— Что, вообще ничего?
— Пусто. Вот у одного из них, у Крамма, дома только книжку записную изъяли.
— Может, там что интересное есть?
— На, сама посмотри.
Он протянул мне потрепанную записную книжку — из тех, что лежат в квартирах возле телефона, и я с удивлением прочитала на первых страницах телефоны и расписание прачечной, химчистки и ремонта обуви. А дальше шли сплошь «Анны Ивановны» и «Раисы Магомедовны», но ни одного упоминания знакомых нам имен.
— А где эта книжка была? — спросила я.
— В прихожей возле телефона лежала.
— А с кем Крамм живет?
— Один, снимает хату.
— У меня такое впечатление, что это не его книжка. А в квартире хорошо посмотрели? — допытывалась я.
— Все облазили, ни ножичка, ни патрончика.
— А фотографии, документы?
— Ничего особенного, фотографии все старые, аж черно-белые.
— А где опера, которые к нему ездили?
Василий Кузьмич позвал оперов. Пришли два деятеля — Козлов и Ерофеев, не внушавшие мне оптимизма своими розыскными способностями. Про Ерофеева анекдоты ходили, и кличка у него была Киллер из-за такой истории. Когда он пришел в РУБОП, он долгое время разрабатывал одного бандита, писал про него бумажки всякие и складывал в «корочку», но реализовывать свои знания и сажать этого бандита не торопился. Прошло полгода, и бандит был убит в перестрелке. До Ерофеева докатился этот слух, он составил соответствующую бумажку и списал «корочку» за смертью фигуранта. А