1. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 4. Л. 304.
2. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 83.
3. Котляревскый С. А. Национальный Центр в Москве в 1918 г. // На чужой стороне, т. VIII. Берлин – Прага, 1924, с. 124–125; Астров Н.И. Воспоминания// БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 84; Нестерович-Берг М.А. Указ, соч., с. 43–45.
4. Гурко В. И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу. 1917–1918 гг. // Архив русской революции, т. XV. Берлин, 1924, с. 8–9; Мельгунов С. П. Суд истории над интеллигенцией (к делу «Тактического Центра» // На чужой стороне, т. III. Берлин, с. 147–149.
5. Виноградский Н.Н. Совет общественных деятелей в Москве 1917–1919 гг. // На чужой стороне. Берлин – Прага, т. IX, 1925, с. 94–95; Иконников И. Ф. Пятьсот дней: секретная служба в тылу большевиков. 1918–1919 гг. // Русское прошлое, № 7, 1996, с. 48–49.
6. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 339; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 12–13.
7. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 2 об.; 5–6; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 255. Лл. 3–4; Гурко В.И. Указ, соч., с. 10–14.
8. Гурко В. И. Указ, соч., с. 8—10.
9. Павликова Л. «Сотрудники «Азбуки» свято исполнили долг» // Источник, 1997, № 3, с. 64–65; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 132–133; ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 316; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 1 об.; Мякотин В.А. Указ, соч., с. 182–183.
10. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 11–13, 28–29.
11. Гурко В. И. Указ, соч., с. 16.
12. Московская Городская Дума после Октября // Красный архив. М. – Л., 1928, т. 2 (27), с. 60, 72, 107.
13. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 79; Кроль Л.А. Указ, соч., с. 45.
14. Мякотин В. А. Из недалекого прошлого // На чужой стороне. Берлин-Прага, т. II, с. 181–182; Аргунов А. А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919, с. 5–6.
15. Мякотин В. А. Указ, соч., с. 184–185, 195–197; Красная книга ВЧК. М., 1989, т. 2, с. 79–80.
16. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 1–1 об.; Мякотин В. А. Указ, соч., с. 183.
17. ГА РФ. Ф. 6396. Он. 1. Д. 93. Л. 1; Ф. 6028. Он. 1. Д. 4. Л. 1; Аргунов А. А. Указ, соч., с. 5, 7.
18. Письма белых вождей // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 155.
19. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Лл. 336–337; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 7–7 об.; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 133.
20. Астров Н. И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 77–78; Мякотин В. А. Указ, соч., с. 182; ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Л. 16; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 3–3 об.; 6 об.
21. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Лл. 315–316, 338–339; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 8 об. – 9; Ф. 6028. Оп. 1. Д. 4. Л. 1; Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 2–3; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 30.
22. ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Л. 11; Долгоруков П.Д. Великая разруха. Мадрид, 1964, с. 102; Мякотин В. Из недалекого прошлого // На чужой стороне. Берлин – Прага, т. 2, с. 197.
23. ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Лл. 31–32.
24 .Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 1–6; ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 340; Розенберг В. Алферовы Александр Данилович и Александра Самсоновна // Памяти погибших. Париж, 1929, с. 100–111; Котляревский С. А. Указ, соч., с. 133–134.
25. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 541. Лл. 227–228; Русская революция глазами петроградского чиновника // Грани, № 146, 1987, с. 264–265.
26. Соколов К. Попытка освобождения Царской Семьи //Архив русской революции. Т. XVII. Берлин, 1926, с. 280–293; Сумские гусары. 1651–1951. Буэнос-Айрес, 1954, с. 258, 261–269; Тесленко Н.В. Воспоминания об А. А. Виленкине // Памяти павших. Париж, 1929, с. 45–49; Красная книга ВЧК. Т. 1, 1920, с. 22–23\ Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3. Берлин, 1924, с. 84.
27. Гурко В. И. Указ, соч., с. 8—10.
28. Трубецкой Г.Н. Указ, соч., с. 86–87; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 43–44 об.; Гурко В. И. Указ, соч., с. 10.
29. Котляревский С. А. Указ, соч., с. 132–133; ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 316; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 1 об.; Мякотин В. А. Указ, соч., с. 182–183.
30. ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Л. 14; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 2 об. – 3; Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории, № 9, 1971, с. 124–129; Мельгунов С.П. Немцы в Москве. 1918 г. // Голос минувшего на чужой стороне, № 1. Париж, 1926, с. 166–168; Дневник П.Н. Милюкова. 1918 год. // БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 30. Лл. 56–57; Красная книга ВЧК. М., 1920, т. 1, с. 187–189.
31. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 12 об. – 13.
32. Локкарт Б. Указ, соч., с. 233, 236; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 2.
33. Локкарт Р. Г. Брюс. Мемуары британского агента. Лондон, Нью-Йорк, 1932, с. 218, 228; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 3; 4–4 об.
34. Локкарт Б. Указ, соч., с. 242–243.
35. Аргунов А. А. Между двумя большевизмами. Б.г., с. 6–7; Мякотин В. А. Указ, соч., с. 191–192; Болдырев В. Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925, с. 25–26; ГА РФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 50. Лл. 1–2 об.; Котляревский С. А. Указ, соч., с. 131–132; Из архива В. И. Лебедева // Воля России. Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 63–64.
36. Гутман (Ган) А. Россия и большевизм. 1914–1920. Ч. 1. Шанхай, б. г., с. 239; Гурко В. И. Указ, соч., с. 12–13.
37. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 7–9; Быков А., Панов Л. Дипломатическая столица России. Вологда, 1998, с. 99—101; Дело Бориса Савинкова. М., 1925; Гоппер К. Четыре катастрофы. Воспоминания. Рига., б. г., с. 19–20, 42–43; Локкарт Б. Указ, соч., с. 266–267.
38. Астров Н. И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 66; Локкарт Б. Указ, соч., с. 259; ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Л. 12; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 9, 10–10 об.
39. Гурко В.И. Указ, соч., с. 20; Трубецкой Т.Н. Указ, соч., с. 88–91; ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Лл. 316.
40. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Лл. 347–348.
41. ГА РФ. Ф. 6028. Оп. 1. Д. 4. Л. 4.
42. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 339, 344; Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Л. 17–18; Долгоруков П.Д. Великая разруха. Мадрид, 1964, с. 111.
43. Гурко В. И. Указ, соч., с. 20.
Раздел 7Всероссийская власть. Особенности формирования и специфика программы
Глава 1
Опыт создания Всероссийской власти летом – осенью 1918 г.
Челябинское Государственное Совещание,
Уфимское Государственное Совещание
В истории Белого движения, равно как и антибольшевистского движения в России в 1918 г., важное место занимают попытки создания всероссийской власти на основе проведения «Государственных Совещаний». Подобная форма представительных собраний, как уже отмечалось, использовалась в российской общественно-политической жизни – при невозможности проведения специальных избирательных кампаний – с лета 1917 г.: Государственное Совещание, Демократическое Совещание (без участия «цензовиков») в августе – сентябре 1917 г. Важность проведения нового «Совещания», по мнению министра ВСП Серебренникова, диктовали следующие причины: необходимость «объединения, которое могло быть достигнуто путем создания авторитетной всероссийской власти»; «объединение военных сил, боровшихся против большевиков, и подчинение их единому командованию», которое «могла создать только новая всероссийская власть»; позитивное впечатление на «союзников», с которыми «нельзя было не считаться», а также очевидная потребность разрешения текущих разногласий между Самарским Комучем и Сибирским правительством. Обоюдное недоверие, по мнению управляющего финансами ВОПУ, члена Союза Возрождения России Кроля, вызывалось позицией Комуча, «считавшего, что он и Учредительное Собрание – одно и то же», и поэтому «всероссийская власть принадлежит ему», а Сибирское правительство «или должно совершенно прекратить свое существование, или подчиниться Комучу как центральной власти». В свою очередь, «сибирское правительство… имея свою реальную силу в виде сибирского войска, и мысли не допускало, конечно, о подчинении своем Самаре». Кроме того, «Самара выдвигала против Омска обвинение в реакционности… и сепаратизме».
Актуальной становилась идея объединения различных политических, территориальных и «национально-автономных» структур, «областных правительств, имевших собственные войска и финансы»; таковых к началу осени 1918 г. только на Востоке России насчитывалось 11: Сибирское правительство, правительства Оренбургского и Уральского казачьих войск, Самарский Комуч, Временное областное правительство Урала, «Деловой кабинет» Хорвата, Временное правительство автономной Сибири, Временное Амурское правительство, Алаш-Орда, правительство Башкурдистана, Закаспийское правительство (1).
Инициатива созыва с этой целью первого Челябинского Совещания исходила отчасти от военно-политического руководства Чехословацкого корпуса и представителей Антанты, заинтересованных в координации действий Народной и Сибирской армий. Не случайно председателем Совещания был глава Чехословацкого Национального Комитета Б. Павлу, а неформальным руководителем встречи – майор Гинэ, глава французской военной миссии при Корпусе. Основным вопросом было разрешение острых межрегиональных противоречий между Самарой и Омском. Немаловажное значение имела координация финансовой политики в Поволжье, на Урале и в Сибири. Наконец, следовало урегулировать территориальное «размежевание» в губерниях и уездах Урала, определить юрисдикцию той или иной территории, исключив при этом «декларативное, захватное право», когда прежние административно-территориальные границы игнорировались односторонними решениями тех или иных правительств. Так, по утверждению Кроля, ВСП, в частности, намеревалось признать «границей Сибири» левый берег р. Камы с присоединением под свое «ведомство» Пермских оружейных заводов. В этом отношении Челябинское Совещание не отличалось, по существу, от аналогичных совещаний и встреч, проводившихся летом – осенью 1919 г. на Юге России (переговоры между представителями Дона, Кубани и Добровольческой армии, между Добровольческой армией и Грузией, Доном и Украиной). На этих совещаниях также обсуждались вопросы, связанные с возможностью создания всероссийского центра управления, что, несомненно, подтверждало очевидную тенденцию к выходу антибольшевистского движения за региональные пределы, к его консолидации в масштабах России в целом.
Первое Челябинское Совещание состоялось 15–16 июля 1918 г. и носило выраженный двусторонний характер. Самарский Комуч был представлен здесь управляющим финансами И. М. Брушвитом, главой военного ведомства полковником Н. А. Галкиным и управляющим иностранными делами М. А. Веденяпиным. Аналогичные ведомства представляли «сибиряки» – И. А. Михайлов (глава делегации), генерал-майор А. И. Гришин-Алмазов и М. П. Головачев (товарищ министра иностранных дел). Представительство «общественности», призванное объединить обе стороны, обеспечивали члены Союза Возрождения России: кадет Л. А. Кроль, эсеры А. А. Аргунов и В. Е. Павлов. Как и предполагалось, почти «неразрешимой» проблемой стала позиция Комуча, желавшего признания своего всероссийского статуса, и позиция ВСП, выраженная словами Головачева: «Сибирь не потерпит на своей территории никакой иной власти, кроме власти Сибирского правительства». В результате к исходу 15 июля делегации Самары и Омска были близки к разрыву. И лишь благодаря активному посредничеству Павлу, Гинэ и членов СВР делегациям удалось подписать итоговый протокол, сводившийся к следующему: «Созвать 6 августа Государственное Совещание в Челябинске для создания центрального всероссийского правительства». Участвовать в этом Совещании должны были «представители всех областных правительств, все наличные члены Учредительного
Собрания и представители Центральных Комитетов политических партий». Для подготовки Совещания было создано Оргбюро во главе с Аргуновым. Будущий член Уфимской Директории отмечал: «Цель первого совещания в Челябинске была достигнута. Враждовавшие между собой правительства нашли общую почву для объединения через образование центральной власти, отказавшись от притязаний рассматривать себя как таковую. Намечен был в общих чертах характер и способы создания этой власти». Помимо этого, «для удовлетворения неотложных нужд решено было немедленно же созвать временные объединенные органы, такие как, например, Высший Совет по снабжению армии, в который вошли бы делегаты обоих правительств; намечен был также ряд объединенных Совещаний по вопросам финансовым и путей сообщения». Оказалось достижимым и столь ожидаемое союзниками формальное верховное главнокомандование. Галкин и Гришин-Алмазов согласились признать таковым начальника войск Сибирского фронта генерал-майора В.Н. Шокорова, состоявшего на службе в Чехословацком корпусе (отсутствие официальной публикации протокола, однако, не привело к признанию его полномочий в этой должности) (2).
Второе Совещание было уже «ожидаемым». К нему интенсивно готовились, и в прессе стали публиковаться статьи, подчеркивающие важность «соглашения во имя единства России», проводившие параллели между Московским (1917 г.) и Челябинским Государственными Совещаниями. Особые надежды возлагались на него Комучем. В одной из статей в газете «Волжское слово» по этому поводу говорилось: «Можно надеяться, что челябинское совещание не пойдет по этому банальному пути ораторских упражнений и не превратит себя в длительный митинг (как в Москве в 1917 г. – В.Ц.)… Новое Государственное Совещание в Челябинске должно происходить совершенно при других условиях. Участники его знают, что, пока идет Совещание, гибнут драгоценные жизни русской и чешской демократии на разных… фронтах, и что каждый лишний час, пропущенный для дела, тяжко отразится на успехах фронтовых частей. Чем скорее будет сконструирована демократическая власть, тем больше шансов, что неотложное великое дело собирания русского государства путем, прежде всего, скорейшей ликвидации гражданской войны придет к своему благополучному концу, увенчавшись созывом Учредительного Собрания». Уже накануне открытия в газетах появилось сообщение о предположительном составе будущего «всероссийского правительства», создаваемого (в полном соответствии с решениями Союза Возрождения России) в форме Директории – «пятерки». Предполагалось, что туда войдут представители «эсеровско-кадетского блока» – П.Н. Милюков, В.Д. Набоков, Н.Д. Авксентьев, А. А. Аргунов.
Открытие Совещания произошло с опозданием. Первыми в Челябинск прибыли приглашенные в качестве «почетных гостей» Совещания консулы: французский – Буаяр, английский – Престон и председатель прошлого Совещания – Павлу. Вместе с «самарской делегацией» в город приехали депутаты Учредительного Собрания во главе с самим председателем Комуча Вольским, а также делегации от партий эсеров, энесов, съезда земств и городов Поволжья, Урала и Сибири, от «Национального управления тюрко-татар», Башкурдистана и Алаш-Орды. С «сибирской делегацией» прибыли члены Областной Думы и прибывшие в Томск и Омск депутаты Учредительного Собрания. Вместо 6 августа заседания начались 23 августа 1918 г. Однако уже с самого начала заседаний стало очевидно, что получить статус «всероссийского представительства» Совещанию будет нелегко. С этой же проблемой столкнется впоследствии и Уфимское Совещание.
В соответствии со сложившимися принципами ведения общественных собраний был образован Президиум Совещания в составе: Н. Д. Авксентьева (председатель), Е.Ф. Роговского, И. А. Михайлова (товарищей председателя), а также Б.Н. Моисеенко и Мурашева (секретарей заседания). Заседание было открыто старейшим депутатом, оказавшимся в Челябинске, – легендарной «бабушкой русской революции», представлявшей группу «Единство», В. К. Брешко-Брешковской.
То, что Челябинское Совещание не будет итоговым, стало очевидно уже в начале его работы, хотя, например, делегаты от Чехословацкого Совета настаивали на обязательном и немедленном образовании «демократической власти». Общие собрания Совещания с точки зрения разработки порядка представительства оказались малопродуктивными. Главная работа проходила в специально созданной рабочей «комиссии по выяснению полномочий» («мандатной комиссии»), призванной четко определить как статус полномочий прибывших делегаций, так и наметить общую процедурную схему последующего Государственного Совещания. Комиссию из 12 человек, в состав которой вошло по одному представителю от прибывших делегаций, возглавил член ЦК партии энесов Ф.З. Чембулов, а его товарищем (заместителем) стал приехавший из Омска В.Н. Пепеляев. В Комиссию вошли также эсер В.М. Зензинов, меньшевик И. Майский и представитель сибирского казачества Иванов-Ринов. Во время обсуждения вопросов о характере представительства партийные и общественные «манданты» сомнений не вызывали, но утверждение мандатов «государственных образований» вызвало серьезные дискуссии. Чембуров точно отметил сложность определения четких критериев статуса подобных делегаций: «Отсутствует исчерпывающее определение, что нужно разуметь под «отдельными» правительствами, с одной стороны, и как учесть большое количество и разнообразие правительственных образований на государственном организме России в последнее время – с другой». Высказывались сомнения в допустимости признания «властью» структур, не имеющих ни четкой административно очерченной территории, ни вооруженных сил, ни собственных денежных единиц. Ставились под сомнения полномочия правительства Сибирского казачьего войска (как подчинявшегося ВСП), Областного правительства Урала (не имевшего собственных вооруженных сил), башкирского правительства (из-за неопределенности границ). Представители Омска – Пепеляев и Иванов-Ринов – вообще возражали против необходимости участия в работе Совещания представителей «инородцев» (особое возражение вызывали Алаш-Орда и Башкурдистан). Максимально допустимым вариантом их политического статуса предлагалась «областная автономия с правом на культурное самоопределение меньшинства» (мнение участника Комиссии от Союза Возрождения России Кроля). Тем не менее «мандатная комиссия» утвердила точку зрения, согласно которой «при решении вопроса о допущении представителей того или иного правительства руководствоваться не столько государственно-правовым принципом, сколько необходимостью утвердить авторитет настоящего Совещания с соблюдением прав всех тех организаций, которые уполномочены принимать участие в настоящем Совещании».
Итогом работы Совещания стало единогласное утверждение резолюции, согласно которой «поставленная перед Совещанием задача может получить желательное разрешение только путем соглашения между всеми силами, которые призваны участвовать в строительстве возрождающейся России». По словам Аргунова, «был утвержден прежний порядок представительства с расширением лишь представительства от областных правительств, со включением всех мелких войсковых, национальных и правительственных группировок, причем будущему Совещанию предстояло окончательное установление списка участников». Тем самым полномочия «государственных образований», в отношении которых были колебания, подтверждались.
Неожиданные разногласия возникли по поводу места проведения Совещания. Делегаты ЦК социалистических партий, члены Комуча и представители земгора считали необходимым проведение Совещания в Самаре. «Сибиряки», делегаты ВОПУ и казачества отстаивали Челябинск. Большинством голосов (10 против 9) местом следующего Совещания был намечен Челябинск. Однако ради «примирения сторон» Президиум предложил новым центром Уфу. Это решение и было принято окончательно. По сообщению прессы, «закрывая Совещание, председатель Авксентьев выразил надежду, что так же единогласно и единодушно будущим Государственным Совещанием будут разрешены вопросы конструкции и состава Центральной Всероссийской власти». Представители Комуча считали данное решение своей «победой», поскольку Уфимская губерния признавалась под юрисдикцией Самары. Срок созыва нового Совещания принимался первоначально на 1 сентября, затем на 7 сентября 1918 г.
И еще одно решение Совещания имело принципиально важный характер. В соответствии с регламентом, уже апробированным в Челябинске, утверждалось, что «все вопросы должны решаться только единогласно, по взаимному соглашению». Подобный путь, с одной стороны (как покажет дальнейшая практика работы Уфимского Совещания), затягивал принятие многих решений, но с другой – способствовал максимальному сближению всех различающихся друг от друга позиций, поиску компромисса, столь важного в условиях создания новой общероссийской государственности (3).
Значение второго Челябинского Совещания состояло в окончательном утверждении принципа соглашения, коалиции при создании государственной модели. Тем самым было продолжено развитие утвержденного еще в Москве, при создании Союза Возрождения России, принципа формирования власти, создаваемой на основе политического соглашения, при отсутствии единоличного доминирования (стремления к «директориальному порядку» управления). Этот принцип коалиционного соглашения должен был соблюдаться, в частности, при формировании будущих структур исполнительной и законодательной власти. Очень четко подобные планы были продекларированы в статье «К организации центральной власти», опубликованной в газете «Волжское слово» накануне начала работы Уфимского Государственного Совещания (см. приложение № 8) (4).
Период образования, деятельности и ликвидации Уфимской Директории (Временного Всероссийского правительства), несмотря на свою краткость (немногим более двух месяцев), имел определяющее значение для последующей политикоправовой истории Белого движения. В этот период впервые в общероссийском масштабе было достигнуто максимальное сочетание элементов легальности и легитимности: политическая модель Директории стала воплощением идеи «коллегиальной диктатуры» с опорой на представительные структуры, созданные Всероссийским Учредительным Собранием. Несмотря на это, данная модель оказалась бесперспективной для российского Белого движения.
8 сентября 1918 г. была предпринята попытка организовать демократическую власть во «всероссийском» масштабе, «возродить» разогнанное большевиками Учредительное Собрание. В этот день в Уфе начало работу Государственное Совещание. Всего в нем участвовало более 200 делегатов. Они представляли поволжский Комитет Членов Учредительного Собрания, Временное Сибирское правительство, Областное правительство Урала, Оренбургское, Уральское, Сибирское, Иркутское и Енисейское казачества, Башкирское правительство, Алаш-Орду (правительство автономного Казахстана), Туркестанское правительство, национальное управление Тюрко-Татар внутренней России и Сибири, временное Эстонское правительство, а также политические партии эсеров, меньшевиков, группы «Единство», энесов и кадетов, съезд земств и городов Сибири, Урала и Поволжья, а из общественно-политических организаций – Союз Возрождения России. Председателем Совещания, как и в Челябинске, стал Авксентьев, сохранялся также и прежний состав Президиума, а отказавшегося приехать «сибирского делегата» И. Михайлова заменил другой представитель Омска – член Сибирской Директории И. Серебренников. Отсутствовавший на Совещании сибирский министр финансов следил за ходом его работы, о чем свидетельствуют отправленные им телеграммы омской делегации с предупреждениями: «Никаких уступок на Совещании в Уфе не делать, даже при условии разрыва».
При столь разнообразном составе участников, представлявших в подавляющем большинстве восточные антибольшевистские правительства, в Уфе не был представлен белый Юг России (не было делегатов ни от Добровольческой армии, ни от кубанского, донского и терского казачеств), не участвовали и делегаты от ВПСО. Это, с одной стороны, было связано с невозможностью прибыть в Уфу из-за разделенности фронтами. С другой стороны, нельзя не учитывать того очевидного фактора, что среди многих политиков Добровольческая армия летом 1918 г. еще не признавалась «государственным образованием» (по имеющейся в Уфе информации, армия не обладала ни собственной территорией, ни автономным аппаратом управления), а считалась сугубо военной организацией. Поэтому приглашение ее представителей могло быть допущено или на персональном (генерал Алексеев), или на общественно-политическом (Всероссийский Национальный Центр) уровне. Но если в отношении Добровольческой армии еще можно было спорить, то отсутствие на Совещании представителей Украины, Дона, Кубани, Терека, Закавказья существенно умаляло его претензии на всероссийский статус.
Но на Совещание, кроме того, не допускались и «цензовые» представители «деловых кругов» (например, Съезда горнопромышленников Урала), и организаций правее кадетов. Здесь возникала проблема политического представительства, аналогичная той, которая имела место при образовании Сибирской Областной Думы. Упреки со стороны «цензовиков» в «ущербности» и «однобокости» Совещания не выглядели безосновательными. Показательно, что Сибирь была представлена двумя отдельными делегациями. Одна из них – Областная Дума (Н. М. Карпов, П.А. Куликовский, Н.Ш. Назаренко), огласившая самостоятельную резолюцию, в которой заявлялось о важности сохранения «завоеваний февральской революции и ответственности, имеющей быть созданною российской власти перед Учредительным Собранием первого созыва». Другой делегацией из Омска была труппа членов Временного Сибирского правительства, решающий голос в ней имел И. И. Серебренников, а также управляющий ведомством народного просвещения В. В. Сапожников; текст их заявления гласил, что «основной задачей всероссийской верховной власти… Сибирское Правительство мыслит создание единой, нераздельной России через устроение ее отдельных областей… Всероссийская власть должна быть организована по типу Директории… Директория организует при себе ответственный перед ней деловой Кабинет министров… Директория ответственна только перед будущим полномочным органом правильного волеизъявления народа» (5).
Что касается представителей от социалистических партий, от их ЦК (допускалось только представительство от центральных комитетов, областные комитеты исключались), то, как оказалось, и они не всегда выражали позиции своего партийного большинства. К осени 1918 г. организационно-уставные рамки уже не могли предотвратить появление идеологических и структурных расколов в большинстве российских партий. Это стало позднее одной из главных причин гибели Директории, когда ее участники-эсеры не смогли выдержать общий «контрреволюционный» курс образованного Всероссийского правительства, расходившийся с партийными директивами, которые они получали от своих «товарищей». Тем не менее именно эсеровская фракция оказалась наиболее многочисленной. По заключению Аргунова, «если бы Совещание приняло обычный способ разрешения вопросов путем баллотировки и большинства, то решения его были бы заранее предопределены, или… само Совещание не состоялось бы, так как на это не согласились бы все прочие группы Совещания».
В этих условиях было решено использовать уже апробированный в Челябинске путь принятия решений, при котором все обсуждения сосредоточивались в особой «согласительной комиссии», а Совещание должно было единогласно принимать уже подготовленные решения. По словам Серебренникова, «иначе и нельзя было решать вопросы, ибо слишком разнородны и различны по своему удельному весу были те группировки, кои принимали участие в работах Совещания» (6).
Показательно, что в отличие от всех предшествующих Совещаний Уфимское было открыто торжественным молебном «об общем согласии», в котором приняли участие делегаты форума, не исключая и эсеров; 8 сентября 1918 г. молебен был совершен епископом Уфимским и Мензелинским Андреем (Ухтомским).
Главной целью Уфимского Совещания провозглашалось «построение единой российской государственности, возглавляемой единым российским правительством», «создание из тех разбросанных обломков, в которые обратилась наша Родина, одного могучего, свободного Российского Государства», в чем Авксентьев призывал принести «Аннибалову клятву» всех собравшихся делегатов. В необходимости такого «построения», как показывают материалы стенограмм Совещания и согласительной комиссии, практически ни у кого не возникало сомнений, подтверждалась готовность восстановить государственное единство, несмотря на господство в то время «областнических» тенденций.
Но уже на заседании 12 сентября обозначилась первая проблема, связанная с моделью будущей государственной власти, – вопрос о структуре власти и ее полномочий. При этом не возникало споров относительно «директориальной» или единоличной формы «возглавления» власти. Наиболее четко идею единоличного правления озвучил Кроль, зачитав перед Совещанием полученные из
Москвы решения ЦК кадетской партии: «ЦК партии народной свободы считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти была бы временная единоличная верховная власть». Но далее в резолюции отмечалось, что «к великому несчастью для России, если революция выдвинула титанов разрушения, анархии и беспорядка, то, к сожалению, на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся нация, вся страна могла бы доверить и на которого могла бы рассчитывать, что он доведет страну до Учредительного Собрания (тем самым повторялась неоднократно звучавшая с конца 1917 г. формула о том, что «диктаторов не создают, а они делают себя сами». – В.Ц.). Поэтому приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории, но эту Директорию мы мыслим как верховную власть, действующую через посредство министров, ответственных перед этой верховной властью, причем Директория ни перед кем не отвечает. Объем ее прав – вся полнота власти».
Противоположная точка зрения выражалась ЦК РСДРП (меньшевиков), Самарским Комучем и Алаш-Ордой. Представлявший Комуч Вольский, заявив о правопреемственности Совещания от актов Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича, выразил убеждение, что возрождение России может проходить только на основах «народовластия», «превращения народа в государственную силу». Восстанавливаемая «цепочка преемственности» предполагала «полновластность Всероссийского Учредительного Собрания… Перед этим Всероссийским Учредительным Собранием должно быть ответственно всякое правительство, и этому Всероссийскому Учредительному Собранию должно передать все свои полномочия. Впредь до открытия Учредительного Собрания та власть, которая должна быть основана путем соглашения на Государственном Совещании, эта всероссийская власть должна быть ответственна перед съездом членов Учредительного Собрания на тех основах, которые будут выработаны на этом самом съезде». Майский в своем выступлении заявлял о «решительном отвержении всяких попыток насаждения военной диктатуры, усиленно выдвигаемой в последнее время с разных сторон, в том числе и влиятельными торгово-промышленными кругами». Для социал-демократов и представителей Комуча равно недопустимым считалось «сосредоточение всей верховной власти в руках одного бесконтрольного органа – будь то Директория из нескольких лиц или власть полномочного премьера, формирующего правительство по своему усмотрению». Образование структур власти следовало поручить «постоянно действующему представительному органу», каковым могло стать только «Учредительное Собрание первого созыва и действующий от его имени наличный состав членов Учредительного Собрания». При этом Майский не исключал, что «в интересах укрепления внутреннего единства страны… желательно образование всероссийской власти на началах коалиции демократических и цензовых элементов». Таким образом, даже и не Директория, а Съезд членов Учредительного Собрания становился временной «учредительно-санкционирующей» властью, определяющей состав исполнительной власти и контролирующей ее деятельность. Подобные предложения вполне соответствовали модели парламентской демократии, даже в военных условиях (7).
Выступления Вольского и Майского обозначили еще один пункт разногласий участников Совещания. Достаточно точно определил его в своих воспоминаниях делегат от Оренбургского казачьего войска, помощник Войскового атамана генерал-майор И. Г. Акулинин: «Члены Совещания сразу разделились на две группы: с одной стороны – представители Комитета (Комуча. – В.Ц.), инородцев, социалистов-революционеров и меньшевиков; с другой – представители Сибири, казачьих войск, кадетов и народных социалистов. Правда, всех участников Совещания объединяла общая идея борьбы с большевиками за Учредительное Собрание, но первая группа настаивала на признании Учредительного Собрания, разогнанного большевиками; вторая же группа считала состав «Черновского» Учредительного Собрания, избранного в ненормальных условиях и состоявшего почти наполовину из большевиков и левых социалистов-революционеров, неправомочным и мыслила борьбу за Учредительное Собрание, которое должно будет собраться по свержении советской власти, в новом составе…» (8).
По существу, речь шла о двух вариантах модели будущей российской государственности: основанной преимущественно на «однородно-социалистическом», партийном представительстве или на представительстве не только партий, но и цензовых элементов, общественных организаций, профсоюзов, кооперативов и даже отдельных сословий (казачества, духовенства и др.). Кадеты, несомненно, стремились исправить свою неудачу на ноябрьских выборах 1917 г., когда их лишили возможности вести полноценную избирательную кампанию (объявление партии «контрреволюционной» по декрету Совнаркома). Уральские, Семиреченские, Сибирские казаки, западносибирские крестьяне не успели отправить своих делегатов в старое Собрание. Симпатии же Комуча, эсеров и меньшевиков были вполне понятны, ведь восстановление легального статуса Всероссийского Учредительного Собрания 1917–1918 гг. давало им возможность вернуться к власти во всероссийском масштабе, легализовать существующие и сформировать новые, не только представительные, но и исполнительные структуры, полностью зависимые от Самары.
Своеобразный вариант сочетания представительной и исполнительной власти предложил будущий Верховный Главнокомандующий генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, участвовавший в Совещании в качестве московского делегата Союза Возрождения России. Представительная власть должна была сохраняться в форме Государственного Совещания, действующего на постоянной основе. «Власть эта не должны быть стеснена в своих действиях каким-либо параллельно с ней существующим контрольным аппаратом». Генерал предлагал создание Директории «из 3–5 лиц, как верховной власти с ответственным перед ней деловым кабинетом министров, с тем что общегосударственными ведомствами должны быть: военное, морское, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия армии и государственный контроль».
Идею воплощения представительной власти в Государственном Совещании разделяли также представители народных социалистов, группы «Единство», казачества и уральского правительства. Депутат Чембулов (бывший председатель мандатной комиссии в Челябинске) полагал «необходимым существование представительного органа, перед которым власть отвечала бы». Но поскольку «Учредительное Собрание уже не отражает воли народа», то «поэтому Государственное Совещание должно не только создать власть, но и периодически собираться для заслушания отчетов исполнительной власти и установления директив для нее». Генерал-лейтенант Б. И. Хорошхин, выступая от имени казачьих правительств Урала и Сибири (Оренбургского, Уральского, Сибирского, Семиреченского, Астраханского, Иркутского и Енисейского), заявлял, что «искони демократические казачьи войска, не признающие в своих областях иной власти, как власти народной, выраженной войсковыми кругами и органами, ими выбираемыми, считают, что вся власть в Государстве Российском должна принадлежать Всероссийскому Учредительному Собранию нового созыва». А до этого следует создать Директорию из трех лиц, обладающую верховной властью с подчинением ей «делового кабинета министров». В.П. Фомин («Единство») развивал тезисы Хорошхина; исходя из «буржуазного характера» происходивших революционных событий, он подтверждал актуальность создания трех-пятичленной Директории «с правом текущего законодательства», подчиненного ей «делового Совета министров» и «нового Учредительного Собрания». Временный Представительный орган (Президиум Государственного Совещания из 2–3 представителей от каждой партии и 10 членов Комуча) получал «право запроса» и должен был «созываться периодически, по требованию большинства депутатов». С ними соглашался и депутат от Урала А. А. Кощеев: коалиционное всероссийское правительство, созданное Государственным Совещанием, из «кандидатов, известных своей стойкостью, политической честностью и способностью выполнить намеченную Государственным Совещанием программу», полновластная Директория, созывающая Учредительное Собрание «нового состава, перед которым слагает свои полномочия». Государственное Совещание получает функции контроля за работой правительства.
Общность данных позиций заключалась в признании приоритета «безответственной» исполнительной власти над представительной, а также в отрицании полномочий Учредительного Собрания «первого созыва».
Для выработки окончательной модели управления по примеру Челябинского Совещания 14 сентября была создана Комиссия Государственного Совещания по организации Всероссийской власти. В нее вошли Президиум Совещания (в полном составе), а также по одному представителю от участвовавших в Совещании делегаций: М. Чокаев – от Временного Туркестанского правительства, А. Н. Букейханов – от Алаш-Орды, Е. П. Березовский – от Сибирского казачьего войска, А. Н. Кругликов – от Съезда земств и городов Урала, Поволжья и Сибири, П.Д. Шуваев – от Енисейского казачьего войска, И.Е. Марков (позднее – С. Ф. Знаменский) – от партии народных социалистов, генерал В. Г. Болдырев – от Союза Возрождения России, Л.А. Кроль – от партии народной свободы, И. И. Войтов – от Временного областного правительства Урала, Н. С. Анисимов – от Оренбургского казачьего войска, Г. М. Астахов – от Астраханского казачьего войска, С. Н. Шендриков – от Семиреченского казачьего войска, И. С. Пежемский – от Уральского казачьего войска, А. А. Каэлас – от Временного правительства Эстонии, С. М. Мамлеев – от национального управления тюрко-татар внутренней России и Сибири, В. П. Фомин – от Всероссийской социал-демократической группы «Единство», В. М. Сапожников – от Временного Сибирского правительства, В. С. Кибрик – от РСДРП (меньшевиков), А. А. Валидов – от Башкирского правительства, М.Я. Гендельман – от ЦК партии эсеров, В.М. Зензинов – от Съезда Членов Всероссийского Учредительного Собрания. Авторитет Комиссии должен был поддерживать созданный Совет старейшин (сеньорен-конвент) во главе с Авксентьевым.
Именно этой Комиссии принадлежало «авторство» созданной в 1918 г. окончательной модели временной Всероссийской власти. С точки зрения политических позиций состав Комиссии, как и состав Совещания в целом, достаточно четко разделился на две группы: одна – из сторонников восстановления статуса Учредительного Собрания «первого состава» и ответственной перед ним исполнительной власти (ее «глашатаями» выступали эсеры Зензинов и Гендельман) и другая – из сторонников созыва новой Конституанты, укрепления авторитета временной исполнительной власти, независимой от Учредительного Собрания, но с допустимой зависимостью от периодически созываемых сессий Государственного Совещания (наиболее активно ее защищали кадет Кроль и член ВСП Сапожников). Разумеется, для достижения необходимых предварительных договоренностей требовалось привлечь на ту или иную сторону колебавшихся делегатов, чей голос подчас становился решающим. Комиссия заседала дважды в день, утром и вечером, и сохранившиеся материалы ее заседаний дают весьма показательную характеристику политико-правовым представлениям российского антибольшевистского лагеря в 1918 г.
Заседания начались 13 сентября с декларативного заявления Зензинова о «незыблемости» прав Учредительного Собрания. Ему отвечал Сапожников, отметивший, что «ответственность власти» допустима лишь перед созываемым раз в полгода Государственным Совещанием, которое может лишь пополняться депутатами Собрания, но не заменяться ими. В перерыве между сессиями Совещания назначаемое правительство правит «диктаторски». Совещание, по мнению Сапожникова, должно также разработать закон о выборах в новое Собрание. В прениях по вопросу о составе и полномочиях постоянно действующего правительства Сапожников выдвинул предложение о выделении его из состава существующего Совещания (Малый Государственный Совет, образованный по взаимному соглашению групп – участников Совещания). Затем было принято предложение о наделении Малого Совета не исполнительными, а контрольными функциями. Из его состава на постоянно действующей основе предполагалось выделить Бюро Совета.
В наиболее интенсивных дискуссиях «о контроле над властью» и «об отношении ко Всероссийскому Учредительному Собранию» Зензинов и Гендельман высказались за безоговорочное признание авторитета Конституанты «первого созыва», причем в любом качестве: «вопросы, когда будет созвано Учредительное Собрание, при каком кворуме и какова будет его компетенция, могут быть разрешены только самим Учредительным Собранием». «Учредительное Собрание большевиками разогнано, но члены Учредительного Собрания своих полномочий не сложили, и, следовательно, Учредительное Собрание юридически продолжает существовать. Мы думаем, что Учредительное Собрание соберется снова, и преемственность, связующая его с пятым января (единственным днем заседания Конституанты. – В.Ц.), будет восстановлена».
На это Кроль высказал замечание, что в таком случае, «если в Самаре соберутся 70 депутатов и объявят себя Всероссийским Учредительным Собранием, а в Оренбурге соберутся 30 депутатов и тоже себя объявят Всероссийским Учредительным Собранием, то получится явный абсурд». «Признает ли его в таком качестве страна?» Кадетская партия, устами Кроля, признать это отказывалась. Фомин предложил вообще исключить наименование «Всероссийское Учредительное Собрание» применительно к оставшейся части его представителей, заменив его термином «группа членов». Тем самым вопрос был переведен в плоскость разрешения проблемы кворума, необходимого для легитимации оставшегося «депутатского корпуса». Правда, сибиряки в лице Серебренникова и поддержавшего его Сапожникова заявили, что, независимо от сроков созыва старого Собрания и его кворума, они признают законной только новую Конституанту. Кроль предлагал использовать теоретически правомерный критерий определения кворума в 400 плюс 1 человек (около половины от общего числа избранных). Показательно, что схожий кворум («более 400 членов») для начала работ Собрания признавался и декретом Совнаркома от 26 ноября 1917 г. Но в конце 1918 г., в условиях разрухи на транспорте, разделения страны враждебными фронтами, такой кворум становился недостижимым.
Во время заседания 15 сентября Зензинов и Гендельман согласились на признании правомочным кворума в диапазоне от 200 до 250 человек («половинный состав» от числа членов Собрания, за исключением большевиков и левых эсеров). Срок сбора кворума не должен был превышать 1–1,5 месяцев (позднее эсеры согласились с переносом срока созыва вместо 1 ноября 1918 г. на 1 января 1919 г.). Обеспечением созыва Собрания в нужный срок и в нужной численности должен был заниматься специально созываемый Съезд членов Учредительного Собрания, (включающий всех членов Собрания, бывших в Уфе и «на территории, освобожденной от большевиков», и который, согласно предложенной Гендельманом резолюции, должен был стать «государственно-правовым органом». При этом не исключалось, что собравшиеся депутаты этого Съезда решат лишь «единственный и основной вопрос о перевыборах»; подобный вариант предлагался еще Самарским Комучем. Теперь этот проект стал основой одного из пунктов утвержденной Совещанием резолюции.
Менее упорными оказались споры об учреждении Директории. Предложение Чокаева сделать правительство коалиционным, на основе тех же принципов представительства, на которых было созвано Уфимское Совещание, было отвергнуто – «каждый член Директории был бы ставленником только своей группы, что противоречит принципу соглашения». Не был поддержан и принцип создания коалиционного кабинета – его неработоспособность подтверждал пример Временного правительства. Соглашение было достигнуто принятием принципа персонального представительства (утверждалась отдельно кандидатура каждого члена Директории).
Комиссия постатейно обсудила также проект «Программы работы Временного правительства». Здесь наибольшие споры вызвал пункт о сохранении правовой силы за принятым 5 января 1918 г. «Основным законом о земле» (программное требование эсеров о «социализации земли»). Столкнувшись с категорическим несогласием кадетов (Кроль), в окончательном варианте указание на закон 5 января было снято.
Принципиально важное обсуждение статуса «государственных образований» закончилось следующим решением: «Установление пределов компетенции областных правительств… предоставляется мудрости Временного Всероссийского правительства».
Таковы оказались главные результаты 10 заседаний, пятидневной напряженной работы Комиссии, единогласное утверждение которых произошло уже на самом Совещании. Последним актом Комиссии стало обсуждение «имен», которых, по словам Авксентьева, следовало «поставить во главе возрождающейся, должнествующей быть единой, сильной, могучей Российской Республики». Персональный состав, предложенный в начале заседания 19 сентября, выглядел так, что наибольшие предпочтения у ведущих фракций имели кандидатуры председателя Совещания Авксентьева (его выдвигали эсеры, правительство Урала, Союз Возрождения и энесы), генерала Болдырева (за него были кадеты, правительство Урала, Союз Возрождения, энесы), Астрова (его выдвигали кадеты, Союз Возрождения, энесы, группа «Единство»), Аргунова (его поддерживали кадеты и группа «Единство») и Чайковского (поддерживался энесами и «Единством»). Нетрудно заметить, что одобренная в Москве Союзом Возрождения схема представительства (левые, правые и военный), в общем-то, соблюдалась и в Уфе. Из предлагаемых кандидатур только Авксентьев и Чайковский могли считаться фигурами со сложившейся к концу 1918 г. «всероссийской известностью», тогда как Астров и Аргунов пользовались значительным авторитетом лишь в определенных партийно-общественных сферах. Интересно, что все выдвигаемые кадетами кандидаты, за исключением Астрова, не принадлежали к партии народной свободы. Сугубо партийными выдвиженцами были эсеры И.Е. Тимофеев и В.М. Зензинов, член «Единства» П. П. Маслов (его поддерживало также уральское правительство). Из «всероссийских» имен «Единство» выдвигало Брешко-Брешковскую. Свой вариант, включавший «всероссийские» и «региональные» кандидатуры, предлагали сибирские и казачьи делегаты: генерал М. В. Алексеев, члены ВСП Вологодский, Сапожников, Михайлов, член «Делового кабинета» Хорвата С. В. Востротин. Из всех вышеназванных кандидатур предстояло избрать максимально приемлемые для большинства и при этом пользующиеся наибольшим авторитетом фигуры. После Михайлов, Восторотин, Тимофеев и Маслов были отклонены. Окончательный вариант приемлемой для всех Директории включал Авксентьева, Астрова, Болдырева, Вологодского и Чайковского. Число членов Директории определялось в пять человек, но при этом каждому из них полагался заместитель с равным статусом, согласно принципу «при первоначальном формировании Правительства отсутствие члена Правительства обуславливает вступление в состав Правительства его заместителя». Это и позволило ввести «спорные» фигуры в структуру Всероссийской власти. Рабочий вариант Комиссии предусматривал следующее соотношение членов и заместителей: Авксентьев – заместитель Аргунов («эсеровская группа»), Астров – заместитель Виноградов («кадетское представительство»), генерал Болдырев – заместитель генерал Алексеев («военная группа»), Вологодский – заместитель Сапожников («сибиряки») и Чайковский – заместитель Зензинов («социал-демократическая группа»).
Поздно вечером 23 сентября 1918 г. началось торжественное заключительное заседание Уфимского Государственного Совещания. Итогом стало подписание Акта об образовании Всероссийской Верховной власти, называемого нередко «Конституцией Уфимской Директории». Как уже отмечалось, «директориальная» система управления была не нова в российской политико-правовой практике с 1917 г. Формально, опираясь на решения Московского Государственного Совещания в сентябре 1917 г., Керенским уже была образована Директория, облеченная верховной властью, необходимой для обеспечения выборов в Учредительное Собрание.
«Пять лиц», составлявших Временное Всероссийское правительство, перечислялись поименно, в алфавитном порядке (как это и было предрешено Комиссией): Авксентьев, Астров, Болдырев, Вологодский, Чайковский. Важно отметить, что в Акте упоминались только эти пять человек («директоры»), а их заместители обозначались в приложении к Акту, общим списком, без прямого указания на то, кого именно они призваны «замещать». Их статус определялся просто: «На случай выбытия из состава Временного правительства того или иного члена его в качестве заместителей избираются…» (далее шло перечисление фамилий, но уже не в алфавитном порядке, а в порядке, который при сопоставлении с вышеозначенным списком условно напоминал «заместительство» «директоров», принятое Комиссией: Аргунов, Виноградов, генерал Алексеев, Сапожников и Зензинов). В прилагаемом к Акту «порядке изменения состава правительства» отмечалось, что, «осуществляя на указанных основаниях верховную власть, Временное Всероссийское правительство действует как орган коллегиальный», а «члены его – до Учредительного Собрания – не ответственны и не сменяемы».
Наделением заместителей членов Директории абсолютно равными с самими «директорами» правами и вводом «коллегиального правления» фактически утверждался принцип принятия решений простым большинством голосов, в конечном счете предоставлялась возможность наличным заместителям добиваться решений, которые вряд ли одобрили их «директоры». Это отчасти «сработало» во время событий 18 ноября 1918 г., когда простым большинством голосов членов правительства была решена не только судьба арестованных Авксентьева, Аргунова и Зензинова, но и определена «новая» система управления. Из реальных и потенциальных сторонников перехода от «коллегиальной» власти к «единоличной» можно назвать генерала Алексеева, Астрова, Виноградова, Сапожникова и Вологодского, тогда как Авксентьев, генерал Болдырев, Зензинов, Аргунов и Чайковский, в той или иной степени, могут считаться сторонниками Директории. При подобном «паритете» предпочтений решающее значение имели уже не убеждения членов правительства, а, например, настроение Совета министров.
Своеобразный «наказ», данный Совещанием правительству, включал в себя два раздела, весьма важных для понимания политико-правового статуса антибольшевистской власти: «Общие положения» и «Обязанности Правительства в отношении Всероссийского Учредительного Собрания». Первый раздел определял, что Государственное Совещание избирает пятичленную Директорию, представляющую собой «Временное Всероссийское Правительство» и являющуюся «впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания… единственным носителем Верховной власти на всем пространстве Государства Российского…».
Акт предусматривал «передачу Временному Всероссийскому правительству, как только оно того потребует», «всех функций верховной власти, временно отправляемых, в виду создавшихся условий, областными правительствами». Тем самым предрешалась судьба разнообразных региональных структур, которые должны были строиться уже не на основах суверенитета, а только на уровне «широкой автономии областей», пределы которой полностью зависели от «мудрости Временного Всероссийского правительства».
Однако «директориальная» и «безответственная» власть признавалась временной, о чем недвусмысленно заявлялось во втором разделе Акта. В непременную обязанность Всероссийского правительства вменялось: в будущем – «безусловное подчинение Учредительному Собранию, как единственной в стране верховной власти», а в настоящем – «всемерное содействие функционирующему как государственно-правовой орган Съезду членов Учредительного Собрания в его самостоятельной работе (это очень важное определение статуса Съезда. – В.Ц.) по обеспечению приезда членов Учредительного Собрания и по ускорению и подготовке занятий Учредительного Собрания настоящего состава». Правительство обязывалось также «неустанно наблюдать, чтобы в деятельности всех подчиненных Временному правительству органов не было допущено ничего, могущего клониться к умалению прав Учредительного Собрания или к замедлению в возобновлении его работ».
Разработанное Комиссией специальное Положение о Съезде членов Всероссийского Учредительного Собрания вводило новое, «постоянно действующее государственно-правовое учреждение», состоящее из собравшихся в Уфе членов российской Конституанты. Именно Съезд «имел своей задачей обеспечить возобновление деятельности Всероссийского Учредительного Собрания». Пункт 5-й Положения определял срок возобновления работы Учредительного Собрания прежнего созыва не ранее 1 января 1919 г. при кворуме 250 человек. Если к указанному сроку кворум не наберется, то Собранию давался шанс возобновить работу при сокращенном кворуме в треть депутатов – 170 человек («в крайнем случае») с 1 февраля 1919 г. Для выполнения этой задачи Съезд наделялся обширными техническими полномочиями: «Съезд принимает все необходимые меры к ускорению приезда всех членов Учредительного Собрания, производит предварительную проверку депутатских полномочий, имеет попечение о производстве выборов в тех избирательных округах, где они еще не были произведены или закончены (то есть «довыборы» могли, вполне вероятно, дать необходимое для кворума число депутатов. – В.Ц.), образует комиссии для подготовительной разработки важнейших законодательных мероприятий для Учредительного Собрания».
И только в случае вторичной неудачной попытки предполагалось провести выборы нового состава Учредительного Собрания – уже без соответствующей санкции со стороны депутатов прежнего состава. Показательно, что формула определения кворума была специально оговорена не в Акте, а только в Положении о Съезде. Изначально кворум был рассчитан на основании предложений Зензинова – общее количество депутатов Собрания составляло 810 человек (707, по данным позднейших исследований). Но после того, как из этого числа исключились представители партий большевиков и левых эсеров, бойкотировавших Собрание и одобрявших его декретивный роспуск, была определена цифра – 500 депутатов, и ее половина (250) считалась достаточной для кворума. От этого же количества (500) определялась ⅓, или 170 депутатов – «сокращенный кворум», и лишь в том случае, если и его собрать не удастся, Всероссийское Учредительное Собрание, по словам депутата Н.В. Фомина, должно прекратить свою работу, а собравшиеся «должны были заявить о необходимости новых выборов… и прекратить свои работы…» (9).
Подобные «расчеты» кворума многим казались слишком произвольными, оторванными от российской действительности того времени, хотя подобного рода прецеденты уже имели место в политико-правовой истории антибольшевистского сопротивления (процедура учреждения Временного правительства автономной Сибири на нелегальном собрании Сибирской Думы).
Положение о Съезде предусматривало также наличие собственного печатного органа, собственной «особой воинской команды» для охраны депутатов, расходы Съезда на эти цели планировались из государственной казны.
«Самостоятельность» Съезда отражена в следующей формулировке: «Съезд действует в сфере своей компетенции самостоятельно, независимо от Временного правительства и его органов, сам устанавливает продолжительность своих сессий и сроки своих заседаний. Кворум и внутренний распорядок работ Съезда определяются особым наказом, выработанным Съездом и распубликованным согласно постановления о том Съезда». Таким образом, фактически, по замечанию Майского, «наряду с Директорией создавался своеобразный представительный орган, насколько мне известно, еще не имевший прецедентов в политической истории. Директория перед ним не была ответственна, но и он не был подчинен Директории. Два эти учреждения просто существовали рядом на одной территории, не имея между собой никакой органической связи». Местопребыванием Съезда стал Екатеринбург, Временного правительства – Омск.
Подобная политико-правовая и территориальная разобщенность сама по себе уже способствовала ситуации, сложившейся во время «переворота 18 ноября», когда Съезд не смог своевременно и должным образом проявить свою политическую позицию и вынужден был подчиниться указу о роспуске, хотя п. 3 специально устанавливал, что члены Съезда не могут без разрешения последнего подвергаться обыску или аресту. По воспоминаниям председателя первой российской Конституанты, лидера эсеров В.М. Чернова, ставшего в октябре 1918 г. фактическим руководителем Съезда, «когда собравшийся в Екатеринбурге Съезд членов Учредительного Собрания посылал делегатов в Омск предупредить членов Директории, что они с завязанными глазами, вслепую идут к собственной гибели, – оказалось уже поздно».
С другой стороны, нельзя не согласиться и с определением Съезда, данным Майским, как «второго правительства в скрытом виде». Ведь именно он и должен был стать той самой первичной ячейкой, из которой впоследствии «возродилось» бы (при наличии кворума) Учредительное Собрание «первого состава»: «через 3–4 месяца период политической спячки должен был кончиться, и Съезд должен был снова превратиться в единственного и исключительного «хозяина земли русской».
Неотъемлемой частью Акта стала обобщающая Программа работ Временного правительства, определявшая основные направления внутренней и внешней политики на ближайшее время. Принципиальные формулировки Программы вполне соответствовали программным положениям политического курса Белого движения, но требовали конкретизации в последующих законодательных актах.
В преамбуле Программы излагались приоритетные задачи правительства: «борьба за освобождение России от советской власти», «воссоединение отторгнутых, отпавших и разоренных областей России», «непризнание Брестского и всех прочих договоров международного характера, заключенных как от имени России, так и отдельных ее частей после февральской революции и какой бы то ни было властью, кроме Российского Временного Правительства, и восстановление фактической силы договорных отношений с державами Согласия», «продолжение войны против германской коалиции».
Далее шло перечисление основных направлений политического курса. В частности, провозглашалось «полное невмешательство военных властей в сферу гражданского управления, за исключением местностей, входящих в театр военных действий», «восстановление в освобождаемых от советской власти частях России демократического городского и земского самоуправления с назначением перевыборов в ближайший срок». Такое «разделение полномочий», безусловно, должно было бы устроить и военных, и политиков, опасавшихся «военной диктатуры». В аграрно-крестьянской политике считалось необходимым: «Не допуская таких изменений в существующих земельных отношениях, которые мешали бы разрешению Учредительным Собранием земельного вопроса в полном объеме, оставить землю в руках ее фактических пользователей и принять меры к немедленному возобновлению работ по урегулированию землепользования на началах максимального увеличения культивируемых земель и расширении трудового землепользования, применяясь к бытовым и экономическим особенностям отдельных областей и районов» (10). Иными словами, признавалось право только пользования «захваченной» частновладельческой землей, но не распоряжение ею на правах собственности.
В «области народнохозяйственной» предполагалось также проведение политики, сочетающей этатистские и либеральные принципы: «содействие развитию производительных сил страны», «государственное регулирование промышленности и торговли», «принятие мер к повышению производительности труда», «развитие рабочего законодательства на началах действительной охраны труда», «признание полной свободы коалиций», «отказ от хлебной монополии и твердых цен», но при этом «государственные заготовки проводить при участии частноторгового и кооперативного аппарата».
Формулировка основ национально-государственного устройства исходила из федеративных принципов: «Устроение освобождающейся России на началах признания за ее отдельными областями прав широкой автономии, обусловленной как географическими и экономическими, так и этническими признаками, предполагая окончательное установление государственной организации на федеративных началах полновластным Учредительным Собранием… признание за национальными меньшинствами, не занимающими отдельной территории, прав на культурно-национальное самоопределение». Подобная концепция не устраивала некоторых радикальных областников, считавших, что будущая Россия может строиться исключительно на «федеративных началах».
Что касается армии, то в Программе говорилось о «воссоздании сильной, боеспособной, единой Российской армии, поставленной вне влияния политических партий», и, одновременно, о «недопустимости политических организаций военнослужащих и устранении армии от политики» (11).
И завершалась церемония утверждения «новой власти» принесением присяги, в тексте которой выдвигались приоритеты «народа», «государства» и «Учредительного Собрания»: «Мы, члены Временного Всероссийского правительства, избранные на Государственном Совещании в городе Уфе, торжественно обещаем хранить верность народу и Государству Российскому и выполнять наши обязанности в полном соответствии с принятым на Государственном Совещании Актом об образовании верховной власти 10–23 сентября 1918 г.».
Программные установки, утвержденные на Уфимском Государственном Совещании, приобрели форму своеобразной «Всероссийской Конституции». Можно отметить определенное сходство основных программных установок с программными положениями Белого движения (особенно в области экономической и национальной политики). Несмотря на то что большинство современников и последующих исследователей отнюдь не склонны считать Уфимское Совещание частью истории именно Белого движения, нельзя не отметить определенной принципиальной программной общности и преемственности, связывающих различных участников антибольшевистского сопротивления. Разногласия и конфликты между ними возникали главным образом из-за субъективных причин, взаимного недоверия и политических амбиций, губительно сказавшихся на судьбе российского антибольшевистского и Белого движений.
Уфимское Государственное Совещание в сравнении с аналогичными Совещаниями (Челябинскими в июле – августе 1918 г., Ясским политическим совещанием в ноябре 1918 г.) оказалось не только наиболее результативным в плане итогов работы (утверждение всероссийского правительства и программы его действий), но и наиболее сплоченным. Принцип единогласного принятия решений хотя и оспаривался многими, но все же способствовал тому, что разногласия, возникавшие во время его работы, не привели к «расколу», сохранив, пусть и ненадолго, видимую сплоченность его участников.
Государственное Совещание не стало постоянно действующей представительной структурой, не было создано ни Исполнительного Бюро, ни Малого Совета, как предусматривалось рядом предложений. Вполне обоснованной можно было считать озабоченность ряда депутатов тем, что в условиях статуса «безответственности» Временного Всероссийского правительства возрастала вероятность его дальнейшей эволюции к установлению единоличной власти (что и подтвердили события 18 ноября 1918 г.).
Создание Временного Всероссийского правительства стало доказательством правомочности структур государственной исполнительной власти, сформированной на основе совещательного представительства, которое выражало Уфимское Государственное Совещание. Налицо был и наметившийся отказ от идеи «реанимации» полномочий Учредительного Собрания «первого созыва», что в скором времени должно было бы привести к конфликту между его сторонниками и противниками. Характерную оценку этим конфликтным настроениям дал Л. А. Кроль: «У нас, возрожденцев (членов Союза Возрождения России. – В.Ц.), было удовлетворение в том отношении, что данное нам в Москве поручение – объединить власть на Востоке – мы выполнили. Но что касается созданной Директории, то уверенности в ее прочности не было» (12).
Однако отказ от преемственности с Российской Конституантой «первого созыва» отнюдь не означал отказа от преемственности в отношении идеи созыва всероссийского представительного собрания с учредительно-санкционирующими или, возможно, даже законодательными функциями. Не случайно в первых же заявлениях после «переворота 18 ноября» Российское правительство, сам Верховный Правитель России, равно как и признавшие его власть белые правители и правительства других российских регионов, подтверждали необходимость созыва Учредительного Собрания. Новое Национальное Учредительное Собрание не должно было носить ограниченно партийного характера, а должно быть призвано стать действительно объединяющим центром, безусловно, без какого-либо участия «революционных радикалов».
1. ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Лл. 70 об. – 71; Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921, с. 62–63.
2. Аргунов А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919, с. 13–14; Кроль Л. А. Указ, соч., с.; Майский И. Указ, соч., с. 201–204.
3. Волжское слово. Самара, № 171, 23 (10) августа 1918 г.; № 173, 25 (12) августа 1918 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 84–85; Майский И. Указ, соч., с. 207–210; Аргунов А. Указ, соч., с. 15.
4. Волжское слово. Самара, № 182, 6 сентября (23 августа) 1918 г.
5. Серебренников И. И. Указ, соч., с. 162–164, 171.
6. ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Л. 83.
7. Вестник Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, № 52, 10 сентября 1918 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 99—100; Майский И. Указ, соч., с. 223–225.
8. Аргунов А. Указ, соч., с. 16; Акулинин И. Г. Указ, соч., с. 92–93.
9. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 191; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 117–125.
10. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 212; Майский И. Указ, соч., с. 239–241; Чернов В. М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953, с. 390.
11. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 211; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 127–129.
12. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 131.
Глава 2
Уфимская Директория – всероссийская коллегиальная диктатура
На период до предполагаемого «возрождения» Всероссийского Учредительного Собрания вся полнота власти Уфимским Совещанием возлагалась на Временное Всероссийское правительство, обязанное отчитаться в своей деятельности перед будущим форумом. Избранная Директория была призвана продемонстрировать полное взаимодействие военных и политиков в общей «борьбе с большевизмом», невзирая на имевшиеся различия в их взглядах и убеждениях. Оптимальной формой данного «объединения» представлялось коллегиальное правление. Как рассуждал председатель Самарского Комуча Вольский, «принцип работы демократии состоит в коллегиальности, и эта коллегиальность есть давно уже установленный принцип во всех тех учреждениях России, которые создавались на более или менее демократических основаниях (органы земского и городского самоуправления. – В.Ц.)… Принцип бюрократический, принцип единоличных распоряжений даже в тех случаях, когда можно было бы себе вообразить наиболее идеальных людей… есть все-таки принцип, который ни в коем случае не может сотворить той работы, которая нуждается в общем участии, которая нуждается во множестве человеческих энергий» (1).
Как уже отмечалось, коллегиальная Директория должна была составляться по принципу регионального и политического представительства. Предложенные Союзом Возрождения России кандидатуры Авксентьева и Астрова представляли партии эсеров и кадетов. Астров, один из лидеров либерального Всероссийского Национального Центра, представлял это общественно-политическое объединение и одновременно Особое Совещание при командующем Добровольческой армией. Генерал Алексеев и Астров, таким образом, должны были вдвоем представлять белый Юг, а «старейший российский общественный деятель» Чайковский – Север России.
Однако Чайковский, ввиду «дальности расстояния», приехать не смог, генерал Алексеев был тяжело болен (вскоре, 25 сентября 1918 г., он скончался в Екатеринодаре), а Астров решительно отказался «сесть за один стол» с теми, кто, как он считал, нарушил московское майское соглашение Национального Центра и Союза Возрождения. В своем заочном ответе на известие об избрании его членом Директории, опубликованное в южнорусской прессе, он сообщал: «… отстаивая лично идею Учредительного Собрания как верховного полновластного органа, имеющего в конечном результате установить форму государственного устройства России, я с тем большей решительностью отвергаю всякую мысль о возможности вступления в правительство, которое ставит себя в зависимость от старого, уже не существующего Учредительного Собрания…» Точку зрения Астрова разделяли и другие члены Национального Центра и кадетской партии на Юге России. Так, князь П. Д. Долгоруков в статье «Московское сидение» подчеркивал, что восстановление надпартийного соглашения между ВНЦ и СВР возможно только при отказе от провозглашенной в Уфе директориальной модели.
Не менее категоричным было отношение к Уфимской Директории со стороны оказавшихся на Юге России представителей Всероссийского Национального Центра и кадетской партии. Во время работы Ясского Совещания были озвучены основные принципы создания новой Всероссийской власти в Уфе. Выступавшие с докладами Федоров и Милюков отмечали, что с созданием Уфимской Директории были нарушены принципы соглашения, достигнутые в мае 1918 г. в Москве (см. раздел о московских подпольных центрах), прежде всего, в части численного состава Директории (вместо трех – пять членов и заместители), ее структуры (вместо трех представителей – «левого центра», «правого центра» и «военного» (во главе) – была создана коалиция на основе партийного и регионального представительства, при которой роль военных оказалась низведенной до уровня «вспомогательной») и ее подотчетности Всероссийскому Учредительному Собранию «первого созыва». Из предполагавшихся «военных» кандидатур – «прежде всего Алексеев, а затем Болдырев и Колчак» Алексеев был избран «заместителем» Болдырева, а не наоборот. Исходя из всех этих доводов – признание Уфимской Директории в качестве единственной легитимной верховной власти считалось невозможным. Кроме того, как отмечал Милюков во время Ясского Совещания, «изменились обстоятельства и новый центр образовался при Добровольческой армии в Екатеринодаре, где возникло Особое Совещание, имеющее представить ядро всероссийского правительства» (2).
Примечательна реакция на образование Директории и самого генерала Деникина. Если генерал Алексеев отнюдь не исключал для себя возможности переехать на Восток, но при этом (по свидетельству члена СВР А. А. Титова) считал, что во главе военной власти должно быть «более молодое и бодрое лицо», то его преемник, «сроднившийся с добровольцами», говорил о Директории как о правительстве, «созванном где-то за долами, за лесами и помимо участия Добровольческой армии» (3). Тем не менее Деникин «считал желательным поскорее установить связь с Уфимским правительством, чтобы договориться, ибо цель одна – борьба с большевиками и немцами» (4). Учитывая отсутствие симпатий к Уфе со стороны деятелей ВНЦ, а также делегатов Ясского Совещания, самих претендовавших на роль «всероссийского центра», 12 октября 1918 г. Особое Совещание приняло постановление: «а) Уфимское Правительство не признавать как общероссийское; б) сношение с ним признать возможным; в) учитывать необходимость крайней осторожности в сношениях с местными организациями, поддерживающими Уфимское правительство» (5).
Так что реальный состав Директории мог отражать, по существу, лишь восточные противобольшевистские силы. И уже только по этой причине ее претензии на выражение интересов всей России становились весьма неубедительными. Отсутствие в правительстве таких известных в общероссийском масштабе фигур, как генерал Алексеев (бывший в 1915 г. начальником штаба Государя Императора и считавшийся фактически Верховным Главнокомандующим, тогда как генерал Болдырев в это же время лишь командовал полком), как лидер ВНЦ Астров и глава ВПСО Чайковский, ослабляло его авторитет. Участник Совещания журналист А. Гутман (Ган) писал: «Вместо общепризнанного народного вождя, генерала Алексеева, имя которого импонировало даже левым, выбрали совершенно безличного генерала Болдырева. Заместителем Астрова избрали доселе малоизвестного астраханского адвоката Виноградова. Заместителем Вологодского, тоже отсутствовавшего и тоже не давшего своего согласия, избран был профессор Томского университета, известный геолог Сапожников и, наконец, Зензинова избрали заместителем Чайковского. Таким образом, налицо (то есть из находившихся на момент избрания в Уфе. – В.Ц.) было только два члена Директории: Авксентьев и Болдырев. Остальные считались заместителями. Создалась многоголовая и многоликая фиктивная власть, созданная из материала, ничего хорошего в будущем не предвещавшего» (6).
Но создание единой общероссийской власти, хотя бы даже и в виде «многоликого» «коллегиального диктатора», было все же положительным фактом. Стирались противоречия между различными претендентами на общероссийскую власть (хотя возможность повторения подобных разногласий в будущем не исключалась). Один из первых претендентов на всероссийскую власть – Верховное Управление Северной области – от имени Чайковского сообщило о готовности к взаимодействию с Директорией. В развернутом письме, переданном Директории специально прибывшим из Архангельска «курьером» (С. С. Масловым) в конце сентября 1918 г., излагалась история возникновения антибольшевистского правительства на Севере, перечислялись основные положения его программы, описывались важнейшие нормативные акты, отмечалось, что главным политико-правовым акцентом стало «деятельное стремление к установлению прямых связей и сношений как с Вашим Западно-Сибирским, так и с соседними с Вами Восточно-Сибирским и Самарским областными правительствами» (показательны ошибки в наименовании правительств. – В.Ц.). ВУСО выражало уверенность в том, что «все перечисленные правительства так же, как и наше, рассматривают свое настоящее изолированное… существование лишь временным и предвидят в будущем образование всероссийской правительственной власти, не предрешая ее точной формы, и созыв Учредительного Собрания». Исходя из этого следовало «установить со всеми прямые сношения, для того чтобы заранее выяснить взаимные намерения и содействовать скорейшему объединению наших общих боевых усилий…».
Отмечая невозможность своего прибытия в Сибирь для участия в работе Директории, Чайковский тем не менее настойчиво просил присылки продовольственной помощи из Сибири, через посредство Союза маслодельных артелей в г. Кургане, подчеркивал перспективу объединения фронтов, намечал перспективы объединения финансовой системы.
До своего отъезда в Париж в январе 1919 г. Чайковский отправил на имя Авксентьева, как Председателя Всероссийского правительства, еще несколько телеграмм (уже как глава ВПСО). В одной из них, отправленной 29 октября 1918 г., торжественно декларировалось: «Временное Правительство Северной Области настоящим объявляет, что, считая Северную Область неотъемлемой частью единого Всероссийского Государства и признавая Верховной Властью Российского Государства Всероссийское Правительство, образованное Совещанием членов Учредительного Собрания в Уфе (своеобразная оценка Уфимского Государственного Совещания. – В.Ц.)… Временное Правительство Северной Области выражает свою готовность подчиняться непосредственно сообщаемым распоряжениям впредь до созыва нового Учредительного Собрания». Примечательно, что члены Директории были арестованы в ночь на 18 ноября 1918 г., именно во время беседы с делегацией из Архангельска – Масловым, Я. Т. Дедусенко и М. А. Лихачом. Самопровозглашенный Временный Правитель России генерал Хорват и его Деловой Кабинет также признали власть Директории.
Не останавливаясь на достижении признания со стороны «государственных образований», Директория добивалась также признания от иностранных российских дипмиссий. 2 октября 1918 г. Авксентьев разослал российским послам телеграмму, в которой указывалось: «Вам поручается Временным российским правительством осведомиться у правительства, при коем Вы аккредитованы, признает ли оно нас единственной законной русской властью и готово ли оно аккредитовать своего дипломатического представителя при Временном российском правительстве». В отличие от отношения к отдельным краевым «образованиям» российские дипломаты в целом готовы были согласиться с фактом признания Уфимской Директории всероссийским центром, хотя затребованного из Омска «осведомления» сделать не успели.
Однако очень многие представители политической «общественности» считали, что чем скорее произойдет поворот к единоличной, диктаторской власти, тем будет лучше для антибольшевистского сопротивления (позиция ВНЦ). Показательна позиция «цензовых элементов» на Всероссийском Съезде торговли и промышленности, состоявшемся в Уфе одновременно с Государственным Совещанием: «Во имя спасения России, ее чести, единства, возрождения экономического благосостояния все военное и гражданское управление должно быть объединено в лице Верховного Главнокомандующего, обладающего полнотой власти и ответственностью только перед будущим Учредительным Собранием нового созыва, которое должно быть созвано не позднее одного года со дня заключения всеобщего мира» (7).
Положение на фронте тем временем ухудшалось. В сентябре – начале октября окончательно развалился Волжский фронт. После того как создалась реальная угроза захвата Уфы, несмотря на предложения представителей Уральского областного правительства переехать в Екатеринбург, Директория 9 октября отправилась в столицу ВСП – Омск. Здесь она сразу же оказалась в «окружении» политических кругов, отнюдь не заинтересованных в сотрудничестве с «эсеровской группой».
Встреча директоров на Омском вокзале 10 октября 1918 г. была торжественной. Здание украсили бело-зелеными и трехцветными флагами, выставили почетный караул. Архиепископ Омский Сильвестр (Ольшевский) преподал пастырское благословение членам Директории.
Но торжественный прием еще не означал всеобщего признания. У правительства, выражавшего интересы «всей России», не оказалось ни собственного административного аппарата, ни вооруженных сил, ни даже отдельного помещения (первые недели сам Авксентьев жил в вагоне на запасном пути омского вокзала). Фактически «сибиряки» поставили Директорию перед необходимостью использования Омского правительства, обладавшего налаженным управлением, заметным авторитетом в сравнении с другими правительствами Востока России и имевшего актуальный опыт «поглощения» других властных структур (ВПАС и «хорватовского» правительства).
12 октября 1918 г. состоялось первое совместное совещание членов Директории и Административного Совета. Эсеры из Директории сели за общий стол с беспартийными бюрократами и своими бывшими партийными товарищами. По воспоминаниям Серебренникова, «после бурных прений» совещание завершилось принятием решения (по предложению Михайлова) о «прекращении существования» ВСП и, одновременно, об «избрании Совета министров Всероссийского правительства… совместно Всероссийским и Сибирским правительствами, по обоюдному соглашению». Было утверждено соглашение из 7 пунктов, содержание которых сводилось к следующему: «временное» упразднение всех областных правительств, «не исключая Сибирского», и «временный» роспуск Сибирской Думы; использование Административного Совета в качестве «делового аппарата» Директории и последующие создание Совмина «по соглашению» между ВСП и Директорией; председатель Совмина должен назначаться Директорией из числа ее членов, а его заместитель – избираться Совмином; Директория обязывалась «обеспечить Сибири областной представительный орган», а также «оставить в силе» все законодательные акты Сибирского Правительства», изменение которых могло произойти только в «общем законодательном порядке». Как исключение из общероссийских правил – сохранялись для вооруженных сил формирование по территориальному принципу и территориальная символика.
В соответствии с принятым политическим курсом (см. приложение № 13), особой Грамотой Временного Всероссийского правительства от 6 ноября 1918 г. ликвидировались все областные правительства и органы высшей представительной власти (8). «Областничество» заменялось всероссийской властью. Тем самым подтверждалась тенденция к сохранению и развитию областных автономий как потенциальных центров для создания всероссийских структур.
Принципиально важно положение данной Грамоты, которое допускало восстановление областных структур в будущем, притом только с санкции всероссийской власти, «после признания… прав некоторых областей на автономное управление». Данное положение проявилось уже в конце 1918 г. при выработке национально-государственной модели Белого движения, основанной на областной автономии, хотя до конца 1919 г. принцип «Великой, Единой, Неделимой России» доминировал в политических программах: 4 ноября 1918 г. Директория объявила о роспуске Временного Областного Правительства Урала, а также Совета управляющих ведомствами Комуча и Алаш-Орды.
Нельзя сказать, что решения Директории об упразднении местных правительств удовлетворяли всех областников. Кроль, в частности, заявлял о нарушении «Акта об образовании Всероссийской Верховной власти» на том основании, в котором не предполагалось предоставление Директории права «упразднения», а допускалось лишь (и. 3 «Общих положений» Акта) право установления «пределов компетенции областных правительств». Кроль, однако, при этом не учитывал, что п. 3. был логическим продолжением и. 2, в соответствии с которым Временное Всероссийское правительство могло в любой момент потребовать передачи себе «всех функций верховной власти» от областных правительств. Авксентьев, не оспаривая некоторого нарушения Акта, объяснял решения Директории от 4 ноября 1918 г. «политической целесообразностью». Это отмечалось и в обращении ВОПУ от 10 ноября 1918 г.: «Временное областное правительство Урала, руководствуясь интересами Родины и сознавая, что в настоящий, исключительно тяжелый, момент для страны необходима единая, мощная и безраздельная власть, 26 октября признало необходимым сложить свои полномочия и передать всю власть на Урале Временному Всероссийскому Правительству, как только оно того потребует… Правительство Урала слагает свои полномочия и призывает всех граждан области Урала сплотиться вокруг единого Временного Всероссийского правительства и оказать ему полную поддержку и повиновение… Правительство Урала твердо верит, что Временное Всероссийское Правительство, поддержанное всеми гражданами, любящими свою Родину, выведет ее на путь спасения и доведет страну до Всероссийского Учредительного Собрания». И все-таки, по мнению Кроля, «упразднение» областных властей могло привести саму Директорию к политикоправовому кризису, что и произошло 18 ноября 1918 г. (9).
С образованием временной всероссийской власти становилось излишним существование не только региональных антибольшевистских правительств, но и Сибирской Областной Думы. В соответствии с соглашением от 12 октября Думу можно было бы распустить силой соответствующего указа Директории (на этом настаивал Административный Совет). Авксентьев, как сторонник компромиссной политики, считал более целесообразным самороспуск Думы. 6 ноября Временное правительство приняло решение о созыве Думы на 10 ноября 1918 г. После того как перед собравшимися депутатами сибирского «парламента» выступил Авксентьев и заверил всех в соблюдении норм демократии, Дума объявила о самороспуске (12 ноября 1918 г.), но с условием последующего создания всесибирского представительного органа.
Еще раньше самораспустилось ВСП. За день до опубликования Грамоты Директории Сибирское правительство 3 ноября 1918 г. выпустило «прощальную Грамоту», текст которой гласил: «Без Великой России не может существовать Сибирь. В час величайшей опасности все силы и все средства должны быть отданы на служение одной самой важной задаче – воссозданию единого и сильного Государства Российского… В сознании священного для всех народов и частей России патриотического долга, Сибирское Правительство, получив гарантии, что начала автономии Сибири будут восстановлены и укреплены, как только минуют трудности политического положения России, ныне, во имя интересов государственности, постановило: в отмену Декларации от 4 июля 1918 года «О государственной самостоятельности Сибири» сложить с себя верховное управление и всю полноту власти на территории Сибири передать Временному Правительству Всероссийскому».
Но при этом ВСП оговаривало сохранение автономии «посредством созыва Сибирского Областного Представительного Органа» (новой Думы или Областного Собрания), для чего учреждалась «особая Комиссия по выработке положения о выборах во Всесибирский Представительный Орган». Данная правопреемственность областных представительных структур отразилась в 1919 г. в проектах созыва Всесибирского Учредительного Собрания и Всесибирского Земского Собора.
Последним актом В СП стало весьма символичное особое постановление Административного Совета о награждении Вологодского званием «почетного гражданина Сибири» – за труды «по воссозданию государственности и правопорядка в Сибири и по восстановлению мирного течения жизни в крае, а также во внимание к многолетним плодотворным, на разных поприщах, трудам его на благо и преуспеяние Сибири» (10).
Принципиально важным стало решение об образовании при Директории «делового аппарата» – Всероссийского Совета министров. Было принято решение сформировать его на основе В СП. Совет управляющих ведомствами Самарского Комуча обращался с программным предложением к Директории по структуре и персональному составу будущего Совмина, в частности, «… чтобы значительное большинство деловых министров были определенными демократами (до народных социалистов включительно), чтобы не менее половины деловых министров были людьми, стоящими на позиции Комитета членов Учредительного Собрания, чтобы в руках сторонников Комитета были, во всяком случае, портфели иностранных дел, государственной охраны, земледелия и труда». Очевидно, что в обстановке временного затишья политических разногласий уступка этим требованиям представителей Комуча могла бы привести только к расколу, поэтому предложенная Комучем программа так и осталась неосуществленным проектом.
Вышеупомянутая Грамота от 4 ноября 1918 г. декларировала, что «с образованием органов Центрального управления Всероссийской власти на ближайший период времени все без исключения Областные Правительства и Областные Представительные Учреждения должны прекратить свое существование». Исходя из прецедента с ВСП, Директория подтверждала действия регионального законодательства: «Принимая на себя всю совокупность прав по Управлению, осуществляющихся местными Правительствами, – Правительство Всероссийское сохраняет действие законодательных актов Областных Правительств». Таким образом Директория выражала следование принципу правопреемственности в законотворчестве.
В то же время для Омска было сделано важное исключение. Аппарат ВСП переходил в новообразованный Совмин Директории: «В целях скорейшей организации Всероссийского Управления, Министерства и Центральные Управления Временного Сибирского Правительства должны действовать с присвоением им значения Всероссийских, впредь до изменения их учреждений и штатов в общем законодательном порядке». Особый статус сибирского правительства так объяснялся омским отделом Союза Возрождения России: «Сибирская власть, возвысившись над всякими партийными группами и программными соображениями, умело, энергично и честно служит лишь интересам общенародным и общегосударственным… Союз Возрождения призывает Директорию укрепить и сохранить ту систему военного и гражданского управления, которую практиковало Сибирское правительство» (11).
Авксентьев же, пренебрегая предостережениями о «реакционном» характере омской власти, считал возможным ее постепенное «обволакивание» и эволюцию в сторону «демократизации»: «Директория постепенно переварит сибирское правительство, ассимилируя его более демократические элементы и пополняя их самарскими». «Мы должны сунуться волку в пасть: или он нас съест, или он нами подавится» – эти слова бывшего главы Уфимского Государственного Совещания, «мученика компромиссов» (как он сам себя называл), точно отражали настроения эсеровских директоров (18 ноября 1918 г. оправдалось его первое предположение) (12).
Утвержденный Директорией Совет министров (14 министров), по существу, представлял собой несколько видоизмененный Административный Совет ВСП. Во главе его был все тот же Вологодский, совмещавший теперь в своем лице полномочия премьера и члена Директории. Военным и морским министром стал будущий Верховный Правитель России вице-адмирал А. В. Колчак (он оказался в Омске проездом с Дальнего Востока на белый Юг, где он собирался возглавить белый Черноморский флот, но по личному настоянию генерала Болдырева и Авксентьева остался в Сибири). Восемь министров ВСП сохранили свои портфели и в новом Совете министров. И. А. Михайлов остался министром финансов, Л. И. Шумиловский – труда, В. В. Сапожников – народного просвещения, Н. И. Петров – земледелия, Н. С. Зефиров – продовольствия, И. И. Серебренников стал министром снабжения. На пост министра внутренних дел был назначен томский губернский комиссар А. Н. Гаттенбергер, а эсер Е. Ф. Роговский стал его помощником и одновременно начальником милиции. Еще один представитель «левого крыла», народный социалист профессор Н. П. Огановский, был назначен на должность товарища министра земледелия. По замечанию Серебренникова, «совершенно новыми, не причастными к прежней работе Сибирского правительства, были в нем только четыре лица: Колчак, Устругов (министр путей сообщения), Ключников (министр иностранных дел) и Краснов (Государственный Контролер). Ряд ставленников Директории – члены партии эсеров, в том числе и Роговский, и известный писатель по аграрным вопросам Огановский, – заняли посты товарищей министров…». Выдвигались предложения избрать в состав Совмина Савинкова, бывшего в тот момент в Омске, но это предложение было отклонено большинством голосов, и бывший представитель Союза защиты Родины и свободы выехал за границу. Наиболее спорными были кандидатуры Роговского (как «правоверного эсера») и Михайлова (подозреваемого в постоянных политических интригах). В результате обоих кандидатов все же ввели в состав Совета министров, хотя подобное «сосуществование» оказалось недолгим (13).
И все же не следовало считать состав Временного Всероссийского правительства «ущербным». Будущий «сменовеховец» Ю. В. Ключников был доцентом Московского университета, членом московского комитета кадетской партии, автором монографии «Международный империализм» и многочисленных статей по вопросам внешней политики в газетах «Русское Слово» и «Утро России». Краснов занимал аналогичную должность в Самарском Комуче, а Устругов – в составе «кабинета» Хорвата. По оригинальному «процентному» подсчету Л. В. Некрасовой, на ноябрь 1918 г. 37,5 % членов Совета министров составляли лица, занимавшиеся научной и преподавательской работой, 18,7 % состояли прежде на службе в судебном ведомстве, 12,5 % были профессиональными военными и около 20 % занимали различные административные должности.
Что же касается профессионального статуса и степени влияния членов Совета министров, то здесь уместно привести оценки, хотя и не вполне объективные, из частично опубликованной книги А. Гутмана (Гана) «Гражданская война от Волги до Тихого океана». По его мнению, двумя наиболее влиятельными фигурами в правительстве были Михайлов и Тельберг. Первый – «человек сильной воли», еще будучи членом ВСП, «становится душой правительства». «Успешно борется с Самарским Комучем и с Томской Сибоблдумой, разрушает все планы эсеров захвата власти и ведет твердую антисоветскую политику… На фоне пассивных людей, составляющих первое сибирское правительство, И. Михайлов выделялся своей активностью, энергично отражал удары, направленные против сибирской государственности со стороны социалистов. Он проявил организаторские способности, сумел наладить удовлетворительно государственный механизм. Своим пятимесячным существованием сибирское правительство, успешно боровшееся на фронтах, отчасти было обязано И. Михайлову… Он принимает активное участие в перевороте 18 ноября, и ему принадлежит идея ночного ареста членов Директории. Он составляет новый кабинет министров, где берет себе наиболее ответственный пост министра финансов и сразу завоевывает безграничное доверие адмирала Колчака… Опьяненный властью, не брезгающий никакими средствами к достижению своих целей, малоопытный в финансовых и хозяйственных вопросах, Михайлов берет себе руководство финансами, с целью держать в своих руках государственный аппарат, сделать всех зависимыми от себя (напомним, что финансирование «омского переворота» обеспечил именно Михайлов. – В.Ц.)».
«Вторым по активности и исключительному влиянию на Верховного Правителя, как и на всю политику Омского правительства, является Тельберг, присяжный поверенный, профессор Саратовского университета по кафедре истории русского права… В кабинете ему был предоставлен наиболее важный пост управляющего делами Совета министров (а вскоре он стал министром юстиции)».
Что касается Вологодского, то Гутман называет его «типичным русским интеллигентом». «Гуманный, честный и нечестолюбивый человек», он «не обладал ни государственной мудростью, ни твердой волей и способностью к активной политической борьбе» (14).
Как правовой статус, так и политическое влияние Совета министров постепенно возрастали. Еще до окончательного формирования структуры Всероссийского Временного правительства члены Административного Совета настаивали на том, чтобы законодательная власть принадлежала и Директории, и Совету министров. Первоначально разделение внутри Временного Всероссийского правительства выглядело так: Директория – орган законодательства и Верховного управления, исполнительная и законосовещательная власть – у Совета министров. При Директории создавалось Управление делами и Юридическое Совещание. В состав Совета помимо министров входили также главноуправляющие отдельными ведомствами. Председатель Совмина Вологодский и его заместитель Виноградов были одновременно и членами Директории, что должно было способствовать «объединению» обеих частей правительства в процессе законодательства. По оценке Кроля, тем не менее «формально вся полнота власти принадлежала Директории, а Совет министров был на том же положении, что и при Царе до созыва Государственной Думы, т. е. на положении органа вполне подчиненного».
Однако буквально накануне «омского переворота» Совмину удалось осуществить то, чего добивался Административный Совет: 16 ноября 1918 г. была принята резолюция, согласно которой все «проекты законов, указы и иного рода акты рассматриваются Советом министров» и только «по одобрении оного поступают на утверждение Всероссийского Временного Правительства…» (15). Подобный рост «престижа» исполнительного аппарата поднял самооценку многих министров, усилил настроения собственной «незаменимости» и «слабости» Директории, что, несомненно, повлияло на отношение к событиям 18 ноября. Принципиально важно и то, что таким образом Совет министров получал право утверждения указов о чинопроизводстве, что сыграло впоследствии немаловажную роль во время «омского переворота».
Хотя по форме Уфимская Директория напоминала Директорию сентября 1917 г. (А. Ф. Керенский, М.И. Терещенко, А. И. Верховский, Д. Н. Вердеревский, А. М. Никитин), но в отличие от нее опиралась на уже сложившийся и действовавший аппарат ВСП. Более близким аналогом Директории Керенского можно было бы считать аппарат Сибирской Директории и Административного Совета. Зависимость же ее от представительной структуры – Съезда членов Учредительного Собрания (схожего по статусу с «Временным советом Республики» – Предпарламентом 1917 года) – оказалась сугубо формальной. Данная структура, хотя и имела статус «государственно-правового органа», все же не могла влиять на принятие тех или иных решений в Омске. В действительности все ее «полномочия» свелись к сугубо «технической» подготовке кворума Всероссийского Учредительного Собрания, а Съезд превратился в орган, выражавший исключительно партийные позиции – эсеров и меньшевиков.
Местная система управления в Сибири принципиально не отличалась от той, которую предполагалось осуществить еще летом 1918 г. в планах южнорусского Белого движения. По словам Аргунова, «в целях объединения власти, на местах должны были быть учреждены должности Главноначальствующих как представителей верховной власти…», поэтому «проектировался созыв областных и местных собраний для избрания руководящих органов управления». Совет управляющих ведомствами Комуча предлагал подобный вариант, сводившийся к административно-единоличному способу управления: «В настоящее время, когда со стороны государственной власти требуется крайнее напряжение сил, быстрота и решительность действий, было бы в высокой степени желательно, чтобы управление… осуществлялось непосредственно Всероссийским Временным правительством через назначаемое им особоуполномоченное лицо с двумя помощниками, также по назначению центральной власти».
Так была создана, вопреки ожиданиям – достаточно быстро, структура управления, получившая формальное и фактическое признание со стороны большинства региональных антибольшевистских центров. Не следует считать, что Уфимская Директория не могла бы реализовать свой политический потенциал. Все предпосылки для этого, связанные с ее политико-правовым статусом, в сущности, были налицо. По непредвзятой оценке генерал-майора М. А. Иностранцева, «на стороне Уфимского правительства были и некоторые плюсы по сравнению с Сибирским. Последнее было правительство окраины государства, возглавляло лишь часть России, и хотя надеялось стать общероссийской властью (как и ВУСО, и «кабинет» Хорвата. – В.Ц.), но имело на это меньше прав, чем преемственно принявшее эти права от Временного правительства и лишь разогнанное большевиками Учредительное Собрание. В Омске сложился центр государственного объединения, образуемый крайне правыми, реакционными элементами, но центр провинциальный, местный и потому имевший менее юридических прав на всероссийскую власть. В Уфе сложился центр объединения социалистический по преимуществу, мало подготовленный к созидательной государственной работе, но бесспорно имевший большие права на общую государственную власть… Они должны были или соединиться, или начать борьбу за власть.
Разум подсказывал первое, т. е. соединение или, вернее, признание Сибирским правительством всероссийской власти в лице Директории, но разница политических взглядов и состава лиц, входивших в то и другое правительство, должна была создавать между ними антипатию и вызвать, с первых же шагов их совместной деятельности, трения в отношениях, а затем даже и борьбу» (16).
Но внешне эти разногласия еще не проявлялись. Вечером 6 ноября 1918 г. в Омске состоялся праздничный банкет. На нем присутствовали члены Директории и нового Совета министров, представители союзников, корреспонденты сибирских и заграничных газет и телеграфных агентств. В многочисленных тостах торжественно заявлялось о «единстве в борьбе с большевизмом», о «широкой и щедрой помощи союзных держав», о «скором торжестве свободы и демократии». Авксентьев произнес тост: «За наше блестящее прошлое и, надеюсь, блестящее будущее – адмирала Колчака» (17). И трудно было представить, что через две недели скромно сидящий в углу стола бывший командующий Черноморским флотом, бесстрашный исследователь Арктики окажется участником «государственного переворота», станет «единоличным правителем России», человеком, олицетворившем Белое движение.
Деятельность Директории в конечном счете свелась к выполнению «централизующей миссии» – поглощению областных структур управления и установлению статуса Всероссийской власти – была «расчищена почва» для «образования единой, центральной власти», возглавившей Белое движение во всероссийском масштабе (18).
1. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 111–112.
2. Россия. Екатеринодар, № 72, 13 ноября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5898. Оп. 1. Д. 4. Лл. 16–17; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 8 совещаний Русской Делегации в Яссах. Л. 5; Журнал № 9 совещаний Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 20/7 ноября 1918 г. Л. 2.
3. Там же. Лл. 3–4, 7; ГА РФ. Ф. 193. Он. 1. Д. 39. Лл. 12–13.
4. ГА РФ. Ф. 193. Он. 1. Д. 39. Лл. 12–13.
5. ГА РФ. Ф. 439. Он. 1. Д. 86. Л. 7.
6. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 180. Л. 179–180.
7. ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 10. Лл. 1–7; Ф. 17. Он. 1. Д. 10. Лл. 151, 156; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 190–193; Сибирская Речь. Омск, № 89, 15 сентября 1918 г.
8. Телеграммы Информационного Отдела Штаба Верховного Главнокомандующего. Омск, № 13, 6 ноября 1918 г.; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 198, 200.
9. Правительственный вестник. Омск, № 195, 27 июля 1919 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 128, 144–145; 153–154.
10. Сибирский вестник. Омск, № 61, 6 ноября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Лл. 105, 108 об. – 109;
11. Майский И. Указ, соч., с. 246–247; Бюллетень Союза Возрождения. Омск, № 2; ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 15. Лл. 9–9 об.
12. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 180. Лл. 214; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 198; Майский И. Указ, соч., с. 311.
13. Серебренников И. И. К истории сибирского правительства. // Сибирский архив. Прага, 1929, т. 1, с. 21.
14. Некрасова Л. В. Указ, соч., с. 17; Гутман А. (Ган) Организация Омской власти // Часовой. Париж, № 139–140, декабрь 1934 г., с. 26–27.
15. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 153–154.
16. ГА РФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 8а. Л. 22; Аргунов А. Указ, соч., с. 20; Майский И. Указ, соч., с. 265.
17. Гинс Г.К. Указ, соч., с. 283.
18. Правительственный вестник. Омск, № 195, 27 июля 1919 г.
Глава 3
Ясское Совещание. Его значение для формирования политического курса южнорусского Белого движения
Еще за два месяца до издания приказа о создании Вооруженных Сил Юга России идеи военно-политического единства оказались в центре внимания на созванном в г. Яссы совещании представителей ВНЦ, СГОРа и СВР. Впервые в истории гражданской войны на Юге России состоялось собрание, призванное создать некий «теоретический фундамент» российского Белого движения, определить его идеологический характер и ближайшие перспективы. Значимость Совещания проявлялась даже в том, что на нем всерьез обсуждались кандидатуры на пост Верховного Главнокомандующего, хотя с точки зрения военной субординации весьма необычно, что политическое собрание обсуждает такой вопрос. Заседания в Яссах начались 3 (16-го по и. ст.) ноября и закончились 10 (23-го по и. ст.) ноября 1918 г. (в это время в Омске уже произошел «переворот»). Первые из них были посвящены выработке внешнеполитического курса Белого движения, обоснованию необходимости военной помощи стран Антанты. Целый ряд заседаний был посвящен обсуждению моделей «образования власти».
Ясское Совещание, в отличие от предшествовавших ему «восточных» – Челябинского и Уфимского – Совещаний, носило характер «общественного представительства» вообще «всех имеющихся в России антибольшевистских политических течений», а не отдельных территориально-государственных образований и общественно-политических организаций. Состав участников определялся самой идеей созыва Ясского Совещания. По воспоминаниям В. И. Гурко, инициатива созыва исходила от союзных представителей, находившихся в Яссах при дворе переехавшего в этот город короля Румынии. «Приглашались русские деятели для изложения положения дел в России и указания той помощи, которая необходима для освобождения ее от большевиков». Наиболее активными инициаторами созыва Совещания были российский посланник в Румынии С. А. Поклевский-Козелл и управляющий вице-консульством в Киеве Энно. Последний, по оценке встречавшегося с ним в Яссах руководителя Центра Добровольческой армии в Одессе адмирала Д. Ненюкова, «очень интересовался характерами» генералов Деникина и Алексеева, а также «подробно расспрашивал обо всех мало-мальски известных политиках». Энно хотел «сам познакомиться с русскими политическими деятелями» и, «как только это будет возможно, собрать из них совещание в Яссах». Был создан «Организационный Комитет по установлению связи между Россией и ее союзниками» во главе с Поклевским-Козелл. В то же время, по свидетельству лидера Московского ВНЦ Н. И. Астрова, «Ясское Совещание не приходится рассматривать как Совещание русских политических деятелей с иностранными дипломатами. Это было Совещание представителей главнейших русских политических организаций, пытавшихся договориться между собой для представления союзникам общих пожеланий». Астров утверждал правомерность данного тезиса тем, что «из 16 заседаний, имевших место в маленьком румынском городке, только два происходило с представителями союзных дипломатов (посланников Великобритании Барклея, Франции – графа де Сент-Олера, САСШ – Вопичко и итальянского поверенного в делах – Ауритти. – В.Ц.)». Однако, несмотря на немногочисленность иностранных представителей, не менее половины заседаний Совещания в той или иной степени касалось внешнеполитических вопросов (1).
Так изначально был определен характер Ясского Совещания именно как совещания политических деятелей, а не представителей каких-либо государственных структур или новообразований. Главной целью Совещания стала координация усилий в «борьбе с большевизмом» и определение наиболее эффективной модели управления для ведения этой «борьбы». Состав участников Совещания должен был, отражая весь политический спектр антибольшевистского фронта, сформулировать единую политическую концепцию Белого движения.
Из членов делегации с «решающим голосом» эсеры и энесы были представлены членами Союза Возрождения России: бывшим генеральным комиссаром Черноморского флота, депутатом Учредительного Собрания И. И. Бунаковым-Фундаминским (эсер) и бывшим товарищем министра продовольствия Временного правительства, гласным Московской городской думы А. А. Титовым (энес). Член кадетской партии, бывший товарищ министра торговли и промышленности Временного правительства, одесский городской голова М. В. Брайкевич также числился в СВР. Еще один член СВР, бывший уполпрод министерства продовольствия в Одессе К. Р. Кровопусков, был беспартийным. Ведущую общественно-политическую структуру белого Юга – Всероссийский Национальный Центр – представляли его председатель, бывший министр торговли и промышленности кадет М. М. Федоров, беспартийный товарищ председателя Московского торгово-промышленного комитета А. Я. Чемберс и полковник Генштаба, председатель «Союза взаимопомощи интеллигентных воинов» в Киеве И. М. Новиков, приглашенный на Совещание в качестве «военного эксперта».
Заметное влияние в Яссах имели члены созданного на территории гетманской Украины Совета Государственного Объединения России. Все они, за исключением Милюкова и Савича, числились беспартийными. В состав делегации вошли: председатель СГОРа, член Бюро Совещания законодательных палат барон В. В. Меллер-Закомельский, товарищ председателя СГОР, бывший глава МИД Временного правительства П. Н. Милюков, другой товарищ председателя СГОР, бывший министр земледелия, член Государственного Совета А. В. Кривошеин, член Государственного Совета В. И. Гурко, член Бюро СГОР, председатель Центрального военно-промышленного комитета М.С. Маргулиес, член партии прогрессистов, член Бюро Совещания законодательных палат, Всероссийского союза земельных собственников и депутат Государственной Думы Н.В. Савич. Не входили в состав СВР, ВНЦ и СГОР и не были членами политических партий, но тем не менее пользовались заметным авторитетом «приглашенный лично» бывший товарищ министра внутренних дел, иркутский генерал-губернатор А. И. Пильц, председатель Московского Биржевого Комитета и бывший председатель Высшего
Экономического Совета при Временном правительстве С. Н. Третьяков, а также «приглашенный лично» Н. А. Хомяков.
С правом «совещательного голоса» в Яссы прибыли член Государственной Думы В. Я. Демченко, член Бюро Совещания законодательных палат, товарищ председателя «Протофис» (съезд промышленности, торговли, финансов и сельского хозяйства) барон Н.Ф. фон Дитмар, представитель Объединенных Всероссийских промышленных организаций В.П. Рябушинский и бывший посол в Вене, также член Бюро Совещания законодательных палат Н. Н. Шебеко. Секретарем Делегации стал опытный делопроизводитель Канцелярии Государственной Думы, член кадетской партии Б.Е. Малютин.
Одним из наиболее влиятельных представителей белого Юга в Яссах должен был стать член Особого Совещания В. В. Шульгин, приглашенный лично Энно и Сент-Олером. Однако, приехав в Яссы, он заболел и в работе Делегации не участвовал.
Председателем Совещания стал Меллер-Закомельский.
По оценке Федорова, Русская Делегация являлась «органом, объединяющим в своем составе представителей самых разнообразных и притом наиболее жизненных течений русской политической мысли. В нее входили члены Национального Центра – организации, возникшей в Москве и сумевшей в условиях негласного существования положить начало сношениям с союзниками и оказания поддержки Добровольческой армии, а также члены Совета Государственного Объединения, располагающего разветвлениями в Киеве, Одессе и других крупных центрах Украины и члены Союза Возрождения России, делегировавшего представителей государственно мыслящих социалистических партий».
При таком столь «солидном» представительстве российских политиков в Делегации предполагалось на ее основе даже создать в Яссах постоянно действующий Русский Национальный Совет, для того чтобы союзники полнее представляли бы себе «все нужды, чаяния и запросы организованной и государственно-настроенной русской общественности». Не случайно, очевидно, что Совещание в Яссах неформально называлось также Ясское Политическое Совещание (а не «Демократическое», «Государственное» или «Земское») (2).
По вопросу о международном представительстве России ясские делегаты в первом же принятом на Совещании «обращении» заявили, что оно должно быть «единым»: статус делегаций, отправляемых в Париж от отдельных «государственных образований», не признавался законным. На заседании 4 ноября 1918 г., проходившем в здании английской миссии, Милюков развернул «основные принципы» внешнеполитического курса, «составлявшие базу объединения всех групп» (СВР, СГОР и ВНЦ). Они сводились к пяти пунктам. Во-первых, «отрицанию Брестского мира и признанию Единой, Неделимой России в границах августа 1914 года, за исключением Польши». Во-вторых, «непризнание отдельных государственных образований, не стоящих на платформе Единой, Неделимой России, образованных фактически при помощи Германии в целях разделения России». Третьим пунктом подтверждалось «единое дипломатическое представительство России как теперь, так и на мирной конференции». Четвертый пункт имел уже не столько внешнеполитическое, сколько внутреннее военно-политическое значение: «единое русское командование – при очищении России от большевиков». Пункт 5-й также имел внутриполитический характер, косвенно указывая на статус Добрармии как единственного всероссийского центра: «признание величайших заслуг в деле воссоздания России за Добровольческой армией».
По мнению участников Совещания, границы Польши могут быть признаны только «в пределах бывшего Царства Польского». Не поддерживалась идея суверенитета Войска Донского в тех формах, как это делалось атаманом Красновым. Сочувственное отношение высказывалось к Крымскому Краевому правительству, пришедшему на смену правительства генерала Сулькевича.
Обсуждая вопрос о представительстве России в международных контактах, Милюков выделил такой принципиально важный момент, как «признание С. А. Поклевского-Козелл дипломатическим представителем Единой России». Сделав это, союзники формально подтвердили бы фактически легитимный статус тех дипломатов, которые признавались антибольшевистскими структурами еще с октября 1917 г. Ответ английского посланника был достаточно показателен: «От имени дипломатического корпуса» Барклей заявил, что «фактически такое признание уже состоялось, и если понадобится для этого выполнение каких-либо формальностей, то он со своей стороны предпримет все необходимые шаги».
Добившись словесного подтверждения статуса Поклевского-Козелл и не ограничиваясь этим, Милюков и Федоров попытались обосновать также правомерность участия представителей антибольшевистской России на предстоящей мирной конференции. Одним из поводов к обсуждению этой проблемы стало отсутствие упоминания России при перечислении Держав Согласия во время торжественного молебна в Митрополии. Федоров в связи с этим выразил принцип, ставший одним из определяющих во внешнеполитическом курсе Белого движения: «Борьба с большевизмом в России является не только русским делом, но и делом общеевропейским, всемирным». По мнению Милюкова, Россия не может быть исключена из числа субъектов международного права на основании «несколько натянутой, но все же вполне защитимой фикции, что Россия как государство не переставала существовать и из войны не выходила. Только исходя из этой фикции можно говорить о верности союзным договорам и непрерывности участия России в войне (тем самым принцип правопреемства, характерный для политического курса Белого движения, подчеркивался и во внешней политике. – В.Ц.)». Результаты войны, как считал Милюков, «являются общим достоянием Держав Согласия и в значительной мере обусловлены жертвами и участием России до большевистского переворота». «Но, даже оставляя почву фикций, нельзя забывать о том, что действия Добровольческой армии сохраняли фактическую преемственность русского участия в общем деле». «На той же точке зрения, – правомерно отмечал лидер кадетской партии, – постоянно стояли и союзники, неоднократно подчеркивающие, что они продолжают считать Россию существующей…»
Последний тезис Милюкова завершили Маргулиес и Кровопусков: «Юридически выход России из войны не может быть обоснован хотя бы уже потому, что союзники никогда не давали своего признания советской власти». «По существу же, поддержание и подчеркивание предложенного Милюковым построения необходимо проводить при каждом удобном случае, так как только на нем можно обосновать право России на восстановление ее единства и на достойные условия мира» (3).
Но уже на первом заседании от глобальных, общегосударственных проблем пришлось обратиться к вопросам региональным. На Украине ухудшалось положение гетманской власти, после того как Скоропадский (см. раздел о гетманской Украине) заявил о признании федеративного статуса Украины в составе будущего Российского государства и заявил о готовности к сотрудничеству с Добровольческой армией и странами Антанты. Делегат Титов призвал участников Совещания и союзников оказать «безотлагательную» поддержку, прежде всего военную, Скоропадскому, чтобы предотвратить победу «элементов беспорядка» – «националистических» и «большевистских» движений. Милюков категорически возразил: «Пока гетман не высказался определенно и искренно за союзническую ориентацию, разговоров с ним быть не должно». Его поддержал Бунаков-Фундаминский, считавший, что союзническая помощь должна гарантировать создание на Украине «русофильского кабинета, и содействовать немедленному созыву «разогнанных демократических дум, на основе всеобщего избирательного права, вокруг которых стали бы сплачиваться демократические элементы». При этом «сам гетман должен отойти в сторону, чтобы через короткое время совсем уйти» (4).
В результате 4 ноября 1918 г. Русская Делегация составила первое обращение «К Союзным Державам», в котором выражалась необходимость военной помощи (термин «интервенция» в тексте обращения не использовался): «Юг России переживает переходное время… только немедленный приход союзных вооруженных сил сможет предупредить восстание антиобщественных и узко-национальных элементов, которые повергнут страну в хаос анархии, сделают ее легкой победой большевиков и лишат русские и союзные силы необходимой базы для развития операций против советской власти. Для поддержания бодрости среди русских сил, способных к организованному сопротивлению, необходима уверенность, что помощь союзников не замедлит». В «обращении» оговаривалась необходимость отказа от «признания отдельных государственных образований, созданных Германией в целях раздробления России» (п. 2 заявления Милюкова), а также использование союзными контингентами в качестве общевойскового и общеполитического – Андреевского флага («символ единства России»).
По убеждению Астрова, «требование от союзников вооруженной интервенции логически вытекало из общего сознания, из глубокого, владевшего всеми убеждения, что развивавшаяся в России гражданская война являлась естественным и неизбежным продолжением Великой войны. Продолжателями этой борьбы были, с одной стороны, договорившиеся с немцами в Брест-Литовске большевики, а с другой – не желавшие выходить из общей борьбы русские люди, стремившиеся исполнить до конца принятые на себя союзнические обязательства и спасти русскую государственность. Эти люди не мирились с мыслью о бесполезности и бесплодности принесенных Россией жертв за общее дело в Великой войне, исход которой был обусловлен в значительной мере именно этими жертвами и их усилиями… всеми владело сознание, что борьба за общее дело еще не кончена… Борьба продолжалась, лишь переместившись на русскую территорию… Обязанность союзников оказать помощь была вне сомнений. Этим должно быть объяснено полное единодушие всех членов делегации в вопросе об интервенции. К тому же военная интервенция обставлялась со стороны Русской Делегации рядом гарантий: во главе вооруженных сил русских и иностранных должен стоять русский военачальник, в числе десантных войск не должно быть румынских отрядов, иностранные гарнизоны должны быть по преимуществу прикрытием для образования русских вооруженных сил» (5).
Позднее было принято второе обращение к Союзным Державам (20/7 ноября 1918 г.), конкретизировавшее направления ввода союзных воинских контингентов и разграничительных линий между ними.
Энно, отправлявшийся к гетману в Киев, был «снабжен» вербальной нотой от Делегации. В ней отмечалось, что в отношении «Украинской власти» следует руководствоваться «общим принципом признания единства и неделимости России». Консулу рекомендовали «использовать связи и активную поддержку имеющихся в Киеве русских организаций», тем самым признавая уже свершившийся поворот антибольшевистских общественно-политических структур в Киеве в сторону признания над собой не гетманской власти, а командования Добрармии (6). Принятием этих документов фактически завершилась «внешнеполитическая часть» Ясского Совещания. По оценке участников, на этом этапе Совещания расхождений между ВНЦ, СВР и СГОР не было.
С утреннего заседания 7 ноября 1918 г. начались интенсивные дебаты о форме и структуре образования будущей всероссийской власти. Тон здесь задавал Н. В. Савич, развивший 4-й тезис заявления Милюкова о «едином командовании». В связи с высказывавшимися соображениями о возможности «возглавления» белых армий кем-либо из генералов стран Антанты Савич заявил, что «командующий армией должен быть вместе с тем и диктатором, т. е. ведать и внутренним управлением, что недопустимо для иностранца. Близкое к союзным армиям лицо могло бы скорее занять пост начальника штаба». После этого возник вопрос о «диктаторе». Савич убежденно заявил, что им мог бы стать Великий Князь Николай Николаевич – бывший Верховный Главнокомандующий, проживавший в это время на своей даче в Дюльбере в Крыму. Другой кандидат – генерал Деникин – обладал на данный момент реальной властью и военной, и политической в региональном масштабе. По мнению Савича, фигура Великого Князя была предпочтительнее Деникина. В своих воспоминаниях Савич отмечал, что позицию сторонников кандидатуры Великого Князя (помимо его, кандидатуру Николая Николаевича поддерживали также Гурко и Кривошеин) отличало следующее признание: «Великий Князь является старшим по своему прежнему званию Верховного Главнокомандующего генералом русской армии, назначение его на пост Главнокомандующего освободительными армиями не уязвит ничьего самолюбия, перед его именем замолкнут соображения генеральского местничества и мелкого соперничества, он пользуется авторитетом среди офицерства и генералитета, популярностью среди части солдатской массы. Наконец, его хорошо знают союзники, его слову они могут поверить…». Кроме того, «Великий Князь пользуется большой популярностью среди крестьянства, мелких землевладельцев и промышленников, о его роли в войне слагаются легенды, ему приписываются все успехи русского оружия… простой люд видит в Николае Николаевиче не «барина», не «пана» и не генерала, а лицо, стоящее выше господствующих классов, с ними не связанное и не могущее быть смененным, как все выборные правители…». Что касается кандидатуры Деникина, то Савич и Гурко полагали, что генерал мог бы занять должность начальника штаба при Великом Князе. Деникин был «популярен в офицерской среде», но «массам он неизвестен», к тому же и «гетман категорически высказывается против Деникина». Поэтому при сохранении Великого Князя в качестве «символической фигуры», способной объединить и подчинить себе все антибольшевистские силы, «фактическое ведение операций должно быть при этом поручено генералу Деникину, авторитет которого в военной среде бесспорно велик» (7).
Но эта позиция не получила поддержки. При голосовании за кандидатуру Великого Князя было подано всего четыре голоса. Девять членов делегации Ясского Совещании проголосовали за Деникина, то есть уже фактического Главкома, остальные воздержались или не участвовали в голосовании.
Милюков резонно возражал сторонникам Великого Князя, что сам факт «приглашения лица царской крови является в значительной степени предрешением вопроса о форме правления, который еще преждевременно возбуждать даже с точки зрения сторонников монархии…». Федоров высказал аргумент, часто повторявшийся во всех спорах о форме правления: представитель династии должен быть «выше» участия в междоусобной войне, не должен связывать себя с «пролитием крови». Он возглавит государство лишь тогда, когда будет достигнуто полное «умиротворение», и станет своеобразным символом «общественного согласия».
Примечательно, что Милюков, для которого, по оценке его соратников по партии, «тактика всегда была на первом месте», склонялся к сотрудничеству с правыми, монархическими кругами, в то же время говорил об «относительности политических форм» и видел в монархии, равно как и в любой другой форме единоличного правления, лишь способ «законного ограничения принципа народовластия», без чего невозможно было бы «выйти из периода рудневских (т. е. социал-демократических. – В.Ц.) экспериментов над Россией».
Отойдя от «персональных вопросов», дискуссия перешла к проблеме «формы правления». Здесь отчетливо проявилась характерная для политического курса Белого движения тенденция второй половины 1918 года – установление военной диктатуры. Савич обозначил это как необходимость противостоять диктатуре большевистской: «Диктатура Ленина и Троцкого покоится вовсе не на усталости масс, а на военной организации, заинтересованной в торжестве Ленина, а также на воле и энергии, проявленной этими лицами. Первый вид диктатуры ведет к абсолютизму, поэтому если мы хотим обеспечить более свободный строй, например конституционно-монархический, то должны противопоставить организованной диктатуре большевиков свою организованную диктатуру». «Диктатура, возникшая на Юге и ныне обсуждаемая Совещанием, отличается теми же чертами преднамеренности и целесообразности, как и ленинская: обе покоятся на сознании… общего интереса, определяемого опасением общей ответственности в случае успеха противника». Сторонниками диктатуры были также Гурко, Рябушинский и фон Дитмар, ссылавшиеся на неудачный опыт «коллектива» 1917 г. – Временного правительства.
Милюков и Титов считали более актуальным возврат к формуле, разработанной еще весной 1918 г.: «Власть должна быть сильной, но не единоличной, и избрана форма трехчленной Директории, как наиболее приемлемая для демократии». Милюков, очертив предысторию разработки вопроса, отметил «коллегиальный» характер предполагавшегося управления – Директории из трех человек (военного, представителя кадетской партии и социалиста), спроектированной майским совещанием ВНЦ и СВР в Москве. Отрицалось сохранение полномочий Учредительного Собрания созыва 1917 г. и предполагался созыв нового Собрания, на основании нового избирательного закона. Допускался лишь «созыв Учредительного Собрания на одно или два заседания для санкционирования временной власти, окончательная же форма правления будет установлена лишь всенародно избранным Национальным Собранием».
Титов и Милюков выразили расхождение в оценке статуса «восточной» и «южной» властей. Милюков, а также Федоров убеждали собравшихся, что «новый центр образовался при Добровольческой армии, где возникло Особое Совещание, имевшее составить ядро Всероссийского правительства». Этот тезис Милюкова был поддержан многими членами Делегации, считавшими возможным признать «всероссийским центром Особое Совещание» и «единоличным национальным диктатором» – генерала Деникина. Образованная (но уже ликвидированная к этому моменту «омским переворотом») Уфимская Директория таковым центром не признавалась как в силу ее «политической ограниченности» (преобладание социалистов), таки по причине ее ответственности перед «разогнанной большевиками Учредилкой». «Диктатура не только возможна, – заявлял Милюков, – она уже существует и возможна именно потому, что существует». Легальность власти, организованной под эгидой Добрармии, объявлялась бесспорной. «… Высший тип диктатуры мы находим в лице Добровольческой Армии: высший потому, что эта армия сохранила идею непрерывности борьбы и первая встала под знамя общерусской идеи… нам остается только ее поддержать и надлежащим образом обставить». Опасения того, что против диктатуры выступят «демократические» режимы Франции, США и Англии, признавались несостоятельными (если понадобится, (французы) пойдут на установление в России конституционно-монархического строя).
Титов от имени Союза Возрождения, напротив, отстаивал «признание Уфимского правительства всероссийской властью», а Особое Совещание – лишь «Временным Правительством Юга России». «При слиянии Южного и Восточного фронтов должно произойти пополнение или слияние уфимского с южным правительством».
В отношении формы всероссийской власти высказались две различные позиции. Астров определил их терминами «диктатура независимая и зависимая директория». Первый тип власти предполагался в форме «организованной диктатуры», представленной военным диктатором, при котором состояли бы помощники по военной (Главнокомандующий) и гражданской части. Исполнительная власть должна была осуществляться надпартийным, подобранным самим «диктатором» по принципу профессионализма «деловым правительством». Эту позицию разделяли Савич и Гурко. Помощник по гражданской части становился премьер-министром и «составлял кабинет». Исходя из возможности сохранения различных структур государственного управления, Савич допускал, что «местные правительства подчиняются» премьеру, но «не должны быть допускаемы в состав кабинета». А «вопрос об общерусской власти получит разрешение после слияния Сибири с остальной Россией» или же в зависимости от того, какое из двух правительств (уфимское или южнорусское) «раньше дойдет до Москвы».
Второй вариант властной модели, в сущности, уже воплощался Особым Совещанием, и нужно было лишь укрепить его «представительный фундамент» (мнения Маргулиеса, Федорова, Титова). Подчеркивая важность единоличной власти при Добровольческой армии, Федоров не отрицал и возможности создания «Директории из трех лиц», но с тем расчетом, чтобы ее возглавлял генерал Деникин, опиравшийся «на сильное деловое правительство, им «назначаемое». Диктатор и председатель Совета министров, по оценке Федорова, это «хребет» и «знание», необходимые для победы. С точки зрения Титова, представительный фундамент при таком варианте могло составить «Совещание политических и общественных деятелей по типу нашей (Ясской. – В.Ц.) делегации». Это «Совещание» должно было бы «помогать диктатору в обсуждении неизбежно имеющих возникнуть серьезных государственных вопросов для правильного их разрешения». Данный тезис стал, по сути, основой дальнейших политических преобразований на Юге России.
Обобщая «схемы» Савича и Маргулиеса, Милюков пытался выделить целесообразные моменты в обеих. Соглашаясь с важностью диктатуры, он скептически оценивал разделение полномочий между помощниками по военной и гражданской части и в то же время допускал важность «суррогата представительства» в форме «совещательного органа при диктаторе». В случае его создания следовало бы согласиться с возможностью введения в его состав «местных элементов», т. е. представителей присоединяющихся краевых правительств, по мысли назначения статс-секретарей в состав Совета Министров.
«Промежуточный» вариант структуры власти пытался также предложить Брайкевич. Директория из трех лиц (триумвират) во главе с Деникиным обязательно должна была включать в свой состав «социалиста». Министры должны были бы назначаться Директорией, а для того, чтобы Совет министров «чувствовал пульс страны», следовало «создать Государственное Совещание» («исключительно совещательный орган») из примерно 60 членов, избранных «участвующими в настоящей Делегации организациями» (то есть СВР, СГОР и ВНЦ). Позднее в состав Совещания могли бы войти представители «освобожденных от большевиков территорий», и ее состав возможно увеличить до 100–140 человек. Маргулиес, напротив, утверждал, что «триумвират» вряд ли достигнет цели: «… для военных целей он не только бесполезен, но определенно вреден». «Исторические примеры военных триумвиратов: Цезарь, Красе и Помпей, Цезарь, Антоний и Октавий говорят решительно не в пользу такой комбинации». Только в случае, если «ассистенты военному диктатору» помогают в осуществлении гражданской власти, их введение целесообразно. Но нельзя не учитывать широко распространенной в условиях войны практики введения в той или иной местности военного положения. Таким образом, функции гражданских властей в любом случае переходят под контроль военных и характер военной диктатуры остается неизменным (8).
Нельзя не отметить и позиции принципиального противника диктатуры в тогдашних условиях – Бунакова-Фондаминского. В своем выступлении на Совещании, также апеллируя к историческим примерам, он утверждал, что «есть форма диктатуры, допускаемая демократией: это диктатура общенационального объединения, диктатура Цинцинната и Вашингтона. Но у нас нет лица, на котором сосредоточивались бы общенародные чаяния». Диктатуру нельзя «создать», а она «приходит при общенародном призвании». Этот же тезис другими словами подтверждал и Милюков: «При отсутствии народовластия и в условиях гражданской войны национальный характер власти может быть установлен лишь через фактическое общее признание», и «если Деникин его получит, то он будет национальным диктатором». В своих последующих статьях, не отрицая диктатуру как необходимую форму сильной власти для «текущего момента», Бунаков полагал более приемлемым «образование трехчленной директории, опирающейся на демократические коллективы». «Социалистические партии признают сильную власть, но требуют, чтобы она была общенациональной, для чего в ее создании должны участвовать все политические партии. Она должна быть назначена особым Государственным Совещанием. Власть должна олицетворять это национальное единство…» Бунаков ссылался и на международное положение, сложившееся после Первой мировой войны, в которой, как он отмечал, произошла победа «демократического строя» над силами «реакции» (9).
Примечательна позиция, выраженная на состоявшемся в ноябре 1918 г. общем собрании Главного Комитета Всероссийского Объединения Земств и Городов, Союза городов Северной Украины, Областного земско-городского объединения Юга Украины и Крыма, представителей Петрограда, Москвы, Киева, Одессы, Елисаветграда, Ростова-на-Дону, Симферополя, Екатеринослава, Харькова, а также Харьковского, Таврического и Екатеринославского губернских земств. Декларация собрания от 12 ноября 1918 г. «О создании южнорусской власти», подписанная председателем земско-городского собрания В. В. Рудневым, была напрямую обращена к союзным представителям, минуя Ясскую Делегацию, и поэтому произвела впечатление отсутствия «политического единства» в антибольшевистском движении. Диссонансом сложившемуся в Яссах настроению эта декларация полностью признавала законность полномочий Уфимской Директории и распущенного Учредительного Собрания: «Уфимское правительство… одно только в глазах широких демократических слоев населения может представлять Россию в международных отношениях». Бывший московский городской голова предлагал проект легитимации антибольшевистской власти исключительно на основе принципа «общественного сговора». Для этого следовало созвать Государственное Совещание, «аналогичное построению Уфимского», в котором участвовали бы все политические партии, за исключением причастных к «октябрьскому перевороту 1917 года», все общественные организации и союзы и представители временных краевых правительств Юга и Запада России. Совещание должно было создать коалиционное правительство, опирающееся на структуры местного самоуправления, и затем трансформироваться в подобие представительной палаты, наделенной учредительно-санкционирующими правами.
Созданное на таком Совещании правительство, по мнению земско-городского собрания, «снабженное самыми широкими полномочиями впредь до воссоединения Юга России с северо-восточными областями, имело бы все преимущества перед режимом единолично военной диктатуры». Введение диктатуры считалось «чрезвычайно мало популярным в широких общественных кругах», а «в народных массах, как считали «демократические деятели», и вовсе «возбуждало бы опасения готовящегося восстановления монархии и старого дореволюционного строя, чем косвенно укреплялось бы влияние большевизма». Одновременно с этим предполагалось «немедленное восстановление в местностях, где появляются союзники, демократического самоуправления, элементарных гражданских свобод и строго законного порядка». По сути, повторялась идея возвращения к коалиционной управленческой модели Временного правительства второй половины 1917 г. (Руднев не скрывал симпатий к развивавшейся в послефевральский период «молодой и неокрепшей русской демократической государственности»). Однако идеи признания Уфимской Директории и незамедлительного возобновления полномочий «демократического самоуправления» не встретили поддержки большинства участников Ясского Совещания, и предложения Руднева, равно как и сентенции Бунакова-Фундаминского, остались на бумаге.
Показательно, что на Ясском Совещании были озвучены предварительные принципы, ставшие позднее (в 1919 г.) основой для реорганизации системы местного самоуправления. Милюков, в частности, отметил важность «пределов применения начал всеобщего избирательного права к предполагаемым новым выборам в городские и земские самоуправления». Таковыми пределами, по его мнению, были два: «известное повышение возрастного ценза, примерно до 25 лет», и «установление некоторого ценза оседлости». Тезис Милюкова был включен и в «вербальную ноту» Энно: «По возможности безотлагательно назначить новые выборы в городские и земские самоуправления на основах всеобщего избирательного права, введенного в разумные пределы, т. е. установлением более ограниченного возрастного ценза и ценза оседлости» (10).
Подводя итог обсуждению вопросов о форме «единой всероссийской власти», следует отметить, что Ясское Совещание так и не приняло формального акта в отношении ее структуры и принципов действия (этот вопрос даже не баллотировался). По словам Меллера-Закомельского, можно было бы согласиться «с соображениями по этому поводу Милюкова, полагавшего, что схемы могут быть сближены и объединены, если Савич согласится признать, что должность премьера в его схеме лишена практического значения и министерский пост замещается назначением диктатора». Но в итоге, на совещании 8 ноября 1918 г., был принят лишь довольно обтекаемый тезис Савича, исходившего из того, что «Южное правительство является российским правительством, при котором состоят дипломатические миссии, считая за принцип представительство, согласованное с уфимским. Вопрос о создании всероссийского правительства определяется с того времени, когда цель борьбы с большевиками даст возможность регулярных сношений с теми силами, которые находятся на востоке». Данное положение практически полностью оправдалось в течение следующего, 1919 года, когда приоритет Российского правительства в Омске утвердился после формального подчинения Деникина Колчаку (11).
Последние заседания Совещания касались конкретных вопросов организации союзной военной экспедиции в Одессу и Крым и возможной поддержки еще остающегося у власти гетмана Скоропадского. Но бесспорно важным можно было считать выступление перед Русской Делегацией приехавшего из Сибири бывшего военного министра ВСП генерала Гришина-Алмазова. Это была первая поездка представительного лица (хотя и отставного) из Сибири на Юг России. Сообщение Гришина-Алмазова оказалось весьма обширным и было заслушано на двух заседаниях уже не в Яссах, а в Одессе, куда были перенесены заключительные заседания (17 ноября и 1 декабря 1918 г.). Генерал сосредоточил внимание слушателей на трех темах: «история освобождения Сибири от большевиков», «освещение политического положения в Сибири», «впечатления от поездки из Сибири в Добровольческую армию». Наиболее важными были оценки Гришиным-Алмазовым выступления Чехословацкого корпуса, внешнеполитический статус Сибирского правительства и отношение к Добровольческой армии. Генерал отметил, что выступление чехословаков изначально носило самостоятельный характер и белое подполье лишь использовало его в своих целях. По мнению Гришина-Алмазова, выступление подпольных центров состоялось бы и без связи с корпусом, поэтому утверждать о некоей зависимости антибольшевистского движения в Сибири от иностранной помощи – неправомерно. С точки зрения политических симпатий ВСП (как и представители белого Юга) поддерживает идею диктатуры, а Уфимская Директория не обладает достаточным сочувствием со стороны общества. Представительство иностранных государств в Сибири нельзя назвать значительным: «Державы Согласия представлены очень слабо, располагая, кроме генеральных консулов, французского и американского в Иркутске, лишь второстепенными консульскими агентами, притом малоосведомленными и неавторитетными». Подобное положение сохранялось вплоть до прибытия в Сибирь чрезвычайного английского консула Ч. Эллиота.
Говоря же об отношении к Добрармии, Гришин-Алмазов всячески подчеркивал ее преимущества перед всеми остальными антибольшевистскими силами: «Офицерство и большая часть интеллигенции окончательно убедились в том, что все так называемые демократические опыты устройства власти, за которые им уже не раз приходилось расплачиваться своей кровью, ни к чему доброму не приведут и что единственная надежда на возрождение России может заключаться лишь в Добровольческой армии» (12).
Результатом Совещания, помимо меморандумов и деклараций к Державам Согласия о необходимости военной помощи, стало образование т. н. «малой делегации» для командировки в Париж «со строго определенной целью – добиться ускорения военного содействия союзников». Меллер-Закомельский считал, что в нее должны входить «представители всех организаций, принявших участие в Ясских Совещаниях». Окончательный состав делегации включал Гурко (от СГОРа), Титова и Кровопускова (от СВР), Милюкова (от СГОРа и кадетской партии), беспартийных Третьякова и Шебеко. Кроме них, на встречу с генералом Бертелло на Салоникский фронт был направлен Пильц. Поездка в Париж, однако, оказалась безрезультатной, а для Милюкова – скандальной. Бывшему министру иностранных дел отказали во въезде по причине заявленной им «германской ориентации» летом 1918 г. в Киеве. Ему пришлось переехать в Лондон, где он жил в течение всей гражданской войны в России в качестве «частного лица», без каких-либо официальных полномочий со стороны белых властей. «Малая делегация» передала свои полномочия составленному Сазоновым и утвержденному Колчаком Русскому Политическому Совещанию.
Хотя резолюции Ясского Совещания носили сугубо рекомендательный характер, они все же оказали влияние на позицию руководства Добрармии во время переговоров с представителями казачества о военно-политическом единстве и об учреждении должности Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Совещанием были намечены возможные пути сотрудничества белого Юга и Сибири, обозначены предполагаемые «точки соприкосновения» в политических программах и военно-стратегических целях, хотя окончательной формулы взаимодействия Сибири и Юга принято не было (13).
Ноябрь 1918 г. – рубеж в мировой и российской истории. Окончание Первой мировой войны изменило характер участия иностранных государств в российских делах. После ноября 1918 г., как отмечалось в телеграмме российского дипломатического представителя в Лондоне К. Д. Набокова омскому министерству иностранных дел (20 февраля 1919 г.), заграничная помощь предоставлялась «уже не для общей цели борьбы с Германией, а для восстановления порядка и законности в России». С этой точки зрения создание «единого российского правительства», признанного равноправного субъекта международного права, становилось насущной потребностью (14).
Ясское Совещание обратилось к союзникам с резолюцией о необходимости широкой дипломатической, финансовой и военной поддержки генерала Деникина. Однако, как отмечалось в книге известного военного историка полковника А. Зайцова, «конец мировой войны не стал началом войны с коммунизмом…». 11 ноября 1918 г. (день подписания перемирия на Западном фронте) «оказалось траурным днем» для российского Белого движения. Но все это стало очевидным позднее… Военная помощь оказалась существенно меньше той, на которую рассчитывали военные и политики Белой России в конце 1918 г.
Особенность Ясского Совещания состояла в том, что оно решало не «учредительно-санкционирующие» (как Челябинское и Уфимское), а сугубо информационно-консультативные вопросы. В Яссах не образовывалось правительство, здесь не был окончательно решен даже вопрос о форме власти, но был подтвержден курс на установление единоличной власти, что отражало тенденцию выделения Белого движения из общего русла антибольшевистской борьбы.
Астров писал о том, что на Совещании столкнулись две «линии мнений и настроений», «входившие между собой в соприкосновение и столкновение». Первая определялась им как «независимая диктатура, единоличная власть, власть – символ всеустрояющей монархии (важное признание тенденции политического курса. – В.Ц.)». Вторая – «Директория, опирающаяся на демократические коллективы, с защищаемым на Совещании первородством, демократические гарантии». Но в итоге ни та ни другая «линии» не привели к победе: «Опыт демократический, шедший через Директорию и демократические коллективы, дал плачевные результаты. Опыт единоличной власти давал временами более яркие проявления и успехи, но также в конечном счете был преодолен революцией».
Важным было и принципиальное решение Ясского Совещания о создании единого всероссийского представительства в Зарубежье. Интересы России нельзя было отдавать «на откуп» Державам Согласия. Позднее это намерение осуществилось в рамках созданного в январе 1919 г. Русского Политического Совещания в Париже (правда, уже иного состава, чем «малая делегация» Ясского Совещания). А в общем, как отмечал Астров спустя восемь лет, «Ясское Совещание поучительно, как отражение того, что представляли собой политические течения того времени, и как предупреждение от повторения ошибок прошлого» (15).
1. Гурко В. И. Указ, соч., с. 47; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 535. Лл. 91–92. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 1 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. дневное заседание). Л. 2; Астров Н.И. Ясское Совещание // На чужой стороне. Прага, т. 14, 1926, с. 40.
2. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Состав Русской Делегации в Яссах. Лл. 1–4; Журнал № 1 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. дневное заседание). Л. 2; Астров Н.И. Указ, соч., с. 44.
3. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 159. Лл. 1–3; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 4 совещаний Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 17/4 ноября 1918 г. Лл. 3–4.
4. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 2 совещаний Русской Делегации в Яссах (16/3 ноября 1918 г. вечернее заседание). Лл. 6–8.
5. Астров Н.И. Указ, соч., с. 73–74.
6. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Первое обращение Русской Делегации в Яссах к Союзным Державам. Лл. 1–2; Вербальная инструкция Русской Делегации в Яссах Управляющему Французским Консульством в Киеве г. Энно. 4 ноября 1918 г. Лл. 1–2.
7. Савин Н.В. Воспоминания. СПб., 1993, с. 266–267.
8. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 8 совещания Русской Делегации в Яссах, утреннее заседание 20/7 ноября 1918 г. Лл. 1–5; Журнал № 9 совещания Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 20/7 ноября 1918 г. Лл. 1—13; Астров Н. И. Указ, соч., с. 55, 62, 63.
9. Бунаков И. О диктатуре // Грядущий день. Одесса, апрель 1919 г., с. 7–8.
10. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журналы Ясского Совещания. Приложение к журналу № 1. Лл. 2–4; Журнал № 4 совещания Русской Делегации в Яссах. Вечернее заседание 17/4 ноября 1918 г. Л. 1; Астров Н.И. Указ, соч., с. 50.
11. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 159. Лл. 4–5; Астров Н.И. Ясское Совещание (из документов) // Голос минувшего на чужой стороне. Прага, т. 14, 1926, с. 56–65; Ясское Совещание 1918 г. (журналы заседаний Русской делегации) // Русское Прошлое. Кн. 3, 1992, с. 268–301; Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 78, 81, 86–87.
12. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 21 совещаний Русской Делегации в Яссах 30/17 ноября и 1/18 декабря 1918 г. Лл. 1—10; К истории Ясского Совещания // Красный архив, т. 5 (18), М. – Л., 1926, с. 111–117.
13. Астров Н.И. Указ, соч., с. 44, 63–64; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Журнал № 24 совещаний Русской Делегации в Яссах. Заседание 6/23 декабря 1918 г. (в Одессе). Лл. 1–2.
14. ГА РФ. Ф. 4648. Оп. 1. Д. 1. Лл. 50–51; Астров Н.И. Указ, соч., с. 40–41.
15. Зайцов А. 1918 год: Очерки по истории русской гражданской войны. Париж, 1934, с. 274–275; Астров Н.И. Указ, соч., с. 73–76.