Поход Добровольческой армии, начатый 9(22) февраля в Ростове и закончившийся 31 марта под Екатеринодаром, вошел в историю под названием «Ледяного» с легкой руки одного из участников похода — Барташевича. Но, строго говоря, «ледяным» он не был. Другие участники похода — например, уже известный нам II. Львов, брат того самого Владимира Львова, который фактически спровоцировал разрыв Керенского и Корнилова летом 1917 г., и А. Богаевский — свидетельствовали, что «во льду» добровольцы были, может быть, несколько дней при переходе от аула Шенджий к станице Новодмитровской. Утром в эти дни было тепло, дороги развозило, днем шли дожди, а к вечеру, когда наступали заморозки, дороги обледеневали, дожди переходили в метель и двигаться порой приходилось по довольно глубокому снегу. Видимо, в те дни Барташевичу и привиделся образ добровольцев, скованных льдом, по идущих вперед, в неведомую даль…
«Ледяной» поход стал одной из легенд «белого дела». Он вошел в белоэмигрантскую историческую литературу как образец его изначальной «идеологической чистоты». Идеализированные участники этого похода — «первопроходцы» — долгое время формировали представления о белогвардейцах, иногда проникавшие даже в советскую беллетристику или кино. Цветаевский цикл «Лебединый стан», вероятнее всего, был навеян «Ледяным» походом, в котором участвовал и муж М. Цветаевой — Сергей Эфрон: «Старого мира последний сон — молодость, доблесть, Вандея, Дон…»
Конечно, участникам похода пришлось преодолеть немалые трудности и проявить немало мужества. Но, как позднее вспоминали многие из них, ни тяжелые дороги, ни страшная грязь, ни морозы и метели не были главной причиной страданий. Хуже всего было сознание того, что на этой, своей земле они чужие. Почти повсюду население встречало их враждебно. Многие станицы отказывались дать добровольцам приют и продовольствие. И только угрозы Корнилова сжечь станицу и перевешать жителей заставляли подчиниться. Нередко добровольцы входили и в пустые селения: население в страхе уходило. А ведь добровольческое командование рассчитывало получить здесь пополнения. Но даже такой «певец» «Ледяного» похода, как Л. Половцев, должен был признать, что огромные станицы с населением в несколько тысяч человек в лучшем случае давали до 20–30 добровольцев.
Упоминавшийся уже Л. Богаевский писал: «Бесконечно тяжко было сознание своего одиночества на родной земле…» По у многих «первопроходников» это горестное чувство лишь усиливало злобу, стремление мстить «хамам». Участник похода Р. Гуль рассказывает о частых расстрелах пленных, добивании раненых, порках до тех пор, пока «пленные не были в крови». Такое поведение не было лишь произволом отдельных лиц. Сам Корнилов призывал: пленных не брать.
Шли почти с непрерывными боями. 88 верст до станицы Егорлыцкой, находившейся на границе со Ставропольем, прошли за шесть дней. Лишь к началу марта вступили, наконец, в пределы Кубанской области.
Высылаемые вперед разведчики доносили о том, что происходит в Екатериподаре. Донесения были неутешительными. Власть Кубанской краевой рады, краевого правительства Л. Быча и войскового атамана А. Филимонова фактически распространялась только на Екатеринодар и окружающие его станицы. Советская власть установилась почти по всей Кубани. Революционные войска под командованием бывшего хорунжего А. Автономова и бывшего есаула И. Сорокина двигались к Екатеринодару. Бывший царский полковник (и бывший летчик) Г. Покровский (весной 1917 г. он участвовал в тайной контрреволюционной организации, созданной в Петрограде П. Врангелем) возглавил крупный отряд, сдерживавший наступление советских войск. Это был кровавый каратель с садистскими наклонностями. Покровского поддерживали отряды полковников Лисовицкого, Улагая, Галаева, Султана-Келеч-Гирея. Но, оказавшись перед угрозой окружения, они вынуждены были оставить Екатеринодар. Вместе с ними бежали войсковой атаман А. Филимонов, председатель краевой рады Н. Рябовол и глава краевого правительства Л. Быч. Главком Автономов доносил: «Москва. Националь. Совнарком. Последний оплот контрреволюции город Екатеринодар сдался без боя 14 сего марта».
Известие о падении Екатеринодара дошло до Добровольческой армии в станице Кореневской. Оно вновь поставило перед Корниловым вопрос: куда двигаться дальше? Решено было свернуть к югу, чтобы дать уставшим войскам отдых в адыгейских аулах, а затем, отдохнув и подкрепившись, продолжать движение на Екатеринодар в расчете на соединение с Покровским и другими войсками кубанского правительства. Это соединение произошло в 20-х числах марта в районе станиц Калужская и Новодмитриевская. Здесь состоялись переговоры между представителями добровольческого командования (Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, Романовский) и изгнанной из Екатеринодара кубанской властью (Филимонов, Рябовол, Быч, Султан-Шахим-Гирей). Кубанцы, носившиеся с идеями сепаратизма и автономии Кубани, пытались отстаивать сотрудничество с Добровольческой армией на равноправных началах. Они, писал А. Деникин, говорили о конституции, суверенной Кубани, автономии и т. д. «На нас… вновь повеяло чем-то старым, уже, казалось, похороненным, напоминавшим лето 1917 г. — с бесконечными дебатами революционной демократии». Позднее один из участников переговоров — председатель Кубанской рады Н. Рябовол будет убит добровольческими офицерами-монархистами. Но пока приходилось сдерживаться: «армия» Покровского была необходима для предстоящего штурма Екатеринодара. Договорились, что все войска подчиняются Корнилову, По кубанские власти могут продолжить свою деятельность.
Корнилов переформировал армию. Теперь она была разделена на три бригады: пехотными командовали генералы С. Марков и А. Богаевский, конной — И. Эрдели.
28 марта части 2-й бригады вышли к окрестностям Екатеринодара. В трех верстах от города была занята ферма сельскохозяйственного кооперативного общества, и Корнилов сейчас же перенес туда свой штаб.
Развернулись ожесточенные бои. Обе стороны несли большие потерн, по для добровольцев они были невосполнимыми. Многие роптали, говорили, что Корнилов готов «угробить всю армию». Но лично на Корнилова особенно тяжелое впечатление произвела гибель командира Корниловского полка М. Неженцева, с которым он начал боевой путь еще в период подготовки летнего наступления 1917 г. и который был ему безгранично предан. Вместо Неженцева был назначен полковник А. Кутепов.
На военном совете, состоявшемся 30 марта, большинство генералов высказались за отход от Екатеринодара. Однако Корнилов, поддержанный на этот раз Алексеевым и кубанцами, настоял на своем: приказал снова «атаковать по всему фронту». Это уже должен был быть пятый день непрерывных боев. Трудно сказать, чем он мог кончиться: осатаневшие от ужаса смерти и считавшие, что пути назад нет, добровольцы готовы были на новый штурм. Случайный снаряд решил все.
Ранним утром 31 марта Корнилов сидел за столом в одной из комнат фермы, рассматривал карты. Он попросил своего адъютанта Долинского принести ему чаю. Неожиданно после короткого пронзительного звука раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной Корнилов был отброшен в сторону. Не приходя в сознание, примерно через час он скончался…
Еще некоторое время генералы пытались скрыть от атакующих добровольцев смерть командующего, по, когда это известие дошло до них, дух их был окончательно сломлен.
По распоряжению Алексеева в командование армией вступил А. Деникин. Вечером он приказал начать скрытный отход от Екатерпнодара.
Корнилов был тайно похоронен на территории немецкой колонии Гначбау. Сняли кроки, точные топографические координаты, и раздали их трем участникам захоронения. Остатки разбитой Добровольческой армии двинулись дальше.
Однако могилу Корнилова вскоре обнаружили вступившие в Гначбау красные. Труп Корнилова был вырыт и доставлен в Екатеринодар. В советских войсках было еще много анархических элементов, следующих законам не армейской дисциплины, а партизанской вольницы. Да и сам примыкавший к левым эсерам И. Сорокин немногим отличался от этих своих бойцов. В октябре 1918 г. за разложение и убийства коммунистов он будет арестован и расстрелян. А в начале апреля при его попустительстве над трупом Корнилова было допущено глумление, пока его наконец не сожгли в окрестностях города…
«Ледяной» поход кончился. В кровопролитных боях добровольцы прошли более 500 верст, понесли тяжелые потери, были разбиты под Екатеринодаром и теперь уходили назад, еще точно не зная куда…
На память о походе они создадут знак «первопроходцев»: терновый венец, пронзенный мечом.
Рис. 3. Знак, установленный белогвардейцами в память «Ледяного» (1-го Кубанского) похода
Несчастный мир
Сколь бы драматически ни складывалась борьба Советской власти с прокорниловской Ставкой, калединским Доном, вокруг Учредительного собрания, против чиновничье его саботажа, все же судьба революции в этот период зависела от решения другого вопроса: война или мир? Измученный народ жаждал, требовал мира.
В пьесе М. Шатрова «Брест» это просто и эпически выражено словами письма солдата Шаронова Ленину и «всем остальным народным комиссарам»: «Усердно просим вас: хлопочите скорее мир, потому что остается последнее терпение солдат, потому что силов наших больше нет, голод и холод в окопе терпеть совсем мы обессилели, и вдобавок из дому пишут, что помирают неевши… Делайте нам хоть какой-нибудь мир, а если до января не сделаете, то мы все равно разойдемся домой, а то еще хуже, пойдем на Питер и скинем ваше правительство и поставим такое, которое даст нам мир. Просим вас, товарищ Ленин, кладите свои силы до последнего за мир, а если погибнет жизнь ваша от палачей, то память ваша, как и Исуса Христа, не погибнет никогда…»
Сразу же после прихода к власти Советское правительство обратилось ко всем воюющим державам с предложением начать переговоры о заключении справедливого, демократического мира. Правительства Антанты отвергли это предложение, твердо рассчитывая завершить войну разгромом Германии и ее союзников. Поэтому им важно было удержать Россию в войне, по-прежнему получая, по словам английского посла Дж. Бьюкенена, ее «кусок мяса». С Советским правительством, выдвинувшим лозунг мира, разговаривать они не желали.