БЕЛОЕ ДЕЛО В РОССИИ 1919 г(Формирование и эволюция политических структур Белого движения в России)
Воспрянуть живая духом Русь может и должна. Только сама она должна создать необходимую реальную силу – Национальную Армию, которая и восстановит наше Государство Российское.
Ликвидация гражданской войны зависит не только от военных успехов. Мы верим, что население перестанет поддерживать большевиков и тем облегчит армии задачу возрождения России. Борьба одними штыками будет слишком длительной.
Раздел 11919 год – наивысшие успехи и непоправимые ошибки. Особенности политической программы Белого движения на Востоке России
Глава 1
«Переворот 18 ноября 1918 г.», его характер и последствия
В политико-правовой истории Белого движения события последних месяцев 1918 г. имели исключительное значение. Своеобразным «эпицентром» дальнейшей эволюции стали события в Омске. Главной причиной омского переворота 18 ноября 1918 г. был назревавший конфликт между «партийными» и «государственными интересами» в русле развития политического курса Белого движения – перехода от «коллегиального управления» к «единоличному». Главным поводом конфликта считалось циркулярное письмо ЦК партии эсеров, написанное в Уфе 22 октября 1918 г. и распространенное по телеграфу с традиционно революционным «заглавием» – «Всем, всем, всем». Идея письма-прокламации принадлежала лидеру партии В. А. Чернову, убежденному противнику любых компромиссов с «правыми». В письме заявлялось: «В предвидении возможности политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, все силы партии в настоящий момент должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены, с тем чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удары контрреволюционных организаторов гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта. Работа по вооружению, сплачиванию, всестороннему политическому инструктированию и чисто военная мобилизация сил партии должны явиться основой деятельности ЦК, давая ему надежные точки опоры для его текущего, чисто государственного влияния». В той же прокламации ЦК эсеров осуждались переезд Директории в Омск, разрыв контактов со Съездом членов Учредительного Собрания и передача важнейших должностей в правительстве «сибирским министрам». Недвусмысленный призыв «вооружаться» «всем силам эсеровской партии» не мог расцениваться иначе как призыв к созданию, выражаясь современным языком, «незаконных вооруженных формирований». Выражалось и недоверие Директории, санкционировавшей образование Временного Всероссийского правительства.
После оглашения текста прокламации на заседании правительства 5 ноября Директория назначила расследование по данному факту. Вологодский и генерал Болдырев выступили за немедленный арест эсеровского ЦК. Авксентьев поручил расследование министру юстиции генерал-прокурору С. С. Старынкевичу. Болдырева заверили, что в случае появления прокламации на фронте ее распространители должны нести ответственность по «законам военного времени». Помимо деятельности руководства партии эсеров особое беспокойство вызывала активность товарища министра внутренних дел эсера Е.Ф. Роговского, пытавшегося сформировать (в качестве милицейского) отряд для «противодействия реакции». Для омского офицерства и казачества, для сибирских политиков, незадолго до этого уже имевших «опыт» подавления оппозиции Областной Думы, необходимость «решительных действий» была вполне реальной. Воззвание эсеровского ЦК стало весьма удачным поводом для размежевания антибольшевистского движения (1).
Кроме организационных и политических разногласий внутри Всероссийского правительства накануне «переворота», немаловажное значение имела и активная «идеологическая подготовка» к нему, проводившаяся т. н. «национально-общественными организациями», главным образом в Омске. Неожиданным противником Директории стал омский отдел Всероссийского Союза Возрождения России. Следует помнить, что по условиям т. н. «московского соглашения» весной 1918 г. между Союзом Возрождения и Национальным Центром всероссийская власть должна была создаваться на основе трехчленной Директории и безответственности перед Учредительным Собранием первого созыва. Омский отдел Союза Возрождения в специально составленном обращении «К сынам погибающей Родины» заявил основные тезисы своей программы и отметил свое несогласие с Директорией по двум важным моментам (состав правительства и ответственность перед Конституантой). «Война с внешним врагом – Германским Империализмом и его оружием – врагом внутренним – большевизмом, до полного освобождения всей России от немецкого и советского владычества» (тезис утрачивал актуальность в связи с окончанием Первой мировой войны. – В.Ц.), «содействие воссозданию сильной, дисциплинированной армии», «организация Всероссийской власти, которая объединила бы все области, освобожденные от большевизма и немцев». При этом утверждалось, что «Правительство Возрождения России должно быть образовано не по признакам партийности, а по признакам дееспособности и проникновенности началами патриотизма, государственности и народоправства. Правительство должно быть поставлено в условия полной деловой независимости и самостоятельности во внутренней и внешней политике от партийных, классовых и иных группировок и должно действовать на основе тех положений, которые будут им усвоены при вручении ему власти».
Что касается Учредительного Собрания, то здесь омский СВР был категоричен: «Правильный состав Учредительного Собрания в настоящее время невозможен. Избранные в него большевики и левые социалисты-революционеры сами себя из него исключили. Польша не пришлет своих представителей, Кавказ и Украина также… Губернии с властью большевиков в состоянии дать лишь часть своих членов Учредительного Собрания. Тем не менее Всероссийская власть должна быть организована при участии членов Учредительного Собрания, кои могут быть по условиям переживаемого момента созваны. В создании этой власти должны принять участие представители общероссийских политических партий, стоящих на государственной точке зрения, а также представители местных, образовавшихся по ходу свержения советской власти, временных правительств».
Завершали обращение тезисы о «народоправстве», о демократическом самоуправлении: «Восстановление русской государственности на основах народоправства», «установление органов местного самоуправления, образуемых на основе всеобщего избирательного права», «доведение страны до Всероссийского Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования».
Показательно, что омские социалисты (в составе отдела СВР) выступили в роли защитников аппарата Временного Сибирского правительства от «посягательств» Директории, хотя во время конфликта между правительством и Областной Думой поддерживали последнюю, обвиняя Административный Совет в «реакционности» (правда, один из основателей СВР А. А. Аргунов считал, что омский отдел не имел никакого права связывать себя с «подлинным» Союзом Возрождения). В этом отношении важен выпущенный омским СВР бюллетень, содержавший оценки Директории. Омский отдел СВР, Правление Совета съездов всесибирских кооперативов, омская группа Трудовой Народно-Социалистической партии, Всероссийский Совет съездов торговли и промышленности, Атаманская организация РСДРП «Единство», омский комитет кадетской партии и омская группа социалистов «Воля народа» выразили объединенную позицию «общественности» (эти же группы вошли в состав «Омского блока»). Приветствовалось решение Директории переехать в Омск, отмечалось, что «в сибирской окраине заложены прочные основания государственного строительства» и нужно «укрепить ту систему военного и гражданского управления, которую практиковало Сибирское правительство». Директорию предупреждали от попыток сохранить деятельность Областной Думы, состав которой «не отвечает ни принципам народоправства, ни реальному соотношению общественных сил». Напротив, «разгорающаяся война за освобождение Отечества» требует «подчинить этой великой цели все другие задачи» и тогда, когда «воскресает надежда на народоправство в России, необходимо проявить политический аскетизм в настоящем». В заявлении «Всесибирской кооперации» выражалась уверенность, что в условиях конфликта Думы и правительства Директория «не станет на сторону Думы», «преследующей личные интересы, а не государственные», а поддержит ВСП, создавшее «административный аппарат, который, немного медленно, но зато верно, шаг за шагом, ведет нас к воссозданию России». Группа омских энесов отмечала, что «русской демократической власти, как и всей государственной демократии, надо резко отмежеваться от тех партийных слоев, от тех политических настроений… в которых государственное предательство и национальный развал до сих пор находят себе богатую почву». Наконец, Атаманская группа РСДРП «Единство» заявляла о «поддержке только такого правительства, которое будет бороться с анархией и антигосударственной работой некоторых политических партий». «Ликвидация Сибирской Областной Думы… полное недопущение вмешательства в дела правительства Съезда членов Учредительного Собрания (в противном случае к Съезду должны быть применены репрессии)… ликвидация политических партий и печати, ведущих борьбу с обороной страны и сеющих анархию в стране… недопущение к участию в общественных и профессиональных организациях большевиков и членов поддерживающих их партий» – вот требования омской рабочей организации. Явный намек в отношении недопустимости контроля за исполнительной властью со стороны Съезда членов Учредительного Собрания содержали тезисы омских «воленародовцев»: «Никакие суррогаты представительных учреждений… не должны притязать ни на какую роль в государственном управлении, а тем более на контроль над действиями Верховного Правительства, которое, обладая в данный исторический момент всей полнотой суверенной власти, обязано дать отчет в своих действиях лишь перед органом подлинной народной воли». Несомненно, на позицию омских политиков повлияло своеобразное понимание приоритета «деловых» качеств сибирского правительства, перед «партийно-политическим» составом Директории, что нашло отражение в пункте обращения СВР о «полной деловой независимости» создаваемого аппарата исполнительной власти. Так или иначе, но недостаточная поддержка Директории со стороны СВР и родственных ей организаций сыграла немаловажную роль в процессе прихода к власти «единоличного диктатора».
Но помимо «официальной» оппозиции со стороны зарегистрированных в Омске общественных организаций нельзя не заметить участия в подготовке «переворота» «неформальных» групп сибирской «элиты». Своеобразным продолжением традиций «каргаловского кружка» стала деятельность политического салона М. А. Гришиной-Алмазовой, супруги отставного военного министра, вынужденного выехать на Юг осенью 1918 г. По оценке одного из участников «переворота», начальника разведотдела штаба 2-го Степного Сибирского корпуса капитана И. А. Бафталовского, «все чего-то ждали, хотели каких-то перемен, таили в душе мысли о преступной деятельности власти, но никто не решался смело и честно сделать первый шаг в направлении ее свержения. Первая смелая мысль по этому волнующему вопросу была брошена в салоне мадам Гришиной-Алмазовой… с течением времени этот гостеприимный и уютный салон становится интимным политическим центром, объединяющим военные и политические течения правого оттенка. Здесь можно было встретить членов Сибирского правительства с министром финансов И. А. Михайловым во главе (примечательный факт. – В.Ц.), представителей Ставки, генерала А. И. Андогского (начальник Николаевской военной академии. – В.Ц.), видных политических и общественных деятелей и доблестных молодых офицеров, тянувшихся в этот Русский дом в надежде найти исход из «политической волчьей ямы», в каковую увлекали Сибирь национальные предатели».
Сущность омских политических салонов довольно верно отметил занимавший при Колчаке должность генерала для поручений генерал-майор М. А. Иностранцев: «В самом Омске, скорее всего, господствовало правое и даже монархически-реакционное (политическое настроение. – В.Ц.). Было несколько салонов, в которых, как и подобает, главными действующими лицами являлись или женщины, или офицеры, преимущественно из кавалерии и казаков, считавшие, что никакой революции в России не было, а был военный бунт, который не был подавлен лишь вследствие слабой власти, растерянности и преждевременного, как они полагали, отречения Императора от престола. Все эти элементы держали себя вполне по-старому, открыто смеялись над демократическими идеями и учреждениями и, зачастую, не стеснялись открыто высказывать мысли о необходимости полного возвращения к старому порядку. Но это были… большей частью наносные из Европейской России элементы или же офицеры Сибирского и других казачьих войск». Характеристику настроений салона Гришиной-Алмазовой вполне дополняет факт убийства на одном из вечеров офицера, якобы за оскорбительное поведение во время исполнения гимна «Боже, Царя храни».
«Смелый и решительный план переворота, зародившийся в головах кучки патриотов, – продолжал Бафталовский, – начал медленно осуществляться в своих подготовительных работах и действиях; детальную разработку этого акта, с
технической стороны, взяли на себя: генерал Андогский, первый генерал-квартирмейстер Ставки полковник Сыромятников и прибывший из Добровольческой армии полковник Лебедев. К ним присоединились в качестве помощников представители Штабов: Сибирской армии – капитан Буров и 2-го Степного Сибирского корпуса – капитан И. А. Бафталовский. Финансирование государственного переворота взял на себя министр финансов Михайлов, который действительно выдавал щедрой рукой необходимые средства». То, что из членов правительства наиболее активную роль в низложении «уфимской группы» суждено было сыграть именно Михайлову, подтверждалось его негативным отношением к возникновению Директории, к работе Уфимского Государственного Совещания. Но называть его категоричным сторонником «правых» взглядов неправомерно. Его сотрудничество с эсерами, участие в работе Челябинского Совещания показывало, что он был сторонником единоличной власти с обязательной опорой на общественную поддержку, а не власти узкопартийной, на которую, как считалось, опиралась Директория.
Согласно «плану переворота», предполагалось «арестовать Авксентьева, Зензинова и Аргунова и, создав исключительно политически тяжелую обстановку, поставить остальных членов Правительства правого толка в такое положение, при котором они вынуждены были бы по собственному сознанию согласиться на необходимость сосредоточить всю власть – как военную, так и гражданскую – в руках одного лица». Показательно, что заговорщики использовали, в общем, не оригинальную схему «переворота», а схожую с той, которую предполагалось применить летом 1917 г., накануне выступления Корнилова. Вероятно, что эту схему продвигал именно Лебедев, один из лидеров Союза офицеров, готовивших «корниловщину». В 1917 г. Керенского и правительство предполагалось «поставить перед фактом» выступления военных с требованиями усиления власти, ликвидации Петроградского совета и создания Совета народной обороны. И в 1918 г., для придания максимально возможной (в тех условиях) легальности, предполагалось не свержение правительства или арест всех членов Директории, а только «постановка в положение», при котором министрам невозможно уклониться от фактической поддержки заговорщиков и создания новой власти.
Также как летом 1917 г. «национально-патриотическая общественность» выдвигала на ведущие позиции Л. Г. Корнилова, так и осенью 1918 г. на эти же позиции выдвигался военный министр, вице-адмирал А. В. Колчак. Считать его непосредственным организатором и тем более исполнителем заговора нельзя. Но, по справедливому замечанию Бафталовского, во время подготовки «переворота» будущий Верховный Правитель России «дал свое принципиальное согласие на принятие всей полноты власти при том непременном условии, чтобы таковая была ему вручена специальным актом Временного правительства, а не захватом власти». Об этом же писал в своих воспоминаниях бывший глава Административного Совета Временного Сибирского правительства И. И. Серебренников. Отметив желание Колчака не «задерживаться в Омске» и «в не так далеком будущем проследовать на Юг, к Деникину», высказанное им в приватных беседах накануне «переворота», он тем не менее считал, что «Колчак был осведомлен о заговоре и дал заговорщикам свое согласие принять на себя бремя диктатуры», поскольку «без этого предварительного согласия адмирала устроители переворота едва ли рискнули бы совершить таковой». По точному замечанию Серебренникова: «Директории противопоставляли диктатора – таким представлялся выход из создавшегося положения». «Создавалась такая обстановка, которая вела к перевороту: справа желали видеть в Омске, как можно скорее, диктатуру; слева делали все возможное к тому, чтобы ускорить ее появление».
Ход «омского переворота» достаточно хорошо известен и отражен в источниках и историографии. Роль исполнителей взяли на себя сибирские казаки. Офицерами партизанского отряда войскового старшины И.Н. Красильникова в ночь с 17 на 18 ноября были арестованы социалисты-Директоры Н.Д. Авксентьев, А. А. Аргунов и В.М. Зензинов, а также товарищ министра внутренних дел Е. Ф. Роговский. Предполагавшиеся контрмеры со стороны командира 2-го Степного корпуса генерал-майора А. Ф. Матковского (вр. и. д. командующего Сибирской армией) были нейтрализованы офицерами-заговорщиками из его штаба. После того как организаторы ареста (вр. и. д. начальника Сибирской казачьей дивизии полковник В. И. Волков, командир 1-го сибирского казачьего полка войсковой старшина А. В. Катанаев и сам Красильников) добровольно явились на квартиру к министру юстиции Старынкевичу и «передали себя в руки правосудия», арестованные члены правительства были отпущены. Никто из задержанных не пострадал. Одновременно был разоружен «отряд особого назначения» Роговского, сформированный (при участии эсеровской партии) для охраны Директории.
Пока арестованные Директоры находились в здании сельскохозяйственного института, в ночь с 18 на 19 ноября 1918 г. произошла настоящая «смена власти»: ход заседания экстренно собравшегося Совета министров дает определенное представление о «пружинах» заговора и последующего образования диктатуры. В самом начале заседания был четко поставлен вопрос «о дальнейшем функционировании Верховной власти в связи с происшедшими событиями, в силу которых из состава Временного Всероссийского правительства оказывается налицо только два члена (Вологодский и Виноградов. – В.Ц.)». При этом подчеркивалась важная деталь: «Эти оставшиеся члены входили в состав Совета министров, в качестве председателя Совета министров и заместителя Председателя Совета министров, и участвуют в настоящем заседании, вследствие чего верховная власть, за невозможностью функционирования Временного Всероссийского правительства, естественно переходит (показательная правовая характеристика. – В.Ц.) к Совету министров, который, будучи ответственным за судьбы государства, ни на один момент не должен допускать перерыва в функционировании верховной власти».
Омский журналист А. Гутман (Ган) верно определил характер «переворота»: «Очевидно, юристы, участвовавшие в заговоре (таковыми считались прежде всего специалист в области государственного права, будущий министр юстиции Тельберг, министр внутренних дел Гаттенбергер, председатель т. н. Омского блока адвокат В. А. Жардецкий. – В.Ц.), всячески старались найти лояльный титул для нелояльного акта. Им важно было представить дело так, будто наступили непредвиденные обстоятельства. Директория распалась от происшедших стихийно событий, и тогда, чтобы спасти власть, произведена была реконструкция правительства. Таков был остроумный выход из положения, считавшийся с точкой зрения юристов. Эту комбинацию молва приписывала тогда министрам Михайлову и Тельбергу. Она была действительно столь же примитивной, сколь и остроумной. Группа офицеров производит самочинно арест членов Директории (Авксентьева, Зензинова и Аргунова); этот арест, во-первых, подорвет престиж Верховного правительства и, во-вторых, механически приведет к распадению правительственной «пятерки»; создастся положение, при котором Совет министров вступает в права верховной власти, и тогда-то он прокламирует передачу ее в полном объеме диктатору». Таким образом, применялась схема «переворота», при которой происходил не развал всей системы власти и не «низложение» ее высших структур, а лишь замена ее новой моделью управления. В сложившейся системе «исчезают» (причем «незаконно», что не оспаривалось) лишь отдельные элементы власти (арестованные Директоры), а оставшиеся правомочные структуры организуют новую власть, сохраняя тем самым столь важные для Белого движения принципы правопреемственности. Не случайно первая же фраза воззвания Колчака «К населению России» должна была продемонстрировать именно вмешательство неких независимых от Совета министров «сил»: «18 ноября 1918 года Всероссийское Временное правительство распалось» (в отличие, например, от обращения Петроградского Военно-революционного Комитета «К гражданам России» от 25 октября 1917 г.: «Временное Правительство низложено») (2).
Такая «схема» переворота полностью осуществилась. Вологодский был возмущен действиями военных и собирался подать в отставку, о чем и заявил во время заседания. Он потребовал немедленно судить всех участников переворота. Подобное поведение опровергает расхожий тезис об осведомленности и заинтересованности премьера в совершенном перевороте. Но его благородное негодование встретило весьма сдержанную реакцию остальных министров. Тине «доказывал, что Красильников сделал только то, что давно надо было сделать, что арест его не встретит сочувствия в общественной среде, ибо Директорией давно все недовольны». Гинса дружно поддерживали другие члены Совета министров (3). Против выступил министр труда, меньшевик Л. И. Шумиловский. Член Директории, кадет Виноградов, первым произнес ожидаемое всеми слово «диктатура», но он же отказался признать факт реального перехода к новой власти, заявив об отставке. Однако в «схеме» был правовой изъян, на который обратил внимание будущий помощник Верховного Правителя по отделу снабжения генерал-лейтенант Д.В. Филатьев: «Не Совет министров избирал Директорию, а Директория назначала министров, образовавших Совет, почему последний, хотя бы и в период революции, не должен был считать себя правомочным замещать Директорию. Ему надо было придумать какую-то более приличную и хотя бы по видимости более легальную форму перестроения власти, чтобы это не носило характера переворота».
События 18–20 ноября 1918 г. с правовой точки зрения с полным основанием можно считать государственным переворотом. Но, говоря о «перевороте», следует учитывать не только терминологическую, но и политико-правовую разницу между «переворотом» и «бунтом», «низложением» власти. По мнению министра юстиции Старынкевича, переворот сохранял основы правовой системы и не носил, в силу этой причины, революционного, «бунтарского» характера, хотя по форме своей и не выглядел легальным актом. Показательно, что в письме министра иностранных дел Ю. В. Ключникова, отправленном в российские дипмиссии, говорилось именно о «перевороте», безо всяких иных толкований этого термина: «Переворот произошел бескровно и несомненно является новым шагом вперед на пути возрождения великой России. В народе и войсковых частях полное спокойствие». О «государственном перевороте» сообщалось в белой прессе Юга России (4). В правительственных документах говорилось лишь о «событиях 18 ноября» или о «чрезвычайных событиях, прервавших деятельность Временного Всероссийского правительства». Но вскоре в официальных и официозных статьях стали говорить о перевороте (в позитивном смысле): «Переворот был встречен с громадным удовлетворением всеми государственно настроенными слоями общества и населения, т. е. почти всей Сибирью и Приуральем» (5).
Но факт незаконного лишения свободы государственных деятелей, хотя бы и принадлежавших к партии, чей ЦК призывал к вооруженному сопротивлению, требовал расследования и наказания виновных. Совет министров принципиально признал, что тот порядок, при котором лица в военной форме подвергают аресту носителей верховной власти, является совершенно недопустимым. Волков, Катанаев и Красильников сами отдали себя воле правосудия. Повторялась та же история, что с арестом министра Новоселова в сентябре 1918 г., причем в обоих «деяниях» участвовал начальник Омского гарнизона войсковой старшина Волков. Теперь действия военных квалифицировались как «преступное посягательство на «верховную власть», и против них возбуждалось уголовное преследование по ст. 100 Уголовного Уложения («насильственное посягательство на изменение в России или в какой-либо ее части установленного Законами Основными образа правления», трактовалось в решении Совета министров как «посягательство на верховную власть с целью лишить возможности осуществлять таковую»). Однако сам переворот оправдывался «сильным недовольством нерешительной политикой Временного Всероссийского Правительства по отношению к тем левым течениям, которые вновь начинали свою разрушительную противогосударственную работу, выразившуюся в составлении и распространении преступных прокламаций, попытках частичных восстаний и др.». Приговор «чрезвычайного военного суда» следовало «представить на конфирмацию Верховного Правителя», что само по себе уже предполагало возможность его изменения. Ведь итоги дела могли быть разными (6).
Судебные слушания состоялись, однако в официозной прессе того времени выражалось настолько широкое возмущение действиями ЦК эсеров, что суд вынес участникам «переворота» оправдательный приговор. Сам «факт ареста носителей верховной власти свидетельствовал о полной их неприспособленности к выполнению тех высоких обязанностей, которые были на них возложены». Адвокатом на процессе выступал Жардецкий, которому приписывали негласное «соучастие в событиях». Юридическим основанием оправдания считалось отсутствие специальных правовых норм, устанавливающих ответственность за выступления именно против отдельных членов Директории, а не против «верховной власти» вообще (в данное понятие, следует помнить, входил и Совет министров).
Эта оценка событий доминировала во всех официальных заявлениях Совета министров в 1918–1919 гг. «Суверенная Директория была составлена из людей различных политических групп, у нее не было прочности цельного камня, она была искусственно склеена из разных кусков. А возле нее стоял тоже претендент на верховную власть – постоянно заявляющий о себе односторонне партийный состав, осколок Учредительного Собрания». Тем не менее и Уфимское Государственное Совещание, и Директория выполнили свои «исторические задачи». «Всероссийская Директория, несмотря на кратковременность ее существования, совершила великое, глубокого значения дело. Она внесла еще большее единство в движение государственности, она выкинула трехцветный национальный флаг…
Задача объединения была решена – вся территория подпала под одно кормило власти. Осталась другая задача – укрепить самую власть».
«День 18 ноября – великий день преобразования власти, – говорил Гинс в интервью по случаю годовщины образования Временного Сибирского правительства. – Избрание Верховного Правителя окончательно оформило подготовлявшееся всем предыдущим процессом объединение и слияние власти. Характер ее остался тот же – та же программа (важное признание. – В.Ц.), те же временные ответственные задачи, те же органы управления, но иной стала внутренняя прочность: власть стала нерушимой скалой». По его мнению, и Директория, и Сибирское правительство имели определенные изъяны в своей деятельности. Но если Директория, как отмечалось выше, отличалась «партийно-политической» узостью, то Временное Сибирское правительство «состояло из людей не столько различных по взглядам, сколько различных по характерам, притом – суверенное по своим заявлениям, оно не было вполне свободным и независимым по своим действиям. На верховную власть претендовала и Сибирская Областная Дума».
Примечательно, что омские министры, имевшие непосредственное отношение к «перевороту», пытались обосновать его не столько с позиций легальности, сколько с позиций легитимности, акцентируя внимание на преимуществах того порядка управления, который удалось создать в белой Сибири к концу 1918 г. Гинс отмечал специфику произошедших событий, исходя из принципа исторической закономерности и неизбежности смены модели власти: «История имеет свои законы… Когда начался могущественный прилив патриотических чувств, тогда никакие искусственные плотины не могли его удержать. Патриотизм местный уступил напору волны национальных порывов». В 1919 г. перед властью открывались новые задачи: «Основы, на которых покоится Верховная Власть, – это сознательность армии и спокойствие тыла… Спокойствие тыла зависит от доброкачественности управления. Совет министров должен стать гражданской Ставкой (аналог Ставки Главковерха. – В.Ц.), руководящей всеми живыми силами тыла. Он должен использовать всю общественность, всех привлечь к созидательной работе и, опираясь на общую поддержку, превратиться в крупную политическую силу, которая была бы достойной и надежной опорой Верховной Власти».
Идеи Гинса о неизбежности событий 18 ноября поддерживал Тельберг, пытавшийся обосновать легитимность новой власти как власти, основанной на прочном фундаменте «здоровой, государственной» политики, проводившейся Сибирским правительством в течение лета – осени 1918 г. «Сибирское Правительство, отчасти под влиянием лиц, его составлявших, отчасти под воздействием здоровых общественных кругов, его окружавших, раньше других усвоило ту практическую истину, что власть должна быть сильной, а чтобы быть сильной, нужно подорвать внутренние источники бессилия, доставшиеся нам в наследие от большевиков… С первых дней своего бытия Сибирское Правительство, руководимое здоровым государственным чутьем, постаралось раскрыть скобки того широкого понятия, которое выражается словами «возрождение государства». Возродить государство – это значит отстроить заново все основные элементы государственной жизни, т. е. власть, порядок, закон и свободу. И Сибирское правительство… восстановило местный аппарат власти, устроило милицию, вызвало к жизни… деятельность местного самоуправления… Чтобы обеспечить порядок, Правительство не убоялось упреков людей, сохранивших иллюзии от эпохи «уговоров и воззваний», и пошло на самые суровые меры репрессии, потому что в тяжелые минуты государственной жизни приходилось думать не об исправлении и вразумлении людей, опасных для государства, а об обезврежении их хотя бы самыми беспощадными мерами». Особых сожалений по поводу произошедших событий не высказывалось, ведь впереди (как считалось) была очевидная победа над советской властью и легализация нового порядка управления государством через новое Всероссийское Учредительное Собрание. «Правительство, держащее в руках власть, – замечал Тельберг, – обязано обеспечить Учредительному Собранию не обстановку смуты и бессилия, в которой оно может еще раз пасть под ударами большевиков слева и справа, а обстановку, достаточную для его авторитета и необходимую для успеха того великого исторического дела, которое оно призвано совершить» (7).
После свершившегося факта ареста членов Директории у Совета министров существовало две альтернативы. Первая, вполне логичная, заключалась в незамедлительном освобождении арестованных Директоров и восстановлении прежнего правового статуса Директории. Но это, по словам Гинса, «казалось немыслимым». «Факт свержения Директории был признан… Власть могла перейти к трем оставшимся членам Директории (Вологодскому, Болдыреву и Виноградову. – В.Ц.), но это был бы суррогат Директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом «левой» половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного Российского Правительства князя Львова и Керенского». В протокольной записи заседания Совета министров было отмечено, что «восстановление его могло бы вызвать смуту, борьбу партий, протесты армии и таким образом гибельно отразилось бы на деле возрождения русской государственности» (8). Вторая альтернатива – признание незаконности переворота и выход из создавшейся всероссийской коалиции, возврат к «областничеству». «Но жребий был брошен, – писал Гинс, – провозгласив лозунг объединения, возвращаться в областничество казалось уже безумием. Страна вновь распалась бы, и мучительный процесс ее собирания мог бы оказаться более трудным. В момент собирания страны, при попытке создания общегосударственного центра, областничество может быть только вредно» (9).
Все же на этот путь пыталась встать Башкирия. Уфимская городская дума на заседании 22 ноября осудила переворот, а правительство Башкирии заявило, что «всякого отступления от программы Уфимского Совещания не допустит и никакого правительства, допускающего отступления от него, не признает». В ночь на 2 декабря, по инициативе главы национального правительства Ахмета-Заки Валидова и видного эсера В. А. Чайкина, в Оренбурге была произведена неудачная попытка ареста войскового атамана Дутова, поддержавшего Колчака. Позднее башкирские политики встали на путь сотрудничества с советской властью, а часть башкирских полков перешла на сторону Красной Армии (10).
Потребовал отмены решения суда над участниками переворота и заявил о своем неподчинении адмиралу Колчаку полковник Г. М. Семенов, занимавший с сентября 1918 г. должность командующего 5-м Приамурским корпусом и Походного атамана Амурского и Уссурийского казачьих войск. Правда, конфликт носил характер личной неприязни к Колчаку, ведь Семенов не высказывался против единоличной власти, но считал, что на роль диктаторов более подходят Деникин, Хорват или Дутов. Не последнюю роль здесь играли конфликты между Колчаком и Семеновым летом 1918 г., связанные с вопросами служебного подчинения
Особого Маньчжурского отряда военному командованию на КВЖД. Назначенная Чрезвычайная следственная комиссия для расследования действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц не смогла собрать достаточного количества материалов для обвинения самого полковника в измене, хотя и собрала факты служебных злоупотреблений со стороны подчиненных Семенова. Вмешательство атамана Дутова и полученные от Колчака должности Главного начальника Приамурского края, помощника Командующего войсками Приамурского военного округа и чин генерал-майора сделали Семенова фактическим «диктатором Забайкалья» («гражданским» руководителем Забайкальской области стал известный общественный деятель С. А. Таскин). Конфликт был исчерпан приказом Верховного Правителя № 136 от 27 мая 1919 г. Примечательна позиция атамана Дутова, выраженная им в телеграмме Семенову о признании Колчака: «Вы признаете на этот пост достойными Деникина, Хорвата и меня. Хорват признал власть Колчака, о чем я извещен так же, как и Вы. Полковник Лебедев от имени Деникина признал власть Колчака (подробнее о позиции Лебедева в разделе о взаимоотношениях белого Юга и Сибири). Таким образом, Деникин и Хорват отказались от этой высокой, но тяжелой обязанности. Я и войско мое признали власть адмирала Колчака тотчас же по получении об этом извещений, и тем самым исключается возможность моей кандидатуры. Следовательно, адмирал Колчак должен быть признан и Вами, ибо другого выхода нет. Я старый борец за Родину и казачество, прошу Вас учесть всю пагубность Вашей позиции, грозящей гибелью Родине и всему казачеству. Сейчас Вы задерживаете военные грузы и телеграммы, посланные на адрес Колчака – Вы совершаете преступление перед своей Родиной и в частности перед казачеством… Неужели Вы допустите, чтобы славное имя Семенова в наших степях произносилось с проклятием? Не может этого быть! Я верю в Вашу казачью душу и надеюсь, что моя телеграмма рассеет Ваше сомнение и Вы признаете Колчака Верховным Правителем Великой России». Семенов ответил телеграммой в Омск: «Получив сегодня, 27 мая, по телеграфу приказ за № 136, счастлив донести Вашему Высокопревосходительству, что Ваше справедливое решение ликвидировало последние шероховатости общегосударственной работы по воссозданию Единой и Неделимой России. Всецело и безусловно подчиняясь Российскому правительству, возглавляемому Вами, как Верховным Правителем, доношу, что и я, и вверенные мне войска с прежним пылом горячей и беззаветной любви к Родине будем продолжать свое бескорыстное служение под руководством и начальствованием нашего Верховного Главнокомандующего».
Российское отделение Чехословацкого Национального Совета заявило протест по поводу «событий в Омске». В официальном обращении говорилось: «Чехословацкая армия, сражаясь за идеалы свободы и народовластия, не может и не будет симпатизировать насильственным переворотам». «Переворот в Омске 18 ноября нарушил принципы законности. Мы, представители чехословацкого войска, сожалеем, что в тылу армии происходят такие перевороты, и поэтому думаем, что правительственный кризис, сопровождаемый арестом членов Временного правительства, будет разрешен законным порядком, и что таковой считает неоконченным». Однако на фронте позиция Совета не нашла поддержки. Один из авторитетных чехословацких военачальников, генерал-майор Р. Гайда (командующий Екатеринбургской группой войск), заявил о своем нейтралитете, что сыграло определяющую роль в неудачной попытке Съезда Учредительного Собрания организовать противодействие «омскому перевороту» в Екатеринбурге.
Действия данного Съезда могли оказаться гораздо более опасными для «переворотчиков». Еще накануне «переворота» Съезд поставил на обсуждение прокламацию эсеровского ЦК. И хотя абсолютного большинства Съезда призыв к оружию против «реакции» не получил (18 голосов было отдано в поддержку прокламации, 12 – против нее и 32 – воздержались), становилось ясным, что симпатии «учредиловцев» не на стороне омских политиков и военных. После 18 ноября председатель Съезда, бывший глава Самарского Комуча В. К. Вольский выступил с воззванием «Ко всем народам России», в котором отметил, что после ареста членов Директории «часть министров, во главе с членом Правительства Вологодским, нарушили торжественное обязательство, подписанное ими самими, захватили власть и объявили себя Всероссийским Правительством, назначив диктатором Адмирала Колчака». Съезд «брал на себя борьбу с преступными захватчиками власти», создавая ответственный «Комитет» и «уполномочив его принимать все необходимые меры для ликвидации заговора, наказания виновных и восстановления законного порядка и власти на всей территории, освобожденной от большевиков». В состав Комитета избрали Чернова, Вольского и членов Собрания – Алкина, Федоровича, Брушвита, Фомина и Иванова – т. н. «семерку». Комитет становился своего рода альтернативной властью по отношению к Омску и должен был «войти в соглашение с непричастными к заговору членами Всероссийского Временного правительства, областными и местными властями и органами самоуправления, Чешским Национальным Советом и другими руководящими органами союзных держав».
Безусловным противником «переворота» объявил себя Совет Управляющих ведомствами Комуча. В телеграмме из Уфы на имя Вологодского, подписанной председателем Совета Филипповским и его членами (П.Д. Климушкин, И. Нестеров, М. А. Веденяпин), декларировалось: «Узурпаторская власть, посягнувшая на Всероссийское Правительство и Учредительное Собрание, никогда не будет признана. Против реакционных банд Красильникова… Совет готов выслать свои добровольческие части». Вологодскому предлагалось незамедлительно освободить арестованных, наказать заговорщиков и «объявить населению и Армии о восстановлении права Всероссийского Временного Правительства». В противном случае Совет намеревался объявить председателя Совета министров «врагом народа» и «предложить всем областным правительствам активно выступить против реакционной диктатуры в защиту Учредительного Собрания, выделив необходимые силы для подавления преступного мятежа». Фактически Совет Комуча предлагал не только вернуться к упраздненному самой же Уфимской Директорией «областничеству», но и угрожал созданием «нового фронта междоусобной войны». В Екатеринбурге к бывшим членам Областного правительства Урала был делегирован Н.В. Фомин, пытавшийся доказать необходимость восстановления уральского правительства. Были изданы плакаты, гласившие: «В Омске совершен государственный переворот… Становитесь все в ряды русско-чешских полков имени Учредительного Собрания, в ряды отряда Фортунатова и добровольческих полков Народной армии. Не медлите ни часа. В промедлении – смерть демократии. А вместе с ней – и смерть начавшей возрождаться Великой России. К оружию! Все – за Учредительное Собрание!»
Колебался и член Директории, Верховный Главнокомандующий генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, бывший в дни «переворота» на фронте. Согласно его требованиям, предъявленным по телеграфу Колчаку, адмиралу нужно было «восстановить Директорию, немедленно освободить и немедленно восстановить в правах Авксентьева и др. и сложить с себя все полномочия». В этом Болдырева поддерживал и будущий Правитель Приамурского края генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, считавший «диктатуру желательной», но долженствующей прийти «путем эволюции», а не «революционным порядком». Болдырев заявлял, что в Омске следовало дождаться его возвращения с фронта и участия в заседании (что «обеспечило кворум» в принятии решений). Арестом Авксентьева и Аргунова, как он считал, нарушались нормы «правового государства». Однако «снять с фронта» войска и направить их «на Омск» Болдырев не решился. Согласно его воспоминаниям, «массы подготовлены не были» к поддержке лозунгов партии эсеров и Съезда членов Учредительного Собрания. «Выиграют, и выиграют крупно, от всей затеянной Омском и возглавленной Колчаком авантюры только большевики» (11).
Итак, Совет министров, не колеблясь, встал на «новый путь» создания власти. Провозглашенное возрождение Единой России нужно было сохранять любой ценой, а перевороту следовало придать правовую форму. Первым указом Совета министров военный министр вице-адмирал А. В. Колчак производился в адмиралы (это ставило его на уровень генерала от инфантерии – чина, носителей которого среди военных претендентов на власть в белой Сибири в то время не было). Затем было принято постановление: «Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти». Таким образом, идея правопреемственности (хотя и условно) реализовалась в модели новой власти в форме соединения легальных структур Совета министров и Директории. Именно в понимании сущности этого единства применима формулировка «наличные члены Временного Всероссийского Правительства». Подобный прецедент (передача власти правительством) имел место, в частности, в сентябре 1917 г., когда третий коалиционный состав Временного правительства передал власть «коллективному правителю» – Совету пяти (Директории), во главе с «директором-председателем» Керенским (санкционировавшим затем создание нового правительства, в состав которого вошли и члены Директории). Теперь власть нужно было передать «единоличному правителю». В обоснование легальности акта считалось необходимым добиться осуществления принципа персональной преемственности, столь часто используемого различными антибольшевистскими режимами в ходе гражданской войны. В данном случае речь шла о председателе Совета министров Вологодском, бывшим и членом Директории: «Всем казалось необходимым сохранить во что бы то ни стало Вологодского во главе министров, и Петру Васильевичу пришлось… обеспечить преемственность государственной власти своим присутствием в составе нового Правительства. Предполагалось, что сохранение Вологодского и вообще всего делового состава Совета Министров в значительной степени смягчит впечатление переворота» (12). Вологодский, первоначально считавший недопустимым свое присутствие в составе нового правительства, в качестве своеобразного «санкционирования происшедшего» все же согласился «сохранить свой портфель». Но, несмотря на выражение «персональной преемственности», обоснование правомочности белой власти оставалось неустойчивым. «Цепь власти», переброшенная от актов февраля 1917 г., – через Учредительное Собрание, региональные правительства, Временное Всероссийское правительство – до Российского правительства 1919 г., нуждалась в постоянном укреплении не только своего легального статуса, но и легитимного «общественного признания». Позднее, летом – осенью 1919 г., для этого предполагалось использовать представительные структуры. Следующим актом новой власти провозглашалось: «Ввиду тяжкого положения Государства и необходимости сосредоточить всю полноту Верховной Власти в одних руках, Совет министров постановил: передать временно осуществление Государственной Власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя».
Завершающими актами «переворота» стали Приказ Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России № 1/40 от 18 ноября 1918 г., обращение Верховного Правителя «К населению России» и т. н. «Конституция 18 ноября» (Положение о временном устройстве государственной власти в России). В соответствии с предоставленной ему «полнотой власти» Колчак принял на себя «Верховное командование всеми сухопутными и морскими силами России» (хотя, согласно статье 19 «Положения о полевом управлении войск», мог назначить на должность Главковерха и другого военачальника). В данном случае уместна ссылка на правовой прецедент, когда Государь Император Николай II, будучи и Главой Государства, и Державным Вождем Российской армии и флота (согласно ст. 14 Свода основных законов), возложил на себя в 1915 г. обязанности Верховного Главнокомандующего. Таким образом, в одном лице произошло совмещение высшей государственной, высшей военной и высшей оперативно-распорядительной власти на фронте (13). Целесообразность диктатуры определялась так: «Сосредоточение власти, отвечающее общественным настроениям, остановит, наконец, непрекращающиеся покушения справа и слева на неокрепший еще государственный строй России – покушения, глубоко потрясающие государство в его внутреннем и внешнем положении и подвергающие опасности политическую свободу и основные начала демократического строя. Сосредоточение власти необходимо как для деятельной борьбы против разрушительной работы противогосударственных партий, так и для прекращения самоуправных действий отдельных воинских отрядов, вносящих дезорганизацию в хозяйственную жизнь страны и в общественный порядок и спокойствие».
В отношении уфимских и екатеринбургских «учредиловцев» были приняты жесткие меры. Опираясь на уже принятое Директорией решение о роспуске региональных правительств (Грамоты от 4 и 6 ноября), Колчак издал распоряжение (30 ноября) о ликвидации «попыток поднять восстание против Государственной власти». «Бывшие члены Самарского Комитета членов Учредительного Собрания, уполномоченные ведомств бывшего Самарского Правительства, не сложившие своих полномочий до сего времени, несмотря на указ об этом бывшего Всероссийского Правительства, и примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в Уфимском районе» объявлялись «вне закона». Всем воинским начальникам предписывалось «решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применением оружия», а также «арестовывать таких лиц для предания их военно-полевому суду». Но еще до издания приказа Верховного Правителя, 19 ноября, офицерами 25-го Екатеринбургского полка горных стрелков были арестованы члены Съезда и «семерка» Комитета во главе с Черновым (после этих арестов офицеры-стрелки, как и казачьи офицеры в Омске, написали заявления с требованием о привлечении их к суду). Оппозиционные Колчаку структуры фактически распались (14).
Немаловажную роль в омских «событиях» сыграл и психологический фактор – предрасположенность к диктатуре со стороны большинства политических участников Белого движения (для военных принцип единоначалия сам по себе неоспорим). По словам Гутмана (Гана), «остановившись на идее необходимости диктаторской власти, никто из инициаторов предстоящего акта не отдавал себе отчета, какова должна быть в жизни эта власть и какими качествами должен обладать ее носитель. Горькие опыты коллективной власти – коалиционной и чисто социалистической, приведшей к возвышению ряда поразительно похожих друг на друга, безвольных и ничтожных людей в качестве правителей и доведшей государство до полной катастрофы – были всем памятны. Все поэтому мечтали видеть во главе новой государственности человека типа Наполеона или уж, по крайней мере, Джорджа Вашингтона. Это должен был быть прежде всего человек непреклонной воли, который быстрыми мероприятиями смог бы подчинить народ своим разумным велениям и повести его за собой. Русское мыслящее общество приветствовало бы и подчинилось бы всякому, кто бы сумел в этот тяжкий час истории высоко поднять затоптанное в грязи национальное знамя. Но мало было одной воли для создания нового государства на пепелище страшного разрушения. Диктатор должен был обладать и государственной мудростью, и дипломатическими способностями. Наконец, для выполнения грандиозного дела нужны были хорошие, столь же энергичные, как и самоотверженные исполнители. Диктатором мог быть только военный генерал, ибо первой задачей новой власти была организация сильной и боеспособной армии. Однако для всех этих рассуждений тогда не было спокойствия и времени. Атмосфера была накалена до крайности, и люди действовали, не рассуждая. Не впадая в ошибку, можно сказать: выбор пал на адмирала Колчака случайно. Он мог пасть и на другого видного генерала, если бы таковой попал в омскую обстановку (не случайно в Совете министров баллотировались трое наиболее известных и высокопоставленных военных Востока России (Хорват, Болдырев и Колчак. – В.Ц.))». Согласно листу закрытой баллотировки, лишь один голос получил генерал Болдырев, а голоса остальных 13 членов Совета министров были отданы Колчаку.
Профессор Академии Генштаба генерал-майор М. А. Иностранцев вспоминал: «Меня, как историка по специальности, несколько смущали следующие обстоятельства. Во-первых, я знал, что процесс провозглашения диктатуры, как учит история, бывает несколько иной, чем тот, который имел место в данном случае. Как известно, ни один диктатор никогда не был избран и никто ему власть не вручал, а обыкновенно он брал ее сам, а затем заставлял себя избирать. Во-вторых, на роль диктатора, как показывает опять-таки история, почти всегда попадал популярный вождь войск, боготворимый массами, черпавший свое обаяние из ореола побед, одержанных этими массами именно под его начальством (почему он и бывал, с одной стороны – неуязвим для всех, кому был неугоден, а с другой – полновластен). Между тем, допуская даже, что Колчак был весьма популярен во флоте, хотя больших, импонирующих его авторитету, побед за ним и не было, но, во всяком случае, в условиях Сибирской, а затем и Всероссийской обстановки, роль флота представлялась ничтожной, если не нулевой, а для сухопутных войск, т. е. тех, которым предстояло делать главное дело, имя адмирала Колчака говорило очень мало, а авторитета знаний и таланта в области ведения военных действий на суше не было, да и быть не могло. Таким образом, главная надежда на успех диктатуры и твердость ее могла покоиться лишь на силе характера и энергии для восстановления на новых началах разрушенного государственного порядка и на способности держать сильную власть». Характерную историческую параллель отмечал и генерал Филатьев: «Дата 18 ноября явилась счастливым историческим совпадением: 18-го же ноября 1799 года, по революционному календарю 18 брюмера, Наполеон сверг Совет пятисот и с этого дня начал править Францией единолично».
Но не только психологический и исторический смысл можно было усмотреть в событиях 18 ноября. По мнению управляющего Министерством иностранных дел Российского правительства И. И. Сукина, «характер постановления на власть Адмирала Колчака был полон глубокого смысла. Колчак был избран – это несомненно, и не народным голосованием, а лишь волей и свободным решением людей, его окружавших. Эти деятели, считая себя связанными до конца с личностью выдвинутого ими героя, стали сознательно его возвеличивать… Внешними знаками почтения, атрибутами власти и приказаниями мы подчеркивали его авторитет и делали это сознательно, рассматривая Колчака как дорогое детище нашего национального дела… В дальнейшем, при осложнившейся политической обстановке, из этого родилось целое политическое течение, требовавшее усиления военной диктатуры, увеличения дискреционной власти адмирала, большей независимости от Совета министров, проявления его собственной личности в суждениях и решениях, и ослабления той конституционности, значение которой Колчак понимал и за которую крепко держался» (15).
Так 18 ноября 1918 г., по существу, завершилось формирование военно-политической доктрины Белого движения. Дальнейшие периоды (1919–1922 гг.) будут свидетельствовать лишь о ее эволюции, развитии, в зависимости от совокупности внутренних и внешних факторов во всероссийском и региональном масштабах. Если провозглашение 23 сентября 1918 г. единой всероссийской власти в Уфе означало переход от «областнических» рамок к «государственному» масштабу, то «омский переворот» стал не только переходом от «коллегиальной диктатуры» к «единоличной», но и утвердил модель военно-политического управления, ориентированного на скорое и победоносное, как представлялось ее создателям, окончание гражданской войны. В этом проявилось также окончательное выделение Белого движения из антибольшевистского фронта. Образование всероссийской власти в форме Директории имело целью достичь единства в антибольшевистском движении, и если говорить о перспективе, то деятельность Временного Всероссийского правительства, при всех его слабостях и недостатках, могла бы быть направлена на реализацию идеи единого антибольшевистского фронта, свободного от «большевизма слева» и «большевизма справа», но насколько результативно – могло показать только время и события на фронте. По мнению современных исследователей (В. И. Шишкин, Г. А. Трукан), политическая система белой Сибири была лишена тех основ правопреемственности, которыми обладало свергнутое большевиками правительство: «Если Директория могла выводить свое происхождение из Всероссийского Учредительного собрания, то режим Колчака не имел никакого легального источника общероссийской власти. Поэтому он мог квалифицироваться и восприниматься как незаконный». Факт переворота привел к расколу антибольшевистского движения, «возникновению «третьей силы», противостоявшей как большевикам, так и колчаковскому режиму», а это сузило социальную базу Белого движения на Востоке России, стало одной из главных причин в его поражении (16).
Возможно, что больших симпатий со стороны «однородно-социалистического» лагеря деятельность Директории и не получила бы. Тем не менее у новой власти могло и не быть противников, исходивших из принципа «лучше Ленин, чем Колчак». Справедливости ради нужно отметить, что «пострадавший» Авксентьев не стал непримиримым врагом Колчака (в отличие от Чернова или Керенского). В своем письме к соратникам по партии 31 октября 1919 г. он осуждал ЦК партии, особенно «косоглазого друга» Чернова, допустивших публикацию воззваний о «борьбе с реакцией»: «Они не понимали, что если своим «постольку-поскольку» в первый период революции они помогали «большевизму слева», то теперь они отдавали власть на растерзание «большевизму справа». Не считаясь ни с соотношением сил, ни с необходимостью упорной и настойчивой работы, они выставляли требования, критиковали, негодовали и т. д., и всем этим ослабляли власть (Директории. – В.Ц.) и давали поводы к определенной агитации… Лучшего подарка реакция ждать не могла». Авксентьев и другие представители «демократической контрреволюции» стояли на позиции «требований помощи антибольшевистскому фронту при условии гарантий демократизации его», что особенно ярко проявилось в деятельности Республиканской лиги в Париже, куда после «переворота», через Китай и САСШ, переехали «свергнутые директоры» (17). На сходной позиции стоял и Аргунов: «Большевизм справа не представляет серьезной угрозы для демократической общественности, всякие планы о реставрации старого строя – удел мечтателей и авантюристов. «Большевизм слева» объединяет методы насилия и террора с демагогическими лозунгами, роет глубокую почву под фундаментом государственности». Зензинов, будучи наиболее «заинтересованным лицом» в раскрытии правды о «государственном перевороте», попытался с максимальной полнотой проинформировать «общественное мнение» о сути произошедших в Омске событий. Им был подготовлен и издан документальный сборник «Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года» (его выход в свет в Париже произошел в момент ожидавшегося признания власти Верховного Правителя России мировыми державами). А в письме в редакцию газеты «Общее дело» («Правда о неправде») Зензинов стремился опровергнуть тезис о «партийном» и «антигосударственном» характере Уфимской Директории. Им приводились факты осуждения прокламации эсеровского ЦК со стороны Директоров, отрицалась подготовка каких-либо действий против власти со стороны арестованных членов правительства, подчеркивалось обязательство Директоров отказаться от партийной работы на время пребывания в правительстве и их «безответственность» в отношении центральных комитетов «своих» партий. Обвинения Временного Всероссийского правительства в «партийности и противогосударственности» – «легенда, придуманная позднее только для того, чтобы оправдать произведенный переворот» (18).
С тезисом об ослаблении «единого антибольшевистского фронта» в результате «омского переворота» можно было бы согласиться. Но нельзя не учитывать тот факт, что Директорию, со всей очевидностью, не признавало бы военно-политическое руководство белого Юга. Ни среди членов Особого Совещания в Екатеринодаре, ни среди участников Ясского политического Совещания не было сторонников признания полномочий Уфимской Директории в качестве всероссийской власти. А что стало важнее для Белого движения – поддержка, весьма сомнительная, части эсеровской партии или единство Белой Сибири с другим важнейшим регионом – белым Югом? В случае дальнейшего существования Уфимской Директории конфронтация с белым Югом, не без оснований претендовавшим на «первенство» в Белом движении, могла стать реальностью. Что же касается общественно-политической поддержки, то и здесь «омский переворот» не мог считаться лишенным ее. Сомнительно ожидать и надеяться, чтобы поддержка Белого движения исходила от «левой общественности». Следовало направить усилия на приобретение поддержки со стороны «правой общественности», пусть и не готовой к незамедлительному провозглашению, в частности, монархического лозунга, но тем не менее разделяющей позиции ведущих антибольшевистских объединений того времени: Всероссийский Национальный Центр (ВНЦ), Союз Возрождения России (СВР). Во время «омских событий» заявила о себе сибирская общественно-политическая организация, схожая с ВНЦ и СВР по составу и программе, – Омский блок. Истоки его создания относились к середине 1918 г., когда после организации в Сибири антибольшевистской власти ей потребовался представительный «фундамент» в форме «организованной общественности». Поскольку в Сибири (равно как и в других регионах) структуры существовавших партий и групп оказывались достаточно «узкими» для подобной поддержки, происходило их объединение на максимально приемлемой для участников политической платформе. В этом можно отметить определенную тенденцию: чем слабее были партийно-политические структуры, тем на более «широкой» организационной и на более «обобщенной» программной основе строились те или иные надпартийные объединения (ВНЦ, СВР, тот же Омский блок и др.). Степень сближения этих структур зависела также и от тактических соображений, проявившихся, например, при создании разветвленной сети антисоветского подполья (московские и петроградские «центры» и «союзы»).
«Тезисы доклада по вопросу о блоке» были представлены Жардецким во время работы конференции партии народной свободы в Омске. Работа конференции проходила 15–18 ноября 1918 г., и в историографии нередко высказывалось мнение о поддержке сибирскими кадетами идеи «переворота», что подтверждали документы конференции, утверждавшие необходимость «диктатуры» как средства для «подчинения всяких стремлений всех и каждого целям национального воскрешения России» (доклад товарища министра внутренних дел омского правительства В. Н. Пепеляева). В девяти тезисах своего доклада будущий премьер Российского правительства подчеркивал: «Партия должна заявить, что она не только не страшится диктатуры, но при известной обстановке считает ее необходимой», «всякого рода соглашения, коалиции и компромиссы допустимы, но они не должны: а) иметь самодовлеющего значения, б) затемнять основные цели соблазном кажущегося единения и в) включать в свою сферу антигосударственные элементы, которые должны быть изолированы… На Уфимском Совещании государственные силы допустили ошибку, пойдя на компромисс с государственными и антигосударственными элементами, завершившийся уступкой в пользу Учредительного Собрания настоящего полубольшевистского состава». «Партия находит, что власть должна освободить страну от тумана неосуществимых лозунгов, которые в наших условиях являются пагубными фикциями, самообманом и обманом. Партия не признает государственно-правового характера за Съездом членов Учредительного Собрания и самый созыв Учредительного Собрания данного состава считает вредным и недопустимым». Как отметил в своем дневнике Пепеляев, его тезисы были приняты «подавляющим большинством» (41 – «за», «против» – 1). После «переворота» на собрании образованного на конференции Восточного отдела ЦК с характерным заявлением выступил избранный товарищем председателя отдела А. К. Клафтон: «С 18 ноября мы стали партией государственного переворота. Стоило нам накануне высказать наше мнение, и назавтра то, что должно было совершиться, совершилось». Эту же готовность «слиться» с государственным аппаратом подтвердил Пепеляев: «Мы ответственны… за переворот, и наш долг укрепить власть. Поэтому должны брать самые ответственные посты, даже с риском погибнуть».
Но помимо кадетской партии, нарождающейся диктатуре необходимо было обеспечить более широкую поддержку. В упомянутом выше докладе о блоке Жардецкий отмечал важность «содействия национальному объединению всех общественных элементов – деловых и политических – формально правее и левее к.-д. стоящих, но признающих необходимость искреннего объединения всего политически жизненного в стране на задаче воскрешения и воссоздания России, ее национальной государственности и ее великодержавия». Объединения с целью «поддержки государственной власти, деловой общественности и культурной работы». Судя по воспоминаниям Гинса, Омский блок имел достаточный авторитет в Сибири и мог непосредственно влиять на власть. Блок действительно отличался многочисленностью участников (14 организаций, включая представителей Омского отдела Союза Возрождения России, Атамановской группы РСДРП («Единство»), Омской группы эсеров («Воля народа»), Омского комитета партии народных социалистов, Восточного отдела ЦК кадетской партии, Совета кооперативных съездов, Всероссийского Совета Съездов торговли и промышленности, а также – Сибирского, Забайкальского, Семиреченского и Иркутского казачьих войск). Председателем блока стал представитель Совета кооперативных съездов – А. А. Балакшин. Показательно, однако, что в момент «омского переворота», по оценке Пепеляева, «блок растерялся». «Никто ничего не знал. Только моя информация (около 2 часов дня) несколько успокоила блокистов. Жардецкий (один из членов блока. – В.Ц.), которого здесь считают всезнающим, абсолютно ничего не знал, о заговоре узнал лишь утром». Сравнивая влиятельность омской «общественности» с ВНЦ, следует, например, отметить гораздо большую степень участия деятелей Национального Центра в формировании политики Особого Совещания при Главкоме ВСЮР, чем Омского блока в работе колчаковского правительства (19).
Существенное значение в событиях «переворота» имела позиция иностранных представителей. За исключением явного осуждения со стороны Чехословацкого Совета, главы миссий в Омске (Высокий комиссар Франции Э. Реньо, глава дипломатической миссии Великобритании Ч. Эллиот, а также глава военной миссии Великобритании – генерал-майор А. Нокс) в целом положительно отнеслись к действиям «заговорщиков». 14 ноября 1918 г. в Омске были получены копии писем короля Великобритании Георга V и президента САСШ В. Вильсона, в которых «провозглашались принципы демократии и свободы», предупреждалась недопустимость «попыток вернуть русский народ назад, к системе тираний и бедствий» (это встретит «сопротивление всех свободных народов мира»). По воспоминаниям депутата английского Парламента от тред-юнионов полковника Д. Уорда, командовавшего батальоном британских войск в Омске и встречавшегося с Колчаком накануне «переворота», инициатива в его проведении принадлежала Лебедеву, хотя Колчак был осведомлен о готовящихся событиях. 20 ноября он посетил Главную квартиру британской миссии в Омске и изложил происшедшие события Уорду. На опасения британских представителей о судьбе арестованных членов Директории Колчак ответил, что «произведет расследование» об их судьбе и будет продолжать политический курс, направленный на «установление свободной Конституции» и «свободных политических учреждений, как их понимает английская демократия». Уорд подтверждал, что «положение вещей было таково, что только одна диктатура могла установить самый простейший порядок. Я, демократ, верящий в управление народа через народ, начал видеть в диктатуре единственную надежду на спасение остатков русской цивилизации и культуры… и я осмелюсь думать, что если бы те же обстоятельства предстали вообще перед англичанами, то девять из десяти поступили бы так же, как я». В интервью газете «Русская Армия» Уорд заявлял: «Несомненно Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти, цель которой – создание национального правительства». Британские представители «гордились содействием» Колчаку. Так, например, 7 марта 1919 г. корреспондентом газеты Times была отправлена из Омска целая подборка свидетельств об участии солдат и офицеров Миддльсекского батальона в поддержке Российского правительства и «переворота 18 ноября» (20).
Что касается самого Колчака, то его поведение накануне и во время омских событий весьма схоже с позицией Главкома ВСЮР генерала Деникина в подобной ситуации «выбора диктатора». По воспоминаниям Гутмана, Колчак считал, что ему вполне достаточно должности Верховного Главнокомандующего Российских армии и флота, наделенного лишь дополнительными полномочиями в гражданском управлении (в духе Положения о полевом управлении): «Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия». В то же время военно-политическое credo Колчака было им высказано еще за несколько месяцев до «омского переворота» в развернутом интервью, опубликованном в иркутской газете «Свободный Край». Вице-адмирал, откровенно описывая свое участие в событиях 1917–1918 гг., изложил также основные принципы, на которых, по его мнению, могла основываться будущая российская государственность. На первом месте должны стоять интересы армии: «Назначение (армии), ее задача – единственная и настоятельная – борьба с немцами. Только тогда и может существовать правительство, только тогда можно думать об Учредительном Собрании, когда есть вооруженная сила. Только вооруженная сила может обеспечить гражданскую безопасность и обеспечить экономическое существование». Однако «армия должна быть вне политики»: «Армия – это только вооруженная сила, независимая от образа правления… Как оружие (пушка, мортира) не может быть ни республиканским, ни монархическим, так и вооруженная сила. Это только технический инструмент, не более». В этом отношении взгляды Колчака не отличались от позиции военных – сторонников лозунга «все для фронта, все для победы». Особо актуальной признавалась военная поддержка со стороны союзников (в условиях продолжавшейся войны с Германией): «Надо создать фронт. И это можно лишь при содействии союзников. Только они могут дать необходимые войска и технические средства». При этом Колчак полагал, что «только Япония может помочь воссозданию нашей боеспособности» (интересно отметить, что в частном письме генералу Алексееву, написанном в это же время, Колчак писал иное: «Дальний Восток я считаю потерянным для нас, если и не навсегда, то на некоторый промежуток времени, и только крайне искусная дипломатическая работа может помочь в том безотрадном положении, в котором находится наш Дальний Восток. Отсутствие реальной силы, полный распад власти, неимение на месте ни одного лица, способного к упомянутой работе, создали бесконтрольное хозяйничание японцев в этом крае, в высшей степени унизительное и бесправное положение всего русского населения»).
В основе будущего государственного устройства, по убеждению Колчака, должны лежать принципы широкого местного самоуправления. Возрождение Единой России представлялось ему «снизу», посредством объединения отдельных региональных центров, каждый из которых будет иметь элементы суверенитета (в 1920 г. подобные идеи выражал и Правитель Юга России генерал-лейтенант П.Н. Врангель). В приверженности этим принципам проявилась позиция Колчака – лидера недостаточно подготовленного к совмещению военных и политических методов управления (в сравнении, к примеру, с генералом Алексеевым, считавшимся вполне подходящим на роль «всероссийского диктатора»). «Я не политик, но основные положения государственного права помню, – говорил Колчак в интервью. – Каждое правительство должно иметь собственные: территорию, население, вооруженные силы и средства. Без соблюдения хотя бы одного из этих условий правительства быть не может». Именно по этой причине Колчак отрицал за Временным правительством автономной Сибири, равно как и за Деловым Кабинетом Хорвата, располагавшимся лишь в пределах Владивостокского округа и полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, право считаться правительствами. Поэтому, утверждал Колчак, «правомочны только местные самоуправления… по мере расширения территории должны будут создаваться высшие органы власти, и так дойдет до Учредительного Собрания… При помощи союзников и создания элементарных условий гражданской жизни – личной и имущественной безопасности – возможно будет сформировать местные органы самоуправления, которые постепенно выдвинут более широкие государственные правительства… Под прикрытием фронта, имея обеспеченный тыл, можно будет собрать Сибирскую Думу и установить правительство, которое при дальнейшем продвижении фронта на запад будет развиваться до конечной цели – созыва Российского Учредительного Собрания и установления государственной власти, согласно воле свободного народа» (21).
Еще одну психологическую черту произошедших в Омске событий отметил К.Д. Набоков в письме Н.В. Чайковскому 17 декабря 1918 г. Еще до «переворота» Набоков признавал неизбежность восстановления монархии в России как оптимальной формы правления. Схожие мысли высказывал он и в отношении Колчака, предупреждая Чайковского от свойственных главе ВПСО опасений по поводу «наступающей диктатуры»: «На происшедшее в Омске не следует смотреть слишком пессимистически, ибо имевший место переворот не является актом реакционным; к тому же в обстановке переживаемого момента единоличие власти дает ей лишние шансы приобрести необходимый авторитет и прочность, ибо природа русского человека такова, что всякая «коллегиальная» деятельность неизбежно порождает разноречие, тормозящее самые благие начинания. Директория искусственно поддерживалась до тех пор, пока здоровое течение – отнюдь не уклоняясь в сторону реакции – не одержало верх» (22).
Итак, становление единоличной власти, необходимой для «победы над большевизмом», было объективным, закономерным результатом политико-правовой эволюции Белого движения в условиях гражданской войны. Однако очевидная «политическая целесообразность» перехода к форме единоличного правления делала носителя этой власти не только гарантом ожидаемых побед, но и заложником возможных поражений. Белое дело, взяв на себя главную задачу «борьбы с большевизмом», ориентировалось теперь только на победу. «Сжигая мосты», в правовом пространстве следовало учитывать, что отныне Верховный Правитель становится первой мишенью для критики, ведь лично с ним, с возглавляемым им движением, будут связывать любые действия всех его подчиненных, а его политический курс при первых же неудачах может быть дискредитирован и, наконец, полностью отвергнут. Для Александра Васильевича Колчака «омский переворот» стал началом тяжелого «крестного пути». Но от «креста власти» он не отказался, принял его и нес до конца жизни…
1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Л. 69–70; Ф. 144. Оп. 1. Д. 11. Л. 15; Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921, с. 156–157.
2. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 12; Д. 14; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 1–2; Д. 180. Лл. 91–92; Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Лл. 46–47; Серебренников И. И. Мои воспоминания, т. 1. Тяньцзин, 1937, с. 214, 215, 220.
3. A Chronicle of the Civil War in Siberia… Op. cit. vol. 1, c. 184.
4. Филатъев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918–1922. Париж, с. 33–34; Правительственный вестник. Омск, № 57, 31 января 1919 г.; Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года. Сборник документов. Составитель В. Зензинов. Париж, 1919, с. 25–26; Как стал диктатором Колчак // Вечернее время. Ростов-на-Дону, № 152, 19 декабря 1918 г.
5. Правительственный Вестник. Омск, № 173, 1 июля 1919 г.
6. Правительственный Вестник. Омск, № 3, 21 ноября 1918 г.
7. Правительственный Вестник. Омск, № 173, 1 июля 1919 г.
8. Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918–1920 гг. (Впечатления и мысли члена Омского правительства), т. 2. Пекин, 1921, с. 307.
9. Там же, с. 315.
10. Казатиев А.Д. Указ, соч., с. 78.
11. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 10–12, 14; Атаман Семенов. О себе: Воспоминания, мысли и выводы. Дайрен, 1938, с. 113, 129; Тинский Г. Атаман Семенов, его жизнь и деятельность. Чита, 1920, с. 8–9; 28 октября 1918 г. (Десятилетие чехословацкой независимости и чехословацкие легии в России) // Вольная Сибирь, т. IV. Прага, 1928, с. 8; Чернов В. М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953, с. 392; Болдырев Д. Г. Директория, Колчак, Интервенты. Новониколаевск, 1925, с. 112–114.
12. Правительственный Вестник. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.
13. Там же; Русская армия. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г. Показательно, что и после «переворота» Колчак некоторое время сохранял за собой должность военного и морского министра.
14. Правительственный Вестник, Омск, № 2, 20 ноября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 11–12; Чернов В.М. Указ, соч., с. 394–395.
15. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Лл. 78–79; Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Л. 35; Филатъев Д. В. Указ, соч., с. 35; Сукин И. И. Записки о правительстве Колчака //За спиной Колчака. Документы и материалы. М., 2005, с. 348.
16. Шишкин В. И. Колчаковская диктатура: истоки и причины краха // История белой Сибири. Кемерово, 1997, с. 7—14.
17. Письмо Авксентьева к эсерам юга России // Пролетарская революция, № 1, 1921, с. 119–120.
18. Аргунов А. А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919, с. 46–47; Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года. Сборник документов. Составитель В. Зензинов. Париж, 1919; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 43, 22 апреля 1919 г.
19. ГА РФ. Ф. 5856. Оп. 1. Д. 681. Лл. 431–432; Дневник Пепеляева // Иркутск, № 4, март 1923 г., с. 87–88, 90; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 162–163; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 275.
20. Уорд Дж. Союзная интервенция в Сибири. 1918–1919 гг. М. – Пг., 1923, с. 83–85, 88–89; Русская Армия. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.
21. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Л. 82; Ф. 5827. Оп. 1. Д. 142. Лл. 1–2; Свободный край. Иркутск, № 72, 25 (12) сентября 1918 г.
22. ГА РФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 11. Л. 52.
Глава 2
Российское правительство – правовой статус и полномочия. «Конституция 18 ноября 1918 г.», ее особенности
Анализируя политико-правовой аспект истории Белого движения на Востоке России в период года после «омского переворота», следует отметить, что по характеру политического устройства это был наиболее стабильный, устойчивый период. Серьезных перемен в структуре управления в это время не происходило, что дает основание считать целесообразной и оправданной форму «единоличной власти» в условиях войны и экономической разрухи. Если бы не военные поражения, приведшие к отступлению от Урала и падению «столицы Белой России» – Омска, то вполне вероятно, что сложившаяся к началу 1919 г. модель авторитарного руководства, при слиянии законодательных и исполнительных полномочий, ограниченности представительного «фундамента», могла просуществовать «до созыва нового Учредительного Собрания» и окончательного решения «вопроса о власти». Аналогично «Сибирской» политические модели (с непринципиальными отличиями) складывались и в других районах российского Белого движения, что свидетельствовало об общности основных программных положений.
Восприятие результатов «переворота» обществом представлялось для новой власти в целом благоприятным. «Излишне говорить, – заявлялось в правительственном сообщении, – что ныне, после событий 18 ноября, правительство, возглавляемое Верховным Правителем, совершенно не имеет в своем составе реакционных элементов и не одиноко. Оно поддержано все теми же государственными элементами, умеренно-социалистическими, кооперативными, демократическими, буржуазными и военными, которые все с самого начала шли за Сибирским правительством». В Декларации Российского правительства от 21 ноября 1918 г., посвященной обязательствам по внешнему и внутреннему государственному долгу, помимо многочисленных официальных заявлений о порочности «партийного» и выгодах «делового» управления, особо подчеркивался факт правопреемства с точки зрения финансов: «Считая себя правомочным и законным преемником всех бывших до конца октября 1917 года законных Правительств России (Царского и Временного. – В.Ц.), Правительство, возглавляемое Верховным Правителем адмиралом Колчаком, принимает к непременному исполнению, по мере восстановления целекупной (Единой. – В.Ц.) России, все возложенные на государственную казну денежные обязательства» (1).
Для подтверждения «законности» статуса Российское Правительство опиралось на тезис о своем «национальном характере», о правопреемственности: «В Феврале 1917 года рухнуло Царское Правительство… исторически сложившееся, созданное в смутные годы (XVII века. – В.Ц.) выборными людьми русской земли (Земский Собор. – В.Ц.), оно было русским, национальным и потому законным Правительством и только воля всех слоев населения, всего народа, выразившаяся в национальной русской революции, могла свергнуть его». Составы Временных Правительств (во главе с князем Львовым и Керенским) также могли считаться законными, поскольку, несмотря на многочисленные «ошибки в их деятельности… они действовали от имени нации и в интересах нации, ибо основной задачей их являлось осуществление того неписаного закона, который лежал в душе каждого русского человека, – выявление воли единственного Хозяина Земли Русской – самого народа, созыв Национального Учредительного Собрания». А приход к власти большевиков не мог считаться выражением «национальных интересов», так как «Правительство, отрицающее Родину, нацию, народ, – очевидно не может считаться законным Правительством» (2).
Что же касается главного документа, определившего суверенный правовой статус новой всероссийской власти, то им стала т. н. «Конституция 18 ноября», официально выраженная в Положении о временном устройстве государственной власти в России. Несмотря на краткость, это, пожалуй, редкий пример правового акта, в котором юридическая казуистика играла важную роль, где практически каждое слово и термин заключали существенный смысл. В 1918 г. проводилась линия формального правопреемства от Директории, поскольку ее постановлений никто не отменял (особенно в отношении упразднения отдельных государственных образований и правительств). По оценке управляющего делами МИД И. И. Сукина (преемника Ключникова), «конструкция власти», при которой звание Верховного Правителя совмещалось с должностью Верховного Главнокомандующего, а Совет министров Временного Всероссийского правительства сохранял свою персональную преемственность от времени Уфимской Директории, «хотя и созданная в несколько часов, была тщательно продумана». «Воплощая идею единовластия и милитаризации Правительства, она в то же время сохранила декорум гражданственности, который требовался местной политической обстановкой и неподдельным либерализмом сибирских общественных кругов». «Несложная» «Конституция 18 ноября» тем не менее представляла собой «документ, в общем, довольно совершенный и законченный, если вспомнить, как быстро и без какой-либо подготовки он был отредактирован. Его авторами… были Гинс и Тельберг, точный юридический ум которого и понимание конституционных форм явились весьма полезными при дальнейшей деятельности Правительства».
С ноября 1918-го до середины апреля 1919 г. военная и гражданская власть структурно разделялась. Восток России делился на «театр военных действий» и «тыл». Как и в период Первой мировой войны, раздельно существовали аппарат Штаба Верховного Главнокомандующего и аппарат военного министерства. С началом «весеннего наступления» было признано целесообразным изменить соотношение фронта и тыла. Военное министерство объединилось со Ставкой Главковерха. В конце августа 1919 г., в духе политики «разделения полномочий», Ставка была упразднена, восстановлено военное министерство и создан Штаб Главнокомандующего Восточным фронтом, подчиненный Главковерху и Верховному Правителю. Обобщенную оценку новой модели власти дал Гинс: «Мы остановились на мысли, что Российское Правительство составляют Верховный Правитель и Совет министров. Законодательная власть Верховного Правителя была ограничена, он стал «диктатором конституционным». Другой омский юрист, Ю. Фармаковский, характеризуя «Конституцию», отмечал, что «не нормами положительного закона определяется истинная конституция страны, а жизненное соотношение сил создает формы государственной власти и облекает их в формы закона» (3). Именно в таком неразделимом сочетании двух субъектов власти – Правителя и Совета министров – следует рассматривать понятие «Российское правительство» (нередко под этим подразумевался только Совет министров). Наименование «Российское правительство» было окончательно утверждено Правительствующим Сенатом 29 января 1919 г.
Весьма показательно в плане восстановления правопреемственности от февраля 1917 г. появление звания Верховный Правитель. По свидетельству Вологодского, данный термин был принят Советом министров без каких-либо предварительных дискуссий («когда перешли к вопросу, кого же избрать диктатором, то решили дать ему название «Верховного Правителя» и обставить его конституционными гарантиями»). Сукин отмечал, что «этот термин был избран как смягчающий неприятное впечатление, которое могло бы произвести на сибиряков объявление «военной диктатуры». Между тем термин «Правитель Государства» был предусмотрен Основными законами Российской Империи. Согласно статьям 41, 42 и 43 Свода основных законов, несовершеннолетнему Наследнику на случай вступления на Престол Царствующим Императором производилось назначение Правителя и Опекуна, «в одном лице совокупно» или «в двух лицах раздельно». Если учесть, что после акта непринятия Престола Михаилом Александровичем носителем временной верховной власти (пусть и со многими изъянами в политическом курсе) оказалось Временное правительство, то, следуя принципам фактического правопреемства, определенного на Уфимском Государственном Совещании, Колчак получал статус «Правителя» от всероссийской власти, выраженной Советом министров Временного Всероссийского правительства, и становился носителем этой власти до тех пор, пока новоизбранное Учредительное Собрание не решит вопрос о форме правления. Иными словами, Колчак становился номинально регентом – Правителем Государства при вакантном Престоле. Именно Правителем, поскольку отождествление Правителя с Царствующим Императором – некорректно и неправомерно. Правильнее определять статус Верховного Правителя лишь как Престолоблюстителя (заявление о правах на Престолоблюстительство со стороны Дома Романовых было официально утверждено только Приамурским Земским Собором в августе 1922 г.), а не как лица, «занимающего» Престол. Даже если бы новое Национальное Собрание утвердило бы республиканскую форму правления, временная власть Правителя Государства – Верховного Правителя России ограничивалась как временным выражением внутри- и внешнеполитического курса и защитой суверенных государственных прав до окончательного утверждения основ политической системы российской Конституантой. Генерал-лейтенант Д. В. Филатьев так охарактеризовал эту принципиальную идею: «18 ноября в Омске, хотя и в малоудачной процессуальной форме, свершилось то, что по логике государственного разума должно было совершиться в Петрограде после отречения Великого Князя Михаила Александровича. Будь Государственной Думой избран тогда же Верховный Правитель, как несменяемый до Учредительного Собрания носитель власти, Россия не скатилась бы в пропасть». Схожий статус можно отметить и в Положении о Временном Президенте, разработанном накануне созыва Всероссийского Учредительного Собрания осенью 1917 г.
Суть отношения самого Колчака к единоличной власти, к возможности восстановления монархии в России хорошо отражали слова генерала Иностранцева: «Лично сам Колчак намерен обходиться без помощи народа и общественности и думает со всем тяжелым положением, в котором находится наша Родина, справиться сам и один… в минуты, переживаемые Россией, как и всяким другим государством в революционное время, могут появиться люди одного из трех типов, представляемых нам историей, а именно: типа – или Вашингтона, т. е. строителя нового государства, или – типа Наполеона, т. е. диктатора, иначе строителя государства на новых началах, или же, наконец, типа генерала Монка, времен английской революции, т. е. генерала, стоящего во главе реставрации… Колчака не пленяет ни слава Вашингтона, ни неувядаемые лавры Наполеона, а ему, вероятно, более всего улыбается скромная роль Монка». Довольно показательна оценка Колчаком своей власти в письме своей супруге, С. Ф. Колчак (Омировой), в Париж 15 октября 1919 г.: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своем как жены Верховного Правителя… Я не являюсь ни с какой стороны ни представителем наследственной или выборной власти. Я смотрю на свое звание как на должность чисто служебного характера. По существу, я Верховный Главнокомандующий, принявший на себя функции и Верховной Гражданской Власти, так как для успешной борьбы нельзя отделять последние от функций первого».
Полномочия Верховного Правителя во многом были определены по аналогии с российским дореволюционным законодательством. Согласно статье 47 Свода основных законов, «Правителю Государства полагался Совет Правительства; и как Правитель без Совета, так и Совет без Правителя существовать не могут». По статье 48, Правитель назначал по собственному выбору членов Совета. Компетенция Совета Правительства включала «все без изъятия дела, подлежащие решению Самого Императора, и все те, которые как к Нему, так и в Совет Его вступают», то есть определение направления внутренней и внешней политики (ст. 50). При обсуждении тех или иных вопросов «Правитель имел голос решительный» (ст. 51). По «Конституции 18 ноября 1918 г.» законодательная власть и законодательная инициатива «совокупно» осуществлялись Верховным Правителем и Советом министров. Совмин проводил предварительное обсуждение всех законов, и без его санкции не мог вступить в силу ни один правовой акт: «Все проекты законов и указов рассматриваются в Совете министров». При этом Верховный Правитель имел право «абсолютного вето» – без его подписи ни один закон не мог вступить в силу: «И по одобрении их (законов. – В.Ц.) оным (Советом министров. – В.Ц.) поступают на утверждение Верховного Правителя» (ст. 4 «Положения»). Совмин (еп согроге) заменял Верховного Правителя в случае его «отказа от звания», «долговременного отсутствия», «тяжкой болезни или смерти». Этим, собственно, и ограничивались полномочия Совета министров, в сущности, не такие и ограниченные, если принять во внимание его право «законодательствовать» (4). Позднее, осенью 1919 г., стремление разграничить законодательные и исполнительные полномочия станет главной сутью т. н. «административной перестройки» правительства. По существу, Совет министров выполнял «двоякую роль». «Исключительные обстоятельства (гражданская война. – В.Ц.) принудили его принять на себя роль суррогата законодательной палаты», тогда как в основном Совмин, осуществляя исполнительную власть, выступал «в качестве высшего административного органа, призванного к объединению и согласованию деятельности различных ведомств».
В действующей Конституции подчеркивалось, что «осуществление Верховной власти принадлежит Верховному Правителю совместно с Советом министров». Это подтверждалось не только актом 18 ноября, но и последующими законодательными актами, в частности, новой редакцией статей 99 и 100 Уголовного Уложения 1903 г. Вскоре после прихода к власти Колчака Российский Совет министров постановлением от 3 декабря 1918 г., «в целях сохранения существующего государственного строя и власти Верховного Правителя», скорректировал статьи Уголовного Уложения 1903 г., приравняв статус власти Верховного Правителя к статусу Государя Императора. Была восстановлена санкция, существовавшая в Уголовном Уложении 1903 г. и измененная Временным правительством. Принципиально эти редакции отличались только объектами посягательств (Государь Император, Временное Правительство, Верховный Правитель России).
Статья 99 определяла, что «виновные в покушении на жизнь, свободу, или вообще неприкосновенность Верховного Правителя, или на насильственное его или Совета министров лишение власти, им принадлежащей, или воспрепятствование таковой наказуются смертной казнью». При этом как «совершение тяжкого преступления», так и «покушение на оное» уравнивались в санкции. Статья 100 звучала в следующей редакции: «Виновные в насильственном посягательстве на ниспровержение существующего строя или отторжение, или выделение какой-либо части Государства Российского наказуются смертной казнью». «Приготовления» к данным преступлениям карались «срочной каторгой» (ст. 101). «Виновные в оскорблении Верховного Правителя на словах, письме или в печати наказуются тюрьмою» (ст. 103). Бюрократический саботаж подлежал наказанию по скорректированной ст. 329: «Виновные в умышленном неприведении в исполнение приказа или указов Верховного Правителя подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет». Вышеперечисленные деяния рассматривались военно-окружными или военно-полевыми судами в прифронтовой полосе. Данные изменения действовали лишь «до установления народным представительством основных государственных законов» (5).
По этим статьям квалифицировались, например, действия большевистско-эсеровского подполья, организовавшего восстание в Омске в конце декабря 1918 г. Но вскоре стала очевидной необходимость выделения дел, касающихся большевистской партии и советской власти, в отдельное судопроизводство. В Министерстве юстиции, под руководством С.П. Руднева, в начале 1919 г. был разработан законопроект «О государственном бунте». Проект состоял из Положения о подчинении некоторых преступных деяний, совершенных в целях осуществления бунта, начатого в октябре 1917 г. против власти Временного Правительства Государства Российского, военным судам и Положения о лицах, опасных для государственного порядка, вследствие прикосновенности их к бунту, начатому в октябре 1917 г. (подробнее о нем в отдельном разделе) (6).
Постановлением 1-го Департамента Правительствующего Сената, принятым после присяги А. В. Колчака как Верховного Правителя и присягнувших после него членов Совета министров, определялся статус Российского правительства как единственного общегосударственного органа управления. Во всех текстах присяги мотив верности Государству (уже не Государю) выдвигался на первое место. Вот слова одобренной Советом министров и утвержденной Сенатом присяги самого Колчака: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».
Текст присяги, принесенной наличным составом Совета министров и переданный затем для принятия гражданскими чинами, а также служащими земского и городского самоуправлений, также утверждал: «Обещаюсь и клянусь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству, как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь повиноваться Российскому Правительству, возглавляемому Верховным Правителем, впредь до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь». Аналогичные слова содержались и в тексте присяги военнослужащих: «Единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Показательно и «клятвенное обращение», ставшее аналогом присяги «для гражданских лиц»: «Обещаюсь и клянусь в том, что хочу быть верным подданным и неизменно преданным Российскому Государству. Обещаюсь и клянусь исполнять законы Государства Российского и повиноваться Российскому Правительству, ныне возглавляемому Верховным Правителем». Слова присяги подчеркивали временный характер власти – «впредь до созыва Национального Учредительного Собрания». Принесение присяги происходило по порядку, принятому в Российской Империи: в православных храмах, мечетях или костелах. Члены Совета министров, сенаторы и Верховный Правитель приводились к присяге Высокопреосвященнейшим Архиепископом Омским Сильвестром.
Характерна и корректировка существовавшей еще в Российской Империи «подписки, отбираемой от всех военнослужащих, при зачислении их в состав Российской армии». Она давалась «независимо от принесения общеустановленной присяги на верность службы Государству Российскому, возглавляемому единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака. Военнослужащий давал «торжественное обязательство», что на все время службы он будет «строго соблюдать существующие военные законы и уставы, а также и те, кои будут введены в действие во время нахождения на военной службе». Печальный опыт «демократизации армии» 1917 г., забвения принципа «армия вне политики», отразился в следующих обязательствах: «Не входить в состав и не принимать участия в каких бы то ни было союзах, группах, организациях (в том числе масонских), товариществах, партиях и т. и., образуемых с политической целью», «не принимать какого-либо участия в противоправительственной агитации и пропаганде»; «не произносить публично речи и суждения политического содержания», «не принимать непосредственного участия и не присутствовать на каких-либо сходках, митингах или манифестациях без разрешения своего непосредственного начальства»; «не участвовать без разрешения своего непосредственного начальника в каких-либо чествованиях, носящих публичный характер», кроме того, «не состоять на службе в городских, земских, общественных и частных учреждениях и предприятиях», «не заниматься литературной работой и сотрудничеством в повременной печати». Что касается «начальства», то здесь «Подписка» отмечала обязательство «для поддержания дисциплины и авторитета начальников никогда и нигде не осуждать их действия, а, наоборот, всегда и всеми силами способствовать поддержанию их авторитета». С одной стороны, подобные ограничения по военной службе были вполне оправданны с точки зрения недопустимости всего, что может помешать армии выполнить свой долг восстановления единой российской государственности. С другой – в условиях гражданской войны, вызванной политической борьбой, отказ от «участия в политике» мог приводить к определенной самоизоляции военных, к проблемам в понимании того, как нужно «обустраивать Россию», как должны работать «гражданские власти». Так или иначе, но обращение к «дореволюционному» опыту организации армии достаточно показательно (7).
В целом сложившаяся в 1919 г. система управления представляла собой видоизмененную модель, уже действовавшую в период октября 1918 г. Только тогда во Всероссийском Временном правительстве место Верховного Правителя России занимала пятичленная Директория. Налаженность исполнительно-распорядительного аппарата, чем гордилось ВСП, делала необязательными какие-либо изменения в установившемся с лета 1918 г. порядке делопроизводства. Деятельность правительства по-прежнему проходила в рамках Учреждения Совета министров 1906 г. («Совет министров состоит из министров, главноуправляющих отдельными частями, принадлежащими к общему министерскому устройству»). В Омске, по свидетельству прибывшего из Архангельска князя Куракина, находились «все учреждения Петроградского периода в эмбриональном состоянии». Попытки скорректировать новую систему, «в смысле расширения и точного определения прав председателя Совета министров, установления таковых для заместителя председателя Совета министров» (предложения П.В. Вологодского и Г. К. Гинса), не считались актуальными (8). В дополнение к статье 2 Учреждения 1906 г. постановлением от 1 апреля 1919 г. вводилась должность Члена Совета министров (как «министра без портфеля»), «назначаемого Указами Верховного Правителя». К ним относились, например, чиновники юрисконсультской части. Постановлением от 10 апреля Члены Совета министров уравнивались по классу и окладу с остальными министрами (9). Большое значение (в плане сочетания в своей работе делопроизводства Верховного Правителя и Совета министров) имел аппарат Управления делами Российского правительства. Он включал в себя Общую канцелярию из 3 отделений и Секретариат, Кабинет Верховного Правителя (в составе Канцелярии Правителя и комендантского управления), Управление делами Совета министров (в составе Канцелярии Совета и Юрисконсультской части), а также Отдел печати.
Статус Верховного Правителя отражала ст. 3 Конституции, провозглашавшая, что «власть управления во всем ее объеме принадлежит Верховному Правителю». Аналогии этому усматривались в ст. 10, 11 Основных законов Российской Империи, предусматривавших «непосредственную» власть Государя «в порядке верховного управления». Модель исполнительной власти отчасти копировала правовую систему, сложившуюся в период действия Высочайше утвержденных Основных законов Российской Империи 23 апреля 1906 г. (многие правомерно отмечали сходство ряда полномочий Верховного Правителя и Государя Императора). Верховный Правитель возглавлял исполнительную власть, делегируя при этом «определенную степень власти» «подлежащим местам и лицам», то есть конкретным министерствам и ведомствам. Исполнительная власть Верховного Правителя выражалась в издании «актов», которые (в отличие от законов и указов) не обсуждались Совмином и формально, post factum, «скреплялись» председателем правительства или главой ведомства, сферу деятельности которого эти «акты» затрагивали: «Все акты Верховного Правителя скрепляются председателем Совета министров и главным начальником подлежащего ведомства». Право назначения и увольнения министров (за исключением премьера) также находилось в компетенции главы исполнительной власти, в чем отмечалось сходство с правами «Правителя» по дореволюционным законам. Кроме этого, Верховный Правитель получал также право единоличного «принятия чрезвычайных мер для обеспечения комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности». Широкое толкование данного положения стало причиной последующих трений между Советом министров и Правителем.
Нормативные акты Совета министров (как и в Российской Империи), заверенные (контрассигнованные) подписями премьера или соответствующего министра и управляющего делами, должны были утверждаться Верховным Правителем. Колчак получал право неограниченной власти и в соответствии со своим статусом Верховного Главнокомандующего (по Положению о полевом управлении). Осуществление «диктаториальных полномочий» в случае необходимости проводилось им посредством издания такой специальной формы нормативного акта, как «Приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего». Такие Приказы подписывались самим Колчаком (даже без чьей-либо контрассигнационной подписи) и, следовательно, не требовали предварительного обсуждения в Совмине. Правительственные «постановления» и «распоряжения» отдельных министерств подписывались министрами, главой Совета министров и, как выше отмечено, утверждались Верховным Правителем. Такую же процедуру утверждения проходили Законы правительства и Указы Верховного Правителя. Оригинальным видом нормативного акта были Грамоты и Рескрипты Верховного Правителя. Они напоминали Высочайшие Акты Государя Императора, не требовали утверждения Совета министров и могли лишь «скрепляться» подлежащим министром или председателем. Практика издания Грамот была восстановлена еще в период Сибирской Областной Думы и Уфимской Директории и в целом повторяла российскую правовую традицию издания актов, провозглашающих, гарантирующих определенные права и свободы. Грамоты могли сопровождаться соответствующим Рескриптом на имя главы Совета министров, например Грамота Казачьим Войскам России (1 мая), Грамота таранчинскому народу Семиреченской области (16 июля) или Грамота о созыве Государственного Земского Совещания (16 сентября 1919 г.).
Очевидно, что в практике любого государственного аппарата фигурируют различные категории законодательных актов, поэтому не всегда целесообразно перегружать высшую власть не требующими согласования ведомственными инструкциями и прочей «законотворческой вермишелью» (это входило в компетенцию, например, Малого Совета министров). Проблемы возникали в области профессиональной компетенции правительственных чиновников, установления пределов полномочий, которые, например, в отношении железнодорожных коммуникаций, в вопросах снабжения армии трудно было разграничить между военными и гражданскими властями. По оценке омских юристов, «при наличности основной идеи акта 18 ноября – идеи чрезвычайной власти при чрезвычайных переживаниях Государства – нельзя допустить, чтобы мы имели связанность носителя чрезвычайной власти не только в законодательстве… но и в области управления, природе которого свойственна энергия целесообразного действия, в пределах законом отмежеванных» (10).
Таким образом, статьи 3 и 4 Конституции выражали идею разграничения «законодательствования» и «области управления», сосредоточив последнюю в фактической компетенции Верховного Правителя и приблизив его статус к статусу Государя Императора по Основным государственным законам. Многие современники отмечали даже внешнее сходство организации белой власти с государственностью Российской Империи. Законодательная практика в 1919 г. во многом повторяла законодательную практику Российской Империи, вплоть до цвета папок в департаментах МИДа и Правительствующего Сената. «Настольными книгами» у Колчака были тома Свода законов Российской Империи, а принятый в омской резиденции церемониал развода караула практически полностью повторял принятый в Российской Императорской армии и напоминал Высочайшие приемы в Петербурге. В повестках заседаний Совмина встречались указания на учреждение нового Капитула орденов, хотя наградная система дореволюционной России (включая награждение орденом Св. Георгия) сохранялась. Но так ли необходимо было создавать громоздкий аппарат всероссийской власти? По оценке современников, возможно проще было обойтись «созданием временного аппарата для гражданского управления в тылу» (подобного тому, который действовал на белом Юге в форме Особого Совещания при Главкоме ВСЮР). Вместо этого «несложный и небольшой аппарат Сибирского правительства, достаточно справлявшийся с задачами краевой власти, стали в Омске, ни с чем не считаясь, развертывать в широком государственном объеме. Восстановлены были все министерства и государственные учреждения, судебные учреждения царского времени и даже Правительствующий Сенат с отдельными первым административным и кассационным департаментами.
Приступлено было к реорганизации полиции наружной и внутренней. Не забыто было даже и государственное коннозаводство, во главе которого поставлен был г. Киндяков – деятель Российского Красного Креста. Вместо Святейшего Синода учреждено было Высшее Церковное управление под главенством архиепископа Омского Сильвестра. Для громоздкого аппарата в 15 министерств и нескольких десятков подсобных к ним учреждений, естественно, понадобилась армия чиновников в несколько десятков тысяч человек, понадобились обширные специальные помещения, значительные финансовые средства» (11).
Утверждалась вместе с тем и новая общегосударственная («державная») символика и атрибутика. По предложению Ключникова Совет министров 19 ноября 1918 г. постановил считать национальным гимном России старейший духовный гимн Российской Империи «Коль Славен наш Господь в Сионе» (слова М. М. Хераскова, музыка Д.С. Бортнянского) (12). Правила его исполнения повторяли порядок исполнения гимна «Боже, Царя храни» (13). Постановлением Совета министров от 9 мая 1919 г. утверждалась символика Верховного Правителя – флаг и брейд-вымпел с двуглавым орлом, но без знаков «царской» власти (14). В январе-апреле 1919 г. в Омске прошли два конкурса: на новый государственный гимн, государственный герб и новые государственные ордена (Возрождения России и Освобождения Сибири). Инициатором выступило Общество художников и любителей искусств Степного Края. По условиям конкурса государственный герб, «сохраняя изображение двуглавого орла, должен быть скомпонован в более художественных формах, в основах древнерусского стиля, и должен соответствовать современному пониманию декоративности». Предполагалось, что «вместо снятых эмблем царской эпохи (короны, скипетра и державы) герб должен быть украшен эмблемами, характерными для новой возрождающейся государственности». Аналогичным образом предполагалось «воплотить идею возрождения России из смуты гражданской войны» в ордене Возрождения России. Считалось, что «символами возрождения могут быть мотивы, заимствованные из русских и национальных сокровищ древней орнаментальной мистики и современных графических аллегорий» при обязательной ленте «национальных цветов» (бело-сине-красной). Орден «Освобождения Сибири» «предназначался для награждения за военные и гражданские заслуги участников борьбы за освобождение Сибири», и его «идея» призвана была «воплощать в себе природные силы Сибири с орнаментацией, изображающей растительные и животные формы страны». В жюри входили представители власти (Совета министров, военного и морского министерств) и «творческой общественности» (членов Общества художников и любителей искусств Степного Края, томского и иркутского обществ художников). Конкурс на новый государственный гимн должен был пройти два этапа – утверждение текста и утверждение мелодии (сначала следовало утвердить текст). Конкурсы вызвали большую активность. Было предложено 210 вариантов текста гимна, 97 проектов государственного герба. Наиболее вероятным претендентом на победу считался проект, созданный художником из Казани Г. А. Ильиным. Это был двуглавый орел, над которым возвышался крест с девизом «Сим победиши». С крыльев орла были сняты областные гербы Империи, но остался Московский герб на груди. Согласно условию конкурса исчезли короны, но осталась держава, а скипетр заменил меч. Проект Ильина часто встречался на канцелярских печатях, денежных знаках и на страницах сибирской прессы. На некоторых проектах двуглавый орел имел на груди равноконечный крест, герб Сибири был осенен лучами «всевидящего ока», окружен гербами Оренбурга, Уфы, Челябинска, Омска, Екатеринбурга и Перми. Держава заменялась сердцем с крестом, но неизменным оставался меч как символ «воинской доблести» и «вооруженной борьбы».
Проект государственного герба не был окончательно утвержден жюри. Не получили одобрения и проекты ордена «Возрождения России». Результатом конкурса стало лишь утверждение проекта ордена «Освобождения Сибири», автором которого был тот же Ильин (он получил вторую премию, первая не была присуждена). Основной причиной отсутствия результата считалась «идеологическая несвоевременность» подобных решений. Главным содержанием подавляющего большинства проектов, как выразился член жюри сибирский писатель С. Ауслендер, было отражение идеи «Русь в походе», но временный характер неизбежной «вооруженной борьбы» не должен был доминировать в государственной символике будущего, обновленного Российского государства. В жюри высказывались также сомнения по поводу отсутствия «монархической символики», что казалось своеобразным «предрешением» воли будущего Национального Собрания (15).
Дальнейшей тенденцией эволюции белой власти на Востоке России стало постепенное укрепление и расширение полномочий Совета министров. Так, постановлением от 24 января 1919 г. Совет министров получил право без утверждения Верховным Правителем принимать законодательные акты по изменению штатного расписания (утверждение в должностях ниже 4-го класса, то есть ниже руководителей департаментов министерств) и решения по ассигнованиям (не свыше 200 тыс. рублей). В конце августа произошел характерный «взаимообмен» полномочиями между Колчаком и Вологодским. 27 августа 1919 г. Указ Верховного Правителя предоставлял Совету министров право самостоятельного утверждения постановлений, не затрагивающих «основ государственного строя». Речь шла именно о «постановлениях», то есть правовых нормах «текущей» законотворческой практики. Увеличен был и размер ассигнований, выделяемых распоряжениями Совмина (до 15 млн рублей), а изменения в штатном расписании могли затрагивать уже должности 3-го класса и ниже. А 29 августа Совет министров принял постановление, согласно которому указы Верховного Правителя, «издаваемые в порядке чрезвычайной меры по силе ч. 2 ст. 3 акта 18 ноября», не подлежали «обычному порядку прохождения законодательных предположений через Совет министров» (16).
В газетных статьях, посвященных своеобразному юбилею – годовщине образования Временного Сибирского правительства, в качестве особого «достоинства» отмечалось «постоянство» Совета министров, имевшего (в отличие от Временного правительства периода 1917 г.) практически неизменный состав на протяжении столь большого (по меркам «русской смуты») периода времени. В отношении же Конституции 18 ноября считалось, что «идея, заложенная в нее – идея диктатуры, – укрепляется в сознании общества как единственная форма власти, могущая вывести Россию на путь государственности и порядка» (17). Подобные качества аппарата предполагалось сохранить в будущем, сделать правительство по-настоящему «деловым», однако последующие события на фронте этого не позволили. Примечательна попытка «совершенствования» Конституции 18 ноября путем дополнения ее неким «общегражданским сводом прав и обязанностей». По замыслу Тельберга к существующим «статьям о порядке осуществления высшей государственной власти» нужно было добавить «ряд параграфов, выраженных в простых и отчетливых словах, которые запомнились бы каждому и дали бы населению свою собственную народную Конституцию, которую каждый бы знал наизусть и где каждый гражданин находил бы определение своих прав и обязанностей. Эта идея, однако, не была осуществлена» (18).
1. Правительственный вестник, № 6, 24 ноября 1919 г.; Общее Дело. Париж, № 35, 19 февраля 1919 г.
2. Миленко Г.Л. Российское Правительство и его задачи. Омск, 1919, с. 2–3.
3. ГА РФ. Ф. Varia. Оп. 1. Д. 280. Лл. 4–6; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 310; Русское дело. Омск, № 7, 12 октября 1919 г.; Сукин И. И. Указ, соч., с. 347.
4. ГА РФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Л. 119; Военно-исторический вестник. Париж, 1960, № 16, с. 17–19; Правительственный вестник. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.; Русское дело. Омск, № 13, 21 октября 1919 г.; Сукин И. И. Указ, соч., с. 347; Филатъев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918–1922. Впечатления очевидца. Париж, 1985, с. 34.
5. Правительственный вестник. Омск, № 17, 8 декабря 1918 г.
6. Правительственный вестник. Омск, № 194, 26 июля 1919 г.
7. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 430. Лл. 10–12; Ф. 140. Оп. 1. Д. 12. Лл. 94–94 об.; Правительственный вестник. Омск, № 57, 31 января 1919 г.; № 232, 11 сентября 1919 г.
8. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 48. Л. 5; Д. 245. Л. 58; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 441. Лл. 28 об. -29.
9. Собрание узаконений и распоряжений Правительства… 29 сентября 1919 г., № 15, с. 244.
10. Русское дело. Омск, № 13, 21 октября 1919 г.
11. ГА РФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Л. 57; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 441. Л. 29 об.; Гутман А. (Ган) Организация Омской власти // Часовой. Париж, № 137–138, ноябрь 1934, с. 28–29.
12. Правительственный вестник. Омск, № 21, 13 декабря 1918 г.
13. На белом Юге при официальных мероприятиях исполнялся «Встречный марш» (Марш ЛГв. Преображенского полка), который генерал Деникин использовал по статусу Главнокомандующего ВСЮР.
14. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 91. Л. 43.
15. Сибирская Речь. Омск, № 35, 15 февраля 1919 г., № 71, 2 (20) апреля 1919 г., № 77, 10 апреля (28 марта) 1919 г.; № 86, 25 (12) апреля 1919 г.; Хартлинг К. Н. На страже Родины. События во Владивостоке. Конец 1919 г. – начало 1920 г. Шанхай, 1935, с. VI. Двуглавый орел использовался в символике всеми белыми правительствами, но с различными атрибутами «державности».
16. Русское дело. Омск, № 7, 12 октября 1919 г.; Правительственный вестник. Омск, № 228, 6 сентября 1919 г.
17. Русское дело. Омск, № 7, 12 октября 1919 г.
18. И. И. Сукин сравнивал это дополнение с «Habeas Corpus Act» (Великой Хартией вольностей) в истории англосаксонского права. Сукин И. И. Указ, соч., с. 441.
Глава 3
Эволюция структур Российского правительства в 1918–1919 гг.
Взаимоотношения военных и гражданских властей
Политико-правовой опыт свидетельствует, что при авторитарной централизованной системе реформы и реорганизации приводят, как правило, к персональным перестановкам в составе правительства, к созданию новых бюрократических структур, как дублирующих уже существующие, так и координирующих работу нескольких смежных ведомств. Не стало исключением и Российское правительство. Сразу же после «переворота» на заседании Совета министров 20 ноября 1918 г. министр иностранных дел Ключников предложил утвердить т. н. Малый кабинет при Верховном Правителе («для рассмотрения вопросов, требующих спешного разрешения, и для согласованности в деятельности Верховного правителя и Совета министров»). Эта идея воплотилась в проекте Совета Верховного Правителя (далее – СВП), разработанном управляющим делами Тельбергом и утвержденном постановлением Совета министров от 21 ноября 1918 г. «в целях достижения единства воли и действий между Верховным Правителем и Советом министров и для рассмотрения дел, подлежащих непосредственному ведению Верховного Правителя». Правовой основой для статуса СВП стал т. н. Малый Совет в составе Комитета министров, по Учреждению 1906 г., занимавшийся рассмотрением дел, «не имеющих общеполитического значения» (на языке времени «думской монархии» – «вермишели»). В СВП входили председатель Совета министров (или его заместитель), министры иностранных дел, внутренних дел и финансов, управляющий делами. Совещательный характер СВП отводил ему роль своеобразного «политического консультанта» адмирала Колчака, возглавлявшего данную структуру (1). В историографии встречаются утверждения о чрезмерно высокой степени влияния, оказываемого СВП (или, как его называли, «Звездной палатой», по аналогии с Государственным Советом Российской Империи) на Колчака, что якобы складывалась ситуация «безгласного Правителя» и ловких «придворных», полностью подчинивших его себе (с точки зрения П.Н. Милюкова, так и было) (2). Но подобная оценка – скорее результат преувеличенного впечатления от активности и склонности к интригам, которыми обладал влиятельный член Совета – И. А. Михайлов, создавший вокруг себя неформальную «группу». Что касается Вологодского, то его авторитет «равнодействующего» лидера и без того был достаточно велик, чтобы заниматься «закулисной политикой» (достаточно вспомнить его неоднократные, начиная с осени 1918 г., попытки уйти в отставку, встречаемые решительными протестами коллег по Совмину). А «влияние» Ключникова, Гаттенбергера, Михайлова и Тельберга не спасло их от отставки в январе, апреле и августе 1919 г. соответственно, правда, Тельберг до ноября сохранял портфель министра юстиции. Критика СВП обусловлена скорее внутренними противоречиями в составе Совмина, которые порождались недовольством одних чиновников против выдвижения других.
Судя по воспоминаниям Сукина и по дневнику самого премьера (называвшего Совет «совещанием у адмирала»), СВП «собирался три раза в неделю на час или два». «В совершенно неофициальной форме, принимавшей характер спокойной беседы, Верховный Правитель перебирал все текущие вопросы, не имевшие законодательного характера. Впрочем, Колчак обращался к этому Совету и в тех случаях, когда у него возникали какие-либо сомнения при утверждении того или иного закона, предложенного на его одобрение Советом министров. В Совете Верховного Правителя почти каждый раз обсуждались текущие события иностранной политики» (3). В законотворческой практике Российского правительства не зафиксировано фактов официальных указаний со стороны «совещания у адмирала» на принятие какого-либо постановления, что делает безосновательными суждения о влиянии некоей «группы» особо приближенных к Правителю министров.
Правомерно считать, что «Звездная палата» не смогла стать полноценным консультационным органом, а роль «агентов влияния» выполняли у Колчака политики и военные, пользовавшиеся его доверием в силу прежних знакомств или деловых, как ему казалось, качеств, а также разделявшие, в тот или иной момент, его взгляды (например, морской министр контр-адмирал М.И. Смирнов, Г. Г. Тельберг, управляющий делами Г. К. Гинс или приват-доцент Пермского университета религиозный философ Д.В. Болдырев). «Адмирал Колчак не любил новых лиц и был постоянно окружен теми, к которым он привык, хотя недостатки их прекрасно сознавал». Бюрократические распри и интриги раздражали Колчака, что вызвало, в частности, приказ № 154 от 26 июня 1919 г.: «Вместо дружной работы на пользу Родины между различными ведомствами вновь начинается преступная рознь, угнетавшая нас в минувшую Великую Войну… всем должно быть ясно, что только при совместной работе, когда каждая единица управления Государством работает в полном согласии с другими, стремясь к выполнению своей работы с наименьшими ошибками… Категорически требую прекращения розни, недоброжелательства и стремления выискать промахи других, право на то имеют только их Начальники» (4).
Как и на белом Юге, в Сибири практиковалось создание консультативных «Особых Совещаний», межведомственных Комитетов. Так, 17 декабря 1918 г. было учреждено Особое Совещание при Министерстве финансов по финансированию предприятий, имеющих общегосударственное значение, а также «общеполезных» земских и городских расходов, под председательством товарища министра финансов и при участии представителей Минфина, министерств торговли и промышленности, путей сообщения и Государственного Контроля» (5). Постановлением Совета министров от 2 января 1919 г. при Морском министерстве создавалось Морское Совещание в составе помощника министра, Начальников Управлений, чинов строевого состава флота по приглашению (6). 4 марта 1919 г. под председательством министра торговли и промышленности было утверждено Особое Совещание по топливу «для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом путей сообщения, государственных и общественных учреждений и предприятий, работающих для целей государственной обороны» (7). 28 марта 1919 г. был создан Комитет Экономической Политики для «разработки общего плана организации народного хозяйства в целях поднятия производительных сил страны, а также законопроектов и общих мер по направлению хозяйственной жизни Государства и согласованию отдельных мероприятий в этой области». В Комитет, возглавлявшийся министром земледелия Н. И. Петровым, входили министры финансов, снабжения и продовольствия, путей сообщения, труда, торговли и промышленности, Государственный контролер. К участию могли быть приглашены «в качестве сведущих лиц представители науки, сельского хозяйства, промышленности, торговли, кооперации и органов городского и земского общественного управления», но точный порядок представительства не устанавливался (8).
Все эти структуры, в сущности, были призваны улучшить работу аппарата, осуществить, насколько предусматривалось полномочиями, сотрудничество с общественностью, правда, не на уровне широкого представительства, а на уровне отдельных контактов. Несмотря на довольно развитую структуру, сложившуюся в Российском правительстве, она отнюдь не гарантировала отсутствие внутренних проблем в его практической деятельности, от разного рода трений между военными и гражданскими властями на самых различных уровнях. Уже в «Конституции 18 ноября» был заложен принцип, как оказалось, ставший впоследствии источником подобных противоречий. Поскольку Колчак занимал должности Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего, ему предоставлялось «особенное» право «принятия чрезвычайных мер для обеспечения комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности» (часть 2 ст. 3 Конституции) (9). Используя это право, он мог, например, ввести военное положение в любом тыловом районе (для борьбы с красным повстанчеством, дезертирством из армии и т. д.). Колчак мог использовать полномочия, согласно Положению о полевом управлении, с передачей гражданской власти под контроль военных.
Такая ситуация возникла довольно скоро. 11 февраля 1919 г. Приказом Верховного Правителя были приняты Правила о военном положении, объявленном на линиях железных дорог и в местностях, к ним прилегающих. Ими вводилось военное положение на линии Транссибирской железной дороги «для восстановления правильного движения, а также для обеспечения государственного порядка и общественного спокойствия». В зону военного положения вошли города Омск, Томск, Ново-Николаевск, Барнаул, Канск, Ачинск, Красноярск, Иркутск, а также прилегающие к железной дороге территории. Данные Правила, по существу, создавали «двоевластие», оправдываемое ссылками на условия «военного времени», но порождающее в то же время разногласия в полномочиях между военной и гражданской администрациями, а также – с полномочиями Межсоюзнического железнодорожного комитета (подробнее о соотношении военных и гражданских властей на местном уровне – см. раздел, посвященный системе местного управления в белой Сибири). Правила предусматривали целый ряд мер для «предупреждения нарушений государственного порядка и общественного спокойствия», в частности: запрет на проведение «всякого рода стачек и забастовок», изъятие с последующим привлечением к ответственности любой печатной продукции, «угрожающей государственному порядку», закрытие признанных «угрожающими государственному порядку и общественному спокойствию» обществ и союзов, наказания за спекуляцию. Вся полнота власти передавалась управляющим губерниями, по территории которых проходила железная дорога, или «уполномоченным», назначавшимся Верховным Правителем (представители военного ведомства или МВД). Их действия могли обжаловаться в 1-м департаменте возрождаемого Сената (10).
Статус Колчака как Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего определял его главой военной и гражданской вертикали и предусматривал взаимодействие с Советом министров наряду с руководством Ставкой и Штабом. Штаб Главковерха, возглавляемый полковником Д. А. Лебедевым (прибыл в Сибирь через Москву еще летом 1918 г.), вызывал серьезные нарекания со стороны Совмина. На заседании 20 декабря 1918 г. министры Устругов, Гаттенбергер, вр. и. д. министра торговли и промышленности Н.Н. Щукин, начальник главного управления почт и телеграфов Е.А. Цеслинский сообщили, что «представители военной власти, в частности чины Ставки Верховного Главнокомандующего, стали отдавать приказы и распоряжения, расходящиеся с желаниями и приказами Совета министров и представителей отдельных ведомств, что создает затруднения в деятельности правительства». Вологодскому поручалось сообщить Колчаку о подобном «расхождении» (11). На заседании Совета министров 28 декабря 1918 г. высказывались пожелания об ограничении компетенции Штаба в части издания им распоряжений, основанных на Положении о полевом управлении войск, столь привычном для военного руководства. Но было очевидно также и то, что гражданское управление не в состоянии взять на себя всю ответственность за руководство неустроенным тылом, тем более за положение в областях, недавно освобожденных от советской власти. Гинс так охарактеризовал это противоречие: «Все для армии. Политики не должно быть. Совет министров – организация административно-хозяйственного управления, выражающаяся в наиболее упрощенных формах, решающая вопросы текущей жизни, ничего не преобразующая, никаких реформ не преследующая», подчеркивая при этом, что такая «идиллия» годилась бы «не для революционного периода, когда пробудившиеся интересы и острое недовольство прошлым заставляли искать реформ» (12). Требовалось совершенствовать аппарат и находить способы бесконфликтного сочетания военно-политических элементов в системе «единоличного правления».
На заседании Совмина 28 декабря 1918 г. было предложено создать специальное Совещание в составе Совета, военного и морского министров и начальника штаба Главковерха, которое определяло бы порядок «сотрудничества фронта и тыла». Совещание создано не было. Вологодский отметил, что после встречи членов «звездной палаты» с военными (генерал-майором В. И. Суриным от военного министерства, директором канцелярии Верховного Правителя, генерал-майором А. А. Мартьяновым, а также контр-адмиралом Смирновым, полковником Лебедевым) 30 декабря было решено лишь «выработать общие правила издания приказов от имени Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего войсками» (13). Вслед за этим была предпринята попытка формирования Особого Совещания по обороне при Верховном Правителе (14). Проект, представленный Тельбергом, предполагал введение принципов управления по аналогии с работой Особого Совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне (создано в августе 1915 г.) и Особого Совещания министров для объединения всех мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла (образовано в июле 1916 г.). Общей целью становилось усиление работы по обеспечению потребностей армии. Тельберг планировал включить в состав Совещания по обороне председателя Совета министров, членов СВП, военного и морского министров, начальника штаба Главковерха, а также командующих фронтами и армиями, помощника военного министра по делам казачьих войск, командующих войсками округов и прочих «необходимых лиц». Тельберг полагал также, что «министр юстиции как генерал-прокурор (еще один прецедент восстановления правовых норм дореволюционного законодательства. – В.Ц.) имеет в своих руках послушный и наиболее дисциплинированный аппарат на местах в лице органов прокурорского надзора». Тельберг стремился к максимально возможному сближению «правопорядка» и «общества». По его указанию следовало, чтобы «чины прокурорского надзора не группировались в крупных губернских центрах, а непременно рассылались по уездным городам». Чины прокуратуры, а позднее и судьи получали право проверки формальной законности ареста и могли освобождать из-под стражи всех незаконно задержанных (15).
Наконец, еще одним шагом на пути к устранению «произвола и беззакония на фронте и в тылу», введения «силовых структур» в «правовое поле» стало создание 27 июня 1919 г. Комитета по обеспечению порядка и законности в управлении. Его возглавил сам Тельберг, а членами стали министры юстиции, внутренних дел и военный. Примечательно, что Тельберг, еще будучи приват-доцентом Московского университета, в 1912 г. издал книгу «Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII века». Деятельность Комитета по обеспечению порядка и законности в управлении должна была стать правомерным и полномочным ограничителем действий вышеназванных актов чрезвычайного законодательства. Как будет показано далее, этот «произвол военных» становился вполне легальным в рамках осуществления режимов «военного положения» и «охранения государственного порядка», вводимых Временными Правилами о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия, принятыми ВСП 15 июля 1918 г., и Положения о военно-административном контроле, утвержденного Верховным Правителем 22 апреля 1919 г. Как отмечал сам Тельберг в интервью «Правительственному вестнику», «военное положение» и «детище его – система обязательных постановлений… служат прямой государственной необходимостью» по обеспечению властью «государственного порядка и общественного спокойствия». Однако изъян данной системы заключался, по мнению министра, в том, что «почти бездействовал механизм, предупреждающий постановления незакономерные, и совершенно отсутствовал орган, отсеивающий постановления нецелесообразные… Никакой, в сущности, орган не руководил деятельностью тех военных и гражданских начальников, которые осуществляют военное положение. Поэтому в их действиях зачастую не хватает ни единства, ни планомерности, ни последовательности, ни сосредоточенности… Меры, по существу, правильные применяются в нецелесообразной форме. Мера, удачная по идее, становится неудачной, потому что она применяется только в одной местности и о ней не ведают в соседней. Военный начальник, охраняющий на месте государственный порядок и общественное спокойствие, не подчинен Министру Внутренних Дел. Гражданский начальник, применяющий военное положение, не подчинен Военному Министру. И ни тот ни другой не подчинены Министру Юстиции… Совету Министров в целом вести эту работу невозможно». Создаваемый Комитет должен был осуществлять «общее руководство деятельностью военных и гражданских начальников на местах по обеспечению государственного порядка и общественного спокойствия», равно как и «надзор за деятельностью гражданских и военных начальников, применяющих исключительные положения о принятии мер к предотвращению и пресечению мероприятий незакономерных». То, что Комитет обладал не консультативными (как, например, Совет при министре юстиции), а реальными властными полномочиями, усиливало его авторитет. Комитет должен был собираться не менее двух раз в неделю и получал право оперативной (по телеграфу) отмены любых чрезвычайных распоряжений военной власти, мог отрешать от должности «временно, впредь до увольнения в подлежащем порядке, всех военных и гражданских военачальников, применяющих исключительное положение» (например, при подавлении повстанческого движения). В Комитет могли обращаться с жалобами все граждане, считавшие свои права нарушенными. В обязательном порядке в него должны были поступать «копии всех публикуемых на местах обязательных постановлений». Казалось бы, что с созданием этой объединяющей и координирующей аппаратной инстанции разрешится назревший вопрос о преодолении нестыковок в действиях военного командования и гражданского руководства. На практике работа Комитета действительно свидетельствовала о должной оперативности в «пресечении правонарушений должностных лиц» (отменяемые или корректируемые решения местных начальников требовалось проводить по кассации через 1-й департамент Правительствующего Сената и телеграфно сообщать или об их отмене, или обжаловать решения самого Комитета). По мнению Сукина, создание Комитета законности и порядка было «весьма удачной мыслью», «правильной» и «бьющей прямо в цель». Сам же Тельберг полагал, что «плодотворное действие Комитета несомненно скажется лишь постепенно, но уже теперь можно с уверенностью сказать, что работой его вносится в строй местной административной жизни и местных порядков сильно сдерживающая струя» (16).
Наиболее эффективной, хотя и вызвавшей настоящий «бунт» в Совете министров, попыткой установить баланс военно-гражданских интересов стал подготовленный Тельбергом и утвержденный Колчаком указ о расширении полномочий СВП. Не получив ожидаемой поддержки при утверждении проекта Совещания по обороне, Тельберг решил использовать уже имеющиеся структуры, повысив их статус. Указом от 7 августа 1919 г. предусматривалось «возложить» на Совет Правителя «обсуждение вопросов и мероприятий: по организации военно-административного управления на фронте и в тылу, по укомплектованию и организации снабжения армии и флота, по осуществлению мероприятий, вытекающих из общего плана кампании, по вопросам военно-политического значения». Для этого СВП пополнялся военным и морским министрами (на тот момент ими были генерал-лейтенант барон А. П. Будберг и контр-адмирал М. И. Смирнов), командующими армиями, начальником штаба Главковерха (генерал-лейтенант М. К. Дитерихс) и его помощниками, помощником военного министра по делам казачьих войск (генерал-лейтенант Б. И. Хорошхин) (17). Данный указ не менял структуру СВП, но предусматривал привлечение военных к участию в обсуждении вопросов, обоюдно затрагивающих интересы фронта и тыла, а также «соответствующих министров» для совместного обсуждения вопросов, относящихся к их компетенции. Проект Тельберга, при более детальной его проработке, вероятно, мог стать удачным вариантом совершенствования управленческой структуры, проводящей военно-политическую линию Белого движения, органа, обеспечивающего оперативную работу исполнительной власти, отвечающего условиям сложившейся обстановки на фронте летом – осенью 1919 г.
Но при утверждении Указа был нарушен важный принцип «Конституции 18 ноября»: отсутствовало согласование с Совмином, решение принималось в отсутствие премьера (Вологодский был в отпуске, а Тельберг, подписавший Указ, был на тот момент и. о.). Основную часть протеста «обойденных» министров озвучивал Гинс, потребовавший от Вологодского немедленной отставки Михайлова и Тельберга. Вологодский и Колчак приняли отставку министра финансов, а Тельберг лишился поста Управляющего делами, передав свои полномочия Гинсу (18). Однако сам Указ отменен не был. С. П. Мельгунов отмечал в своем исследовании, что протест вызывал не сам принцип, на котором предполагалось перестроить работу Совета Верховного Правителя, а только раздражение поведением Михайлова и Тельберга: «Звездную палату оказалось легко разрушить, и Гинс, в качестве уже управляющего делами, мог заседать непосредственно в «Совете» Верховного Правителя». Уже 15 сентября 1919 г. состоялось заседание СВП в расширенном составе. Результат был показателен – за несколько часов решился важный вопрос об организации Государственного Земского Совещания, представительного органа власти (19).
Попытки совершенствования системы управления предлагались и омскими юристами, членами Юридического общества. На заседании 27 апреля 1919 г. был заслушан доклад члена Омского блока Широкогорова, предлагавшего ввести при Верховном Правителе «совещательный орган», схожий по структуре с уже работающим Государственным Экономическим Совещанием, но с расширением круга обсуждаемых вопросов до «всех отраслей управления государственного». В результате обсуждения были утверждены следующие тезисы: «Анализ социально-политических условий настоящего момента приводит к заключению, что лишь единоличная, неограниченная власть (диктатура) может справиться с теми историческими задачами, которые стоят перед властью». Но, признавая бесспорную важность диктатуры, нельзя не обратить внимание на очевидные недостатки в работе бюрократического аппарата, поскольку управление должно быть построено так, чтобы «все положительные стороны единоличной власти не были парализованы конструктивными недочетами в самой организации управления». Намечались, хотя и довольно абстрактно, контуры будущей «административной революции», которую попытается в конце года осуществить ставший председателем Совета министров В. Н. Пепеляев. «Должна быть проведена строго система централизации, устранена возможность многовластия в самой организации власти и фактической безответственности от Верховной власти органов подчиненного управления… законодательству должно быть обеспечено необходимое единообразие и продуманность, а в делах управления полная планомерность». Существующий порядок аппарата не соответствовал, по мнению Широкогорова, данным требованиям потому, что «единственным легальным органом при Верховном Правителе не только по управлению, но и по законодательству является Совет министров». Из-за этого нарушается «продуманность и единообразие» принимаемых законов, отсутствует планомерность в организационной работе и «создаются обстоятельства, делающие отдельные органы подчиненного управления фактически независимыми от Верховной власти». Выход представлялся на пути создания «особого совещательного учреждения, подающего Верховному Правителю советы и мнения по делам законодательным». Помимо совещательных данный орган мог бы осуществлять и надзорные функции посредством сообщений самому Колчаку о «соответствии деятельности органов подчиненного управления пользе и нуждам государственным». Что касается «государственно-правовой природы» новообразованной структуры, то ее положение было бы близко к статусу «органов Сената и органов подчиненного управления». Состав данной структуры, во избежание возникновения оппозиции, следовало собрать на основе «личного доверия Верховного Правителя». Выступившие в прениях Жардецкий и министр юстиции Старынкевич в целом поддержали тезисы. Но конкретных проектов и решений принято не было. Жардецкий, в свойственной ему образной манере, заявил о невозможности применения конституционных принципов в настоящих условиях и назвал проектируемую структуру «мастерской в деле государственного строительства» (20).
Таким образом, история политико-правовой стороны Белого движения на Востоке России в период наивысших военных успехов осени 1918 г. – осени 1919 г. свидетельствует о стремлении к совершенствованию высших структур управления, к преодолению традиционного российского бюрократизма. Сделанный в ноябре 1918 г. выбор в пользу «конституционной диктатуры» как режима требовал отвечающих этому выбору форм организации Всероссийской власти. В итоге удалось достичь определенных результатов, однако, как оказалось на деле, недостаточных для преодоления кризиса в экономике и достижения решающих успехов в военных действиях. На пути «возрождения России» правительство ожидало немалые трудности. По оценке Гутмана (Гана), «особенностью первых омских министров, кроме Вологодского, была их молодость и абсолютная неподготовленность к государственной деятельности. Казалось, что в эпоху, когда старые боги повержены были в прах, новые «кумиры», которых на поверхность вынесла волна революции, покажут себя достойными вождями своего народа. Все омские министры были новые для России люди, доселе никому не известные, ничем себя не зарекомендовавшие (нельзя не заметить, что подобная оценка вполне применима к правительствам всех «государственных образований» на территории бывшей Империи, не исключая и большевистского Совнаркома. – В.Ц.). Лично – это были люди честные. На их репутации в прошлом не было пятен. Нельзя было также сомневаться, что все они преисполнены горячих стремлений спасти свою Родину. Их молодость давала особенно много оснований верить, что им удастся найти новые и верные пути восстановления разрушенного государства, что ими будут двинуты в дело непоколебимая энергия и сила воли, которые сломят жестокого и закаленного врага. И еще подкупало всех, что во главе движения стал боевой храбрый адмирал, тоже сравнительно еще молодой человек (17 ноября, в канун «омского переворота», Колчаку исполнилось 44 года. – В.Ц.). Как странно, все русские патриоты тогда хотели видеть в этом молодом правительстве, – пусть случайных, без традиции, но сильных духом людей, взявших на себя бремя верховной власти, чтобы вывести страну из гиблой трясины, в которую она попала благодаря преступному бездействию одних и предательству других. Адмиралу Колчаку пришлось тогда, на зыбком песке сибирской степи, наскоро сколотить государственный корабль из непрочного и ненадежного материала» (21).
1. ГА РФ. Ф. 176. Он. 5. Д. 48. Лл. 6–8.
2. Милюков П.Н. Указ, соч., с. 124.
3. Записки И. И. Сукина о Правительстве Колчака // В сборнике «За спиной Колчака». М., 2005, с. 460–461.
4. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 441. Л. 30; Известия Министерства земледелия. Омск, № 14–15, 15 июня 1919 г., с. 1.
5. Правительственный вестник. № 51, 24 января 1919 г.
6. Правительственный вестник. Омск, № 69, 14 февраля 1919 г.
7. Собрание Узаконений и Распоряжений Правительства… № 8, 7 июня 1919 г.
8. Правительственный вестник. Омск, № 115, 13 апреля 1919 г.
9. Правительственный вестник. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.
10. Собрание Узаконений и Распоряжений Правительства, издаваемое при Правительствующем Сенате. № 4, 30 апреля 1919 г., ст. 35; Правительственный вестник. Омск, № 88, 11 марта 1919 г.
11. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 48. Лл. 71–72.
12. Гинс Г. К. Указ, соч., с. 287.
13. A Chronicle of the Civil War in Siberia… Op. cit. vol. 1, p. 199.
14. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 48. Л. 93; Д. 92. Л. 34.
15. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 245. Лл. 124–127.
16. ГА РФ. Ф. 148. Оп. 4. Д. 42. Лл. 1–1 об.; Правительственный вестник. Омск, № 240, 21 сентября 1919 г.; Сукин И. И. Указ, соч., с. 438–439.
17. Правительственный вестник. Омск, № 208, 12 августа 1919 г.; ГА РФ. Ф. 148. Оп. 4. Д. 81. Л. 25 об.
18. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China. Op. cit. vol. 1, p. 281–283.
19. Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. Ч. 3, т. 1. Конституционная диктатура. Белград, 1930, с. 276–277.
20. Сибирская Речь. Омск, № 90, 30 (17) апреля 1919 г.
21. Гутман А. (Ган). Организация Омской власти // Часовой. Париж, № 139–140, декабрь 1934, с. 28.
Глава 4
Структуры представительной власти в политической модели Белого движения на Востоке России, 1918–1919 гг.
Образование Государственного Экономического Совещания
Никакая авторитарная власть не может удержаться без поддержки представительных органов, вопрос лишь в их составе, полномочиях, степени влияния на принятие управленческих решений. Как отмечал в своем выступлении на открытии Государственного Экономического Совещания российский премьер П.В. Вологодский, «власть, какими бы прекрасными намерениями она ни задавалась… всегда будет оторвана от жизни, будет висеть в воздухе, если она не будет прислушиваться к голосу общественности, к голосу людей жизни… всякая новая власть, в какие бы сложные политические моменты она ни создавалась, как только сконструируется, она инстинктивно ищет своей опоры в голове страны, ищет ее поддержки». Но при этом «правильно организованного народного представительства в рассматриваемый период не существовало» – такими скептическими словами начинал один из своих обзоров законодательной деятельности в Сибири известный юрист профессор В. А. Рязановский (1).
Верховный Правитель отнюдь не чуждался сотрудничества с «демократическими структурами». Во время посещения Екатеринбурга в феврале 1919 г. Колчак заявил на заседании городской думы: «Мне приходится встречаться с представителями земств, городов и с представителями общественности, и я с глубоким удовлетворением должен установить отсутствие разногласия взглядов моих и Правительства, которое я возглавляю, с пожеланиями, что я слышал до сих пор от местных людей. Я должен отметить глубокое значение этого факта, ибо в безвозвратное прошлое ушло то время, когда власть могла противопоставить себя общественности, как силе ей чуждой и даже враждебной. Новая, свободная Россия должна строиться на фундаменте единения власти и общественности». В этом же выступлении адмирал дал собственную характеристику «большевизму слева» и «большевизму справа» (популярным политическим терминам после-февральской России). «Большевизм слева, как отрицание морали и долга перед Родиной и общественной дисциплины, и большевизм справа, базирующийся на монархических принципах, но, в сущности, имеющий с подлинным монархизмом столько же общего, сколько имеет общего с демократизмом большевизм, характеризующийся для своих адептов свободой преступления и подрывающий государственные основы страны, большевизм, который еще много времени будет требовать для упорной борьбы с собой. Одни отрицают право, другие желают быть выше права. Законность и порядок поэтому должны составить фундамент будущей великой, свободной демократической России. Я не мыслю будущего ее строя иначе как демократическим, – не может он быть иным, и теперь, быть может, только суровые, военные задачи заставляют иногда поступаться ими и в условиях борьбы вынуждают к временным мероприятиям власти, отступающим от тех начал демократизма, которые последовательно проводит в своей деятельности Правительство… Правительство, мною возглавляемое… считает народ русский единственным хозяином своей судьбы, и когда, освобожденный от гнета и насилия большевиков и язв большевизма, он через своих свободно избранных представителей в Национальном Учредительном Собрании выразит свою свободную волю об основных началах политического, национального и социального быта, то я и Правительство, мною возглавляемое, почтем своим долгом передать правительству, им авторизированному, всю полноту власти, нам ныне принадлежащей» (полный текст выступления см. приложение № 30) (2).
Но после роспуска Областной Думы, ликвидации структур Съезда Членов Учредительного Собрания в белой Сибири фактически не осталось каких-либо представительных учреждений во всесибирском (не говоря уже о всероссийском) масштабе. Уже в первых официальных заявлениях Российского правительства говорилось об обязательном созыве выборного органа, уполномоченного утвердить основы внутренней и внешней политики. Колчак в своем интервью представителям сибирской печати 28 ноября 1918 г. четко определил задачи представительной власти: «Раз будут созданы нормальные условия жизни, раз в стране будут царить законность и порядок, тогда возможно будет приступить к созыву Национального Собрания (так Верховный Правитель определил название будущего высшего представительного органа. – В.Ц.). Я избегаю называть Национальное Собрание Учредительным Собранием, так как последнее слово сильно скомпрометировано. Опыт созыва Учредительного Собрания, собранного в дни развала страны, дал слишком односторонний (социалистический. – В.Ц.) партийный состав… Повторение такого опыта недопустимо… Я говорю о созыве Национального Собрания, где народ в лице своих полномочных представителей установит формы государственного правления, соответствующие национальным интересам России. Я не знаю иного пути к решению этого основного вопроса, который лежит через Национальное Собрание» (3). Данным заявлением Колчак не только предопределил наименование Собрания, но и отметил изменение характера представительства (внепартийное), а также задачи будущего органа и ориентировочные сроки его созыва (после окончания гражданской войны). Но если будущим политикам – депутатам Национального Учредительного Собрания после переворота 18 ноября надо было дождаться «нормальных условий жизни», то углубляющийся хозяйственный кризис требовал незамедлительных разрешений. Новые представительные структуры возникли в экономической сфере. 22 ноября 1918 г. Колчак «в целях разработки экстренных мероприятий в области финансов, снабжения армии и восстановления торгово-промышленного аппарата» принял указ о созыве Чрезвычайного Государственного Экономического Совещания (далее – ЧГЭС, ГЭС) (4).
Представительство ЧГЭС соответствовало характеру «единоличной власти», ставящей «деловые качества» выше «партийности». Председатель Совещания назначался Верховным Правителем, а членами становились министры: военный, финансов, снабжения, продовольствия, торговли и промышленности, путей сообщения и Государственный контролер. Модель бюрократического представительства, как отмечалось выше, отличалась от Комитета по экономической политике (март 1919 г.): в ЧГЭС предусматривалось членство представителей правлений частных и кооперативных банков (трое), представителей Всероссийского Совета съездов торговли и промышленности (пятеро), представителей Совета кооперативных съездов (трое), а также «сведущих лиц» по приглашению Председателя Совещания. Проекты по вопросам снабжения армии представлялись на рассмотрение самому Колчаку (5). Председателем Совещания стал опытный чиновник, бывший Государственный контролер в Императорском Совете министров Б. В. Штюрмера, судопромышленник С. Г. Феодосьев. На первых шести заседаниях председательствовал сам Верховный Правитель. Приоритетными признавались проблемы снабжения армии в ходе подготовки к весеннему наступлению 1919 г. и финансовые преобразования, предложенные И. А. Михайловым. По прошествии 41 заседания, в марте – апреле 1919 г., было решено изменить статус Чрезвычайного Совещания, отменив его «чрезвычайные» функции и существенно расширив представительство, тем самым сделать его своеобразным органом представительной власти, имеющим ограниченные – фактически консультативно-совещательные – полномочия. Кроме того, к весне 1919 г. в Омске начал работу Комитет по экономической политике во главе с министром земледелия Н. И. Петровым; предназначение этого Комитета сводилось преимущественно к координации ведомственных усилий в проведении хозяйственной политики.
В отличие от «бюрократического» Комитета, ГЭС призвано было воплощать собой идею «общественного представительства». С этой целью Председателем Государственного Экономического Совещания (слово «Чрезвычайное» считалось уже неактуальным в связи с успехами на фронте) вместо «бюрократа» Феодосьева 9 марта 1919 г. был назначен профессор Омского сельскохозяйственного института, бывший управляющий делами ВСП Гинс. Для него это назначение казалось весьма важным, поскольку позволяло влиять на усиление сотрудничества «власти и общества». Изменения в представительстве, утвержденные развернутым Положением о Государственном Экономическом Совещании, состояли в расширении структуры Совета министров. К ранее приглашенным добавлялись министры: морской, труда, земледелия, внутренних дел, иностранных дел. Представительство Совета Всесибирских Кооперативных съездов увеличивалось до пяти человек, «в том числе не менее трех – от центральных кооперативных организаций». Изменилась форма представительства банковских структур: вместо трех «представителей Правлений Частных и Кооперативных банков» приглашалось двое «представителей Совета Частных Банков» и «представитель Московского Народного Банка». Дополнительно к работе в ГЭС приглашались начальник Штаба Главковерха, представители Центрального Союза профессиональных организаций («в том числе один – от железнодорожных служащих»), представители от Сельскохозяйственного общества, двое – от Общества сибирских инженеров (по одному от Томска и Иркутска), представитель Центрального Военно-Промышленного Комитета, по представителю от каждого из четырех Восточных казачьих войск (Оренбургского, Уральского, Сибирского и Забайкальского), а также «представители науки и других лиц, назначаемых Верховным Правителем по представлению Председателя Экономического Совещания». Представительство от Совета съездов торговли и промышленности оставалось прежним. Отдельный пункт был посвящен упорядочению представительства земско-городского самоуправления: сначала губернские (областные) земские собрания, городские управы и городские думы губернских (областных) городов избирали кандидатов (общим количеством не свыше 20), а затем они утверждались Верховным Правителем по представлению Председателя ГЭС. Подобный «ступенчатый» порядок делегирования депутатов от земств и городов (предварительный выбор и последующее утверждение верховной властью) вызывал определенные нарекания за «недемократичность». 15 июня 1919 г. на открытии сессии Пермского губернского земства было принято обращение к Правительству, в котором подчеркивалась важность создания «правильно организованного народного представительства, созванного на основе народовластия» и уравнивания в избирательных полномочиях земско-городских структур со всеми остальными представительными единицами. Воздерживались от участия в выборах делегатов в ГЭС Томская, Иркутская губернская земская управы, а Владивостокская и Енисейская земские управы отрицательно оценили предложенный порядок представительства. В то же время Благовещенская, Читинская земские управы, Читинская и Красноярская городские думы избрали своих кандидатов.
Цели ГЭС были конкретизированы: «а) делать Правительству представления о необходимых мероприятиях в области финансовой, торгово-промышленной, сельского хозяйства, труда, транспорта и по всем другим вопросам, касающимся экономической жизни страны, б) обсуждать вопросы снабжения и продовольствия армии, в) рассматривать роспись государственных доходов и расходов (государственный бюджет), г) обсуждать разработанные надлежащими ведомствами законопроекты общего значения по указанным в пункте а) сей статьи вопросам» (6).
Не дожидаясь приезда в Омск избранных от земств и городов, Гинс пополнил кворум за счет «других лиц по представлению», «назначенных» верховной властью. 19 июня 1919 г. состоялось торжественное открытие работ обновленного Совещания. После молебна, отслуженного архиепископом Омским и Павлодарским Сильвестром (Ольшевским), с речью выступил адмирал Колчак. Охарактеризовав работу предыдущего состава ЧГЭС, он отметил, что «привлечение общественных деятелей совершенно неизбежно» и «при настоящем положении вещей» следовало «привлечь к работе Совещания представителей от всех тех групп общественности и населения, которые могли бы помочь в области государственной экономии». При этом Колчак подчеркивал первостепенную важность экономических вопросов, без правильного решения которых нельзя рассчитывать на военно-политические успехи. Перспективы развития представительной власти определялись Верховным Правителем таким образом: «В ближайшее время предполагается привлечь общественных деятелей для разрешения и других важных государственных вопросов, связанных с выборами в Национальное Собрание, подготовкой к разрешению национальных вопросов, возникающих в России, и, наконец, вопросов областного управления. В этих вопросах непременно придется прибегнуть к знаниям и опыту общественных деятелей» (7). Перспектива создания представительной (и законодательной) власти виделась в привлечении к работе тех, кто уже имел практический опыт, участвуя в деятельности либо ГЭС, либо Комиссии по подготовке к созыву Национального Собрания, а также в предполагавшихся к созданию Комиссиях по национальному вопросу и по областному управлению. Такая форма представительства в условиях «русской смуты» казалась более эффективной в сравнении со всеобщими, прямыми выборами по партийным спискам, бывшими основой пропорциональной избирательной системы в 1917 г. Рабочие Комиссии становились своеобразными «фильтрами» для будущих депутатов. Подобная законодательная или законосовещательная структура, если бы ее удалось создать, имела бы временный характер и должна была смениться органами, санкционированными Национальным Учредительным Собранием.
Ярко, эмоционально выступил Гинс. Дав оценку событиям, произошедшим в России в целом и, в частности, в Сибири со времени начала Первой мировой войны и революции, он особенно выделил роль взаимодействия властных структур и общественного управления: «Победы нужно добиться двойной – над большевизмом и над хозяйственной разрухой страны. Победить то и другое возможно лишь при условии, что Правительство… будет действовать в атмосфере общего сочувствия и единодушного порыва. Больше чем когда-либо необходимо полное единение всех сил власти и общества. Силы эти должны быть сосредоточены прежде всего на стороне хозяйственной… Компетенция Государственного Экономического Совещания ограниченна, но она обнимает все, что в настоящий момент является самым важным, – всю хозяйственную жизнь… Совсем не будет в работе Совещания партийного духа. Беспартийна власть, беспартийно и Государственное Экономическое Совещание. Групповые интересы будут уступать всегда пользе общей… Ныне наблюдаем мы зарождение представительного учреждения, без которого не может существовать демократическое государство и не может правильно функционировать государственная власть» (8). Примечательны также были слова бывшего народовольца А. В. Сазонова, представлявшего Совет всесибирских кооперативных съездов: «Важно, чтобы между Правительством и представителями общественности с первых же шагов установилось полное содружество в работе. И мы твердо верим, что так и будет. Через Государственное Экономическое Совещание установится та тесная связь Правительства с народными массами, которая сейчас необходима. Но… Совещание только первый этап. И на смену ему должен прийти более правомочный орган – Национальное Учредительное Собрание» (9).
ГЭС, состоявшее из 74 человек, проработало в течение 38 заседаний. Было создано 16 комиссий, в том числе бюджетная (наиболее многочисленная, во главе с бывшим членом Директории В. А. Виноградовым, ставшим товарищем председателя ГЭС), финансовая, транспортная, по снабжению и довольствию армии, по пересмотру положения о земских учреждениях. Пленарные заседания проходили дважды в неделю, а в остальное время работали комиссии. В состав ГЭС вошли как вполне лояльные, так и оппозиционно настроенные к Правительству делегаты, в том числе глава Алаш-Орды А. Н. Букейханов, бывший городской голова Благовещенска и председатель Временного правительства Амурской области эсер А. Н. Алексеевский (секретарь ГЭС), один из ветеранов эсеровской партии В. С. Панкратов, бывший товарищ министра земледелия, вышедший в отставку после «омского переворота», профессор Н. П. Огановский, глава «демократической части» омской кооперации А. В. Сазонов. В течение июня – июля работа Совещания проходила в общем русле экономической политики Российского правительства, составлялись консультативные записки по тем или иным законопроектам, вносимым в Совещание отдельными министрами. Однако после отступления белых армий от Урала ГЭС перешло к критике работы правительства, к выдвижению проектов реформирования аппарата.
В середине июля 1919 г. в Совет министров было направлено обращение (подписано 19 депутатами из числа т. и. «земской» и «академической» групп), где отмечалось, что Совмин «не подчинен какой-нибудь определенной программе». В числе «подписантов» были, в частности, омский городской голова Н. М. Ленко, томский городской голова И. М. Пучков, представитель Тобольского губернского земства Н. М. Грибанов, профессор С. В. Лебедев и профессор Н. М. Огановский, бывший и. д. министра торговли и промышленности Н. Н. Щукин. Критике подвергались «разросшийся аппарат… не имеющий связей со своими представителями на местах», «несогласованность действий между ведомствами», частое «вмешательство военных в область гражданского управления». Как результат – «противоречия между заявленными властью демократическими принципами и действительностью, и население начинает терять веру в серьезность обещаний власти и намерения эти обещания выполнить». Обращение завершалось предложениями: «Борьба с большевизмом должна быть доведена до его поражения – никакие соглашения с советской властью недопустимы и невозможны», «созыв Учредительного Народного Собрания на основе всеобщего избирательного права, по освобождении России обязателен», «строгое проведение в жизнь начал законности и правопорядка», «невмешательство военной власти в дела гражданского управления в местностях, не объявленных на военном и осадном положениях». Предлагалось также сочетание централизованного, сугубо административного, и «демократического» методов в системе управления: «создание солидарного Совета министров на определенной демократической программе». «Срочное преобразование Государственного Экономического Совещания в Государственное Совещание – законосовещательный орган по всем вопросам законодательства и государственного управления с тем, чтобы все законопроекты, принятые Советом министров, представлялись в Государственное Совещание, как в высшую законосовещательную инстанцию, и оттуда поступали на утверждение Верховной Власти. Председательство в Государственном Совещании должно быть возложено на лицо, не входящее в состав Совета министров. Государственному Совещанию предоставить право: а) законодательной инициативы; б) рассмотрения бюджета; в) контроля над деятельностью ведомств; г) запроса руководителям ведомств; д) непосредственного представления своих постановлений Верховной Власти». ГЭС должна была быть поручена разработка Положения о Государственном Совещании с учетом вышеперечисленных предложений.
Таким образом, проект реформы, предложенный членами ГЭС, предполагал создание органов, во многом аналогичных «ответственному министерству», планировавшемуся Прогрессивным блоком еще в 1916 г. Единственным законодателем оставался бы Верховный Правитель (а не Верховный Правитель совместно с Советом министров), который тем не менее не мог принимать законы без их предварительного рассмотрения в Государственном Совещании. Но, как отмечал делегат ГЭС, бывший министр финансов Областного правительства Урала Л. А. Кроль, «Обращение 19-ти» не встретило поддержки со стороны представителей казачества, членов Совета съездов торговли и промышленности, считавших, что реализация требований «земских демократов» не только нарушает основы Конституции 18 ноября, но и вводит столь опасный для военного времени «парламентаризм».
Представители этого «правого крыла» ГЭС стремились лишь к «смене министров», но не к «смене власти» как таковой. Во второй половине августа ГЭС детализировало предложения «Обращения 19-ти», утвердив проект Положения о Государственном Совещании. Его отличительной чертой стало полное лишение законодательных прав Совмина, призванного стать сугубо административно-исполнительным органом. Верховный Правитель сосредотачивал в своих руках всю полноту законодательной власти, а Государственное Совещание должно было обсуждать законодательные предположения. По итогам предварительного голосования Колчак мог поддержать либо позицию меньшинства, либо большинства Совещания (10).
Для встречи с Верховным Правителем «земская» группа избрала депутацию в составе пяти человек (Сазонов – от кооперации, полковник Ф.Ф. Рюмкин – от Забайкальского казачества, Н. А. Вармунд – председатель Пермской уездной земской управы, В. В. Никифоров – от Якутского областного земского собрания и В. А. Можаров – представитель Общества сибирских инженеров из Иркутска). 30 июля 1919 г. они (за исключением покинувшего Омск Можарова) были приняты Колчаком. Адмирал в целом согласился с требованиями расширения полномочий Совещания и в очередной раз пообещал изменить его статус, как только к этому будет располагать обстановка на фронте. Члены Совета министров, по настоянию Колчака и Гинса, стали чаще выступать на собраниях Совещания с докладами о тех или иных ведомственных решениях. Контакт «власти» и «общества», казалось, начал налаживаться. Однако вторичный прием делегации, разработавшей проект нового Положения о Государственном Совещании, не состоялся. Примечательно, что по времени это совпало с переменами в самом Совете министров, связанными с попыткой создания Совещания по обороне (август 1919 г.). Омская власть как бы оказалась на распутье: либо использовать уже апробированный способ «совершенствования» управления путем различных аппаратных комбинаций, созданием новых структур либо идти на более существенные уступки «общественности» в расчете на расширение социальной базы, на усиление поддержки правительства в условиях осложнявшейся ситуации на фронте – после летних боев 1919 г. армии Восточного фронта отступили за Урал. Главным «диктатором» оставался фронт, именно он требовал перемен. Следующим этапом быстротечной эволюции сибирской государственности стал период, связанный с поражениями на фронте, переездом столицы в Иркутск, планами существенного реформирования Совета министров и Экономического Совещания, в период ноября – декабря 1919 г. Совещание потребовало законодательных полномочий, а Совмин – продекларировал проект разделения военной и гражданской властей, заметного ограничения прав Верховного Правителя в пользу премьер-министра.
1. Правительственный вестник. Омск, № 166, 22 июня 1919 г.; там же, Омск, № 232, 11 сентября 1919 г.
2. Гинс Г. К. Указ, соч., т. 2, с. 125–126.
3. Правительственный вестник. Омск, № 11, 30 ноября 1918 г.
4. Правительственный вестник. Омск, № 8, 27 ноября 1918 г.
5. ГА РФ. Ф. 199. Оп. 2. Д. 18. Л. 36; Ф. 176. Оп. 5. Д. 48. Л. 9; Правительственный вестник. Омск, № 8, 27 ноября 1918 г.
6. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 83; Ф. 5867. Оп. 1. Д. 21. Лл. 54–55 об.; Иртыш. Омск, № 20, 30 мая 1919 г., с. 3–5.
7. ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 43. Лл. 4–5.
8. ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 43. Лл. 4–5; Правительственный вестник. Омск, № 166, 22 июня 1919 г.; Тине Г. К. Указ, соч., т. 2, с. 231.
9. Правительственный вестник. Омск, № 167, 24 июня 1919 г.
10. ГА РФ. Ф. 190. Оп. 5. Д. 2. Лл. 1—1а; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 180–183, 191; Сибирские записки. Красноярск, август 1919 г., с. 104.
Глава 5
Разработка новых форм сотрудничества «власти» и «общества» осенью 1919 г. Государственное Земское Совещание.
Межпартийные и надпартийные общественные центры в Сибири, их предложения о переменах в управлении
«В настоящее время всякая власть, даже диктаторская, должна иметь известную «опору» в среде, ее окружающей… Диктатор нуждается в санкции определенных элементов «организованной общественности», а «общество по-прежнему должно обеспечивать власти диктатора организованное признание» – так начиналась статья «Власть и общество» известного омского политика Н.В. Устрялова, опубликованная в газете «Русское дело» 22 октября 1919 г. Помимо отмеченного в предыдущем разделе «Обращения 19-ти», предложенного ГЭС, несколько иная модель сочетания единоличной власти с законосовещательным представительным органом была предложена представителями казачества. Этот проект обсуждался на Чрезвычайном Съезде казачьих войск Востока России, созванном в августе 1919 г. в развитие решений казачьей конференции, проходившей в сентябре 1918 г. в Уфе и Челябинске. Почетным председателем Съезда был избран атаман А. И. Дутов, председателем – атаман Сибирского казачьего войска генерал-лейтенант П.П. Иванов-Ринов, его заместителем – товарищ военного министра по делам казачьих войск генерал-майор Б. И. Хорошхин. Основными результатами работы Съезда стал проект реорганизации Главного управления по делам казачьих войск Российского правительства и создания постоянно действующего законосовещательного органа из представителей казачьих войск Востока, а также учреждение самостоятельной должности министра по делам казачьих войск. Было утверждено Положение о Походном атамане, выборной должности, объединявшей под своим руководством все строевые казачьи части на фронте, что способствовало дальнейшей консолидации военно-политической власти в масштабе казачьих войск Востока России. Должность была предоставлена атаману Забайкальского казачества генерал-майору Г. М. Семенову. В контексте решения политических задач Съезд принял обращение к Верховному Правителю, где говорилось о «необходимости юридического и фактического сосредоточения суверенной власти (впредь до созыва Учредительного Собрания) в руках Верховного Правителя, перед которым должны быть ответственны все должностные лица и учреждения, не исключая и Совет министров». Верховный Правитель должен получить право единоличного решения о назначении и отставке министров; «чрезмерно распухшие» ведомственные штаты, «созданные во всероссийском масштабе старой бюрократией», предлагалось заменить «более гибким, эластичным правительственным аппаратом, который своевременно мог бы удовлетворять текущие нужды фронта». Но главное, «для установления единства власти с обществом» следовало «созвать законосовещательный орган с правом контроля за деятельностью агентов власти путем запросов по поводу закономерности их действий».
В итоге идея «общественного представительства» оказалась актуальной не только для ГЭС и казачьего Съезда. На состоявшемся 30 августа совместном заседании Совета министров и Верховного Правителя обсуждался пункт «О необходимых мероприятиях в области организации государственной власти». Особую заинтересованность в обсуждении данного вопроса проявляли Гинс и прибывший с Юга России известный деятель кадетской партии и «Союза городов», член Правления Всероссийского Национального Центра А. А. Червен-Водали. Последний в интервью «Правительственному вестнику» отмечал, что, в отличие от белого Юга, в Сибири еще недостаточно влияние общественности и «хотелось бы видеть большее сотрудничество правительственных и общественных кругов». В качестве альтернативного образца приводилась роль Всероссийского Национального Центра в формировании курса Особого Совещания: «Хотя в Особом Совещании кандидаты Центра находятся в меньшинстве, однако они имеют значительное влияние на ход дела». Заняв должность министра торговли и промышленности, Червен-Водали пользовался особым авторитетом «политика с Юга», как бы расширявшим участием в правительстве его сибирский, «областнический статус». С представителями восточных казачьих войск встречался и делал доклады еще один «посланец Юга» – помощник заведующего политической частью Штаба Главкома ВСЮР есаул Ф. Е. Перфильев. Несомненно, известия о работе южнорусского аппарата управления оказали воздействие на составителей законопроектов реформирования Российского правительства. По оценке Кроля, Червен-Водали и Волков признавали, что «в Сибири внешне демократичнее, чем на Юге, но… на Юге реальной законности больше, чем в Сибири». Будучи сторонниками полной диктатуры в условиях момента, они тем не менее признавали, что «в той обстановке, что создалась в Сибири, представительный орган необходим» (1).
Возможно, подобие «общественной поддержки» диктатуре, имевшей место на белом Юге (через Национальный Центр), могло осуществиться и в Сибири. Из надпартийных общественно-политических объединений здесь выделялся Омский блок. Выше уже отмечалась его роль в проведении «переворота 18 ноября» и укреплении «диктатуры Колчака». Однако к осени 1919 г. блок, по существу, распался. Одной из причин распада признавался все тот же присущий белой Сибири «провинциализм», недостаточный авторитет блока в российской и тем более мировой политике, возросшая оппозиционность к власти со стороны социал-демократических групп из состава блока. Блок позиционировал себя как сторонник «единой власти», «диктатуры» и сотрудничества с «государственно-мыслящей общественностью». Еще в марте 1919 г. блок предложил проект восстановления Государственного Совета в традициях возвращения к структурам Российской Империи. Одним из активных сторонников данного «проекта» выступал редактор «Отечественных Ведомостей» А. С. Белевский (Белоруссов). По его мнению, новый Госсовет следовало сделать структурой, включавшей в себя всех министров – по должности и представителей общественности – по назначению Верховного Правителя. Еще одним вариантом формирования Госсовета, как временной представительной власти, считалось возможным его образование посредством «соединения» ГЭС, Комиссии по выборам в Национальное Собрание («по добавлении ее общественными представителями») и проектируемого Совета Местного Управления из управляющих губерниями и представителей земских и городских структур.
Изъяны политико-правовой практики в белой Сибири следовало устранять незамедлительно. На собрании Омского блока 17 июля 1919 г. была принята резолюция – обращение к Верховному Правителю, в которой оценивалось положение на фронте, в тылу и перспективы развития политического курса: «Одной из главных причин, обусловливающих наблюдаемое ныне тяжелое положение на фронте и в тылу, является недостаточно твердое и планомерное проведение в жизнь начал права и порядка, высказанных в программных речах Верховного Правителя и в декларациях Правительства, причем это уклонение от возвещенных принципов доходило нередко до полного их отрицания; блок полагает, что уклонения эти не должны иметь впредь место, а раз намеченные принципы – проводиться неукоснительно. Вместе с тем только тесное сотрудничество правительства и государственно-мыслящего общества, идущих друг другу навстречу, может разрешить настоящий кризис». По убеждению авторов – подписантов обращения (профессор Н.В. Устрялов, В. В. Куликов, Д.С. Каргополов, Л.Н. Шендриков, Н. А. Филашев), «искать выхода» следовало «в согласии со всеми союзными державами, пребывая при этом верными идее Великой Неделимой России». Важным было указание на необходимость сотрудничества власти с «общественностью», со структурами, которые могли оказать Российскому правительству поддержку. 19 июля делегация блока была принята управляющим МИД Сукиным, а также и. о. премьера Тельбергом, и, согласно официальным сообщениям, «точка зрения блока встретила полное сочувствие» и признание «безусловной правильности» со стороны «первых лиц» Совета министров. На следующий день делегация блока была принята уже самим Верховным Правителем и, после двухчасовой беседы, получила заверение в «полном единстве и понимании затронутых вопросов». Учитывая факт обращения к представителям власти не только со стороны блока, но и со стороны казачьей конференции и делегации Экономического Совещания, можно утверждать о готовности Российского правительства к корректировке политического курса в сторону отхода от единоличной диктатуры (2).
На Урале продолжателем преемственности, одновременно от Союза защиты Родины и свободы и от Всероссийского Национального Центра, мог стать т. н. Всероссийский Национальный Союз. Он был создан в октябре 1918 г. в Екатеринбурге и Уфе по инициативе оказавшихся в это время на Урале Савинкова и Белевского (Белоруссова) с целью «объединить уральскую общественность для поддержки национализма и новой власти». Его программные заявления отражались на страницах «Отечественных Ведомостей». 4 октября 1918 г. в Уфе состоялось собрание Инициативного Комитета, на котором были приняты программные тезисы Союза. В состав Комитета вошли известные деятели Союза защиты: Савинков, журналист А. А. Дикгоф-Деренталь, инженер Е.А. Меркович, врач Н.С. Григорьев. Члены кадетской партии Ю.И. Крыжановский и Г. А. Ряжский, казак Семиреченского войска, член Туркестанского комитета Временного правительства и представитель социал-демократической группы «Единство» С. Н. Шендриков, его товарищ по плехановской группе журналист В. И. Язвицкий, члены «Великорусского союза» врач И. С. Кривоносов и А. А. Битков, а также беспартийные: журналист Е. С. Синегуб, А. Н. Плотников. Беспартийный Белевский (Белоруссов) позиционировал себя в качестве члена Всероссийского Национального Центра. Примечательно, что Савинков заявлял о себе, как о члене Всероссийского Национального Центра, хотя и не значился в списках этой организации. Временное Правление Национального Союза составили Савинков, Белевский (Белоруссов), Синегуб, Язвицкий и Ряжский. Фактическим руководителем Союза, после отъезда Савинкова за границу, стал Белевский.
В программе Союза «верховными началами» общественно-политической деятельности признавались, противостоящая марксистскому пониманию общества, «идея нации, как общественного целого», не разделенного на классы и сословия, и «идея государства», обеспечивающего «политическое независимое существование» нации. Форма государственного устройства признавалась Союзом как «фактическая республика», однако подтверждение этого следовало получить путем «свободного волеизъявления нации», через посредство «народно-представительного собрания, составленного из лиц, обладающих по своему возрасту и жизненному опыту достаточными данными для участия в государственных делах». «Собрание» не должно было избираться по «четыреххвостке», поскольку голоса избирателей передавались «в распоряжение партийных комитетов, разрывающих связь избирателей с избираемыми», а избирателями становились «малолетние и бродячий элемент». Но для достижения необходимого «объединения и упорядочения России» необходимо «образование твердой и авторитетной власти» в форме диктатуры. Провозглашение диктатуры оптимальной «формой организации власти» не исключало (дань времени и обстоятельствам октября 1918 г. – В.Ц.) признания Директории в качестве «правительства коллегиального и образованного путем партийного компромисса», которое сможет «выработать и усвоить себе твердый и единый порядок действий». Последующие пункты излагали позиции по главным российским проблемам. «Всем народностям – культурная автономия»; «Государственная децентрализация – на основе широкого, независимого, демократического местного самоуправления»; «утверждение права собственности»; «недопустимость огульных и теоретических программ национализации и социализации в земельном вопросе», «покровительство промышленности государством», «справедливость налогообложения» и «упорядочение денежного обращения» – все это составляло основу будущего российского возрождения. «Первым моральным условием возрождения страны» Союз считал «нравственное и культурное развитие населения, утратившего понимание различия между добром и злом, между позволенным и непозволенным». В качестве «первого материального условия» Союз выделял «наличность армии, построенной на началах дисциплины и воинского долга». «Первым экономическим условием» Союз ставил «развитие производительных сил и увеличение производительности труда на началах трудовой дисциплины». Но важнейшим условием достижения этих целей признавалась «деятельная помощь союзников, к верности которым Россия возвращается по мере освобождения от власти большевиков».
Сфера влияния Союза расширялась. 17 ноября 1918 г., накануне «переворота» состоялось заседание Омского отдела Национального Союза под председательством Рижского. Было решено расширить работу в Сибири, начать издание газеты в Новониколаевске («Военные Ведомости»), создать несколько пропагандистских отрядов в составе фронтовых частей. На собрании с докладом выступил министр юстиции Старынкевич и участник Ярославского восстания Меркович. «Культурно-просветительная деятельность» была признана главным направлением работы Союза. В феврале 1919 г. большим тиражом было выпущено воззвание «Ко всем Гражданам и Гражданкам России», содержавшее призывы к совести и патриотизму всех русских людей, представителей всех сословий, всех групп населения. «Непреложной неизбежностью» объявлялось «полное объединение истинно государственных граждан в одном стремлении, в одном страстном желании – спасти Родную Землю». Так, например, «партийные работники» призывались «не быть догматиками, не заниматься партийными спорами», в то время когда «никакая партия самостоятельно спасти Россию не может». А «горожане» призывались «отдать дорогой Родине все могучие силы, объединиться в Всероссийском Национальном Союзе для совместной работы на… защиту порядка, закона». «Честные землеробы» призывались «понизить цены на хлеб», потому что «тогда понизятся цены на все», а «помещики» должны были помнить, что «прошлое кануло в вечность, что крестьянам нужна земля, но за выкуп».
Летом 1919 г. в Екатеринбурге был зарегистрирован Демократический Союз, предполагавшийся как союз власти с «организованной прогрессивной общественностью» и, в целом, как продолжение традиций Союза Возрождения России. Его возглавили члены отделов ЦК партии эсеров и энесов: В. С. Розенблюм и Ф.З. Чембулов. Правда, такие лозунги Демсоюза, как незамедлительное создание представительной власти и создание «политически-солидарного кабинета министров», еще не принимались исполнительной властью летом 1919 г., но определение Колчака, как «русского Вашингтона» не могло не льстить самолюбию административного аппарата. В Омске в состав Демсоюза вошли представители кадетской партии Н. К. Волков и А. А. Червен-Водали, прибывшие с белого Юга, а также Л. А. Кроль. Другой потенциальной опорой власти считался Блок несоциалистических общественных деятелей, созданный группой членов Омского блока. В будущем, в 1921–1922 гг., он стал основой для т. н. Несоциалистического блока, сыгравшего важную роль в событиях Гражданской войны на Дальнем Востоке. Там же, правда в качестве оппозиции Приамурскому правительству, заявили о себе и члены Демсоюза.
Приехавшие в Омск представители белого Юга предлагали свой вариант решения «проблемы авторитетного органа общественного мнения». Можно было создать Омское отделение Всероссийского Национального Центра, что подтвердило бы не только всероссийский статус Российского правительства, но и придало бы ему всероссийскую общественную поддержку. Центр, в свою очередь, мог преодолеть свой преимущественно «южный» характер и стал бы связующим звеном всей «белой общественности». Что касается исполнительной власти, то предложения «южан» сводились к реорганизации структуры правительства через переход от «делового» к «коалиционному» принципу его комплектования («приглашение на правах министров без портфелей некоторых общественных деятелей»), реорганизации Экономического Совещания в полноправный законосовещательный орган с правом законодательной инициативы, составленный из выборных и делегированных членов, а также к созданию «особого комитета обороны», призванного, как отмечалось выше, преодолеть конфликт военных и гражданских властей (3).
Но все проекты союза «власти и общества», по оценке Вологодского, выражались фразой: «Гора родила мышь». Итог дискуссии подвел министр труда
Л. И. Шумиловский. Отметив, что «во все моменты тяжелого положения власти, когда доверие к ней со стороны общества падало, делались попытки поставить эту общественность ближе к власти путем создания государственных, совещательного характера, учреждений с участием представителей общественности, но никогда из этого ничего хорошего не выходило». Казачество Востока России выступало, в сущности, за укрепление модели военно-политической диктатуры, но не исключало создание законосовещательного представительства. Предложенный одновременно с казачьей декларацией проект расширения полномочий ГЭС и демарш «группы министров» укрепил Колчака в его решении о переменах в существовавшей политической системе. В условиях неустойчивого положения на фронте летом 1919 г. было принято решение о созыве Государственного Земского Совещания – принципиально новой законосовещательной структуры (4).
Государственное Земское Совещание (далее – ГЗС) стало своеобразным завершением поиска путей взаимодействия белой власти и общества в течение 1919 г. Его создание предваряло продекларированный созыв Национального Учредительного (хотя бы Всесибирского) Собрания, что напоминало политическую ситуацию, сложившуюся в сентябре – октябре 1917 г. на момент образования совещательно-контрольного Совета Республики («Предпарламента»), призванного содействовать Временному правительству. Хотя многие современники полагали, что Совещание выражало лишь реакцию правительства на «тяжелое положение фронта», нужно признать, что Грамота о его созыве была приурочена к контрнаступлению белых армий Восточного фронта на р. Тобол в сентябре 1919 г.: «Приближается тот счастливый момент, когда чувствуется решительный перелом борьбы, и дух победы окрыляет войска и подымает их на новые подвиги» (5). Начало осени 1919 г. было временем наивысших успехов ВСЮР и временем наступления Северо-Западного фронта на Петроград. Вряд ли, поэтому, соображения о возможности военных неудач влияли на решение Российского правительства о созыве ГЗС. Правомернее считать ГЗС структурой, необходимой для обеспечения и активизации «общественной поддержки» и, безусловно, для демонстрации «демократизма» омской власти перед ведущими мировыми державами. И вполне искренними можно считать слова Верховного Правителя, провозгласившего образование ГЗС: «Объявляя о принятом мною решении созыва Государственного Земского Совещания, я призываю все население к полному единению с властью, прекращению партийной борьбы и признанию государственных целей и задач выше личных стремлений и самолюбий, памятуя, что партийность и личный интерес привели Великое Государство Российское на край гибели» (6).
Статус ГЗС делал его, по словам Вологодского, «общегосударственным совещанием», «законосовещательным органом в системе государственного управления с правом законодательной инициативы и с правом учреждения парламентских контрольных комиссий». По оценке Государственного Контролера Г. А. Краснова, Комиссия по выработке положения о ГЗС исходила из того, что «Совещание будет по типу Государственной Думы», поэтому при составлении Положения о Совещании использовались нормы «Учреждения Государственной Думы» от 20 февраля 1906 г. Действительно, в компетенции ГЗС было много общего с первым российским Парламентом, хотя в главном – наличии законодательных полномочий – заключалась принципиальная разница. Совещание учреждалось для «обсуждения (отнюдь не одобрения. – В.Ц.) законодательных предположений, восходящих на утверждение Верховного Правителя», и для «контроля над действиями исполнительных органов управления». Был установлен довольно низкий кворум (не менее трети от числа всех депутатов) для принятия решений. Для «предварительной разработки подлежащих рассмотрению дел» ГЗС «образовывало из своей среды комиссии», число и состав которых утверждались Совещанием. Верховный Правитель сохранял право утверждения или отклонения решений ГЗС, мог устанавливать и прерывать сессии, санкционировал полномочия специальных Комиссий и утверждал кандидатуру председателя Совещания. Верховному Правителю предоставлялось право выбора либо законопроекта, предложенного Советом министров, либо по тем же вопросам законопроекта, обсужденного ГЗС. Корректировался порядок законотворчества, установленный «Конституцией» 18 ноября. Если раньше законопроекты предварительно обсуждались в Совете министров («проходя» главным образом через министерство юстиции), то после принятия Положения о ГЗС каждый министр обязывался «пропускать» законопроекты через Совещание и только затем передавать их на обсуждение Совмина для последующего утверждения Верховным Правителем. В свою очередь, все постановления ГЗС должны были «сообщаться» Совету министров и затем передавались на утверждение Колчаку. Положение о Совещании повлияло и на акты, расширявшие полномочия Совмина и Верховного Правителя (от 27 и 29 августа 1919 г. соответственно). ГЗС освобождалось от юридической «вермишели», остававшейся в компетенции Совета министров, но «чрезвычайные указы» Колчака, после их подписания, должны были вноситься в недельный срок на рассмотрение Совещания (7).
Перечень «предметов ведения» ГЗС был достаточно широк и во многом напоминал компетенцию Государственной Думы. К особенно важным относились контроль над составлением и выполнением бюджета и право депутатских запросов в Совет министров по любому действию со стороны властей. Совещание рассматривало вопросы, требующие «издания особых законов», а также законопроекты, связанные с промышленностью и финансами, отчеты Государственного Контроля, «дела о постройке железных дорог», об учреждении акционерных кампаний, об утверждении штатов. Содержание законопроектов нацеливалось, прежде всего, на решение задач текущей экономико-финансовой ситуации и не «предрешало» основ будущих реформ, например, земельной. Положением о ГЗС подчеркивалась его преемственность от ГЭС. Предусматривалось полностью задействовать сложившийся административный аппарат Экономического Совещания и перенести оставшиеся нерассмотренными в нем законопроекты для доработки в ГЗС.
Принципы и нормы представительства в ГЗС в основе повторяли недавно утвержденные Правительством нормы для Совещания представителей общественных и национальных организаций по подготовке к Всесибирскому Представительному Собранию. Здесь также сочетались утверждение Верховным Правителем (1/3 Совещания – т. н. «члены по назначению») и выборное начало (2/3 – т. н. «члены по выборам»). В соответствии с «Положением о выборах во Временное Государственное Совещание» предполагалось, что в него войдут представители от городских дум, уездных и губернских земских собраний, организаций кооперативных и официально зарегистрированных национальных. Тем самым утверждалась куриальная представительная система. Но были и отличия. Представительство от губернских земских собраний и от городских дум (всех городов Сибири и Дальнего Востока) ограничивалось 1 депутатом. Члены ГЗС «от сельского населения» (по одному от уезда) избирались на двустепенных сельских выборах (по схеме, схожей с выборами в Национальное Учредительное Собрание, разработанными в 1919 г.). Первоначально сельские сходы выдвигали выборщиков на волостные сходы, на которых избирались уполномоченные уездных собраний, которые и утверждали депутатов ГЗС. Как отмечалось в рескрипте на имя Вологодского, ГЗС должно состоять «по преимуществу из представителей крестьянства и казачества, на которых выпала главная тяжесть борьбы» (8). От университетов (Томского, Иркутского и Пермского) и институтов (Томского технологического, Омского сельскохозяйственного и Владивостокского восточных языков) выдвигалось по одному депутату. По пять депутатов делегировали Совет Всесибирских кооперативных съездов, Всероссийский Совет съездов торговли и промышленности и Центральный Совет профессиональных организаций Сибири. Примечательно, что созданное в составе Российского правительства Временное Высшее Церковное Управление получало право самостоятельно установить порядок представительства в ГЗС от православных приходов и старообрядческих общин. Аналогичные права получали отделения Всероссийского Земского Союза и Всероссийского Союза городов (9). Подготовку к выборам в ГЗС предполагалось начать не позднее 1 ноября 1919 г., с таким расчетом, чтобы полный его состав смог бы приступить к работе в январе 1920 г. Но, чтобы не терять времени, было решено начать работу ГЗС при участии наличного состава ГЭС, который «переходил» в состав ГЗС, а также членов Совета министров, приглашая их на заседания, где требовалась соответствующая консультация по законопроектам (10).
После опубликования Грамоты Верховного Правителя о созыве ГЗС в прессе развернулась дискуссия о перспективах развития политической системы Белой Сибири. Российское Телеграфное Агентство и его орган – газета «Русское дело» – провели опрос среди членов правительства, политиков и общественных деятелей. Под рубрикой «Власть и общественность» были опубликованы наиболее «интересные» из их высказываний, подчас совершенно противоположные. По мнению профессора Устрялова, в руководстве следовало укреплять и усиливать диктаторские начала: «Конституция 18 ноября неудовлетворительна. Верховному Правителю должно быть дано право увольнения и назначения министров. На Совет министров мы смотрим не как на солидарный политический кабинет, а как на деловой совет для воплощения программы Верховного Правителя». Ему вторил товарищ председателя «Омского блока несоциалистических общественных деятелей»: «Блок всегда исходил… из признания диктатуры в ее чистом виде, как исторически необходимой формы власти, могущей освободить страну». Блок выступал за «усвоение Верховным Правителем всей полноты Верховной власти, с ответственностью перед ним объединенного в своей деятельности Совета министров». С этой целью предлагалось усиление исполнительной власти посредством увеличения единоличного начала в процессе выработки и принятия законов и постановлений правительства. По мнению председателя Всероссийского совета съездов торговли и промышленности А. С. Гаврилова, «существующий ныне Совет министров должен быть переконструирован в Кабинет министров, что дает возможность подчинить политику Кабинета одной воле Председателя Кабинета министров» (то есть законы будут приниматься не в результате коллективного обсуждения, а решением премьера после консультаций с министрами). Предлагалось также формирование правительства на коалиционной основе, посредством «вхождения в состав кабинета министров представителей наиболее влиятельных групп населения в качестве министров без портфелей» (эта схема станет использоваться при формировании белых правительств в 1920–1922 гг.).
Показательным примером попыток изменения персонального состава Совета министров Российского правительства стал проект нового кабинета, предложенный Омским блоком в начале августа 1919 г. Еще до «переворота» 18 ноября 1918 г. блок предлагал ввести в состав Временного Всероссийского правительства Б. В. Савинкова (на должность министра иностранных дел), С. Г. Феодосьева (на пост министра финансов), а И. А. Михайлова утвердить в должности министра внутренних дел. Новый вариант персональных изменений предусматривал, что премьер-министром и министром снабжения (по совместительству) должен стать представитель сибирских маслодельных артелей, член Омского блока А. А. Балакшин, министром внутренних дел – председатель войсковой управы Сибирского казачьего войска Е. П. Березовский, министром финансов – председатель Чрезвычайного Экономического Совещания С. Г. Феодосьев, министром торговли и промышленности – И. А. Михайлов, юстиции – бывший товарищ министра юстиции М. А. Малиновский, земледелия – Н. И. Петров, просвещения – П.И. Преображенский, путей сообщения – Л. А. Устругов, труда – Л. И. Шумиловский, иностранных дел – бывший товарищ управляющего МИД – Жуковский, государственным контролером – П.А. Бурышкин. Налицо был переход от правоведов и политиков (Вологодский, Гинс, Тельберг, Сукин, Пепеляев) к представителям краевой общественности (Балакшин, Березовский). Из «старого» состава правительства оставались Михайлов, Устругов, Петров, Шумиловский. Появились и первые «всероссийские» имена, если подразумевать под этим термином тех, кто по своей биографии не был связан исключительно с Востоком России (Феодосьев и Бурышкин), однако «региональный» характер власти сохранялся. Данный состав правительства следовало согласовать с представителями казачьей конференции, однако казаки опротестовали кандидатуры Михайлова и Балакшина и соглашение не состоялось.
Другая тенденция, направленная на расширение полномочий представительных структур, воспринималась неоднозначно. От имени сибирской кооперации Сазонов резко осуждал бюрократические принципы руководства исполнительной власти, отмечая, что «переворот 18 ноября 1918 г. установил двоевластие Верховного Правителя и Совета министров, с течением времени перешедшего в двенадцативластие», когда «каждый министр считал себя полным властителем в своем ведомстве». «Совет министров больше занимался политикой, чем законодательством». Нужно было искать сотрудничества с «общественностью», но не такой, которую, по мнению лидера «кооперативной оппозиции», представлял Омский блок («блок был фальсификацией, шумихой»). Подлинная «общественность» должна быть «организована в торгово-промышленных советах, казачестве, кооперации, объединяющей крестьянство». Альманах областников «Сибирские записки» напоминал, что «выборная власть была лишь во время существования Временного Сибирского правительства, когда, действительно, все министры были избраны Сибирской Областной Думой», а уже «после ноябрьского переворота выборные исчезли и остались такие, которых никто не выбирал, или только их избрал Совет министров, которого в то время собственно не существовало, а действовал Административный Совет, состоящий весь из лиц – чиновников по найму, а не по выборам». В то же время член ГЭС, бывший уральский министр Л. А. Кроль, развивал идеи представительства: «Я считаю эсеров более опасными в подпольной работе, чем на открытой арене, поэтому не боюсь их привлечения к государственной работе». Товарищ председателя ГЭС Волков предлагал поднять статус Земского Совещания до «органа, состоящего не при Совете министров, а при Верховном Правителе», то есть оно должно быть «приравнено Совету министров».
Итог дискуссии подвели Вологодский и Гинс. Премьер отметил несправедливость упреков правительства в отсутствии контактов с «общественностью», поддержав идею «усиления диктатуры» и возможного преобразования Совета министров в Кабинет министров. Управляющий делами подчеркнул, что правительство не «меняет курс», а лишь усиливает собственный общественный фундамент. Гинс высказался также за расширение представительства крестьянства через «мелкие земские единицы» (в декабре 1919 г. эта идея реализуется при реорганизации избирательной системы в ГЗС.) (12). В конечном счете, следует признать, что даже в условиях гражданской войны ГЗС могло стать наиболее демократичной общественно-политической структурой Белого движения в Сибири, имеющей перспективу стать представительной альтернативой как колчаковскому правительству, так и советской власти. Однако провал Тобольской операции, отступление белых армий к Омску и переезд Совета министров в Иркутск не позволили реализовать планы созыва ГЗС. В условиях кризиса на фронте Российское правительство снова начало реорганизацию, связанную на этот раз с изменением статуса Совета министров. Но эти проекты не спасли Восточный фронт. С ноября 1919 г. начинался последний этап Белого движения в Сибири.
1. Единая Россия, Омск, № 6, с. 10–12; Правительственный вестник, Омск, № 200, 2 августа 1919 г.; Русское дело, Омск, № 16, 24 октября 1919 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 193, 197.
2. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 236. Лл. 10–10 об.; Русская Армия, Омск, № 160, 29 июля 1919 г.; Сибирские записки, Красноярск, август 1919 г. с. 100–102.
3. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China. Op. cit. vol. 1, c. 290–291; Русское дело, Омск, № 14, 22 октября 1919 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 166; La Cause Commune. Общее дело, Париж, № 34, 12 февраля 1919 г.
4. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China. Op. cit. vol. 1, c. 292.
5. Правительственный вестник, Омск, № 236, 17 сентября 1919 г.
6. Там же.
7. A Chronicle of the Civil War in Siberia… Op. cit. vol. 1, c. 294; Наша газета, Омск, № 53, 12 октября 1919 г.; Русское дело, Омск, № 3, 8 октября 1919 г.
8. Положение о выборах в Государственное Земское Совещание. Иркутск, 1919, с. 15–20.
9. Правительственный вестник, Омск, № 278, 9 ноября 1919 г.
10. ГА РФ. Ф. 193. Он. 1. Д. 55. Лл. 1–6.
11. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 12; Сибирские записки, Красноярск, август 1919 г., с. 108–109.
12. Русское дело, Омск, № 3, 8 октября 1919 г.; № 4, 9 октября 1919 г.; Сибирские записки, Красноярск, № 2, апрель – май 1919 г. с. 96.
Глава 6
Развитие принципов Российской Конституанты в проекте созыва Национального Учредительного Собрания.
Идеи Всесибирского Представительного Собрания, «областной автономии» в планах Белого движения на Востоке России в 1919 г.
«Счастливейшей минутой моей жизни, – говорил Колчак в одном из своих выступлений, – будет та, когда в освобожденной от злых насильников России я смогу передать всю полноту власти Национальному Учредительному Собранию, выражающему подлинную волю русского народа». Важнейшим событием в деле восстановления прерванной революционными событиями февраля и октября 1917 г. преемственности российской государственности должен был стать созыв всероссийского органа представительной власти. Связанные с этим вопросы прорабатывались созданной в марте 1917 г. Комиссией по Учредительному Собранию при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов (работала с 27 марта по 23 мая 1917 г.), а также Юридическим Совещанием при Временном правительстве во главе с Ф. Ф. Кокошкиным и (с июля 1917 г.) магистром государственного права Н. И. Лазаревским. Специальные вопросы рассматривались также Особым Совещанием по разработке проекта Положения о выборах в Учредительное Собрание. Результатом работы стали подготовленные законопроекты о проведении выборов в Учредительное Собрание и о его структуре (1).
Принципиальные положения избирательной системы Всероссийского Учредительного Собрания были определены еще актом Великого Князя Михаила Александровича Романова о непринятии Престола. Это была т. н. четыреххвостка (всеобщее, равное, прямое избирательное право при тайном голосовании). Общественное доверие создавало тот прочный фундамент, на котором и должно было строиться создание государственного строя новой России. Всеобщность гарантировалась наделением равного активного и пассивного избирательного права граждан Российского государства по достижении ими 20 лет (в общемировой практике, преимущественно – с 21 года). «Поражение в правах» предусматривалось для «военнослужащих, самовольно оставивших ряды войск» и (под давлением делегатов Петроградского Совета) – для представителей Дома Романовых. Принципиально важным для «революционного периода» был вопрос о соотношении мажоритарной и пропорциональной избирательных систем. Сословно-представительная система вообще отвергалась. Пропорциональная система признавалась наиболее демократичной. По категоричной оценке В. И. Ленина (речь на II Всероссийском съезде крестьянских депутатов), пропорциональная система представляет собой «один из самых передовых способов выбирать, потому что здесь выбираются не отдельные лица, а партийные представители. И это шаг вперед, потому что революцию делают не лица, а партии» (2). Партийно-представительная практика вполне соответствовала «взбаламученному революцией» российскому обществу 1917 г., выдвигая на передовые политические позиции именно партийную элиту. Мало кого смущало, что голосование проводилось не за конкретных людей, а за довольно абстрактные партийные «списки». Особенно активно поддерживали пропорциональную систему члены социалистических партий, уверенные в своем успехе на предстоявших выборах. Но даже на VII съезде кадетской партии Кокошкин отмечал важность признания пропорциональной системы: «Центральный Комитет… высказывается в пользу пропорциональной системы и просит все местные организации подвергнуть этот вопрос обсуждению» (3). Мажоритарная («многоименная») система, при которой избиратели заносили фамилии предполагаемых депутатов в бюллетени, а победителем становился получивший простое большинство, считалась сложной и «недемократичной» (едва ли не «контрреволюционной»). Однако мажоритарная система позволяла выдвигать в Собрание именно тех, кто пользовался в глазах местного населения наибольшим авторитетом, известных, а не абстрактных депутатов из общепартийных списков. По существу, это было игнорированием «партийной стихии» и признанием необходимости более тщательного отбора депутатского корпуса российской Конституанты. Характерно, что выступавшие за мажоритарную систему В. М. Гессен, М.С. Аджемов, В. А. Маклаков, В. А. Мякотин стали в период гражданской войны активными участниками Белого движения. Выборы проводились в избирательных округах, составлявшихся по принципу: один депутат – на 200 тысяч жителей (или один депутат – на примерно 100 тысяч избирателей). Голосование проводилось за «связанные списки кандидатур», изменять которые не допускалось. Предполагалось, что границы избирательных округов будут приблизительно соответствовать губернским. Несмотря на господство пропорционального принципа голосования, мажоритарная система допускалась в Архангельском, Закаспийском, Камчатском, Прикаспийском, Якутском, Ордынском, Амударьинском округах и в округе КВЖД (4).
Что касается полномочий Всероссийского Учредительного Собрания, то в 1917 г. большинство в партийно-политических «верхах» разделяло идею наделения Конституанты единоличной властью. В справке «Открытие Учредительного Собрания и положение исполнительной власти при Учредительном Собрании», составленной Юридическим совещанием, отмечалось: «Власть, так или иначе образовавшаяся при революции и создавшая Учредительное Собрание… имеет целью своего существования и основанием своих полномочий именно созыв Учредительного Собрания. В момент открытия этого Собрания прекращается самое юридическое основание полномочий этой временной власти. Вместе с тем Учредительное Собрание почерпает основание своих полномочий вовсе не от этой временной власти, а от воли народа. Роль временной власти заключается лишь в том, чтобы дать этой суверенной воле высказаться организованным путем». Таким образом, считалось, что «роль временной власти при открытии Учредительного Собрания ограничивается назначением дня этого открытия. Оно не может устанавливать никаких обязательных правил, которым Учредительное Собрание должно было бы следовать при своей организации и при начале своих работ. Все это – дело самого Учредительного Собрания… Полномочия временной власти прекращаются в момент открытия Учредительного Собрания». Однако, как было показано в главе по истории 1917 г., Юридическим Совещанием не исключался и вариант передачи исполнительной власти «Временному Президенту Российской Республики» (5). Тем не менее временный характер любой власти, предшествующей Учредительному Собранию, предопределил, по сути, ведущий принцип российской политико-правовой жизни в период гражданской войны – непредрешение основных вопросов государственной жизни до созыва Всероссийского представительного органа. Этот принцип действительно стал, как известно, основополагающим в политическом курсе Белого движения. Показательно, что даже несмотря на провозглашенный Керенским республиканский принцип организации власти в проекте Основных законов монархический строй правления рассматривался в качестве одного из возможных в «принципах основы Конституции».
Проект организационного статута, выработанный Юридическим Совещанием в сентябре 1917 г., предполагал, что Учредительное Собрание будет состоять из 18 отделов, в том числе из: политического, специального (по аграрно-крестьянской и рабочей политике), юридического, бюджетного, военного, экономического. Учреждался традиционный в парламентской практике сеньорен-конвент (Совет старейшин, президиум) из лидеров партийных фракций. Предполагалось далее, что Собрание изберет «временного президента», который и станет своего рода «предтечей» будущего главы государства. Одним из последних дискуссионных вопросов Юридического Совещания, обсуждавшихся накануне выступления большевиков, был вопрос о двухпалатном или однопалатном законодательном учреждении. Большинство участников высказались за двухпалатный вариант. Аргументы сторонников однопалатной системы (эсер М.В. Вишняк) сводились к тому, что ее учреждение может повредить столь популярному в 1917 г. принципу «народного суверенитета» и является излишним в условиях демократических принципов представительства, при соблюдении которых избранные в парламент депутаты будут заниматься законодательной деятельностью без опасений, что эта их работа будет тормозиться верхней палатой. Аргументы сторонников двухпалатной системы (С. А. Котляревский, В. Ф. Дерюжинский) сводились к тому, что верхняя палата будет включать в свой состав «людей и организации, могущие принести пользу своими знаниями, опытом», в верхнюю палату можно избрать «представителей автономных областей и общественных организаций и приучить их законодательствовать не отвлеченно». Для того чтобы не ограничивать прав нижней палаты, вполне достаточным представлялось сохранить за верхней палатой права не абсолютного, а суспенсивного вето, преодолеть которое было бы возможно. Примечательную позицию занял В. М. Гессен. Заявив о себе, как о стороннике однопалатной системы, он отметил, что верхняя палата «есть исторический пережиток, не имеющий практического, политического значения». Но «если демократия не созрела, то нужно другое средство – монархия… основное заблуждение революции заключается в том, что нельзя строить правовой порядок на произволе, и пока эта ошибка не будет исправлена, никакие учреждения не помогут». Тенденция предпочтений двухпалатной системы (там, где речь шла о всероссийских учреждениях) сохранялась и в политико-правовых проектах в 1918–1919 гг. как модель управления, необходимая в условиях недостаточно развитой демократии и предполагаемого федеративного устройства (6).
После «октябрьского переворота» созыв Учредительного Собрания оставался ведущей линией в политической программе Белого движения. Официальные заявления всех лидеров Белого движения, включая самого Верховного Правителя, сводились к необходимости установления основных государственных законоположений и, прежде всего, формы правления на новом Учредительном Собрании. Именно благодаря создаваемой Конституанте создаваемая Белым движением парадигма государственного управления получила бы завершенное определение на основе соединения легальности и легитимности. По мнению белых юристов, восстановление прав разогнанного Учредительного Собрания призвано было прекратить братоубийственную войну. Как считал В. П. Челшцев, «разгон Учредительного Собрания – самое грубое насилие над законностью, как с формальной стороны, так и со стороны идеологической. Но, с другой стороны, разогнанное Учредительное Собрание казалось порочным, не соответствующим подлинным настроениям народа, ибо выбиралось оно в хаосе не оформившихся еще и бродивших, бесконечных, не устоявшихся событий…; противникам большевиков надо было провозглашать необходимость борьбы во имя нового Учредительного Собрания. В этой схеме, конечно, не все обстояло благополучно, в нее вкрадывалось соображение от политики, и это соображение привлекалось с целью, все-таки, парализовать принцип права. С точки зрения права законно было разогнанное Учредительное Собрание, и потому надо было бы лишь устранить произвол, помешавший его работе, и тем восстановить законность. И я глубоко уверен, полагая, что, не будь разогнано Учредительное Собрание, оно восстановило бы в стране порядок, во всяком случае, устройство, которое было бы дано стране, давало бы возможность к ее развитию, общему всему культурному человечеству, а по мере успокоения и под влиянием жестоких уроков опыта все эксцессы постепенно ослабели бы».
Примечательно, что во всех российских белых регионах официально высказывались сходные по сути идеи о значении Учредительного Собрания в создании российской государственности. Известный публицист и политический деятель белого Юга С. А. Котляревский в брошюре «Совещательное представительство» отмечал неизбежность сотрудничества власти и общества в новых, послереволюционных условиях: «Усложняющейся общественной жизни должна соответствовать теснейшая связь общества и государства». Критикуя бюрократическую, централизованную систему управления, характерную, с его точки зрения, для времени «царизма», он отмечал, что бюрократия, «не поспевая за усложняющимися формами жизни, неспособная к законодательной работе, которая отражала бы, как в зеркале, существующие общественные потребности, она не столько начинает заботиться об использовании своей власти для положительных целей, сколько об ее охране от посягательств со стороны других общественных элементов; развивается жестокий и губительный культ бюрократического самосохранения». Критикуя «излишний бюрократизм», Котляревский, однако, высказывал следующий тезис: «Неправильно противопоставлять представительство и бюрократию, как два взаимно исключающие начала. И при наличности представительства бюрократия необходима, но здесь она работает не поглощенная мыслью о сохранении собственного престижа, а в свете всего наличного знания и опыта, ответственная перед обществом». Котляревский акцентировал внимание на создании в России представительных законодательных органов. По его мнению, только законодательная, а не законосовещательная работа, которую будет осуществлять «общественность», способна поднять уровень российской политической культуры, решить многие насущные проблемы, игнорирование которых и стало одной из причин революционных потрясений. «Еще гораздо менее можно прибегнуть к совещательному представительству в эпоху всеобщей смуты, потрясений, когда общество и правительство противостоят друг другу, как две враждующие силы. Безнадежна сама попытка умиротворить общество, призвав его представителей в качестве экспертов и оставив решающее слово за бюрократией… Выход отсюда только один: чтобы развить в обществе чувство ответственности, необходимо приобщить его власти, ибо без власти нет ответственности» (7).
Подготовка и проведение новых выборов в Учредительное Собрание должны сопровождаться существенным ростом общественной активности. Нужно было добиться, чтобы народ сделал сознательный выбор той или иной модели власти. И учредительно-санкционирующая, и законодательная, и законосовещательная задачи могли решаться только на основе взаимодействия белой власти и российского общества. Правовые основания созыва будущей Конституанты претерпели существенные изменения по сравнению с «революционным» 1917 годом. Постановлением Совета министров Российского правительства от 11 марта 1919 г. была учреждена Подготовительная Комиссия по разработке вопросов о Всероссийском Представительном Собрании Учредительного характера. Полное ее наименование звучало как: Подготовительная Комиссия по разработке вопросов о Всероссийском Представительном Собрании учредительного характера и областных представительных учреждений. Предполагалось также создание специальной Канцелярии Комиссии, до формирования которой делопроизводство велось Управлением делами Верховного Правителя и Совета министров. К предметам ведения Комиссии относилось «рассмотрение Узаконений, определяющих круг вопросов, пределы власти и состав» не только Всероссийского, но и Областных представительных учреждений. Комиссии предписывалось рассмотреть материалы по созыву Учредительного Собрания, подготовить законопроект об избирательном праве, а также разработать актуальную в то время модель совещательного органа при Правительстве. Ей предстояло также разработать структуру Всесибирского Учредительного Собрания, созыв которого декларировался исполнительной властью еще до омского «переворота». Таким образом, проведение выборов во Всероссийское и региональные Собрания становилось для Белого движения приоритетной задачей в его политической программе, что позволяло отойти от порожденной событиями Февраля 1917 г. идеи «непредрешения».
Показательно, что Комиссия была обязана лишь «собирать, рассматривать и оценивать» все материалы, «касающиеся Всероссийского Учредительного Собрания созыва 1917 г., для подготовки данных к законопроекту о выборах в будущее Всероссийское Представительное Собрание Учредительного характера». В ходе работ Комиссии развернутое наименование сократилось (после известного интервью Колчака 26 ноября 1918 г.) до Национального Учредительного Собрания (далее – НУС). Тем самым работа Юридического Совещания при Временном правительстве и все разработанные в 1917 г. проекты приобретали сугубо академический, а не прикладной характер и не могли быть «руководительным началом» для Комиссии, созываемой Колчаком. Учредительное Собрание образца 1917 г. «уходило в историю».
Председатель Комиссии А. С. Белевский (Белорусов) был журналистом, но не профессиональным юристом. В молодые годы он был близок к народническим кругам. Затем стал сотрудником московских «Русских Ведомостей», после революционных событий 1917 г. выехал на Дон, где входил в состав Донского Гражданского Совета, затем вернулся в Москву, а после переехал на Урал. В 1918–1919 гг. он был учредителем и главным редактором газеты «Отечественные ведомости» в Екатеринбурге. Будучи членом ВНЦ, он информировал своих товарищей по организации о положении в Сибири. Его заместителем, председателем подкомиссии по областным представительным учреждениям был известный сибирский ученый, историк и географ, товарищ министра Н. Н. Козьмин. Рабочий же состав
Комиссии включал лучших из находившихся в Сибири представителей российской юриспруденции: ординарный профессор С. П. Мокринский, специалист по государственному праву; ординарный профессор гражданского права Томского университета, преподаватель юриспруденции в ярославском Демидовском лицее В. А. Рязановский, автор «историко-дипломатического очерка» «Преемство в линии восходящей по русскому праву», считавшийся крупным специалистом и по государственному праву; экстраординарный профессор Пермского университета И. А. Антропов, возглавлявший Юридическое Совещание при Уфимской Директории; присяжный поверенный М.С. Венецианов, также член Юридического Совещания, участвовавший в проведении выборов в Учредительное Собрание 1917 г., известный своими публикациями по проблемам избирательного права; капитан 1-го ранга, профессор М. В. Казимиров, возглавлявший правовое управление Морского министерства; присяжный поверенный П. А. Кроненберг, занимавший должность управляющего делами Временного Областного правительства Урала в 1918 г. В работе «сибирской подкомиссии» принимал участие бывший министр Сибирского правительства, известный областник профессор И. И. Серебренников (8). Работа Комиссии началась 18 мая 1919 г. и продолжалась до конца года. Несмотря на малочисленность (10 членов, не считая Председателя), Комиссия по выборам достигла заметных результатов. По свидетельству Вологодского, назначенного после отставки с поста премьера на должность Председателя Комиссии: «Комиссия довольно много и обстоятельно поработала, накопила достаточно интересного материала… вся основная работа произведена, и остается сделать еще немного, может быть, чисто теоретической работы, чтобы считать работу Комиссии исполненной». Предварительные результаты работы Комиссии обсуждались на заседаниях Совета министров (например, на заседании 22 августа 1919 г. был заслушан «проект основных положений о выборах в Учредительное Собрание», оцененный министром внутренних дел В.Н. Пепеляевым как «блестящий»). Отчеты о предполагаемых законопроектах публиковались в Правительственном вестнике и других газетах (9).
Наиболее важным итогом работы Комиссии считался проект о выборах в НУС. Этот документ предусматривал сохранение принципа всеобщего, равного и тайного голосования. Однако принцип прямого голосования в данной «четыреххвостке» сохранялся лишь для городов с численностью жителей более 200 тыс. чел. – они приравнивались к отдельным округам. Сам избирательный округ определялся по численности населения в 250–300 тыс. чел. В административном делении округ мог совпадать с уездом или с городом (10). В сельских округах выборы намечались двухступенными (в волостях или волостных земствах избирались выборщики, которые, в свою очередь, выбирали большинством голосов одного депутата). С точки зрения интересов населения, данная система была более приемлемой, она позволяла контролировать кандидатов, не допускать фальсификации выборов (11). Отменялась утвержденная для Всероссийского Учредительного Собрания 1917 г. (по принципу распределения депутатов пропорционально числу поданных голосов) избирательная система. Решено было отказаться от этой «совершенной с точки зрения государственного права» системы из-за слабости политического сознания подавляющего большинства населения России, невозможности вести «понятную» пропагандистскую работу, поскольку выборщики (особенно на селе) вынуждены были бы выбирать не «своих», известных кандидатов, а малознакомых партийных представителей. Наконец, преобладание при пропорциональной системе партийных интересов над государственными, тенденция к дроблению партий, стремящихся занять место в Парламенте, никак не устраивало сторонников Белого движения (12).
Пропорциональную систему, которой так гордились политические деятели и публицисты-правоведы в 1917-м, согласно проекту Комиссии, полностью заменяла мажоритарная, построенная по принципу – один депутат от одного избирательного округа, получивший большинство голосов. Обширные пространства российского государства и сохранившиеся традиции выборов на сельских сходах делали подобный принцип предпочтительнее. При этом кандидат был ближе к интересам своих избирателей и мог не состоять в политической партии. Активным избирательным правом наделялись «все граждане» по достижении 25 лет, за исключением участников «большевистского бунта» и военнослужащих («армия – вне политики»). Однако «пассивным» избирательным правом военные наделялись, и, таким образом, в будущем НУС вполне могли оказаться даже командующие белых фронтов и популярные генералы. Армия призывалась обеспечить нормальную работу НУС, для этого предполагалось создание специальной Национальной Гвардии из лучших воинских частей белых армий (13). Несмотря на достаточно большой объем проделанной работы, Комиссия по выборам НУС так и не осуществила свои проекты. Основной причиной, по мнению омских политиков, следовало считать невозможность проведения всероссийских выборов в условиях войны, хозяйственной разрухи и, самое главное, недостаточности территории России, «освобожденной от большевизма». В одной из телеграмм в Париж управляющий делами МИД Сукин отмечал, что «правительство еще не достигло укрепления самых основных устоев, которые позволили бы будущей России осуществить на деле здоровый демократический строй… Выборы внесут новую борьбу в тылу, могут разложить армию, взволновав всю страну, снова возвратить ее к анархии на неопределенное время…; если бы ход военных действий привел к занятию Волги и создал реальную угрозу Москве, то могло бы оказаться своевременным приступить к выборам» (см. приложение № 6).
В изданной в Ростове-на-Дону брошюре «Учредительное Собрание», в доступной для пропаганды форме, давалась краткая история его созыва, проводилась характерная для идеологии Белого движения сравнительная параллель со Смутой начала XVII века: «Больше 300 лет тому назад было смутное время на Руси… Не было всеми признаваемой, крепкой и твердой власти. «Воровские люди», кого мы теперь называем красноармейцами, своевольничали, проливали кровь и грабили мирных жителей. А когда смута закончилась, когда люди государственного порядка одолели воровских людей, был созван в 1613 г. Земский Собор, который постановил, как дальше жить. Этот Земский Собор, как называли тогда, был Учредительным Собранием по-нашему, по-теперешнему». Хотя структура будущей Конституанты, равно как и план ее работы, не были официально утверждены, тем не менее интересен вариант работы Собрания, предлагавшийся управляющим отделом народного просвещения Особого Совещания при Главнокомандующем ВСЮР, профессором Донского Университета И. Малиновским. Актуально определялись основные направления предстоящей работы нового Собрания: «Учредительное Собрание должно установить новый строй. Это не значит, что оно должно заниматься составлением всех новых законов. Нет. Достаточно, если оно выработает самые главные, основные законы, так называемую Конституцию..; нужно выработать основной закон о том, из каких частей состоит Россия и в каких отношениях между собой находятся эти части… При новом строе не должно быть места насилию. Раз отдельные части России имеют свои особенности, то необходимо дать им собственное самостоятельное управление… этот вопрос имеет право решить только настоящий хозяин русского государства – Учредительное Собрание, состоящее из представителей всего русского народа, в том числе и из представителей тех областей, которые нуждаются в самостоятельном управлении… Далее. Учредительное Собрание должно будет основным законом признать за русским народом права гражданской свободы… Учредительное Собрание должно будет выработать законы о выборах в Государственную Думу и о правах Думы». По оценке Малиновского, Собрание должно было утвердить в России сильную законодательную власть. Правительство, исполнительная власть должны были «отвечать перед представителями народа, перед Государственной Думой за свои действия». Гарантировалась независимость судебной власти: «Вопрос о положении суда в новой России должен быть решен Учредительным Собранием».
Безусловно важным признавалось определение статуса Русской Православной Церкви в будущей России: «Учредительное Собрание должно будет основным законом определить положение Церкви в государстве, так определить, чтобы свобода совести была обеспечена».
Немаловажное значение имело принципиальное разрешение земельного и рабочего вопросов в общих чертах. За Собранием сохранялось исключительное право утверждения и внесения любых поправок в Конституцию: «Изменить Конституцию может только Учредительное Собрание, или же она может быть изменена другим способом, указанным в ней самой». Проблемы «текущей политики» сводились, в частности, к вопросу об использовании уже действовавших элементов власти («Учредительное Собрание должно будет выслушать отчет Верховного Правителя России и состоящего при нем правительства, оставить это правительство или назначить новое»), а также к определению и защите международных интересов России: «Собрание… должно будет всемерно добиваться того, чтобы Россия получила право голоса при заключении мира и установить свой взгляд на то, какой мирный договор заключат». Примечательно также даваемое Малиновским (как и многими другими участниками Белого движения) разделение понятий «старый режим» и «монархический строй». Различие между ними принципиально важно для понимания политической программы Белого движения. «Старое не вернется, – восклицал Малиновский. – В освобожденной от большевистского гнета России будет новая постоянная власть, будут новые порядки, будет новый режим, новый строй… Русский народ, низвергнувший царское самодержавие, не может терпеть самодержавия большевиков. Он добивается народоправства. Какое народоправство у нас будет? С Царем, ограниченным народным представительством, как в Англии или Бельгии? Или совсем без Царя, как в Америке или Франции? Будет у нас конституционная, т. е. ограниченная (а не самодержавная) монархия? Или республика? Этот вопрос должно решить Учредительное Собрание» (14).
Комиссия, работавшая в Омске, должна была определить также порядок избрания и направление работы областных собраний, в частности и прежде всего, в Сибири. Что же касается проекта выборов Всесибирского Учредительного Собрания, то в этом направлении Комиссией был разработан избирательный закон, в целом повторявший принципы проекта выборов в НУС (всеобщие, равные, прямые для крупных городов, для села – двухступенные), при этом во вводимом цензе оседлости (требовалось не менее 5 лет проживания на территории Сибири) явно проявлялись тенденции к сохранению «областнических» традиций, к автономизации Сибири. «Демократические» публицисты на страницах Сибирских записок довольно сдержанно оценивали работу подкомиссии Козьмина, хотя и утверждали, что «создание сибирского представительного органа законодательной власти является очередной задачей текущего политического момента» и это «учреждение должно сделаться любимым детищем сибирского общества». Довольно развернутый проект создания «временных переходных органов областного самоуправления» предложил сам Козьмин. В нем он определил, в частности, форму согласования областных и общегосударственных интересов, а также принцип «разделения властей». Исполнительную власть в этом проекте представлял генерал-губернатор, утверждаемый указом Верховного Правителя. Ему подчинялись Исполнительный Совет и Областной контроль, а также назначаемые им губернаторы, создававшие свой аппарат (губернские советы и Канцелярии). Законодательную власть должен был осуществлять двухпалатный парламент: выборная по новому избирательному закону Сибирская Областная дума (не более 120 депутатов) и Сибирский Областной совет, куда входили депутаты, избираемые на губернских земских собраниях и городских думах крупных сибирских городов (по два представителя от каждой сибирской губернии, от казачьих войск и от «инородцев»). По аналогии с полномочиями российского Парламента начала XX века: «Никакой областной закон не может восприять силу без одобрения Областной Думы и Областного Совета». Однако Исполнительный Совет не был ответственен перед Областной думой. Сибирские министры назначались генерал-губернатором. Он также имел право налагать «вето» на решения Областной думы. Высшую судебную власть осуществляло Сибирское присутствие Сената (Сибирский Высший суд).
Первичным же актом воссоздания сибирского областничества на официальном уровне должно было стать создание Особого Совещания для разработки краевого законодательства. Его состав (34 человека) избирался на следующей основе: один представитель от 11 губернских земств и 11 губернских городов Сибири, 5 членов от сибирских казачьих войск, 5 – от «инородцев» и 2 – от университетов. Выборный состав Совещания, без его последующего утверждения Верховным Правителем, а также исключение из его состава лиц «по назначению» Колчака, казалось бы, гарантировало «демократизм» данной структуры. Это Совещание перенимало бы впоследствии от подкомиссии Козьмина всю подготовительную работу по восстановлению областных органов управления (15). Земско-городское самоуправление призвано было сыграть значительную роль в восстановлении политической системы России. Об этом говорил в своем выступлении бывший глава правительства Амурской области Алексеевский. Особо выделив невозможность объединения в административно-территориальном отношении Сибири и Дальнего Востока («Дальний Восток есть часть России, а не Сибири, и являет собой особое историческое, культурное и экономическое целое»), он, в традициях «областников», отметил важность перехода к территориальному устройству России по принципу САСШ и Канады: «Это произойдет безболезненным путем, посредством облечения губернских и областных земств функциями государственной власти с тем, чтобы местную законодательную власть являло собой губернское земское собрание, а исполнительную – губернская земская управа с председателем во главе» (16).
Проекты восстановления областной автономии, как будет показано далее, имели схожие черты во всех белых регионах. Сибирские областники не забывали своих автономных намерений и в условиях формирования всероссийской белой власти. 1 марта 1919 г. в Иркутске прошло общее собрание местной группы областников-автономистов. Было принято решение об отказе от блока с кадетской партией и торгово-промышленниками («цензовиками»), по причине того, что их «политика за последнее время сильно уклонилась вправо». Данное решение показательно как подтверждение роста оппозиционных настроений иркутской «общественности», проявившееся во время антиколчаковского восстания в январе 1920 г. Фактическим руководителем Иркутского Комитета стал бывший министр юстиции Временного Сибирского правительства Г. Б. Патушинский. 25 марта 1919 г. устав Союза областников-автономистов был зарегистрирован окружным судом в Красноярске (руководители – братья Крутовские, почетный член – Г. Н. Потанин), а в мае 1919 г. – в Тюмени. Автономия Сибири в программе красноярского Союза отмечалась так: «Самостоятельное самоопределение и самоуправление в целом и отдельных, входящих в ее состав народностей», а также «вхождение в состав всей России, в качестве федеративной единицы, при условии демократического парламентарного образа правления в России». «Формы взаимоотношений между Сибирью и Россией» предстояло решить Сибирскому Учредительному Собранию, «которое решит вопрос о формах Сибирского правительства и взаимоотношениях между Сибирью и Россией, выработает проект Сибирской Конституции, о пределах исполнительной и законодательной власти Сибирского автономного правительства и внесет его на утверждение Всероссийского Учредительного Собрания». Для осуществления этой важнейшей задачи красноярский Союз предполагал вести широкую пропаганду идей областничества, открытие клубов, библиотек, читален, «объединение с другими союзами и обществами, имеющими аналогичные цели». Таким образом, в 1919 г. сибирские областники гораздо активнее отстаивали принципы будущего федеративного и «парламентарного» устройства России, чем это происходило на белом Юге, где автономии отдавалось предпочтение перед федерацией.
Если красноярские и, особенно, иркутские областники отстаивали идеи широкого федерализма и определенной оппозиции Российскому правительству, то, в это же время, «Потанинский кружок» в Томске продолжал призывать к поддержке Российского правительства. 20 июня 1919 г. в здании Омского Географического музея состоялся вечер памяти известного сибирского ученого, краеведа Н.М. Ядринцева. Готовность к сотрудничеству с правительством призвано было показать присутствие на нем Гинса, Тельберга, Пепеляева и Михайлова. По окончании вечера была зачитана т. н. «Декларация сибиряков-областников», адресованная Колчаку. Оправдывая возникновение сибирского областничества как внешними (необходимость отмежеваться от «большевистского переворота»), так и внутренними причинами (обширность территории Сибири, слабое развитие инфраструктуры, проблемы распространения образования и др.), областники твердо отстаивали принцип «децентрализации управления». По оценке авторов «декларации» сибирское областничество носило «внепартийный» и «общегосударственный» характер, отнюдь не исключая всероссийского единства. Считалось при этом необходимым добиться разделения властей, разделения полномочий центра и регионов: «Сибирское областничество не стремится присвоить прерогативы Верховной Государственной власти и, как государственно-правовая идеология, оно покоится на мысли, что управление страной должно быть проникнуто началом децентрализации, и категорически утверждает, что суверенные права Государства неотъемлемо принадлежат Верховной Центральной власти, в силу чего Верховная Государственная власть представляет страну в международно-правовом общении, обладает армией и утверждает (контрасигнирует) областные законы, которые в будущем должны вырабатываться Сибирским представительным органом. Компетенция последнего должна определиться Конституцией государства по воле Всероссийского Национального Учредительного Собрания».
В отношении «текущей политики» «декларация» отстаивала незыблемость власти Верховного Правителя, но признавала необходимость ограничения полномочий Совета министров и создания законосовещательных структур. В интересах собирания разрозненных частей России должна оставаться обладающая всей полнотой власти Верховная Государственная власть, осуществляемая Верховным Правителем, перед которым ответственны все государственные установления и должностные лица. «Инициативная группа находит своевременным поставить вопрос о создании государственной властью Сибирского Областного Управления – в помощь Центральному Правительству – с законосовещательным органом по местным вопросам, состоящее из лиц, тесно связанных с Сибирью, пользующихся ее доверием, близко чувствующих ее нужды и могущих провести мероприятия Правительства соответственно с запросами местной жизни». Наиболее актуальными для Сибири признавались земельный и «инородческий» вопросы («установление и защита земельных прав старожилов – крестьян, казаков и инородцев, а равно и хозяйственное устройство прежних переселенцев») (17). Таким образом, сибирские областники, не переходя еще в открытую оппозицию правительственному курсу (это произойдет осенью 1919 г.), отстаивали точку зрения широкой областной автономии, поддерживая тем самым ту часть сторонников Белого движения, которая также выступала с позиций необходимости «децентрализации управления» и «сотрудничества с общественностью», при неизменном сохранении государственного единства.
Важнейшей для Сибири оставалась проблема «областничества» в той форме, насколько это представлялось возможным в условиях восстановления Единой, Неделимой России. В этом отношении показательна позиция Патушинского, изложенная им на страницах Сибирских записок в программной статье «Федералистическая сущность областничества». Начиная с тезиса о важности сохранения государственного единства, Патушинский подчеркивал популярную идею о приоритете «народного суверенитета» в современных условиях. «Юридическая скрепа, политический скелет и остов современной жизни наций есть идея государства, единого, всемогущего, авторитетного государства-лица, с единой центральной волей-властью, творящей закон и право». С другой стороны – «политический остов современного социального бытия есть государство, регулированное принципом народного суверенитета». В условиях революции и кризиса существовавшей политической системы особенно очевидным стало несоответствие между традиционными формами организации власти и требованиями «народного суверенитета» («политический суверенитет народа развязал руки народным силам, раскрепостив, высвободив их из прежних пут и цепей… но организовать эти силы в их деятельности… он не может»). Ни самодержавная, унитарная монархия, ни парламент, как вариант организации представительной власти, не удовлетворяли новым запросам: «Неспособность единой государственной личности уловить весь поток социального бытия в ту сеть правовых норм, которая плетется из центра; невозможность систематизации реальной жизни профессионально-некомпетентным, единым центральным парламентом – государством, представляющим лицо суверенного народа». Революция, по мнению Патушинского, была неизбежна уже потому, что «самодержавная Россия, насильно подавлявшая всякие центробежные силы своих частей, походила на тот паровой котел, в котором испорчен предохранительный клапан. Революция парализовала центр, и все составные части машины разлетелись в стороны с бешеной силой. Долго сдерживаемые центробежные силы выросли сразу до увеличенных размеров. Не говоря о Польше, – Финляндия, Украина, Литва, Кавказ оторвались от того целого, органическими частями которого они, в сущности, были. И только государственно-мудрая Сибирь шла сознательной дорогой к давно намеченной цели, гармонического уравновешения центробежных и центростремительных сил живого целого».
Создание нового государственного устройства России должно было происходить «снизу», от первичных ячеек самоуправления, от низовых самоуправляющихся структур, посредством «синдикализма» и «кооперации» – двух основополагающих частей «типичного федеративного процесса». «Кооперативный принцип» означал «синтетический характер объединения, идущего не сверху, из центра, а снизу, от «атомов» и ячеек социальной жизни». «Синдикализм» же означал «подлинно-производительный, реальный характер этих ячеек, являющихся не автократически-политическими центрами, а органами подлинной систематизации народных сил и труда, реальными работниками и производителями». «Разрушительный процесс мог остановиться только упершись в реальные, неполитические, подлинно-социальные, мельчайшие ячейки общественной жизни. Только тогда мог начаться обратный процесс собирания и объединения, не сверху и из центра, а процесс кооперации живых, подлинно-производительных сил, начиная от мельчайших ячеек и кончая огромными, корпоративными «индивидуальностями» – областями». В этом курсе и следовало вести национальную политику и строить политические расчеты. «Если Россия действительно была органическим целым, она вновь и неудержимо соберется в своих прежних пределах, но не в прежнем виде парового котла, в котором развивающиеся пары скованы чугунными стенами, а в виде прекрасного живого растения, в котором центробежные и центростремительные силы уравновешены в живой гармонии… Областничество есть не что иное, как требование органического построения России, т. е. кооперации экономически-национально-культурно обособленных индивидуальностей – областей». Вывод Патушинского был таков: для «новой России» нужно осуществить план областничества: «От органов самоуправления к федеративному политическому устройству».
Интересен факт, что на страницах «Записок» была опубликована статья анонимного автора «Сепаратизм», с характерной пометой редакции о неактуальности данного материала, ввиду роспуска Областной думы (статья была написана якобы еще в сентябре 1918 г.). Автор без обиняков утверждал, что «Новая Россия будет создана Союзом областей». При этом «Сибирь должна иметь свою обособленную политику… Сношения с иностранными державами должны вестись сибирским министерством иностранных дел, деятельность которого… должна быть согласована с федеральным, но не должна быть подчинена последнему». «В наиболее ответственных, затрагивающих существеннейшие государственные отношения, областях государственного управления Сибирь должна иметь права суверенного государства. Это – сепаратизм, но… в нем нет ничего ужасного». И, хотя, как отмечал автор, «наука государственного права не предусматривает дробления суверенитета», требования перемен вполне жизненны и могут поменять сложившиеся постулаты. Справедливо заметить, что в 1919 г. в идеологии областничества господствовал тезис «патриарха областной идеи» Г. Н. Потанина: «Единая власть и областная автономия смогут существовать одновременно».
Окончательное утверждение структуры власти, предполагавшейся в Сибири, возлагалось на Всесибирское Представительное Собрание. Его работе предшествовало создание специального Совещания представителей общественных и национальных организаций, положение о котором было утверждено на заседании Совета министров 22 августа 1919 г. Данное Совещание должно было стать еще одной представительной структурой в политической системе Белого движения на Востоке России. Совещание формировалось по принципу представительства от земств (11 делегатов), от городов (также 11 депутатов), от казачества (по одному – от Сибирского, Семиреченского и Забайкальского Войск, а Енисейское и Иркутское, Амурское и Уссурийское выдвигали по одному депутату от двух Войск), от «национальных организаций» (по одному – от якутов, бурят, минусинских и алтайских татар и двое – от киргизов), а также от Томского и Иркутского университетов. Выборные члены Совещания выдвигались на губернских земских собраниях, городских думах Тобольска, Томска, Барнаула, Красноярска, Иркутска, Якутска, Читы, Благовещенска, Владивостока, Омска и Семипалатинска (по одному от каждого), на собраниях казачьих, национальных организаций, университетов. Совещание должно было приступить к работе в январе – феврале 1920 г. (19). Таким образом, идея Учредительного Собрания оставалась главенствующей в политико-правовой программе Белого дела. По сути, действовал все тот же, утвержденный еще Великим Князем Михаилом Александровичем, принцип, по которому Правитель России получает свои полномочия от Собрания и, со своей стороны, признает право Собрания устанавливать основы государственного устройства, решать определяющие общеполитические и хозяйственные вопросы. Но если созыв всероссийского представительного органа был делом отдаленного будущего, то созыв областного, регионального представительного органа считался необходимым даже в обстановке продолжавшейся войны.
1. ГА РФ. Ф. 474. Оп. 1. Д. 2. Лл. 1, 10, 30, 141 об.; Миленко Г. Л. Российское Правительство и его задачи, Омск, 1919, с. 2.
2. Ленин В. И. Поли. собр. соч. т. 35, с. 140.
3. Речь, Петроград, № 73, 28 марта 1917 г.
4. Показательно, что данные округа в годы Гражданской войны находились под контролем антибольшевистских правительств.
5. Примечательно, что на пост Президента намечался А. Ф. Керенский.
6. Учредительное Собрание. Россия. 1918. М., 1991, с. 34, 48–50.
7. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 315–316; Котляревский С. Совещательное представительство, Ростов-на-Дону, 1919, с. 6–7, 10–11, 13, 16.
8. Правительственный вестник, Омск, № 183, 12 июля 1919 г.; № 243, 25 сентября 1919 г.; Рязановский В.А. Преемство в линии восходящей по русскому праву. Ярославль, 1916.
9. A Chronicle of the Civil War in Siberia… Op. cit. vol. 1, c. 340; Развал колчаковщины (из дневника В.Н. Пепеляева) // Красный архив, т. 6 (31), М. – Л., 1931, с. 68.
10. ГА РФ. Ф. 4707. Оп. 1. Д. 3. Лл. 44–44 об.
11. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 236. Лл. 9 об. – 10.
12. Правительственный вестник, Омск, № 203, 6 августа 1919 г.
13. ГА РФ. Ф. 4707. Оп. 1. Д. 3. Лл. 7–7 об.; 52 об. – 53.
14. Малиновский И. Учредительное Собрание. Ростов-на-Дону, 1919, с. 1, 14–14.
15. ГА РФ. Ф. 4707. Оп. 1. Лл. 19–28; Д. 2. Л. 80; Сибирские записки, Красноярск, август 1919 г., с. 93–98.
16. ГА РФ. Ф. 4707. Он. 1. Д. 2. Лл. 65–66.
17. Декларация Сибиряков-Областников. Иртыш, Омск, № 24–25, 6 июля 1919 г. с. 12–14;. Сибирские записки, Красноярск, № 2, апрель – май 1919 г., с. 96, 103–105, № 3, с. 19–28.
18. ГА РФ. Ф. 4707. Оп. 1. Д. 3. Л. 13; Сибирские записки, Красноярск, № 2, апрель-май 1919 г., с. 104, № 3, с. 19–28.