Белое дело в России, 1917–1919 гг. — страница 25 из 56

1919 год – наивысшие успехи и непоправимые ошибки. Особенности политической программы Белого движения на Северо-Западе России

Глава 1

Северо-Западный фронт, его формирование и военно-политическое значение в Белом движении в 1918–1919 гг.

Образование Северо-Западного фронта – весьма специфичная страница политико-правовой истории российского Белого движения. Оценки советской историографии в отношении фронта не выходили за традиционные рамки концепции трех походов Антанты, согласно которой «в 1919 г. попытку взять Петроград предприняли империалисты Антанты, подготовившие белогвардейскую армию под командованием генерала Юденича и обильно снабжавшие ее вооружением, продовольствием и снаряжением» (1). Причем если одной из опор Южного и Восточного белых фронтов считались казачьи войска, что давало повод называть их «Русской Вандеей», то Северо-Западному фронту изначально придавалась некая искусственность в его создании (только за счет Антанты) и, следовательно, оторванность от «народных масс» и «обреченность» (2). Очевидно, что подобная однозначная оценка требует соответствующей корректировки. Безусловно, внешнеполитические факторы играли в судьбе Северо-Западного фронта особую роль. Если Белое движение на Востоке и Юге России опиралось на потенциал Малороссии, Урала, Сибири, Дальнего Востока и казачьих областей, то у Северо-Западного фронта возможности создания собственной ресурсной базы были крайне ограниченны. Реальные возможности, с этой точки зрения, представлялись лишь в восточных уездах Псковской и Петроградской губерний. Имеющиеся здесь мобилизационные и продовольственные ресурсы могли обеспечить части Северного корпуса, однако для «броска» на Петроград и удержания за собой всего Северо-Западного региона этого было явно недостаточно и требовалась дополнительная значительная поддержка.

Поиск источников этой поддержки составлял основное направление политической работы деятелей Белого движения на Северо-Западе. Это обстоятельство имело определяющее значение в формировании военно-политической системы белого Северо-Запада. Будущий командующий фронтом генерал от инфантерии Н.Н. Юденич в телеграмме Верховному Правителю России адмиралу Колчаку (21 января 1919 г.) сообщал: «Реальная сила, которой я располагаю в настоящее время, – Северный корпус в три тысячи человек – дерется с большевиками в Эстляндии, и три-четыре тысячи офицеров находятся в Финляндии и Скандинавии. Это кадры для будущих формирований добровольческой армии. Я рассчитываю также и на некоторое число (до тридцати тысяч) военнопленных офицеров и солдат, пригодных для армии по нравственному и физическому состоянию. Без помощи Антанты обойтись нельзя, и в этом смысле я вел переговоры с союзниками, но положительного ответа еще не имею. Необходимо воздействие союзников на Финляндию, дабы она не препятствовала нашим начинаниям и вновь открыла границу для русских беженцев, главным образом офицеров» (3).

Первыми о значении Северо-Западного фронта в масштабах не местного, а именно общероссийского Белого движения заявили представители русской политической эмиграции в Финляндии. Гельсингфорс стал ближайшим заграничным центром, куда после событий Октября 1917 г. отправлялись противники советской власти. В самой Финляндии в течение ноября 1917 – апреля 1918 г. шла вооруженная борьба против отрядов местной красной гвардии. Еще в 1917 г. на волне «автономизма» началось формирование государственности Финляндии (20 октября 1917 г. на первом же заседании созванного Сейма было заявлено о национальной независимости). Правда, Юридическое Совещание Временного правительства на заседаниях 13 и 17 октября пыталось установить рамки правового статуса Финляндии посредством соглашения с финляндским генерал-губернатором («де-факто» Временное правительство, до Учредительного Собрания, признает полномочия местных структур власти, но сохраняет за собой «полноту власти в отношении международных и военных дел»). Однако эти вопросы так и остались нерешенными. Лидеры Белого движения (от Корнилова до Колчака) принципиально не исключали возможности признания особого статуса Финляндии, по сравнению, например, с Украиной или Закавказьем. Опасения вызывало лишь создание прецедента «пределов автономии» для других российских регионов. Но в 1917–1918 гг. Финляндия и формально, и фактически стала независимой от России. При поддержке Балтийской дивизии генерала фон дер Гольца было подавлено движение финских большевиков, но к власти в стране пришло прогерманское правительство во главе с Фридрихом Гессенским (зятем Императора Вильгельма II).

В 1918 г. ориентация на Финляндию и, следовательно, на Германию не устраивала российских политиков и военных, рассчитывавших на продолжение боевых действий против советской власти совместно с Антантой. К этим кругам российского Белого движения принадлежали и подпольные организации в Петрограде, занимавшиеся отправкой офицеров преимущественно в район будущего Северного фронта, в Мурманск, Архангельск и Вологду, откуда весной 1918 г. предполагалось развитие наступления на Петроград, в этом же районе прошла высадка английских десантов в апреле – мае 1918 г. Как вспоминал М.Ф. Гардении (один из организаторов белого подполья в Петрограде, член Правления Русско-Английского судостроительного общества): «Наша задача была захватить Петербург, – считая, что в Петербурге началась революция, и захватом его она и должна кончиться… Мы с представителем английских банков и правительства Ф.Ф. Личем… занялись тайной переправкой добровольцев через финляндскую границу на север». На Север ориентировались члены подпольной организации генерал-лейтенанта А. В. Шварца, действовавшей в штабе Военного Руководителя Петроградского района, члены группы генерала Юденича и будущего начальника контрразведки Военного управления на Юге России, действительного статского советника В. Г. Орлова. Эти формирования были, по сути своей, звеньями единого антисоветского подполья, создаваемого при непосредственном участии Верховного Руководителя Добровольческой армии генерала Алексеева, и зародившиеся в Петрограде еще во время пребывания там Михаила Васильевича осенью 1917 г.

Факты получения директив из Ростова и передачи на Юг оперативной информации неоднократно подтверждались в отчетах (4).

В ноябре 1918 г., после окончания Первой мировой войны, поражения Германии и ликвидации прогерманского правительства Фридриха Гессенского, удар на Петроград со стороны Финляндии выглядел предпочтительнее направления действий Северного фронта от Архангельска и Петрозаводска. В упомянутой выше телеграмме генерал Юденич подчеркивал важность именно этого «маршрута»: «С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков, базируясь на Финляндию и Балтийскую губернию. Удобства сообщения с Антантой и краткость расстояний до Петрограда и Москвы – двух очагов большевизма, составляют выгоды этого направления» (5). Хотя после ноября 1918 г. вопрос о прогерманской или про-антантовской ориентации утратил актуальность, германофильские настроения среди русской эмиграции в Гельсингфорсе имелись и отмечались Юденичем в частной переписке. Но более важными проблемами стали выбор направления удара и определение базы, используя которую можно было развивать наступление на Петроград. Для Северо-Западного фронта таковыми могли стать, помимо Финляндии, новообразованные государства Прибалтики, в первую очередь – Эстония.

Важность Северо-Западного фронта стала очевидной весной 1919 г. и в Омске, и в Париже, где активно работало Русское Политическое Совещание. В отношении наступления на Петроград установилось редкое «единодушие» военных и политиков. Одним из первых среди российской политической элиты о необходимости этого наступления высказался А. И. Гучков в своей статье «Борьба в России с большевизмом и ее перспективы»: «Быстрый смертельный удар большевизму может быть нанесен только в одном направлении – в направлении на жизненные центры: Петроград и Москву». Гучков активно добивался поддержки со стороны британского военного ведомства, о чем свидетельствуют материалы его частной переписки с У. Черчиллем. Определенное влияние на позиции российских дипломатов и политиков за рубежом оказал доклад, прочитанный на заседании Русского Политического Совещания 7 мая 1919 г. генералом Филатьевым, прибывшим в Париж из Омска. Представленный доклад поддерживал уже высказанные Гучковым идеи организации Северо-Западного фронта. Прежде всего Филатьев отмечал «насущную необходимость согласования разрозненных действий наших армий и проведение единого применимого к обстановке плана, который позволял бы усиливать наши войска там, где в этом встречается наибольшая нужда». При этом наступление на Петроград следовало проводить исключительно собственными силами, не надеясь на помощь «извне» («ясно, что иноземная помощь для нас или невозможна, или маловероятна, или просто невыгодна, и нам не остается иного выхода, как искать возможности усилить наши антибольшевистские войска за счет чисто русских сил», «захват Петрограда русской армией будет понят и русским народом, и всем миром как крушение советской власти; из Петрограда народ привык получать изъявления государственной воли, а русская армия, вступив в пределы северных великорусских губерний, преодолевших большевизм, встретит не только поддержку народных масс, но и деятельную поддержку с их стороны»). Такими «русскими силами», по мнению Гучкова и Филатьева, следовало считать русских военнопленных, находящихся в Германии, а также русских галичан из Италии. За короткое время, при поддержке стран Антанты, представлялось возможным собрать армию в 35–40 тысяч человек (6).

Не оставались в стороне и русские общественные организации в Финляндии. Ведь именно они должны были обеспечить «общественный фундамент», гарантировавший устойчивость военной диктатуре. Яркая, образная характеристика военно-политической важности Петрограда была дана в принятой 16 апреля 1919 г. резолюции Правления Особого Комитета по делам русских в Финляндии. В ней говорилось и об актуальности союзной поддержки, и о перспективах «освобождения красного Питера»: «В конце концов достижимо поражение большевизма и собственными русскими силами, но… чем активнее будет содействие союзников России, тем меньше кровопролития потребует борьба». «Ради облегчения той борьбы, которая уже ведется с Севера, Востока и Юга, центром внимания должен служить, бесспорно, Петроград… Одолеть большевизм в Петрограде – значит обезглавить его». С наступлением нужно было торопиться, поскольку «необходимо помочь всеобщему недовольству, сосредоточить и направить его в определенное русло», тем более что, по мнению авторов резолюции, красноармейцы «панически бегут» от одного «слуха о чернокожих войсках под Нарвой» (якобы отправленные в Россию подразделения из французских колоний. – В.Ц.) и впадают в «непреоборимый ужас» от «военно-технических средств» Антанты (танки, самолеты. – В.Ц.). От оперативности и своевременности наступления зависел успех едва ли не всего российского Белого движения. Но еще важнее считалось единство антибольшевистских сил: «Должен быть положен конец колебаниям», которые «большевики ценят дороже всяких побед». «Неслыханной наглости должно противопоставить твердую волю».

Неоднократно подчеркивал важность наступления на Петроград С.Д. Сазонов. Успех похода во многом зависел от определения правового статуса Финляндии. Распространенное мнение о нежелании признать Омском и русским Парижем независимости Финляндии корректируется при более детальном рассмотрении позиции МИДа. Еще в мае 1919 г. Омск и Париж сошлись во мнении: «Российское правительство готово теперь же признать, в качестве фактического, нынешнее финляндское правительство и установить с ним дружественные взаимоотношения, предоставляя ему полную независимость во внутреннем устроении и управлении Финляндией». Учитывая то, что проблема военных действий в этом регионе тесно связана с внешнеполитическими факторами, Сазонов настаивал, что «все переговоры с финнами должны вестись в Париже», с его непосредственным участием (7). Можно сказать, что весной 1919 г. сформировалась принципиальная позиция внешнеполитического курса Белого движения, заключавшаяся в следующем: допустимо признавать существующие государственные образования на территории бывшей Российской Империи только «де-факто» (окончательно эта позиция утвердится позже, к концу 1919 г., во всех белых регионах).

Требование публичного заявления о признании независимости не только де-факто, но и де-юре выдвигалось регентом Финляндии, бывшим генерал-лейтенантом Российской армии, кавалером ордена Св. Георгия К. Г. Маннергеймом. Он не отрицал поддержки «похода на Петроград» и 8 мая 1919 г. в беседе с генерал-лейтенантом Е. К. Арсеньевым, бывшим командиром Гвардейского кавалерийского корпуса, отмечал, что для осуществления «похода», который он мыслит только как «совместное дружеское действие сил финляндских и русских», «необходимо, чтобы какая-нибудь авторитетная русская власть признала независимость Финляндии». По словам Арсеньева, Маннергейм «уже – финляндский национальный герой. Но это его не удовлетворяет. Он хотел бы сыграть большую историческую роль и в России, в которой он прослужил 30 лет и с которой его связывает тысяча нитей». Однако поражение Маннергейма на президентских выборах летом 1919 г. не позволило осуществить запланированную операцию. Пользуясь недостаточной определенностью позиции Колчака и Сазонова, финская социал-демократическая пресса накануне президентских выборов, назначенных на 25 июля, стремилась всячески подчеркнуть суверенитет Финляндии независимо ни от воли Верховного Правителя России, ни от Национального Собрания: «Мы считаем свою независимость обеспеченной общим ее признанием, а равно и единогласным решением нашего народа не уступать по этому вопросу ни на волос перед какими-либо с русской стороны требованиями. Правительство адмирала Колчака, как и русское Учредительное Собрание, должны знать, что сделаться повелителями Финляндии или какой-либо ее части они могут лишь путем войны, путем полного покорения нашей страны». «Белый генерал» Маннергейм казался уже недостаточно твердым в отстаивании «суверенных интересов», да и сам он в данный момент был вынужден отказаться от роли «освободителя Петрограда» и обещал поддержку белым армиям лишь в частных беседах (8).

Позиция российского Белого движения летом 1919 г. оставалась неизменной: окончательное признание независимости Финляндии «де-юре» может быть сделано «только хозяином земли русской – будущим Учредительным Собранием или Земским Собором». Помимо этого фактора, признание задерживалось Колчаком еще и потому, что его собственная власть как Верховного Правителя России еще не имела международного признания. Кроме этого следовало определить условия «раздела» с независимой Финляндией (равно как и с Польшей), в частности, в вопросе о долгах Российской Империи. Об этом постоянно говорилось, например, на заседаниях Финансово-экономической комиссии при Русском Политическом Совещании. Аналогичным образом предполагалось решить и вопрос о независимости Эстонии (как и других Прибалтийских республик). Генерал Головин при встрече с Черчиллем в мае 1919 г. заявил, что «даже вопроса о независимости Эстонии не может быть» и «вопрос может быть поставлен только в плоскости местного самоуправления (некоторой автономии)».

В начале июня, однако, удалось добиться определенных изменений в позиции РПС и Омска по отношению к Финляндии. 18 июня 1919 г. Гулькевич телеграфировал в омский МИД следующие тезисы: «Финские войска в Петроград не вступают», «в столицу войдет один Юденич во главе Северного корпуса», в походе со стороны Финляндии участвуют как регулярные части, так и добровольцы из числа егерей и Белой Гвардии, однако вся местная администрация должна быть русской (в крайнем случае – русско-финляндской). В тот же день им была отправлена телеграмма, в которой в общих чертах излагались условия договора с Финляндией (территориальные уступки в Карелии после проведения плебисцита, уступка незамерзающего порта Печенги для выхода Финляндии к Ледовитому океану «согласно обещанию 1864 года», нейтрализация Балтики и «культурная автономия финского населения Ингерманландии»). Позднее текст был конкретизирован в шести пунктах и представлял собой «основу для окончательного договора, который имеет вступить в силу, когда это позволят обстоятельства». Он уже имел черты международно-правового документа, хотя и не носил официального характера. В него включались пункты: «независимость Финляндии признается без всяких оговорок», «национальное самоопределение» Карелии и Олонецкого края, а также уступка Печенги и «нейтрализация» Балтийского моря «будут решены» международной конференцией. Предусматривалась демилитаризация Ладожского озера. Всем «русским подданным» обеспечивалось «покровительство Финляндии», а русским паломникам – «свободный доступ в Валаамский монастырь… и другие православные центры». Вопрос с имуществом мог решиться так: Сестрорецкий завод с прилегающей территорией отходил к России, а все русские порты с их имуществом на финской территории отходили к Финляндии с выплатой компенсации. В свою очередь, к России отходило все находящееся в России имущество финских подданных с уплатой компенсации. Российская казна брала на себя также финансирование военной экспедиции на Петроград.

В последнем письме Колчаку (14 июля 1919 г.), написанном накануне президентских выборов, Маннергейм снова говорил о возможности наступления регулярных финских войск на Петроград, однако недвусмысленно намекал, что «финляндский сейм не одобрит предприятия… если мы не получим гарантий, что Новая Россия, в пользу которой мы стали бы действовать, согласится на некоторые условия, исполнение которых мы… считаем необходимой гарантией для нашего национального государственного бытия». В отношении признания статуса Финляндии российскими антибольшевистскими структурами показательно Постановление Всероссийского Национального Центра, принятого после обсуждения доклада о внешней политике заместителя главы управления иностранных дел А. А. Нератова на заседании 25 мая 1919 г. Постановление Центра протестовало «против того способа объявления независимости Финляндии, при помощи которого без участия России и без внимания к ее первостепенным жизненным интересам решен вопрос величайшей государственной важности». Российские политики отнюдь не собирались отрицать «самобытного и независимого развития финляндского народа», но считали, что при обсуждении подобных вопросов нужно привлечь «к обсуждению правителей России, ныне объединившейся под властью Верховного Правителя и представляющей собой единое государственное целое. Россия не может быть рассматриваема как побежденная страна, которой ее же союзники в качестве победителей предписывают условия мира. В качестве соучастницы Великой войны, содействовавшей своими бесчисленными жертвами достижению ее конечных результатов, Россия может быть только равноправным членом того международного общения, которое решит судьбы Европы… и вопрос о будущем отношении Финляндии к России может быть разрешен только с их обоюдного согласия, а не предписан им какими-либо односторонними актами, на которые не получено санкции Русского государства» (9).

Наряду с поиском союзников на Северо-Западном фронте вставал вопрос о военном и политическом руководстве. Проблема военно-политического руководства новым фронтом имела принципиальное значение как с точки зрения сохранения «русского влияния», так и с позиции недопустимости «освобождения Петрограда» под командованием иностранного генерала, не подчиненного Колчаку. Фигура лидера должна была иметь заметный авторитет, ведь расчет строился на «освобождение столицы». Выдвижение значимой политической фигуры объяснялось необходимостью всероссийского и международного признания Северо-Западного фронта. Выбор на пост Командующего фронтом бывшего командующего Кавказским фронтом (у которого командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак находился в оперативном подчинении), последнего в российской военной истории кавалера ордена Св. Георгия 2-й степени, генерала Юденича представлялся весьма перспективным (правда, его кандидатура была окончательно утверждена после очевидной невозможности возглавить Белое движение на Северо-Западе графом В. В. Келлером).

Как и в других регионах Белого движения, появление военного лидера становилось возможным при взаимодействии с заинтересованными политическими силами. Еще с начала 1918 г. здесь начали формироваться два антибольшевистских центра: в Гельсингфорсе и Пскове (позднее – в Ревеле). На формирование этих центров влияло отсутствие значительной общественной поддержки (они сосредотачивались или на оккупированной территории, или на территории иностранного государства). Опираться приходилось или на этнические группы «русских колоний», сложившихся здесь еще до 1917 г., или на беженцев и бывших военнопленных периода Первой мировой войны. Но в Пскове и Псковской губернии формирование антибольшевистского сопротивления в значительной степени опиралось на местные силы. «Схема» зарождения подпольных центров, их последующая легализация была, в общем, характерна для второго периода Белого движения. Еще до момента заключения Брестского мира и оккупации района немецкими войсками здесь, под видом «артели грузчиков», сложилась первая ячейка из офицеров бывшего Северного фронта во главе с полковником Адамовичем. В феврале 1918 г., не решаясь на самостоятельное выступление, офицеры-подпольщики установили контакты с продвигавшимися к Пскову немецкими частями и оказали им содействие в занятии города. Уже в апреле в городе было открыто бюро записи в Южную армию, в которую записались практически все члены псковского подполья. Уже через несколько недель немцы приступили к отправке из города партий добровольцев на юг. Вскоре, с согласия немецкой администрации, в Пскове была сформирована русская воинская часть – отряд капитана Клевана.

Сохранились свидетельства о письме генерала Юденича командующему Южной армией генералу Н.И. Иванову с просьбой о возвращении в Псков всех офицеров – уроженцев Псковской губернии, однако об этом в Южной армии не знали. Напротив, началась довольно активная подготовка к формированию Северной армии, открывшей свои вербовочные бюро на территории Украинской Державы. Генерал Келлер опубликовал на страницах «Киевской мысли» воззвание «старого солдата» к добровольцам, в котором заявлял, что «возьмет Петроград и возведет на Престол законного Наследника». Прибытие Келлера ожидалось в середине ноября, но в итоге армия оказалась предоставленной собственному командованию. На формирование «гражданской власти» немалое влияние оказывали бывший земский начальник Б. Б. Линде, служивший переводчиком при штабе немецкой дивизии, и сын генерала Радко-Дмитриева. В Псковской области действовал фактически военно-полевой порядок, и лишь 24 ноября, накануне отступления немцев, гражданская власть была передана назначенному губернатором бывшему члену IV Государственной Думы барону А. А. Крюденер-Струве. Все русские антибольшевистские формирования сводились в ряды Отдельного Псковского добровольческого корпуса. Формирование Северной армии и Псковского корпуса оказалось связанным со стратегическими планами командования южнорусских белых армий осенью 1918 г., предполагавшими взаимодействие с частями Южной и Добровольческой армий в общем наступлении на Москву и Петроград. Командующим стал генерал-майор А. Е. Ядрихин (один из авторов «Нового времени», писавший под псевдонимом наполеоновского маршала Вандама). 12 октября он отдал приказ, в котором объявлял себя «диктатором Псковской области» (уезды Псковской и Витебской губерний). 25 ноября 1918 г., после эвакуации немецких войск из Пскова, части корпуса пытались сдержать наступление красноармейских отрядов, однако под давлением превосходящих сил оставили город и отступили на территорию Эстонии, где заключили договор с эстонским командованием (10).

Что касается русских антибольшевистских общественных организаций в Финляндии, то необходимо учесть, что вскоре после прихода к власти большевиков в Петрограде Гельсингфорс (как и весь юг Финляндии) пережил период «рабочей революции» и «красной гвардии» (январь – май 1918 г.). Здесь начало работу советское консульство, служащие которого позднее продолжали работу уже в составе Русского Комитета по делам беженцев в Финляндии. Благодаря деятельности советской агентуры, информация о тех, кто переезжал из Советской России в Финляндию, становилась достоянием петроградской ЧК (советская агентура, очевидно, продолжала работать ив 1919 г.). На подобную опасность обращали внимание представители местной «русской колонии», группировавшиеся вокруг Гельсингфорсского Университета, Церковного Совета, Союза трудовой интеллигенции, Русского Кооператива и др. (всего 20 делегатов от 10 обществ). Колония издавала небольшую газету – «Русский листок». Первоначально наибольшим авторитетом здесь пользовались представители аристократии и высшего чиновничества во главе с бывшим премьером царского правительства – сенатором А. Ф. Треповым. Русскую общественность представляла также группа под руководством П.Б. Струве и С. Г. Лианозова. «Левая группа», блокировавшаяся позднее с «псковско-ревельской», включала в свой состав профессоров Гессена, Каминку и Кедрина. Но именно благодаря инициативе Трепова в Финляндии была создана первая ячейка будущего белого правительства. В октябре 1918 г. Треповым был создан «Особый комитет по делам русских в Финляндии», в который вошли также известный деятель «Союза русского народа» граф А. А. Буксгевден, бывший товарищ председателя III и IV Государственной Думы князь В.М. Волконский, член Государственного Совета барон М. А. Таубе. Неформальным центром «правой группы» стал салон драматической актрисы Л. Б. Яворской (по мужу княгини Барятинской). План Трепова предусматривал занятие Петрограда при поддержке финских войск, восстановление Правительствующего Сената, объявление недействительности акта отречения Николая II и восстановление династии. Однако заметного политического авторитета эта группа не получила ни среди «союзников», ни среди политиков Национального Центра, поддержавших Юденича. Постепенно все большее влияние в руководстве Колонии стали получать уже не «местные» политики и военные, а «приезжие» из Петрограда, из Советской России («господа ташкентцы» – как их называли в Гельсингфорсе по аналогии с героями М. Е. Салтыкова-Щедрина). Они постепенно заняли руководящие места в Колонии. «Провинциальный масштаб» был преодолен.

Общественно-политические группы нередко действовали автономно, эпизодически сотрудничая с аналогичными структурами в других регионах (ВНЦ) или с родственными структурами своего региона. Именно эти группы и стали основой политической поддержки формирующегося Северо-Западного фронта. В выдвижении кандидатуры генерала Юденича большую роль сыграли политики из т. н. Русского Политического Комитета (далее – РПК) в Гельсингфорсе, выражавшие позиции Национального Центра, иначе говоря – кадетской партии. Лидерами РПК стали члены ВНЦ: бывший Обер-прокурор Синода в 1917 г., известный философ и историк Русской Православной Церкви А. В. Карташов и П. Б. Струве, а заместителями – Э. Грувикдос и князь В. М. Волконский, перешедший в РПК из «комитета» Трепова. Торгово-промышленную группу возглавил Ф.Ф. Утеман (бывший директор фабрики «Треугольник»). Струве первым предложил кандидатуру генерала Юденича на должность главы антибольшевистских вооруженных сил Северо-Запада, и его единогласно поддержали. До перехода в Финляндию в середине января 1919 г. генерал нелегально жил на верхнем этаже дома Русского Страхового Общества на Петроградской стороне под охраной старшего дворника (бывшего фельдфебеля ЛГв Литовского полка, с которым Юденич принимал участие еще в Памирской экспедиции 1904–1905 гг.). РПК ставил «первой задачей» «оказание помощи русским беженцам, бегущим от большевистского террора, прокормление их и оказание им юридической помощи». Комитет намеревался «действовать в тесном единении с русскими организациями, имеющими целью восстановление законного порядка в России, а также… оказать помощь всем организациям политическим и военным, подчиняющимся признанному союзниками высшему русскому командованию». При этом Комитет исходил из тезиса: «Независимость Финляндии есть совершившийся факт». Считалось, что РПК должен «служить представительным органом, берущим на себя ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и прочими новоявленными малыми державами».

По замечанию Карташова, «та общественно-политическая среда в Финляндии, которая в конце 1918 г. выдвинула генерала Юденича, и сам генерал Юденич сделали большое историческое дело, возглавив белую борьбу на южном берегу Финского залива, придав ей большой план, большую организацию и большие средства, доведя ее до максимума ее возможностей… Именно генералу Юденичу как помощнику и соправителю Верховного Правителя адмирала Колчака, признанного союзниками, через посредство дипломатического центра – Парижского Политического Совещания – и была оказана денежная, продовольственная, материальная, дипломатическая и государственная помощь для постановки опыта овладения нашей столицей и всем северо-западом России» (11). В воспоминаниях Гарденина содержится информация о проекте создания Англо-финского банка, предназначенного для финансирования ингерманландских отрядов полковника Ю. Эльвенгрена, готовящихся к наступлению на Петроград с севера, и Англорусского банка, призванного стать «финансовой базой всего движения».

Признание генерала Юденича лидером Белого дела на Северо-Западе становилось актуальным и в перспективе объединения «финляндского» центра с «псковско-ревельским». В последнем, в 1918-м, году сложилась ситуация, во многом аналогичная положению в Финляндии в 1917–1918 гг. Принципиальная разница заключалась в том, что в Пскове и Ревеле удалось создать боеспособные, хотя и немногочисленные, формирования белой армии (части будущих Северного корпуса и Северо-Западной армии), а также достаточно работоспособный аппарат гражданской власти, использующий структуры земско-городского самоуправления.

А в Финляндии Юденич опирался на небольшие кадры офицеров-добровольцев из русской колонии в Гельсингфорсе (около 2,5 тысячи человек) и на отправляемых в Финляндию из Германии бывших русских военнопленных. Однако сам генерал, по оценке профессора университета К. И. Арабажина, «не искал связей с местным обществом», стремился действовать самостоятельно. «Самостоятельно» работал и Карташов, который, по свидетельству Арабжина, «ни разу за целый год не посвятил нас в планы работы, в переписку с другими русскими группами – с Колчаком или Деникиным».

Российские политики, объединившиеся вокруг бывшего командующего Кавказским фронтом, не стремились к сотрудничеству и с «местной общественностью», считая ее (необоснованно) «германофильской» и «реакционной». Степень ее влияния на формирование политического курса была незначительной. Между тем ее поддержка могла бы сыграть определенную роль в налаживании отношений между российским Белым движением и Финляндией. В оценке Юденича многие политики высказывали мнение, что его способностей и полномочий явно не хватает для того, чтобы стать «диктатором», а не ограничиваться лишь бюрократическим «генерал-губернаторским» статусом (12). В случае же получения в свое подчинение Северной армии Юденич приобретал бы не только сложившиеся воинские части, но и заметный авторитет военного лидера. В январе – марте 1919 г. пока Северная армия не перенесла своих действий на территорию непосредственно Псковской и Петроградской губерний, она действовала на основании договора с эстонским правительством от 6 декабря 1918 г. Его подписали преемник генерала Вандама в должности командира корпуса полковник Г.Г. фон Неф и товарищ военного министра Эстонии Т. Юринэ. Договор провозглашал, что «основой взаимоотношения Северной армии с эстонским правительством являются общие действия, направленные к борьбе с большевиками, причем главным направлением действий армии является Псковская губерния». Ставилось условием ограничение численности русских белых формирований в 3,5 тысячи бойцов («до прибытия союзников») и «полное невмешательство в дела» Эстонии. «Во время общих боевых действий в пределах Эстонии» корпус находился в оперативном подчинении у «Эстонского Военного Главнокомандования» в лице бывшего полковника Российской Императорской армии, кавалера ордена Св. Георгия Й. Лайдонера. Предполагался обмен представителями между эстонским военным министерством и штабом Северной армии. К концу апреля численность армии (несмотря на ограничение по договору) достигла 5,5 тысячи бойцов. Ее вооружение и снабжение осуществлялось безвозмездно за счет эстонского правительства, а «денежное довольствие» солдат и офицеров «засчитывалось как долг организующегося правительства России». Армия полностью сохраняла самостоятельность внутренней организации. «Местными» претендентами на должность командующих считались полковники С. М. Булак-Балахович и А. П. Родзянко. Родственник последнего председателя Государственной Думы и возглавил движение, но его командование не стало окончательным. По условиям оперативного соображения Северная армия и Отдельный Псковский корпус именовались теперь Северным корпусом.

Генерал Юденич настаивал на придании себе официального статуса и сосредоточении в его руках полноты военной и гражданской власти, без которого ему было очень трудно действовать «на чужой, враждебной нам территории (Эстонии и Финляндии. – В.Ц.), где принимаются во внимание все интересы, кроме русских». Примечательно, что определения своих полномочий Юденич требовал и от Колчака, и от Сазонова, обосновывая это тем, что лишь тогда он признается «главою государственной власти на Северо-Западе России и, вместе с тем, – охранителем интересов России и ее граждан на территории этих стран», а «все акты государственного значения, заключенные помимо него или без его полномочия, не будут иметь силы». По его мнению, снабжение корпуса следовало перевести на «равноправные отношения», а возможные «расходы Эстонии по содержанию Северного корпуса» учесть «при разверстке общей суммы Российского государственного долга, по внешним займам из доли, приходящейся при разверстке на Эстонию».

Перспектива подчинения Северного корпуса всероссийскому руководству, представленному генералом Юденичем, воспринималась неоднозначно. Высказывались сомнения в целесообразности перехода корпуса от «известного» и «популярного» генерала Родзянко к «неизвестному финляндцу» генералу Юденичу, «приехавшему на готовое». Часть членов РПК во главе с князем Волконским выдвигали кандидатуру генерала Арсеньева. Известный деятель ЦК кадетской партии, бывший редактор газеты «Речь» и участник РПК Ю.И. Гессен отмечал непопулярность Юденича и настаивал либо на его замене другим «присланным от Колчака» генералом, либо на выдвижении в качестве верховного военачальника заведующего отделом Российского Общества Красного Креста, участника гражданской войны в Финляндии генерал-лейтенанта А. А. Гулевича. Правда, это отношение к Юденичу не мешало Гессену добиваться финансовой поддержки генерала от частных лондонских банков. Вокруг фигуры потенциального лидера завязывались интриги. После того, как Колчак своим приказом от 10 июня 1919 г. назначил Юденича «Главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооруженными силами, действовавшими против большевиков на Северо-Западном фронте», колебания прекратились. Теперь уже не только Северный корпус, но и, теоретически, «все российские вооруженные силы» (по обе стороны Финского залива) подчинялись одному лицу, с полномочиями, полученными от самого Верховного правителя и Верховного Главнокомандующего. После состоявшегося назначения, с 23 по 26 июня, Юденич провел инспекционную поездку по фронту, познакомился с командирами частей и возвратился в Гельсингфорс. На поддержку Финляндии он по-прежнему возлагал большие надежды, чем на наступление с нарвского и псковского плацдармов. По мнению многих чинов корпуса, «прибытие Юденича к армии» должно было «улучшить стратегическое положение на фронте», обеспечить «все необходимое для армии, начиная с продовольствия, обмундирования до вооружения и снаряжения включительно» (13).

Тесные контакты с Омском поддерживал и расширял РПК. Через Карташова («политическую фигуру № 1», каковым он считался в окружении генерала Юденича) сохранялась связь с белым Югом, с парижским РПС и с Российским правительством. 25 мая 1919 г. Карташов отправил письмо в Омск министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву, в котором подробно охарактеризовал положение на белом Северо-Западе. В частности, он писал: «Первейшая задача политического совещания – это быть представительным органом, берущим на себя государственную ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и прочими новоявленными малыми державами. Без таких ответственных переговоров и договоров невозможна никакая кооперация наша с ними против большевиков».

Второй, гораздо более перспективной, задачей для РПК считалось обеспечение функционирования «зачаточного временного правительства для Северо-Западной области». «Пришлось ограничиться, – писал Карташов, – подбором минимального количества лиц, не могущих вызвать против себя возражений в русской среде, и в Париже, и у Антанты. Таким образом, в Совещании оказались: Юденич – как председатель Совещания, я (Карташов) – заместитель председателя (иностранные дела), Кузьмин-Караваев (юстиция и агитация), генерал Кондарев – начальник штаба Юденича, генерал Суворов (работавший в Петрограде с Национальным Центром и стоящий на его платформе) – военные дела, внутренние дела и пути сообщения; Лианозов (промышленник-нефтяник, юрист по образованию, человек прогрессивный) – торгово-промышлен., труд и финансы. В дополнение и помощь к этим лицам идет второй, политически не ответственный ряд специалистов, ведающих в качестве «товарищей министров» пути сообщения, финансы, агитацию и др. Так готовимся к событиям. Сенатор С. В. Иванов разрабатывает вопрос о гражданском управлении Петроградом в области муниципальной» (14).

Действительно, представительство в РПК не без основания могло претендовать на роль «временного правительства для Северо-Западной области». Фигуры руководителя военной организации при петроградском отделе ВНЦ генерал-майора М.Н. Суворова, профессора права, сенатора, кадета В.Д. Кузьмина-Караваева, сенатора С. В. Иванова, известного юриста, профессора, бывшего адвокатом на ряде политических процессов (начиная от «дела 1 марта 1881 г.») Е.И. Кедрина, владельца бакинских нефтепромыслов, директора Русского нефтепромышленного общества С. Г. Лианозова, наконец, самого Карташова были достаточно авторитетны (15). Комитет установил в Петрограде контакты с подпольем ВНЦ, возглавлявшимся бывшим гласным городской думы, инженером В. И. Штейнингером, и с петроградским отделом СВР (руководители – меньшевик В. Н. Розанов и член ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьев). Этому помогали, в частности, сохранявшиеся контакты генерала Суворова с СВР, ВНЦ и даже с эсеровской военной организацией. По донесениям разведки, «население Северо-Западных губерний поголовно настроено против большевиков и окажет поддержку не только армии, но и любому правительству, заменившему советскую власть».

Считалось, что в отличие от «финляндской группы» РПК «псковская группа» не имела необходимого «политического веса» для работы в качестве общепризнанного белого правительства. По оценке Карташова, «местные из псковско-эстонского района, более чем скромные, общественно-политические люди и, особенно, местные военные работники очень обижались, что им «навязывают» какое-то «начальство сверху», из гельсингфорских кабинетов. Не понимали они, что под их имена никто медного гроша не дал бы для всероссийского дела и что без генерала Юденича они остались бы в чистом виде только наемниками эстонцев в узкоэстонских и антирусских интересах… Только появление в Финляндии Русского Комитета с генералом Юденичем, имевших вес в глазах Парижского Политического Совещания и Омского правительства адмирала Колчака и непосредственно сносившихся с ними, вывело русское боевое дело на северо-западе из провинциального тупика» (16).

Карташов, при всей резкости оценки, справедливо отметил такой недостаток «псковско-ревельской группы», как отсутствие в ее среде заметных политических фигур, способных к выражению «общероссийских интересов». Действительно, ее состав, из которого позднее сформировалось Северо-Западное правительство, говорил сам за себя: бывший владелец небольшой банкирской конторы в Петрограде, присяжный поверенный Н. Н. Иванов (министр общественных работ), бывший мировой судья в Петрограде, кадет К. А. Александров (министр внутренних дел), псковский городской голова и первый председатель Псковского комитета общественной безопасности (1917 г.) Ф. Г. Эйшинский (министр продовольствия), бывший председатель псковской уездной земской управы П. А. Богданов (министр земледелия), председатель финансовой комиссии псковской городской думы, член Псковского комитета общественной безопасности В. Л. Горн (Государственный контролер), председатель комиссии по народному образованию г. Пскова (1917 г.) и председатель Псковской городской думы Ф. А. Эрн (министр народного просвещения), бывший председатель Петроградской губернской земской управы, глава т. н. «крестьянской группы» депутатов IV Государственной Думы, член Всероссийского Церковного Собора И.Т. Евсеев (министр исповеданий и преемник Александрова на посту министра внутренних дел), инспектор Ревельской гимназии и председатель учительского союза в Ревеле А. С. Пешков (министр общественного призрения), член Правления Русского Совета в Ревеле М. М. Филиппео (министр почт и телеграфа). Этот перечень в какой-то степени подводит к суждению о некой «провинциальной ограниченности» т. н. «областных» правительств в Белом движении. Но подобный «упрек» ставился, как уже отмечалось, и Российскому правительству в Омске. Нельзя, однако, отрицать, что военно-политические структуры, опиравшиеся на местные земское и городское самоуправления, использовавшие опыт «представителей общественности», оказывались нередко более жизнеспособными, чем их «оппоненты» из «политической элиты», «старой бюрократии». Да и понимание стратегической важности Северо-Западного фронта у «ревельцев» и «псковичей» было не меньшим, чем у «финляндцев».

В памятной записке военного инженера полковника Третьякова, содержащейся в архивных фондах генерала Щербачева, прямо говорилось о необходимости скорейшего наступления на Петроград со стороны Нарвы-Ямбурга и Пскова. «Путь к Петрограду от базы Ревеля короток. Пройти этот путь потребует немного времени… Взятие Петрограда – не взятие далеких южных и восточных городов – это взятие центра, бывшего 200 лет столицей, глубоко отмеченного в народном сознании, центра притом находящегося под ближайшим влиянием демонстраций и ударов со стороны союзных эскадр». Следовало, значит, опираться на кадры Ревельского добровольческого отряда, который мог бы стать ядром русских антибольшевистских формирований (17).

Однако Северный корпус пополнялся не только русскими добровольцами из Эстонии, но также – добровольцами и мобилизованными из «русских» Псковской и Петроградской губерний. Надеясь на то, что чем шире занимаемая территория, тем больше будут пополнения армии, а также рассчитывая на «антибольшевизм» местного населения, генерал Родзянко считал залогом успеха – развитие наступления в направлении Псков – Новгород, о чем он докладывал в своем рапорте генералу Юденичу в начале августа. Этот же вектор удара еще в марте 1919 г. считал более перспективным и Булак-Балахович (наступление от Пскова «через Тосно и Новгород на Петроград»). Расширение плацдарма для наступления и постепенное закрепление отвоеванной территории представлялось перспективным в условиях поддержки Белого движения как местным населением, так и «союзными» Прибалтийскими республиками. Наступление на Петроград «на широком фронте» могло быть проведено в августе 1919 г., чему способствовало, в частности, заключение протокольного соглашения между военными представителями Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и антибольшевистскими формированиями на Северо-Западе 26 августа 1919 г. в Риге (подробнее о нем в следующем разделе). Но после встречи с представителями Советской России 13 сентября в Ревеле и начала переговоров о заключении мирного договора перспективным казался только скоротечный удар на Петроград по кратчайшему направлению (план Юденича). Сам Главком, судя по записям в его дневнике, скептически оценивал стратегические и тактические возможности перехода в наступление, считая более актуальной подготовку тыла, и согласился действовать под влиянием генералов Родзянко и Вандама, убеждавших Юденича в своевременности активных действий для поддержки боевого духа армии. Наступление по «кратчайшему пути» от Ямбурга до Гатчины (удар на «северо-восток») не считалось единственным, и даже сам Юденич допускал, наравне с этим, также «восточное» и «юго-восточное» направления (18).

В Пскове, после занятия его белыми войсками в мае 1919 г., были восстановлены городская дума и уездная земская управа. Аналогичные структуры предполагалось восстановить в других уездных центрах. Однако, согласно «Положению о полевом управлении войск», вся местная власть должна была принадлежать исключительно комендатурам. Начальник южного участка Северного корпуса Булак-Балахович пошел по пути сочетания военных и гражданских структур в рамках т. н. «Общественного Гражданского Управления г. Пскова и Псковского уезда». Аналогичная структура («Общественный Гражданский Совет», переименованный позднее в «Гражданское Общественное Управление») была создана в г. Гдове и Гдовском уезде. Ее суть определил Приказ № 2 от 20 мая 1919 г., подписанный «атаманом крестьянских и партизанских отрядов» Булак-Балаховичем: «Ввиду невозможности для военной власти принять на себя заботы по устроению местной жизни и невозможности задерживать местное устроение – права и обязанности местной гражданской власти временно вручаю образовавшемуся из пользующихся общественным доверием лиц Общественному Гражданскому Совету города Гдова и уезда, постановления и решения которого, контролируемые военным комендантом, обязательны для всех граждан». Это сочетание военного руководства и «местных общественных сил» многими расценивалось как удачный вариант «демократичного общественно-гражданского управления». Но полномочия Совета, хотя и выражали, как считалось, «всю гражданскую власть», не могли противоречить распоряжениям власти военной. Хотя «граждане Пскова» и «граждане Гдова» имели право требовать восстановления нарушенных прав собственности, но при этом, тем не менее, у крестьян «воспрещалось» отбирать «занимаемые ими помещичьи земли, инвентарь и скот». Восстанавливались полномочия мировых судей, и предписывалось «немедленное избрание» старост «по всем деревням и селам» («в старосты должны избрать людей честных, хозяйственных и распорядительных»). Возглавил Гражданский Совет будущий член Северо-Западного правительства Н. Н. Иванов.

13 мая 1919 г. началось общее наступление Северного корпуса в направлении на Ямбург-Гатчину. По плану наступления, согласованному с эстонским командованием, главный удар должен был наноситься по линии Гдов – Псков и не развиваться слишком далеко от линии фронта. Но по планам самого Родзянко ограничивать наступление пределами «операции местного значения» было неверно. Штаб Родзянко (в отличие от «осеннего похода») изначально не планировал дойти до столицы бывшей Империи, однако в течение всего 10 дней белым войскам удалось занять территорию, в 3,5 раза превышающую площадь всей Эстонии, и, по свидетельствам участников операции, только отсутствие продовольствия для снабжения населения Петрограда и опасения уличных боев в городе остановили продвижение к столице Империи. Большое значение для наступления мог иметь переход на сторону корпуса гарнизона форта Красная Горка. Но, несмотря на первоначальные успехи, «славное майское» наступление на Ямбург-Гатчину не оправдало надежд на скорое «освобождение Петрограда» (19). Характерная черта: Ставка Колчака и омский Совет министров были уверены, что боевые действия Северного корпуса есть не что иное, как неподготовленный поход на Петроград, и что вместо этого необходимо было сначала добиться расширения помощи Юденичу со стороны Антанты и Финляндии, а уже затем начинать «наступательные экзерсисы». Но к маю стало ясно, что Финляндия не даст согласия на формирование у себя каких-либо воинских частей из российских граждан (несмотря на сочувствие Маннергейма) и нужно объединить военный потенциал Северного корпуса с политическим потенциалом русского Гельсингфорса и общественным потенциалом Пскова (20). Разработанный Юденичем план осеннего наступления на Петроград учитывал стратегическое значение взятия Петрограда в сочетании с наступлением ВСЮР генерала Деникина на Москву. Эти наступления назывались в советской историографии «вторым походом Антанты», хотя с полным основанием их можно назвать «общероссийским походом белых фронтов».

В контексте подготовки к наступлению на Петроград можно рассматривать проблему образования Северо-Западного правительства в августе 1919 г. Несмотря на оценку этого правительства как «нелегитимного», «марионеточного в руках англичан» и т. п., нельзя не признать, что это был достаточно редкий в тот период истории Белого движения пример создания коалиционного правительства. В результате компромисса двух политических групп – «финляндской» и «псковско-ревельской» – организация власти на белом Северо-Западе завершилась. Поскольку речь шла о смене направления и смене «базы» для «похода на Петроград», от Финляндии к Эстонии, то следовало решить вопрос об «автономии» или «независимости» Эстонской республики. Вряд ли формула, высказанная генералом Головиным Черчиллю (никакой «независимости»), могла считаться перспективной, когда речь шла о содействии Эстонии Северо-Западному фронту. Юденич в письме Гулькевичу от 29 мая 1919 г. говорил, что Эстонии «необходимо обещать автономию… в смысле местного самоуправления». Но эта позиция белого командования не отвечала стремлению Эстонии к независимости.

Понимание специфики российско-эстонских отношений в 1918–1919 гг., в том числе и вопроса признания эстонской государственности, невозможно без учета позиции русских общественных кругов в Ревеле и политических настроений руководства страны. 24 февраля 1918 г. была официально провозглашена независимость Эстонии, оказавшейся с первых месяцев своего существования под немецкой оккупацией. В республике, как и в других создавшихся в 1917–1918 гг. на территории бывшей Российской Империи «государственных образованиях» (по тогдашней терминологии), самоорганизация русского населения происходила путем формирования Национального Совета (аналогичные формы, как отмечалось ранее, использовались в Закавказье и на Северном Кавказе). По воспоминаниям председателя Совета, бывшего члена II Государственной Думы, присяжного поверенного князя С.П. Мансырева, «уход из Ревеля немцев дал возможность русской общественности сорганизоваться». «По инициативе старшин русского клуба» 20 ноября 1918 г. состоялось учредительное собрание «Временного Русского Совета», на котором приняли участие около 100 человек, главным образом жителей Ревеля, как «коренных», так и «беженцев» из российских губерний. Совет был необходим для «разработки плана возрождения русской общественности, сношений в нужных случаях с эстонским правительством и защиты интересов русских ревельцев», а также для «возобновления русской газеты». Было высказано мнение, что «следует считаться с фактами образования Эстонской республики и, одновременно, антигосударственным большевистским строем, насажденным в России». Исходя из этих «фактов», признавались желательным: «осуществление национального русского представительства при эстонском правительстве с правом решающего голоса, невозможность ведения каких-либо официальных переговоров с союзниками по вопросам чисто политическим». Данную позицию активно отстаивал известный публицист и общественный деятель Ревеля, доктор археологии барон Г. фон Штрик. Несмотря на свое происхождение «из балтийских немцев», он очень скептически оценивал перспективы «независимой Эстонии», отмечая «химеричность защиты миниатюрно-смехотворных государств» в отделении от России. Однако «значительное большинство» участников первого собрания поддержало идеи, схожие с политической программой Белого движения в отношении Прибалтийских государств в 1919 г.: «Эстонское правительство нелегально и самозванно, Эстония не существует как самостоятельная государственная единица, а всегда была, есть и будет частью Великой и Неделимой России, временно подпавшей под власть кучки насильников-большевиков, но сохранившей свою государственность в лице каких бы то ни было антибольшевистских организаций, и внутри страны, и вне ее (центры и структуры Белого движения. – В.Ц.). Поэтому национальный русский представитель при эстонском правительстве не только не нужен, но и невозможен, а с союзниками необходимо немедленно же завязать постоянные и непосредственные отношения как в целях борьбы с большевизмом, так и для обуздания сепаратистских стремлений узурпаторов-эстонцев». Позицию Совета отражала газета «Ревельское слово», передовые статьи которой отмечали «недопустимость эстонской самостоятельности и необходимость решения этого вопроса на мирной европейской конференции с участием антибольшевистской России». Предложение эстонского правительства о направлении в его состав «министра от русского населения» было отвергнуто Советом, посчитавшем, что подобное согласие как бы «будет санкционировать отделение Эстонии от России». Тем не менее дальнейшие события (наступление на Эстонию советских войск, совместные операции Северной армии и эстонских вооруженных сил) доказали, что гибкая, учитывающая «реалии» постреволюционного периода 1917 г. позиция имеет больше шансов на признание. На втором (8 января) и третьем (19 января 1919 г.) собраниях Русского Совета утвердилась точка зрения о «необходимости избрать представителя в эстонское правительство в качестве правомочного лица для ведения непосредственных переговоров в отношении как военных, так и общих вопросов», причем «избрание должно было состояться при прямом участии всего русского населения во всей Эстонии». Также следовало «вписаться» в сложившуюся в Эстонии политическую систему и пройти регистрацию Русского Совета в качестве юридического лица.

Схожая программа была предложена 14 января прибывшим из Петрограда присяжным поверенным Н.Н. Ивановым: «1) сближение с эстонцами; 2) вхождение русского гражданина в состав эстонского правительства; 3) получение согласия от эстонского правительства на право формирования на его территории русской Добровольческой армии». Не останавливаясь на внесении предложений в Совет, Иванов сумел создать т. н. Практическую народную партию, в ЦК которой был введен князь Мансырев. Важнейшие пункты партийной программы сочетали в себе социал-демократические и консервативные установки: «Энергичная борьба с большевизмом до полного его уничтожения; замена большевистской власти властью депутатов, избранных в освобожденных местностях всеми непорочными (так в тексте. – В.Ц.) членами населения; восстановление права на труд; частная собственность; разрешение аграрного вопроса в соответствии с интересами и нуждами всего населения, с временным признанием установившегося землепользования, как оно осуществлялось фактически; материальное обеспечение лояльного рабочего населения, путем государственного субсидирования различных отраслей труда; восстановление суда, кооперации, разрешение грамотности. В вопросе об отношении к отдельным народностям – политика доброжелательно-культурная, а в некоторых исключительных случаях даже допущение политического самоопределения» («безоговорочное признание независимости Эстонии» было тем самым «исключительным случаем». – В.Ц.). В качестве модели управления на Северо-Западе оптимальным вариантом признавалось «образование русской государственной власти в форме Народной Директории», необходимой «для возглавления разноименных военно-политических формирований и единства командования». И, наконец, «признание прав за Финляндией и Эстонией на политическое самоопределение, в дружбе с которыми может быть сломлен большевизм».

В результате министром Временного правительства Эстонии по делам русской национальности был избран присяжный поверенный А. П. Сорокин, уроженец Ревеля, хорошо знающий эстонский язык (обязательное условие для вхождения в состав правительства). Русский Совет, во главе которого был переизбран Мансырев, в составе 25 человек, носил временный характер (на год), после чего предстояло созвать «общерусский съезд» и избрать уже новый состав правления, утвердить программу действий организации. Новый состав Русского Совета, как отмечал Мансырев, «был пополнен новыми лицами, весьма обдуманно подобранными по их местному влиянию, трудоспособности и знаниям, в него входили и представители общественных групп и военных кругов», «благоприятным признаком для будущего служило начинавшее сглаживаться расхождение по вопросам политическим, в частности об отношении к эстонцам». Одной из главных его задач становилась активная подготовка общественного мнения для обоснования важности наступления на Петроград. В феврале 1919 г. члены Русского Совета утвердили резолюцию в поддержку Северной армии и одновременно с этим заявили о важности признания независимости эстонского народа. Министр-президент республики К. Пяте говорил Мансыреву о полном взаимопонимании между русским и эстонским народами в «совместном осуществлении одной великой цели».

Показательно, что до момента избрания Учредительного Собрания Эстонии (апрель 1919 г.) Белое дело на Северо-Западе, даже при отсутствии признания

независимости республики, пользовалось очевидными симпатиями со стороны эстонских центристов и консерваторов. Мансырев как председатель Русского Совета отмечал, что ему «приходилось беседовать и с Пятсом, и с генералом Лайдонером о разных русских обстоятельствах» и он «мог засвидетельствовать, что оба эти лица не только не относились враждебно к русским интересам, но всячески шли навстречу их удовлетворению, стремясь сглаживать возникавшие шероховатости, умерять пыл не в меру ретивых местных представителей власти, наконец, посильно удовлетворять всякие ходатайства о помощи военным частям». После же выборов эстонской Конституанты, большинство в которой получили социал-демократы и социалисты-революционеры, кабинет Пятса ушел в отставку. На смену ему пришел кабинет во главе с «умеренным трудовиком» О. Штрандманом, в котором ключевой пост министра внутренних дел занимал А. Геллат – бывший начальник милиции Ревеля, назначенный на эту должность в 1917 г. городским Советом рабочих и солдатских депутатов. По точному замечанию Мансырева, эстонские социал-демократы с большим недоверием относились к «русским белым», сочувствовали большевикам и были готовы начать переговоры с главой советского НКИД Чичериным, но одновременно с этим отличались «крайним шовинизмом». Как и в Финляндии отставка Маннергейма и приход к власти социал-демократов, так и в Эстонии отставка Пятса весьма негативно сказались на создании единого «антибольшевистского фронта». Несмотря на это, фактически по инициативе самого Лайдонера, а не с санкции правительства Эстонии, ожидавшего «международного признания», 1-я и 2-я эстонские дивизии участвовали в осеннем «походе на Петроград» и прикрывали фланги Северо-Западной армии со стороны Пскова и балтийского побережья. При оценке отношений с Эстонией летом – осенью 1919 г., очевидно, нужно учитывать произошедшие перемены в ее политическом руководстве. В мае Русский Совет повторно обратился к Юденичу с предложением опереться на «общественность» в деле организации гражданского управления, предложив краткую политическую программу, суть которой сводилась к «сотрудничеству» военной и гражданской власти, прокламированию демократических лозунгов, восстановлению «законности и правопорядка» и т. д. (см. приложение № 19). Проект, предложенный Русским Советом, можно было бы считать начальным вариантом политической программы будущего Северо-Западного правительства. Но само правительство «образовалось» в необычной, можно сказать экстремальной, ситуации.

11 августа 1919 г. члены Политического Совещания (без Юденича, который в это время находился на фронте) были приглашены в английское консульство в Ревеле. «Финляндскую группу» представляли Карташов, Лианозов, генерал Суворов, Кузьмин-Караваев, Иванов, а также присяжный поверенный, последний председатель Центрального военно-промышленного комитета, член СГО-Ра М. С. Маргулиес (член масонской ложи «Великий Восток Франции») и начальник Отдела внешних сношений при штабе Главкома фронта полковник К. А. Крузенштерн. «Псковско-ревельскую» группу составили К. А. Александров, В. Л. Горн и М.М. Филиппео. Маргулиес так описал этот процесс «формирования правительства». Глава британской военной миссии генерал Ф. Марч (бывший британский военный атташе при российском наместнике Кавказа графе Воронцове-Дашкове), сменивший в этой должности доверенного представителя Черчилля генерала Гоффа, обратился к собравшимся: «Положение Северо-Западной армии катастрофическое. Без совместных действий с эстонцами продолжать операцию на Петроград невозможно. Эстонцы требуют для совместных действий предварительного признания независимости Эстонии. Русские сами ни на чем между собой сговориться не могут. Русские только говорят и спорят. Довольно слов, нужно дело! Я Вас пригласил и вижу перед собой самых выдающихся русских людей, собранных без различия партий и политических воззрений. Союзники считают необходимым создать правительство Северо-Западной области России, не выходя из этой комнаты. Теперь 6 с четвертью часов, я вам даю время до 7 часов… Если правительство не будет к 7 часам образовано, то всякая помощь со стороны союзников будет сейчас же прекращена. Мы вас будем бросать» (21).

Образованное таким ультимативным со стороны британского командования способом, Северо-Западное правительство возглавил Лианозов. Военным министром стал Юденич, морским – его близкий соратник, контр-адмирал В. К. Пилкин (они считались «правыми»). Лианозов считался политиком, склонным к компромиссам, и поэтому как нельзя лучше подходил для коалиционного кабинета. В коллегии министров предполагалось трое кадетов (Кедрин (министр юстиции), Александров (министр внутренних дел, в окончательный состав правительства не вошел) и Эри). В состав вошли два правых эсера (Богданов и Пешков (состоял членом юго-западного обкома партии, однако позднее вышел из его состава)), основатель радикально-федералистической партии (1905 г.) Маргулиес, двое сторонников группы «Единство» (Горн и Иванов (министр без портфеля). Иванов (в окончательный состав правительства не вошел), например, был хорошо известен своей приверженностью к идее независимости Эстонии еще в период работы в Ревеле в качестве редактора газеты «Свободная Россия».

Иванов получил известность также благодаря письму адмиралу Колчаку, направленному в Омск 11 февраля 1919 г. В нем безапелляционно утверждались те же тезисы, что и в программе Народной партии. Иванов отмечал, что «на Северо-Западе России решающим центром, от которого зависит положение и жизнь нашего фронта, является эстонское правительство, возглавляемое г-ном Пятсом», и с этим правительством достигнуты «наилучшие отношения». «Не видя возможности скорой помощи Сибирской армии Петрограду», нужно было принимать самостоятельные решения, не только считаясь с «признанием принципа самоопределения Эстонии», но и руководствуясь важностью «директориального», а не «диктаторского» способа управления («государственная власть… должна основываться на общественных началах и представляться в форме Директории»). «Судить вам в Сибири, что здесь нужно и что недопустимо, – заявлял Иванов, – положительно невозможно». «С гельсингфорсской группой, возглавляемой Юденичем и состоящей из кучки крупных капиталистов, однако в настоящее время безденежных, мы все время в связи, но объединение наше с ним замедляется реакционными настроениями этой группы и тягой ее к военной диктатуре, с каковой внутри России можно идти только для повторения Скоропадчины и уже, конечно, без помощи Финляндии и Эстонии». В возникших позднее противоречиях между политическим и военным руководством белого Северо-Запада нужно учитывать и стремление «псковско-ревельской группы» к власти, созданной на основе «взаимодействия с общественностью» и несомненным отчуждением от «Гельсингфорс-цев». Колчак не ответил на обращение Иванова, и его контакты в отношении

Северо-Запада, проходившие почти исключительно через Сазонова и Юденича, лучше всего свидетельствовали о готовности соблюдать сугубо формальные принципы организации единой российской военной и гражданской власти (отношения через всероссийского министра иностранных дел и назначенного из Ставки Главнокомандующего фронтом). Гораздо важнее было фактическое утверждение на Северо-Западе лозунгов «демократического курса», отразившегося впоследствии в программе Северо-Западного правительства. Правоцентристский вектор политической программы уходил в прошлое. Большинство теперь имели представители «демократической общественности» (Горн, Богданов, Пешков, Евсеев, Маргулиес, Эйшинский, Филиппео). Как отмечал в своем дневнике Юденич, ему рекомендовали поддержать введение в состав министерской коллегии Б. В. Савинкова, для придания ей дополнительного «политического веса».

Сразу же после «создания» правительства, 11 августа 1919 г., было утверждено ожидавшееся заявление о признании «в интересах России» «абсолютной независимости Эстонии». Решение «национального вопроса» принципиально вписывалось в п. 6. декларации Северо-Западного правительства от 13 сентября 1919 г., гласившей: «Населяющие отдельные территории народности, входящие в состав единой возрождающейся России, свободно избирают себе форму управления». Но по отношению к Эстонии позиция новообразованного правительства предельно конкретизировалась. «Вполне уверенные, что Российское Правительство Адмирала Колчака оценит создавшуюся обстановку одинаково с нами, мы, извещая о происшедшем и о принятом нами решении Верховного Правителя Адмирала Колчака, одновременно с сим просим Представителей Соединенных Штатов Америки, Франции и Великобритании добиться от своих Правительств признания абсолютной независимости Эстонии». «Ценой» подобного заявления становилось ожидание «немедленной поддержки» со стороны Эстонии «вооруженной силой для освобождения Петрограда, Петроградской, Псковской и Новгородской губерний от большевистского ига». Правда, при этом отдельным пунктом отмечалась «неизбежность переговоров с Эстонским Правительством о получении новой Областью (Северо-Западной. – В.Ц.) выхода к морю в портах Эстонии для обеспечения взаимных торговых сношений». «Результатом» данного заявления стали вполне благожелательный ответ со стороны эстонского МИДа и поддержка «похода на Петроград» со стороны двух эстонских дивизий (хотя и недостаточно действенная). Нельзя не считать «результатом» также и ноту латвийского МИДа (3 сентября 1919 г.) в адрес Лианозова. В ней премьера «уведомляли», что после провозглашения Государственным Советом Латвии 18 ноября 1918 г. суверенитета («свободное, независимое и демократическое государство с республиканским строем») Северо-Западное правительство «просят признать независимость Латвии и ее Временного Правительства как носителей Высшей Исполнительной власти в государстве». Лианозов поддержал позицию Латвии, пожелав «полного успеха в борьбе с большевиками и в деле реконструкции страны на демократических началах». Официальные заявления по Латвии имели немаловажное значение в условиях будущих действий командования Западной Добровольческой армии Бермондта-Авалова (об этом подробнее в следующем разделе). Заявление о признании независимости Финляндии было отправлено Лианозовым 23 сентября в адрес министра иностранных дел Финляндии Р. Хольсти: «Совет министров Северо-Западного правительства признал, в согласии с принципами, изложенными в Декларации от 13 сентября с. г., полную независимость Финляндии как суверенного государства».

Программа правительства (см. приложение № 27) изобиловала демократическими тезисами по земельному, рабочему вопросам и в области местного самоуправления, в целом повторяя политические принципы 1917 г. («твердый демократический порядок и демократическая программа, основанная на уважении человеческих прав и свобод»). Показательно, что о поддержке правительства заявил 29 сентября Русский Социалистический блок в Эстонии (политический оппонент Русского Совета) во главе с известным социал-демократом Б. Дюшеном. Единственно возможной корректировкой принимаемых правительством решений можно было бы считать отсылку на их согласование с будущим региональным Съездом Представителей народа Северо-Западной области или с Учредительным Собранием Северо-Западной России. Лианозов пытался доказать Марчу, что акты образования правительства и признания «абсолютной независимости» Эстонии необходимо обсудить с Юденичем, но английский посланник возразил, что в случае возражений генерала у них всегда найдется новый Главнокомандующий. Также не повлияла на мнение Марча ссылка на согласие Колчака, необходимое для легализации правительства и его актов. Российское Правительство и Верховный Правитель всего лишь «извещались о принятых решениях». И хотя Юденич по-прежнему продолжал считаться Главнокомандующим, подчиняясь непосредственно Колчаку как Верховному Правителю России, его статус диктатора при новой «схеме» правительства оказался существенно ограниченным. Несмотря на широковещательные заявления о готовности «взять власть», стремление «игнорировать» правительство (генерал был лишь на двух заседаниях, ссылаясь на «занятость» военными делами), Юденич так и не решился что-либо предпринять против своего нового политического окружения (хотя подобные намерения у него были).

Власть Правительства Северо-Западной Области России (полное наименование) территориально распространялась на «бывшую Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии, а равно и те, которые будут освобождаться в указанном районе от ига большевиков». Правительство во главе с Лианозовым, совмещавшим посты премьера, министра иностранных дел и финансов, позиционировалось равноправно с властью военной и претендовало на полноту власти во всех местностях, где бы снимался режим военного положения и вводилась гражданская администрация. Министры действовали весьма активно, чему способствовал и статус исполнительной власти, отличный в этом от других белых правительств. Согласно «Наказу» правительству (30 августа 1919 г.), Совет министров признавался «высшим законодательным и исполнительным органом Северо-Западной области». Его ведению подлежало «рассмотрение всех вопросов и дел общегосударственного значения, а также всех тех дел, которые особым постановлением Совета министров будут признаны подлежащими рассмотрению». Министры имели право выступать с законодательной инициативой, направлять запросы Главкому по тем или иным проблемам белого фронта и тыла. Решения на заседаниях Совмина принимались «баллотировкой простым большинством голосов», при перевесе голоса премьера и после «подписания всеми присутствующими министрами» публиковались в «одной из газет по определению Совета министров». Введение в состав Совмина новых членов также решалось голосованием: кандидат должен был получить 2/3 голосов из состава 3/4 Совета министров. Коллегиальная процедура принятия решений напоминала голосование в органах земско-городского самоуправления, что вполне объяснимо, учитывая состав правительства (22).

Примечателен процесс легализации правительства (в «заявлении» о независимости Эстонии, например, коллегия министров говорила о себе как о «группе, принявшей на себя функции правительственной власти Северо-Западной Области как части Единой России»). Здесь, как в случае, например, с образованием Правительства автономной Сибири, его состав и полномочия должны были бы получить санкцию со стороны представительной власти. Политическую «ущербность» образования правительства английским генералом «исправила» Псковская городская дума. Используя факт вхождения в состав правительства многих своих гласных, дума на специальном заседании 19 августа 1919 г. заслушала доклады новых министров, а также представителей «финляндской» группы (Карташова, Кузьмина-Караваева и генерала Суворова), прибывших на заседание. Представитель английской военной миссии капитан Смиттис заверил собравшихся, что в действиях его начальника генерала Марча нет ничего предосудительного. Напротив: «Англия в душе постоянно заботится о русском народе, и пока не будет налажен русский вопрос, Англия не успокоится». Выступавшие гласные-министры Горн и Эйшинский торжественно декларировали, что их работа в правительстве есть выражение «союза с общественностью» и, «если со стороны общества им не будет доверия, то они уйдут» с министерских постов. Подчеркивалось отсутствие «дистанции» между «бюрократией» и «обществом», столь характерной для «старого режима». В итоге Псковская дума «согласилась» на вхождение ее депутатов в состав Совета министров, пожелав при первой же возможности созвать съезд представителей земств, городов, общественных и кооперативных организаций для окончательного санкционирования действий правительства (23).

В то время как новообразованное Северо-Западное правительство строило планы будущей «демократической власти», оставаясь в Ревеле (в Нарву переехал только аппарат МВД, хотя сами министры выезжали в прифронтовую полосу), представители бывшего РПК оставались на позициях приоритета военной диктатуры. Еще в начале лета 1919 г. признавалось, что назначение Колчаком Юденича на должность Главнокомандующего фронтом даст последнему полномочия в пределах ст. 90—100 «Положения о полевом управлении войск». Юденич незамедлительно принял назначение и приказом № 1 от 23 июня 1919 г. подтвердил свои полномочия «Главнокомандующего Российскими Сухопутными и Морскими вооруженными силами, действующими в Прибалтийском крае» (полное наименование должности в данном приказе). «Положение о полевом управлении», как известно, исходило из принципа «власть гражданская да подчинится власти военной». На Северо-Западном фронте его уже применял генерал Родзянко во время «майского наступления» (см. приложение № 23). Здесь, на Ямбургско-Гатчинском направлении, в отличие даже от Булак-Балаховича, практиковалось широкое использование военных методов управления. Начальник военно-гражданского управления корпуса полковник А. Д. Хомутов, в соответствии с приказом генерала Родзянко № 14 от 18 июня 1919 г., должен был установить полномочия волостных и уездных комендантов по организации управления в тылу.

Полномочия губернской власти и комендатуры первоначально определялись Положением об уездных и волостных комендантах в областях, освобожденных Отдельным Северным корпусом. В соответствии с ним уездный комендант назначался командиром корпуса и был «начальником всего гражданского управления в пределах вверенной ему территории», границы которой также устанавливались командиром корпуса. Комендант уезда контролировал «все уездные государственные учреждения и органы самоуправления», в его «непосредственном подчинении» находилась уездная и городская полиция. Все основные направления хозяйственной, социальной жизни подведомственной ему территории, включая даже «наблюдение за охраной внешних границ уезда» и «организацию духовно-просветительной борьбы с большевиками и их идеями», оказались под контролем коменданта. Деятельность уездных комендантов контролировалась военно-гражданским управлением корпуса и его начальником – полковником Хомутовым. В отношении структур самоуправления комендант получал право «назначать должностных лиц волостных управлений, а также сельских старост и десятских» и, кроме того, «организовывать земские, городские и волостные управления и иметь наблюдение за их деятельностью», а при необходимости «приостанавливать собрания сословных, городских и земских учреждений» и «устранять от должности лиц, служащих по выбору» в органах местного самоуправления. Уездный комендант утверждал решения военно-полевых судов и мог требовать от прокуратуры ознакомления со следственными материалами. Волостные коменданты назначались начальником военно-гражданского управления, но подчинялись уездным комендантам, которые могли их смещать. Волостной комендант определялся как «ближайший исполнитель приказаний и распоряжений уездного коменданта и начальника земской стражи в пределах волости». В его обязанности входило «сохранение спокойствия и порядка в пределах вверенной ему волости». Комендант «наблюдал за деятельностью волостных правлений и должностных лиц», контролировал проведение мобилизаций в армии и следил за выполнением местным населением определенных повинностей в пользу фронта.

Позднее, с расширением территории, контролируемой армией, и усложнением управления, Родзянко скорректировал законодательство о комендантских структурах. 25 июля 1919 г. приказом № 31 (по общему управлению областью) было упразднено военно-гражданское управление, а в действие вводилось Положение об управлении освобожденными местностями Северо-Западной армии. Теперь «руководство административным управлением Области» вместо начальника военно-гражданского управления осуществлял Главноначальствующий Гражданской частью, подчиненный Главному начальнику тыла. Создавалась новая должность Начальника губернии, ставшего «промежуточным звеном» между Главноначальствующим и уездным комендантом и подчиненного непосредственно Главноначальствующему. По статусу начальник губернии числился как помощник по гражданской части командира корпуса, «оперирующего в данном районе». Показательно, что схожая модель управления (должность начальника гражданской части при командире корпуса) была введена в 1920 г. в белом Крыму. Начальник губернии возглавлял «район» – новую административно-территориальную единицу, границы которой должны были «совпадать, по возможности, с пределами губернии». Он назначался командующим армией по представлению Главноначальствующего и, в свою очередь, полностью контролировал деятельность уездных комендантов и структур местного самоуправления. Компетенция волостных комендантов по новому Положению осталась неизменной, а у уездных была изъята и передана начальнику губернии часть полномочий, связанная с секвестром имущества и устранением от должности лиц по выборам земских и городских учреждений и чиновников (за исключением первых пяти классов).

Но и эти структурные изменения не стали окончательными. Совет министров правительства Северо-Западной области России на заседании 1 ноября 1919 г., стремясь к «демократизации власти», утвердил Временное положение о начальниках губерний в новой редакции. Теперь начальник губернии назначался не властью командарма, а «властью министра внутренних дел». Постановления начальника, «относящиеся к предупреждению нарушений общественного порядка и государственной безопасности», утверждались МВД. Термины «контроль» и «назначение» («запрещение») заменялись термином «наблюдение». В отношении структур местного самоуправления теперь следовало «иметь общее наблюдение за соблюдением законов» и «всемерно содействовать» деятельности земско-городских структур. Начальник губернии контролировал вертикаль «губернских, уездных и волостных административных учреждений», обязанности которых включали «наблюдение за общей безопасностью и спокойствием, охранение гражданской свободы и имущественной собственности населения».

Что касается судебной системы, то Родзянко были восстановлены мировые суды, причем их компетенция существенно расширялась. Считалось необходимым восстановить структуры Петроградского судебного округа, но, вследствие незначительности занимаемой корпусом территории, судебная система фактически осуществлялась в пределах компетенции мировых судов или военно-полевой юстиции. В отношении последней показательно т. н. дело бывшего генерала Николаева. Захваченный в плен командир бригады РККА бывший генерал-майор А. П. Николаев был судим военно-полевым судом, организованным с санкции Родзянко комендантом Ямбурга полковником Г. Е. Бибиковым. Суд не нашел смягчающих вину бывшего генерала обстоятельств и приговорил его к смертной казни. Однако, по мнению начальника Особого отдела Северной армии полковника Фиттингофа и начальника тыла генерал-майора Крузенштерна, принудительно мобилизованный в Красную армию Николаев мог намеренно вызвать разгром своей бригады белыми и невинно пострадал от «жестокого и бессмысленного самосуда», «самовольства» ямбургской комендатуры, не производившей никаких следственных действий. В отношении Бибикова предполагалось начать служебное расследование, и только из-за вмешательства командира корпуса оно не началось. Система мировых судов представляла собой показательный пример синтеза военной и гражданской юстиции в условиях отсутствия окружных судебных палат, съездов и сенатских присутствий. Приказом Родзянко по военно-гражданскому управлению от 30 июня 1919 г. были образованы два мировых судебных округа: Псковский (г. Псков и «освобожденные от большевиков территории Псковской губернии и части Лужского уезда Петроградской губернии) и Гдово-Ямбургский («с местопребыванием Съезда в Гдове из гг. Гдова и Ямбурга и их уездов»). Границы участков и их количество определялись мировыми съездами. Они считались высшими инстанциями в округах и включали в свой состав председателя, мировых судей 2-й инстанции (апелляционных), мировых судей 1-й инстанции (участковых), судебных приставов, секретарей. Компетенция участковых мировых судов определялась в делах гражданских по искам не свыше 10 тысяч рублей, а мировые съезды рассматривали «все гражданские» дела по искам свыше этой суммы. Уголовные дела рассматривались с изъятиями для «особо тяжких» и «государственных преступлений» (здесь начиналась компетенция военно-судебной юстиции). «Все лица судейского звания» назначались приказами Родзянко, что предполагало определенную зависимость судебной системы от военных властей, а в случае «возникновения пререканий» между съездами и военно-прокурорским надзором таковые разрешались Военным судом Северной армии. Военно-прокурорский надзор, военные следователи оказывали содействие мировым съездам «в делах особой сложности», военная прокуратура готовила для съезда заключения по делам уголовным и осуществляла регистрацию судебных вердиктов. Тем не менее, «приговоры, решения и постановления мировых съездов почитались окончательными и обжалованию не подлежали» (мировые съезды становились высшими кассационными инстанциями). Как и в других белых регионах, судебные решения органов советской власти подлежали пересмотру. Этим занимались мировые съезды «по предложениям военно-прокурорского надзора, по сообщениям присутственных мест и должностных лиц, а также по жалобам заинтересованных лиц». Приказ Родзянко предписывал, «не дожидаясь полного замещения штатов в обоих мировых съездах, открыть действие последних немедленно», хотя штаты Псковского и Гдовско-Ямбургского судебно-мировых округов «подлежали увеличению в зависимости от расширения освобождаемой из-под власти большевиков территории» (24).

Летом и осенью 1919 г. в политических сферах часто говорилось о важности представительного фундамента для усиления легального статуса исполнительной власти. Помимо достаточно высокой степени участия структур земско-городского самоуправления в системе власти, создаваемой под эгидой Северо-Западного правительства, это относилось и к проектам созыва особого Областного Народного Собрания, призванного объединить три северо-западные губернии и действовать как минимум до созыва всероссийской Конституанты. Краевая Конституанта, в действительности, могла стать отнюдь не учредительно-санкционирующим, а лишь совещательным органом, созыв которого обязывалось обеспечить правительство. В декларации о созыве Съезда представителей народа Северо-Западной России говорилось о «намерении созвать» этот своего рода предпарламент «для того, чтобы пользоваться содействием и советами тех русских общественных деятелей, которые будут приглашены участвовать в совещательных и законодательных обсуждениях съезда». Поскольку «по военным обстоятельствам» было невозможно «осуществлять общие выборы», то созыв Съезда должен был происходить на принципах представительства «трех категорий членов»: от органов местного самоуправления («из числа членов земских и городских управ Северо-Западной России в том виде, как они состоялись при правительстве Керенского»), от кооперации («избранных управлениями центральных и местных кооперативных обществ Северо-Западной России») и по персональному членству («бывшие члены земств и городских управлений и других русских общественных деятелей, ныне находящихся в Северо-Западной России, в Эстляндии или в Финляндии»). Представительство кооперативов было «прямым», а избранные представители местного самоуправления подлежали утверждению со стороны правительства. Все министры имели право присутствовать и голосовать на заседаниях Съезда. Временный характер Съезда отличался тем, что не позднее года со дня первого заседания или «раньше этого срока, если успехи русских войск дадут возможность», правительство обязывалось «произвести общие выборы членов в Учредительное Собрание

Северо-Западной России». Выборы Областного Собрания должны были проводиться уже «на основании всеобщего, тайного и равного голосования». Создание «представительного фундамента» правительством Северо-Западной области для поддержки проводимой политики в целом вполне соответствовало тенденциям эволюции Белого движения в 1919 г. в других регионах России.

На местах большое значение имело восстановление городской и земской стражи, формировавшейся при участии местного населения, и органов волостного, сельского и земско-городского самоуправления. Первоначально самоуправление фактически зависело от военных властей и все «лица земского и городского управления» назначались начальником военно-гражданского управления. Но уже осенью 1919 г. земское самоуправление, согласно решениям Северо-Западного правительства, стало восстанавливаться на основании Положения о земских учреждениях, изданного Временным Правительством в 1917 г. Несмотря на официальные заявления о «невозможности при военных обстоятельствах осуществить всеобщее избирательное право», выборы земских гласных проводились на сельских сходах на основе мажоритарного голосования: «один представитель от селений менее 50 дворов и по два – от селений свыше 50 дворов». Активное избирательное право получали «все граждане и гражданки, проживающие в пределах сельского общества и неопороченные по суду за уголовные преступления». На волостных земских собраниях избирались председатели, входившие затем в уездное земское собрание вместе с выборными от каждой волости (один выборный – от волости с населением «до 6000 душ» и два – от волости, в которой проживало «более 6000 душ»). В уездное земское собрание вводились также два представителя от уездного города. Для проведения выборов создавалась избирательная комиссия в составе – по одному представителю от кооперации, учительского союза и городского самоуправления, и трех волостных старшин – от ближайших к городу волостей.

Временное Положение о Государственной страже (характерно повторение южнорусских терминов) также исходило из принципов восстановления норм 1917 г., прежде всего – Временного Положения о милиции, утвержденного Временным правительством 17 апреля 1917 г. Однако из Положения было сделано изъятие. Как и в других регионах стража исключалась из ведения земского и городского управлений.

Что же касается фактически сложившейся осенью 1919 г. местной административно-командной системы, то ее осуществлял генерал-губернатор Северо-Западной области. После начала «осеннего наступления» и с расширением территории занимаемой армией приказом Юденича № 268 от 18 октября 1919 г., согласно ст. 10 и 13 Положения о полевом управлении войск в военное время, все «освобождаемые от большевиков местности» были объявлены «театром военных действий». Согласно ст. 14 того же Положения, командующим войсками театра военных действий и генерал-губернатором был назначен прибывший с белого Юга бывший ставропольский военный губернатор генерал-майор П. В. Глазенап. Опыт «военно-гражданского» управления у него уже имелся, поэтому ничего принципиально нового, по сравнению с прежними полномочиями военного губернатора, в его деятельности не предвиделось. Поскольку Петроград (еще не освобожденный!) и губерния объявлялись «на военном положении», то Глазенапу предстояло осуществлять и военную, и гражданскую власть в «освобожденном районе». Взаимодействия между правительством и губернатором достигнуто не было из-за трений военной и гражданской властей, в результате чего штаб Глазенапа неизбежно конфликтовал с различными правительственными структурами. Немало проблем возникало и при введении системы волостных и уездных комендантов, представлявших военную вертикаль управления, стремившихся, вместе с тем, к сужению компетенций местного самоуправления. «Милитаризация власти» привела к тому, что на заседании Совета министров Северо-Западного правительства 5 сентября 1919 г. было решено образовать специальную комиссию при министерстве юстиции «по разграничению ведомства и подсудности между военно-судебными учреждениями и общими судебными установлениями при участии представителей от военного и морского министров» (25).

Очевидное преобладание «военных методов» управления над «общегражданскими» в вышеперечисленных правовых рамках вообще не требовало создания какого-либо правительства. Все могло быть сосредоточено в компетенции Помощника Главнокомандующего по гражданской части и его аппарата. Статус «Главнокомандующего без правительства» устраивал и самого Верховного Правителя России. Ведь в этом случае не было бы законодательных противоречий между Российским правительством и Северо-Западным фронтом. В случае «освобождения Петрограда от большевиков» главенство в общероссийском масштабе оставалось за Омском, «диктовавшим» бы тогда Петрограду направление политического курса, не допуская «регионального уклона». Нежелательным представлялось Колчаку «засилье социалистов» в правительстве, хотя участие в белом правительстве представителей социалистических партий могло бы, в какой-то степени, стать прецедентом к исправлению ошибок «омского переворота» 18 ноября 1918 г., сыграть роль фундамента для возрождения широкой антибольшевистской коалиции.

Но у гельсингфорсского РПК был свой вариант формирования власти. Летом Комитет был преобразован в Политическое Совещание при генерале Юдениче. Данное изменение, по сути, означало не только переход к «правительственному статусу», но и во многом повторяло политическую модель белого Юга в форме Особого Совещания при Главкоме ВСЮР (законосовещательный орган при военном командующем). Карташов действительно «мыслил его на деникинский образец» и «с некоторым трудом» убедил самого Юденича в необходимости такого «Совещания». Совещание создавалось «при Главнокомандующем», а сам Юденич «должен был быть вне его и над ним». Совещание должно было «выполнить роль Временного правительства для Северо-Западной области». Нужно было «не загружать Главнокомандующего повседневной текущей работой, а подчеркнуть диктаторские свойства (хотя и в местном масштабе, под Колчаком) его власти». Правда, некоторые члены Совещания (генерал Суворов и Кузьмин-Караваев), напротив, считали, что Юденичу следует работать на равных правах с остальными членами Совещания. Они отказались подписывать декларацию о создании правительства в Ревеле. И все же переезд части членов Политического Совещания из Финляндии в Россию, формирование Северо-Западного правительства остановили создание власти по «деникинской конструкции».

Карташову в новом правительстве места не нашлось. Отказавшийся прибыть на совещание в Ревель и поставленный перед фактом «отставки», он написал весьма категоричное письмо в Париж П. Н. Милюкову и А. В. Тырковой-Вильямс. Сравнивая коалиционный кабинет с «днями незабвенного Петроградского гарнизона», Карташов заявил о невозможности «вкатывать этот злокачественный орган не на созидание, а на разложение власти в Петербурге… Устраивать власть на основах партийной коалиции в период анархии и революции – это государственное преступление». Карташов отмечал «два первородных греха» нового правительства – «подписание акта об абсолютной независимости Эстонии» и «обязательство собрать в Петербурге какую-нибудь учредилку». Исходя из этого, Карташов был убежден, что «Северо-Западное правительство должно умереть у ворот Петрограда». «Ошибочное» заявление о признании независимости Эстонии также можно было бы отменить: «Ликвидировать это нелепое обязательство можно, только ликвидировав самое правительство». «Вымогательство» политической независимости Эстонии под диктат британской миссии Карташов расценивал как «прямое предательство России». Некоторое время Карташов даже выступал против Главкома за его «попустительство» демократам, называя его (в частных беседах) «бездарным бюрократом, бесталанным, лишенным всякого административного дарования и каких бы то ни было общественных идей». Но очень скоро позиция Карташова нашла поддержку среди военных и стала подтверждаться по мере приближения к «Северной Пальмире». Карташов изменил отношение к Юденичу, согласившимся с мнением, что «лианозовский кабинет воскрешает времена «недоброй памяти политической коалиции, сгубившей Временное правительство».

К образованию коалиционного Северо-Западного правительства крайне настороженно отнеслись также и в Омске, и в Париже. Очевидно, что причина этого заключалась не только в признании Северо-Западным правительством независимости Эстонии и Финляндии. Переговоры о признании фактической независимости, которые могли бы проводиться через посредство РПК и отделений ВНЦ, в принципе не исключались и самим Колчаком. Однако столь безоговорочное, декларативное признание «абсолютной независимости» Эстонии, Латвии, Финляндии (а в перспективе и всех «государственных образований») со стороны правительства, не обладавшего полноценным легитимным статусом, считалось недопустимым. Обращения Лианозова остались безответными и со стороны Сазонова, и со стороны Колчака. То, что в какой-то степени признавалось в 1918-м, считалось недопустимым в 1919-м. В телеграмме от 19 октября 1919 г. Сазонов отмечал, что «успехи Юденича позволяют вновь надеяться на близкое занятие Петрограда… встает важный вопрос об организации власти в освобожденной столице». Что же предлагалось дальше? «Ввиду нетерпимых для национального самолюбия условий возникновения Лианозовского «правительства» и, главное, весьма неблагоприятных сведений о некоторых его членах, представляется необходимым скорейшее ликвидирование этой организации, с которой уже нет основания считаться… Осуществить сказанное можно было бы поручением Юденичу от имени Верховного Правителя передать благодарность за понесенные труды Лианозову и его сотрудникам с назначением Юденича в качестве Главнокомандующего единоличным представителем власти Петрограда, придав ему помощника по гражданской части по указанию Верховного Правителя. Не имеющее под собой почвы «правительство» Лианозова было бы, таким образом, отстранено до вступления в Петроград. На должность же гражданского помощника Юденича казалось бы возможным назначить Карташова ввиду общего уважения, которым он пользуется, поручив ему назначение ближайших своих сотрудников». Показательно, что позиция Сазонова почти полностью повторяла точку зрения Карташова, высказанную им в цитированном выше письме Милюкову и Тырковой-Вильямс: «Надо русским центрам за границей, Всероссийскому Правительству и вместе с ними Правительству Великобритании и Франции подготовиться к новому акту создания власти в Петрограде. Этот акт, убив коалицию, независимую Эстонию и Учредилку, должен восстановить диктатуру и русскую независимость в Петрограде» (26).

Ответ Колчака 20 ноября 1919 г. поддерживал план Сазонова: «С Вашими предположениями относительно организации власти в Петрограде совершенно согласен. Принцип коллективной власти достаточно скомпрометирован неустойчивостью всех прежних правительств, организованных на этих началах. Правительства Лианозова я не признавал (то есть – не признавал и всех его законодательных актов, в том числе и по независимости Эстонии. – В.Ц.). Все сношения российского правительства велись по-прежнему только с Юденичем… На случай взятия Петрограда считал бы целесообразным послать туда по Вашему представлению кого-либо из русских видных деятелей для вручения Юденичу от моего имени полномочий и для содействия ему по организации гражданской власти. Карташова считаю подходящим помощником Юденичу по гражданской части».

Но попытка «создать правительство» в Петрограде, предварительно «похоронив Лианозовскую коллегию», столкнулась бы с не менее острой, кадровой проблемой. По воспоминаниям юрисконсульта управления иностранных дел Особого Совещания, участника петроградского подполья Г. Н. Михайловского, если бы «свержение большевизма» произошло в июне 1918 г., то «не только наше дипломатическое ведомство могло бы быть восстановлено полностью, но и все остальные министерства… Почти весь командный состав чиновничества еще оставался в Петрограде, и начиная от кандидатов в министры, товарищи министра, директора департамента вплоть до столначальников – все правительственные институты могли быть восстановлены и начать работу безо всякого ущерба для дела». В это время ЦК Союза союзов, проводивший «саботаж» против советской власти с октября 1917 г., предпринял нелегально «пробную мобилизацию» питерских чиновников, в ходе которой выяснилось вполне благоприятное положение дел с кадрами. Но после почти полутора лет войны ситуация изменилась. К осени 1919 г. Петроград «вымер» с точки зрения профессиональных кадров бывших чиновников. Далеко не последнюю роль в этом сыграла и бдительность городской ЧК, проводившей репрессии в отношении всех «потенциально опасных контрреволюционеров» еще с июня 1919 г. Поэтому без «сотрудничества с общественностью», опираясь только на «старую бюрократию», построить управление было невозможно (27).

Своеобразие ситуации заключалось также и в том, что спустя месяц Колчак отказался от принципа военной диктатуры, фактически согласившись с принципом, провозглашенным новым министром иностранных дел, приехавшим из Парижа участником РПС С. Н. Третьяковым: «Власть военная, да подчинится власти гражданской». Если даже предположить, что правительство не было бы распущено, то вероятным мог стать вариант его переформирования, после чего его компетенция сводилась бы к «деловому аппарату» при Главкоме и губернаторе (по все той же модели белого Юга) или не выходила бы за рамки городского самоуправления Петрограда. Такую перспективу выражал и Карташов в своей переписке с ВНЦ. Созыв же Областного Народного Собрания или Съезда представителей народа Области, при всей его важности, вряд ли санкционировался бы Омском. Кузьмин-Караваев предполагал городское самоуправление на основе Комитета по городским делам, создаваемого при Политическом Совещании, а полномочия прежней городской думы не признавались.

Подчиненность Верховному Правителю подтверждалась и прямым финансированием фронта. Проблему острой нехватки средств для содержания армии и тыла, закупок продовольствия для «голодающего Петрограда» следовало решить переводом денег от Российского правительства. Помимо решения финансовой проблемы, это было дополнительным звеном, укрепляющим подчиненность военно-политического руководства Северо-Запада всероссийской власти и уменьшающим ее зависимость от иностранной помощи. Еще 17 апреля 1919 г. в Омске было принято решение о выделении Юденичу 10 млн франков. Перевод осуществлялся через посредство Китайского индустриального банка, шведского «Энскильда банка» и российского диппредставительства в Стокгольме (Гулькевич получил 1 млн. франков уже в июне), откуда дальше уже самому Юденичу. Сумма была выплачена эквивалентно в фунтах стерлингов, франках и шведских кронах (150 тыс. фунтов, 5 млн. финских марок и 7 млн. шведских крон). Затем, 17 июля 1919 г., во многом благодаря инициативе начальника штаба Главковерха генерала Лебедева, было решено оказать Юденичу «скорейшую помощь» в размере 100 млн рублей. А накануне «осеннего наступления» на Северо-западный фронт, согласно распоряжению министра финансов фон Гойера, перечислялось 260 миллионов рублей и 860 тысяч фунтов стерлингов, переведенных затем в финские марки, шведские кроны или другую валюту. Из данной суммы Юденич получил около 500 тысяч фунтов стерлингов (28).

Таким образом, анализ военно-политического статуса Северо-Западного фронта доказывает его особую важность в общей политической структуре Белого движения как фронта, непосредственно нацеленного на важнейший центр советской власти. Политическое «лицо» региона выражали три группы, каждая из которых имела свои планы не только по отношению к будущему Северо-Запада, но и в отношении всего Российского государства. Это, условно говоря, признанные Верховным Правителем «финляндцы», во главе с генералом Юденичем и «центровиком» Карташовым, «псковичи-ревельцы», с их поддержкой генералов Родзянко и Булак-Балаховича, а также группа Париж – Омск (РПС/РПД – Российское правительство), осуществлявшая собственные политические намерения при организации белой власти на Северо-Западе. Четкую координацию и согласованность взаимодействия этих групп не удалось наладить. Модель взаимосвязи власти и «общественности», выраженная в идее создания коалиционного Северо-Западного правительства, так и не была реализована. Фактически правительство воспринималось военным командованием как самостоятельный, но, по существу, только вспомогательный орган гражданского управления, призванный обеспечить снабжение армии и тыла и «обеспечить поддержку эстонцев». Подчинение же адмиралу Колчаку как Верховному Правителю и Верховному Главнокомандующему признавалось Юденичем в качестве главного принципа и в его персональном статусе, и в статусе принимаемых им приказов и распоряжений.

Следует отметить и казавшийся достаточно перспективным сценарий объединения Северо-Западного и Северного фронтов. Глава ВПСО Чайковский всячески стремился к политическому руководству Северо-Западом, для чего разрабатывался даже проект слияния правительственных структур, с ведущей ролью «северян» (см. приложение № 24). Еще в конце 1918 г. не исключалась возможность совместных операций войсками Северной области и русско-финляндских отрядов в Карелии для координированного наступления на Петроград. Председатель Особой военной миссии в Лондоне генерал-майор Б. В. Геруа в апреле 1919 г. «прогнозировал»: «Комбинируя известным образом это движение (на Петроград. – В.Ц.) с действиями Архангельской группы и северного крыла армии Колчака, можно рассчитывать, что через два месяца после утверждения в районе Петрограда связь с Сибирью будет установлена. Связь эта упрочит положение всего антибольшевистского фронта, даст возможность скорых сношений, даст хлеб освобожденным от большевиков областям и в высшей степени облегчит развертывание сил для дальнейшего движения на юг и юго-запад, примерно от фронта Новгород – Ярославль – Казань, для овладения подступами к Москве и самой Москвой» (29).

Предложения о координации действий Северо-Западного и Северного фронтов высказывались не только Чайковским, но и генералом Миллером. 19 мая 1919 г. Миллер телеграфировал Юденичу о выходе своих войск к Онежскому озеру и формировании партизанских отрядов из местного населения. Миллер предлагал Юденичу сотрудничество и, по возможности, взаимодействие с финскими отрядами. В телеграмме в Омск от 4 июня 1919 г. Миллер говорил уже о необходимости объединения не только фронтов, но и правительств: «Временное правительство Северной области полагает, что создание нового, совершенно обособленного, правительства в Петрограде – недопустимо и находит желаемым включение Петрограда и всей освобожденной вокруг него области в орбиту полной компетенции Временного правительства Северной области, как только установится через Петрозаводск и Званку непосредственная связь с Петроградом. Для выяснения обстановки командируется генерал-лейтенант Марушевский в Гельсингфорс». All июня Головин в меморандуме, представленном в британское Военное министерство, категорически заявлял, что «поддержка военной операции на Северо-Западном фронте – Архангельске, вдоль Мурманской ж. д. со стороны Финляндии и Эстонии, в создавшемся в настоящее время положении абсолютно необходима для достижения решительных результатов на всем антибольшевистском фронте». Во время визита в министерство Головина начальником оперативной части были изложены особые условия, необходимые, чтобы «помочь трудному положению на Сибирском фронте энергичным развитием действий на Петроград». Следовало привлечь для операции «все наличные русские силы», предоставить «общее руководство операциями в руки союзников, но не финляндцев»; «в руках Юденича будет объединена вся власть в Петрограде и захваченной территории, по их занятии, для быстрейшего формирования войск нового фронта». Головин поддержал британские условия, напомнив, что «генерал Юденич признан Верховным Правителем Главнокомандующим Петроградским фронтом и пользуется полнотой власти», поэтому «данное решение должно быть проведено через генерала».

Другими серьезными проблемами представлялись продовольственное снабжение Петроградской губернии (этим должна была заняться специально созданная общесоюзническая продовольственная комиссия во главе с американским сенатором Гувером (будущим Президентом)), а также – людские пополнения. Головин надеялся на контингенты бывших русских военнопленных, которые отправлялись бы в Ревель или Нарву небольшими группами (не более роты) (30). После своего возвращения в Архангельск, 8 июля 1919 г., Марушевский в докладе Миллеру сообщил о разрозненном состоянии белых войск, готовившихся к удару на Петроград («отряд генерала Родзянко… силою до 10 тыс. штыков… также до 3 тыс. карельских партизан», которые «Петроград взять не смогут, генералу Родзянко они не подчинены», а «генерал Юденич живет в Гельсингфорсе, приказ о назначении его Главнокомандующим Западного фронта им получен, но власти у него нет»). В то же время Марушевский отмечал «русофильские» настроения правительства Финляндии и готовность Маннергейма «немедленно двинуть 100 тыс. штыков (до 7 дивизий) на Петроград».

22 июля и 2 августа Миллер в телеграммах в Париж Чайковскому и Сазонову поддержал идею «свободной Финляндии», поскольку в условиях начавшегося вывода английских и итальянских войск с Севера «единственным выходом для спасения не только Петрограда, но и Северной области» представлялось «создание нового фронта при участии Финляндии. В конце июля британское Военное министерство предупреждало о «всемерном сокращении» помощи «ввиду перерасхода прежде отпущенных кредитов и запасов». Считалось, что «помощь будет оказываться одной армии Деникина», а «армии Юденича будут отпущены отдельные предметы из числа излишних». Миллер считал, что независимость Финляндии «фактически существует и оспаривать ее мы не в силах, поэтому из-за соблюдения принципа нельзя лишиться ее помощи, могущей обеспечить не только успех на Петроград, но и успех совместного выступления войск Северной области… в вопросах общего положения России наибольшие жертвы в виде уступки порта на Печенге – являются деталью, и выгоды предлагаемой помощи целиком их оправдывают».

Однако желаемой степени координации наступательных операций против «красного Питера» Северный и Северо-Западный фронты добиться не смогли, хотя Миллер отмечал, что самостоятельное существование его фронта имеет смысл лишь при условии «наступления между озерами, в связи с наступлением на Петроград финляндцев и Юденича». Далеко не последней причиной отсутствия взаимодействия оказалась неопределенность отношения руководства белого Севера к «карельским повстанцам» в Олонецкой губернии и Ингерманландии. В сентябре о своей поддержке правительства Лианозова заявил Ингерманландский комитет Западного района, созвавший делегатский съезд в д. Б. Куземкино Ямбургского уезда: «Признать от имени пославшего делегатов финского населения западной части Ингерманландии Северо-Западное правительство и обещать ему свою поддержку» (31). Важной для Северо-Западного фронта была попытка перехода в наступление войск Мурманского фронта в Карелии, т. н. Наволоцкая операция. В телеграмме Миллера от 6 ноября 1919 г. говорилось, что «обстановка в настоящее время наиболее благоприятна и для наших активных действий, ибо все внимание красных поглощено теперь борьбой с генералом Юденичем», поэтому, «принимая во внимание просьбу генерала Юденича помочь ему переходом в наступление», Миллер приказывал незамедлительно перейти к активным действиям в направлении на Петрозаводск и по Северной Двине.

История существования белого Северо-Западного фронта, равно как и Северо-Западного правительства, завершилась военным поражением под Петроградом в ноябре 1919 г. После отступления от Петрограда, в ноябре – декабре 1919 г., генералы Юденич, Щербачев и Миллер рассматривали возможность переброски частей Северо-Западной армии на Северный фронт, однако из-за отсутствия тоннажа и, главным образом, из-за отсутствия поддержки со стороны Англии, Финляндии и Эстонии это действие осуществить не удалось. По сообщениям генерала Геруа, британские политики и военные, даже прежде поддерживавшие Северо-Западный фронт, давали понять, что армия Юденича получила «уже достаточно для того, чтобы начать работать самостоятельно», и «нельзя привыкать к опеке, даже в таких мелких случаях, когда могли бы обойтись своими силами и средствами». В то же время предполагалось, что в будущем части армии могли быть переведены на польский фронт и принять участие в намечавшихся операциях польской армии против РККА на Двинском направлении (именно этот фронт стал в 1920 г. основным для части подразделений бывшей Северо-Западной армии) (32).

5 декабря 1919 г. правительство объявило о самороспуске, назначив дипломатическим представителем в Эстонии и председателем Ликвидационной Комиссии В. Л. Горна. Последней акцией в деятельности правительства считается публикация на страницах ревельской «Свободной России» кратких отчетов о работе министерства земледелия (П. А. Богданова) и министерства продовольствия (Ф.Г. Эйшинского) (33). Однако структуры «общественности», даже находясь на территории другого государства, не мирились с утратой своего политического влияния. Примечательным актом противостояния «власти военной» и «власти гражданской» явился инцидент с арестом Юденича в Ревеле группой офицеров во главе с генерал-майором Булак-Балаховичем. Авторитет командующего фронтом, и без того не слишком высокий среди «коренных» северо-западников, был окончательно подорван после отступления к Нарве. Нельзя сказать, что сам Юденич «опустил руки» и ничего не предпринимал. Его переписка с генералом Щербачевым, лично заинтересованным в существовании фронта (в рядах Северо-Западной армии у него воевал сын), и с российским диппредставителем Гулькевичем показывает, что надежды на продолжение борьбы оставались. В декабре 1919 г. Юденич выдвигал план высадки десанта, в состав которого вошли бы остававшиеся боеспособными части армии (не более дивизии). Прикрытие должен был осуществить флот союзников, а место десанта предполагалось в максимальной близости к окраинам Петрограда. Но и эти планы «остались на бумаге». В то же время административный аппарат продолжал разваливаться, а из армии начался самовольный «исход» – кто имел средства, уезжал на Северный фронт, во ВСЮР или переводился на службу к генералу Булак-Балаховичу, росло недовольство командованием, которое обвиняли в «бездарности», «предательстве» и, особенно, в присвоении денег, выделенных Колчаком на нужды фронта.

В этой обстановке и стал возможен арест Главкома. 27 января 1920 г. генерал Булак-Балахович предъявил к проживавшему в ревельской гостинице «Коммерс» Юденичу обвинение, что тот «не произведя расчета, решил оставить нас», и потребовал «следовать за ним… на место временного пребывания до урегулирования расчета». Арестованного Главкома повезли по направлению к советско-эстонской границе, и только оперативное вмешательство представителей союзников спасло его от возможности выдачи советским властям. Санкция на арест Главкома была дана прокурором Петроградского окружного суда Р. С. Ляхницким. По его словам, обвинения, предъявляемые Главкому по инициативе Балаховича, определялись в контексте статей 142–145 Воинского Устава о наказаниях: Юденич якобы «сознательно не употребил всех указанных или дозволенных законом средств, коими он имел возможность предупредить или остановить присвоения, растраты и другие злоупотребления подчиненных ему чинов, и через то предохранить вверенную ему армию от ущерба или вреда… не употребил, имея к тому возможность, средств к снабжению некоторых находившихся на фронте войсковых частей надлежащими припасами и обмундированием… а также не принял мер к охранению здоровья солдат и к предупреждению распространения между ними эпидемической болезни». Чтобы не допустить отъезда Юденича из армии и потребовалось «ограничение его свободы».

Показательно и обоснование Ляхницким законности своих полномочий и действий даже на территории Эстонии. Кедрин успел согласовать с Советом министров и восстановить деятельность структур Петроградской судебной палаты, в числе которых была и должность прокурора. Ляхницкий считал, что «предписания от Министерства Юстиции о прекращении своей деятельности как Прокурора Суда я не получал и не только не был освобожден от несения обязанностей Прокурора суда, но… постановлением Совета Министров был назначен на должность Товарища Прокурора Судебной Палаты, причем исправление должности Прокурора суда было оставлено за мной». Его полномочия «никем прекращены не были» и в течение января 1920 г. (получено 38 дел). Таким образом, «не получив от своего начальства предписания о сдаче делопроизводства и должностной печати и не встречая никаких препятствий к отправлению своей служебной деятельности, я таковую должность и обязан был продолжать в силу Указа Правительствующего Сената от 23 ноября 1917 г.». Ссылка на данный Указ Сената весьма важна как подтверждение принципа преемственности в выполнении своих полномочий судебными служащими.

После освобождения из-под ареста Юденич передал Ликвидационной Комиссии по делам Северо-Западной армии (председателем ее был назначен Глазенап, произведенный в генерал-лейтенанты) все движимое и недвижимое имущество, в том числе и полученные из Омска 227.400 фунтов стерлингов и 250.000 французских марок. Формальная и фактическая отставка Главкома (командование Северо-Западной армии Юденич передал Глазенапу еще 26 ноября 1919 г.) сопровождалась усилением в его адрес критики режима диктатуры, модели единоличного правления, которую «неудачно» и «бездарно» пытался осуществить бывший «герой Кавказского фронта». Выдвигались даже идеи создания нового «общественного органа», в котором (в отличие от Северо-Западного правительства) будут представлены все без исключения «русские общественные силы». Схожая оценка единоличной власти давалась «Новой Русской Жизнью» в последних числах 1919 г.: «Борьба с большевизмом… должна быть проведена «вождями с чрезвычайными полномочиями, но во имя общественного начала…». Эта тенденция к повороту политического курса стала характерной для всех регионов Белого движения на рубеже 1919–1920 гг.

Что касается российско-эстонских отношений – применительно к «эпохе северо-западников», то здесь своеобразным эпилогом стал Меморандум эстонского правительства социал-демократов, направленный Верховному Совету Антанты 16 декабря 1919 г. и объяснявший невозможность дальнейшего пребывания на территории республики белых войск. Составленный в весьма претенциозном стиле, меморандум содержал в себе целый ряд искажений и фальсификаций. Так, например, отход Псковского корпуса в ноябре 1918 г., его совместные с эстонскими войсками действия против РККА расценивались как снисходительная «защита эстонской армии, которая победоносно наступала». Договор от 6 декабря 1918 г. якобы не позволил «русским белым» нанести удар на Ревель, к которому они готовились. По мнению эстонского МИДа, Юденич был в полном контакте с Беормондтом-Аваловым и тайно поддерживал «германофилов». Усталость армии и населения Эстонии не позволяла повторить «опыт декабря 1918 г.» и заключить с Северо-Западной армией новый договор для борьбы «против большевизма». С точки зрения авторов меморандума, армия должна была разоружиться, а ее военнослужащие «рассматривались бы как иностранцы, подчиненные распоряжениям министерства внутренних дел». Одновременно с этим эстонское правительство заявило о своем решении начать переговоры с правительством Советской России и заключить с ним мирное соглашение. Северо-Западная армия оказалась обречена как военная сила (34).

* * *

1. Сидоров В. И., Попов А. С. Оборона Петрограда, БСЭ, 2-е издание, т. 30, М., 1954, с. 362–363.

2. Лаврецкий Вл. Вандея у врат Петрограда // Минувшие дни, № 2, январь 1928; Китаев Л. Предисловие к сборнику «Юденич под Петроградом», Л., 1927. и др.

3. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 94. Лл. 2–2 об.

4. Из истории национальной политики Временного правительства // Красный архив, 1928, т. 5, с. 56–72; Гардении М. Ф. Воспоминания. БФРЗ. Ф. 7. Е-63. Л. 23. 25–26.

5. ГА РФ. Ф. 3510. Оп. 1. Д. 5. Лл. 1–2; Ф. 6094. Оп. 1. Д. 123. Лл. 2–2 об.

6. ГА РФ. Ф. 5868. Оп. 1. Д. 3. Л. 8–8 об.; Д. 10. Лл. 1-25; Д. 78. Лл. 3, 27, 30; 49–50.

7. ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 1. Л. 36; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 42, 24 апреля

1919 г.; № 100, 5 июля 1919 г.; Колчак и Финляндия. // Красный архив, т. 2 (33), 1929, с. 120.

8. Белофинны на службе англо-французских интервентов в 1919 г. // Красный архив, № 1 (98), 1940, с. 59–60.

9. ГА РФ. Ф. 5904. Оп. 1. Д. 18. Лл. 6-13; Ф. 5936. Оп. 1. Д. 361. Л. 4–5; Ф. 341. Оп. 1. Д. 52. Лл. 84–87; Ф. 6088. Оп. 1. Д. 11. Л. 112; Белофинны на службе англо-французских интервентов в 1919 г. Указ, соч., с. 63–64.

10. Гарденин М. Ф. Указ, соч., с. 25; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 348; Д. 426.

11. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 230. Лл. 4–5, 9 об. – 11, 15; Д. 239. Лл. 28 об. – 29; Карташов А. В. Северо-Западный фронт генерала Юденича. // Россия и славянство, № 143, 22 августа 1931 г.; Русское дело, Омск, № 16, 24 октября 1919 г.

12. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 230. Лл. 19–20; Гарденин М. Ф. Указ, соч., с. 29.

13. Карташов А. Международная обстановка С. – 3. армии генерала Юденича в 1919 году. // Возрождение, Берлин, № 2272, 22 августа 1931 г.; ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 1. Лл. 13–14; Д. 39. Лл. 14–15, 27; Д. 123. Лл. 3–3 об.; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 230. Лл. 19–20; Д. 239. Л. 62.

14. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 239. Лл. 60–62: Письмо А. В. Карташова В.Н. Пепеляеву, Гельсингфорс, 25/12 мая 1919 г. // Пролетарская революция, № 1, 1921, с. 142–146.

15. Лианозов и Кедрин входили в состав масонских лож «Астрея» и «Космос».

16. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 221. Лл. 1–2; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Л. 9 об.; Карташов А. В. Северо-Западный фронт генерала Юденича. // Россия и славянство, № 143, 22 августа 1931 г.

17. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 226. Лл. 3 об. – 4.

18. Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, Берлин, 1920, с. 141–143; ГА РФ. Ф. 6092. Оп. 1. Д. 74. Лл. 7–9; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 239. Лл. 17–17 об.; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 77, 6 июня 1919 г.

19. Горн В. Гражданская война на Северо-Западе России, Берлин, 1923, с. 57–58, 364–365; Родзянко А. П. Указ, соч., с. 36; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 239. Лл. 38 об. – 39; Рутыч Н.Н. Белый фронт генерала Юденича. М., 2002, с. 452–469.

20. ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 1. Лл. 8–9, 33.

21. Ревельское слово, Ревель, № 1, 25 ноября 1918 г.; Образование Северо-Западного правительства. Объяснения членов Политического Совещания при Главнокомандующем Северо-Западным фронтом В.Д. Кузьмина-Караваева, А. В. Карташова и М.Н. Суворова, Гельсингфорс, 1919, с. 42–43; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 471. Лл. 3,

5, 12–18 об.; Д. 239. Лл. 8–8 об.; Ф. 6094. Оп. 1. Д. 123. Лл. 25–25 об.; Архив Всероссийского Национального Центра. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 15. Лл. 10, 12–13.

22. ГА РФ. Ф. 6385. Оп. 1. Д. 13. Лл. 1–5; Д. 14. Лл. 9-12; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 239. Лл. 13 об. – 14; Кирдецов Г. У ворот Петрограда (1919–1920 гг.), Берлин, 1921, с. 229–231; Горн В. Указ, соч., с. 116–117; 259, 261.

23. Заря России, Псков, № 19, 21 (8) августа 1919 г.; № 20, 22 (9) августа 1919 г.

24. ГА РФ. Ф. 6092. Оп. 1. Д. 74. Лл. 15–17; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 239. Лл. 39–39 об.; 42–42 об.; Горн В. Указ, соч., с. 365–367, 372–374; Русская жизнь, Гельсингфорс, 1 июля 1919 г.

25. ГА РФ. Ф. 6092. Оп. 1. Д. 6. Лл. 1–3; Д. 49. Лл. 2-12; Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Л. 28

06.; Заря России, Псков, № 1921 (8) августа 1919 г.; Гдовская газета, Гдов, № 4, 14 октября 1919 г.

26. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 221. Лл. 1–2; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 230. Лл. 19–20; Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, № 6, 1961, с. 93–94; Русское дело, Омск, № 16, 24 октября 1919 г.

27. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. Кн. 2. М., 1993, с. 92–93.

28. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 221. Лл. 1–2; Ф. 6094. Оп. 1. Д. 295. Л. Г; Горн В. Указ, соч., с. 76–77.

29. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 170. Лл. 1-20.

30. ГА РФ. Ф. 5963. Оп. 1. Д. 367. Лл. 16–18; 21–22; 31; Ф. 6094. Оп. 1. Д. 123. Л. 23.

31. ГА РФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 13. Л. 181, 183; Белофинны на службе англо-французских интервентов в 1919 г. Указ, соч., с. 64–65; Горн В. Указ, соч., с. 378–379.

32. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 370. Лл. 34–35; Д. 367. Лл. 64–65; Д. 413. Лл. 5–5 об.; 13; Ф. 5867. Оп. 1. Д. 23. Лл. 37–37 об.; Горн В. Указ, соч., с. 376–377.

33. Свободная Россия, Ревель, № 86, 31 декабря 1919 г.; № 20, 25 января 1920 г.

34. ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 1. Лл. 38–39; Д. 123. Лл. 41–41 об., 42–43, 49; Ф. 5936. Оп. 1. Д. 90. Лл. 1–2; Ф. 6114. Оп. 1. Д. 8. Лл. 1-13; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 230. Лл. 25 об. -26; Экстренный выпуск газеты «Верный путь», Ревель, 29 января 1920 г.; Горн В. Указ, соч., с. 406–410.

Глава 2

Западная Добровольческая армия в военно-политической структуре Белого движения. Планы создания Западного фронта

Рассматривая историю Белого движения в Северо-Западном регионе, нельзя обойти стороной историю формирования и деятельности военно-политических структур, находившихся под руководством генерал-майора П. М. Бермондта-Авалова. И среди современников событий, и в историографии «аваловщина» в большинстве случаев оценивается с крайне негативных позиций. В ней, во многом правомерно, усматривают одну из основных причин неудачи «похода на Петроград» Северо-Западной армии, когда в условиях острой «нехватки резервов» почти 30-тысячная Западная Добровольческая армия вела бессмысленную осаду Риги. Существует, однако, точка зрения, согласно которой действия Бермондта могли привести к победе Белого движения в том случае, если бы его лидеры оказались более дальновидными, пойдя на союз с российскими и немецкими правыми военно-политическими сферами (1).

Процесс зарождения антибольшевистского центра, из которого позднее сформировались структуры армии Бермондта, отличался от зарождения других аналогичных центров на Северо-Западе. Отдельный Псковский добровольческий корпус Северной армии, развернувшийся позднее в Северо-Западную армию, начинал формирование на территории Псковской губернии (в Псковском, Гдовском, Островском уездах), пополняясь за счет местного населения. Что же касается формирований Бермондта, то они создавались на территории ставшей независимой Латвии – в г. Митаве, и на территории Германии, в лагерях, где находились в ожидании отправки в Россию десятки тысяч солдат и офицеров российской армии, находившихся в плену еще с 1914 г., затем эвакуировавшихся из Украины после падения там режима гетмана П. Скоропадского. Общая их численность составляла около 350 тысяч человек, из которых лишь 4 тысячи офицеров могли считаться вполне надежными (2). Согласно с планами Гучкова, генералов Головина и Филатьева, из бывших военнопленных предстояло сформировать новую армию для наступления на Петроград. Кадром армии стала конно-пулеметная команда, переехавшая из оставленного немцами Киева в г. Зальцведель, а комендантом зальцведельского лагеря стал полковник П.М. Бермондт, бывший в Киеве начальником вербовочного бюро Южной армии и начальником ее контрразведывательного отделения. Положение размещенных в лагерях русских военнопленных было неодинаково. В начале 1919 г. немецкая администрация формально не вмешивалась в политическую жизнь лагерников (в лагерях допускалось проведение политических митингов, образование политических группировок), но фактически оказывала содействие тем, кто собирался вернуться в Советскую Россию, и препятствовала сторонникам «белых». Но фактически, уже в лагерях началось формирование подразделений, вошедших позднее в состав Северо-Западной и Западной белых армий (3). Кроме того, на статус Особой Западной армии претендовали воинские формирования, создаваемые Советом белорусских общественных деятелей в Киеве, летом 1918 г. Этот Совет и Белорусский Национальный Центр разработали проект, согласно которому основой армии становились бы части создаваемого Белорусского корпуса (под командованием генерала Гальфтера). Была отправлена делегация в Екатеринодар (В. К. Гортынский и Гальфтер), которая получила от штаба Добровольческой армии санкцию на формирование армии, базировавшейся на Либаву, но без специального «национального» состава (отказаться от имени Белорусского корпуса). По совету Деникина армию, в состав которой должны были войти и белорусские части, следовало назвать Западной и в дальнейшем поддерживать координацию ее действий с белым Югом (штаб Добрармии выделил Гальфтеру миллион рублей). Однако данный проект не был осуществлен (4).

В это же время отступившие от Пскова части Псковского корпуса, переименованные в Отдельный корпус Северной армии, находясь в составе вооруженных сил Эстонской республики под командованием генерала Родзянко, вели бои с частями Красной армии под Ревелем. На территории Латвии весной 1919 г. действовали части сформированного в Либаве стрелкового отряда ротмистра светлейшего князя А. П. Ливена, сформированные из латышей и русских добровольцев (в январе 1919 г. отряд входил в состав Балтийского ландесвера). Действуя совместно с частями Балтийского ударного отряда, «ливенцы» успешно отразили наступление Красной армии и 22 мая 1919 г. освободили Ригу. Все эти действия осуществлялись с ведома латышского правительства, представителей Антанты и германского командования. Во время боевых действий против наступавших частей РККА, красных латышских стрелков Ливен стал затем общепризнанным командующим всеми русскими силами в Курляндии. В его ведении находилось также создание русских антибольшевистских формирований в Германии. 10 мая 1919 г. Ливен утвердил проект Военного отдела, руководимого ротмистром фон Розенбергом. Этот отдел должен был работать в контакте с русской военной миссией в Берлине и направлять все части «на пополнение признанного генералом Юденичем русского добровольческого отряда». При этом не допускалось создания «совершенно самостоятельных формирований». Ливену «подчинялись, до их отправки на фронт, все формируемые на указанных основаниях русские добровольческие части, а также и лица, числящиеся в рядах этих добровольческих частей и проживающие временно в Германии». Для финансирования, «наблюдения и контроля за расходованием средств», а также переправки добровольцев в Митаву в Берлине была образована финансовая комиссия во главе с сенатором А. В. Бельдгардтом и в составе: сенатор Н.И. Туган-Барановский, депутат Государственной Думы Лютц, барон Фальцфейн, директор берлинского отдела Азовско-Донского банка С. С. Подолинский, заведующий отделом формирования полковник барон Н.А. Деллингсгаузен.

В мае 1919 г. в Митаву, ставшую будущим центром Западной Добровольческой армии, прибыли первые подразделения из Германии (около 1500 солдат и офицеров). Под руководством Бермондта и бывшего жандармского полковника Е. Вырголича в Курляндии началось формирование отдельного корпуса (отряда) имени генерала графа Келлера (названного так в память о не успевшем принять командование известном генерале-монархисте). Отряд Вырголича комплектовался русскими военнослужащими, оказавшимися на территории Польши. К Митаве были отведены от Риги и части Либавского (Ливенского) отряда; здесь они существенно пополнились за счет бывших военнопленных. Финансирование производилось как из средств латышского правительства, так и из «частных источников, группой финансистов, заинтересованных в восстановлении порядка в России и объединившихся под фирмой Русско-Германского синдиката». Все три отряда объединились в Западный корпус Северной армии под командованием князя Ливена. После назначения Юденича командующим Северо-Западным фронтом все вооруженные формирования из бывших граждан Российской Империи, а также из добровольцев, пожелавших служить в составе этих частей, вошли в его подчинение. В июле 1919 г. Юденич отдал приказ отправиться всем «курляндским» соединениям на Нарвский фронт – для участия в наступлении на Петроград.

Поскольку бойцы корпуса имени графа Келлера не должны были выступать на фронт «до тех пор, пока не будут снабжены всем необходимым», то только Ливенский отряд, уже участвовавший в боях, немедленно отбыл в состав Северо-Западной армии. Корпус имени графа Келлера, напротив, отказался следовать в Ревель «до завершения формирования». Позднее, в эмиграции, Ливен отмечал, что отъезд его отряда под Нарву хотя и способствовал концентрации сил Северо-Западного фронта, но лишил белые войска выгодного плац дарма для наступления на Петроград со стороны Латвии. «Латвия, соединенная хорошей сетью железных дорог с Германией и Польшей, где находился неиссякаемый запас живой силы в военнопленных и концентрационных лагерях, могла стать наивыгоднейшим плацдармом для снабжения Северо-Западной армии генерала Родзянко и дать возможность усилить правый фланг фронта генерала Юденича, обеспечив ему продвижение в направлении Петрограда». А после переброски на Нарвский фронт «нарушена была вся тщательно подготовленная система получения пополнений и снабжения по железной дороге непосредственно из Западной Европы и Северо-Западная армия оставлена в невыгодном положении наступать, не имея в тылу ничего, кроме морских сообщений, находящихся всецело в руках англичан». Также и по свидетельству бойцов оставшихся отрядов, они представляли собой «действительную русскую военную силу», нужную именно в Курляндии. «В интересах русского дела и усиления русского влияния на этом фронте» считалось необходимым не переезжать под Нарву и жертвовать уже сложившейся боевой организацией, а «создать русскую силу для движения из Курляндии на Двинск, Псков и Петроград (5). После отъезда ливенцев, 26 июля 1919 г., части Западного корпуса, включая оставшиеся отряды имени графа Келлера и полковника Вырголича, были объявлены Бермондтом Западным Добровольческим корпусом имени графа Келлера, а затем – Западной Добровольческой армией (или Русской Западной армией) (6).

Только в начале сентября 1919 г. Западная Добровольческая армия (далее – ЗДА) определилась со своим статусом по отношению к Юденичу. И прямого, соответствующей формы приказа от Юденича не последовало, генерал для поручений при Главкоме, генерал-лейтенант К. С. Десино, в своем распоряжении № 65 от 5 сентября 1919 г. передал «князю Авалову», что «Главнокомандующий Северо-Западным фронтом, согласно моему представлению, назначил Вас Командующим всеми русскими частями, сформированными в Курляндии и Литве». Упоминание о Литве вызывалось тем, что части Вырголича находились на ее территории. Показательно, что именно Десино участвовал в согласовании военного договора в Риге (26 августа 1919 г.), где вместе с Лайд онером и Марчем участвовал Бермондт (Десино от «русской» стороны гарантировал наступление от р. Великой (район Пскова) до линии железной дороги Ямбург – Гатчина (7). Немаловажное значение имело присоединение к Западной Добровольческой армии представителей местного населения и особенно бывших военнослужащих 6-го резервного корпуса германской армии генерала графа фон дер Гольца, участвовавших в боях против частей Красной армии Латвии в начале 1919 г. По договоренности с премьер-министром Латвии Ульманисом, за помощь в войне немецкие солдаты и офицеры должны были получить земельные наделы в Курляндии. Однако условия данного договора, не имевшего, правда, законодательного оформления, не соблюдались. И хотя официально правительство Германии – министры обороны и иностранных дел – требовало от своих граждан незамедлительного выезда на родину, около 40 тысяч бойцов поступило «на русскую службу»: в ЗДА они составили «Железную дивизию» под командованием майора Бишофа и Германский легион капитана фон Зиверта. Фон Зиверт заявил о своем подчинении командованию Бермондта и «де-факто», добровольно – в надежде на получение обещанных земельных наделов – признал командование ЗДА. Согласие Бермондта (безусловно, оправданное и с военно-профессиональной, и с моральной, но ошибочное с политической точки зрения) на включение в состав ЗДА немецких формирований привело к резко негативному восприятию его самого и возглавляемых им подразделений со стороны Антанты, поддерживавшей Северо-Западный фронт. Немецкие части фон дер Гольца весьма одиозно воспринимались и в Латвии, и в других Прибалтийских республиках. В июне 1919 г. немцы участвовали во внутреннем конфликте между консервативным правительством во главе с лютеранским пастором Ниедрой (сформировано 27 апреля 1919 г.) и правительством Ульманиса, имевшего поддержку со стороны латышских социал-демократов.

После поражения немецко-латвийских войск под Венденом фон дер Гольцу было официально приказано эвакуироваться в Германию. Неожиданная поддержка его со стороны Бермондта осложнила внешнеполитическое положение ЗДА. Немецкие формирования вряд ли вошли бы в состав поддерживаемого Антантой Северо-Западного фронта, и в этих условиях единственным выходом оставались самостоятельные действия Западной армии в том составе, какой сложился к осени 1919 г. Лично для Бермондта «пронемецкая ориентация» стала своего рода idee fixe, отличавшая его от всех остальных участников Белого движения в 1919–1920 гг. «Только искренняя дружба и честное взаимоотношение между Россией и Германией могут принести счастье и красивое будущее обоим великим народам» – таким эпиграфом открывалась книга его воспоминаний «В борьбе с большевизмом». Русско-немецкая Западная армия в Прибалтике – так он сам называл подчиненные ему боевые формирования. Своими приказами он гарантировал, что права всех «наших союзников-германцев» (в том числе и материальные), вступивших в его армию, будут гарантированы, и им будет предоставлено «русское подданство». Это же фактически гарантировало соглашение фон дер Гольца с Бермондтом, подписанное 21 сентября 1919 г.: «Немцы, добровольно оставшиеся после ухода германских частей, поступают в распоряжение русского командующего и этим поступают на русскую службу». Особой нотой германскому правительству (7 октября 1919 г.) подтверждалось также «обеспечение безопасности отправки германских частей на Родину» (8).

Подтверждением «самостоятельной роли» ЗДА стало подписание 26 августа 1919 г. в Риге протокола «об общем наступлении» на Петроград, согласно которому эстонские войска, под общим командованием генерала К. М. Лайдонера, должны были прикрывать фланги Северо-Западной армии от побережья Финского залива до железной дороги Ямбург – Гатчина и от р. Великой до Дубенского озера. Против Красной армии могли быть задействованы части латвийской армии, дислоцированные на восточной границе Латвии, а также литовские и польские воинские части, прикрывавшие свои восточные границы. Согласно плану, полковник Кальнин гарантировал охрану восточной границы Латвии, полковник Беньяшевич согласился с диспозицией, обеспечивавшей оборону восточной границы Литвы, а капитан Мысловский – польский сектор к востоку от литовской границы. Бермондту, по условиям данного протокола, предписывалось не переправляться на Северо-Западный фронт морским путем. Он должен был – «от Двинска продвинуться на Великие Луки», то есть наступать, «чтобы в момент подхода Юденича к Петрограду своевременно перерезать Николаевскую железную дорогу». В случае осуществления данного плана Петроград был бы полностью блокирован, а ЗДА могла бы пополнить свои ряды за счет призыва местного населения Псковской и Новгородской губерний (9). Протокол был заверен военным представителем

Великобритании генералом Марч и поэтому не должен был вызывать серьезных разногласий между его участниками. Получив официальные полномочия от Юденича, Бермондт, казалось бы, должен был приложить все силы к тому, чтобы выполнить порученное задание. Во всяком случае эстонские воинские части пытались содействовать наступлению Северо-Западной армии, что, однако, не стали делать латыши и литовцы.

В августе – сентябре 1919 г., помимо поддержки Юденича, Бермондт стремился заручиться поддержкой и со стороны Колчака и Деникина. Верховному Правителю 14 августа был отправлен «рапорт», в котором полковник упоминал о своих контактах с ним еще летом 1917 г. (возможно, по работе в Республиканском Центре) и отмечал свою деятельность в Киеве по подготовке Южной и Северной армий, а также офицерских «отечественных дружин». Рапорт имел форму своеобразного «отчета» о создании антибольшевистских центров при поддержке Германии. Ссылаясь на богатое материальное обеспечение своего корпуса, Бермондт стремился убедить Колчака в возможности и эффективности сотрудничества с «германскими коммерческими кругами и германским командованием», а также с «общественными кругами». При этом негативно упоминалась деятельность русской военной миссии в Берлине, во главе с генерал-лейтенантом Н. А. Монкевицем, оказывавшей «мало содействия и поддержки» его группе в Зальцведеле и других лагерях. В конце рапорта Бермондт писал о задержке в Курляндии – в целях «удержания этого участка в русских руках» – и испрашивал «дальнейших указаний» из Омска.

Другим рапортом, помеченным тем же 14 августа, Бермондт подробно обосновывал важность наступления на Великие Луки (это было сделано еще до подписания протокола о «разделе сфер» наступления на Петроград). Говоря о развитии действий по направлению Двинск – Великие Луки – Вышний Волочек – Вологда, Бермондт отмечал, что в случае успеха будут достигнуты «совершенное разъединение и изоляция Петроградской группы большевиков от всей остальной красноармейской массы, которая, в свою очередь, попадает в тиски, образуемые с Севера Западным Добровольческим корпусом имени графа Келлера, с юга – армией генерала Деникина – и с Востока – Сибирской армией…». Командующий ЗДА писал о возможности объединения с Сибирской армией в районе Вологды и дальнейшем движении на Вятку и Пермь. Глобальность замысла, изложенного в рапорте, создавала впечатление разрешения всех стратегических проблем гражданской войны «одним ударом» по центру Советской России. Исходя из географического расположения, вряд ли можно было спорить о перспективности такого «расчленения» красного тыла ударом с Северо-Запада на Северо-Восток. Похожий план предлагался, как отмечалось в предыдущем разделе, генералом Родзянко (наступление через Псков на Новгород) в качестве альтернативы плану Юденича (наступлению по кратчайшему направлению на Петроград от Нарвы и Ямбурга). Но Родзянко не планировал наступления далее Новогородской губернии. Бермондт же с оптимизмом верил в успех движения по «красным тылам»: «Наступательный почин корпуса будет безусловно поддержан исстрадавшимися народными массами. Уже теперь разоренное селянство ближайших районов ждет освобождения и облегчения своей участи… продвижение корпуса будет сопровождаться восстаниями организованных крестьян и значительным притоком их в ряды добровольцев. Местные источники снабжения увеличатся, то и другое будет способствовать дальнейшему развертыванию корпуса и расширению его операций». Снова, как и в предыдущем рапорте, подчеркивалось «ближайшее участие германцев» в формировании корпуса, говорилось и о «двух заводах», готовых обеспечить восстановление российского транспорта (10).

Автономное в структуре белого Северо-Запада положение Бермондта обусловливало также создание собственного гражданского управления. Его структура и полномочия первоначально не носили принципиальных отличий от гражданских структур при армии, создаваемых на основе «Положения о полевом управлении». По сообщениям прессы, подобный орган начал формироваться еще в середине сентября. Но первоначально ЗДА должна была действовать в рамках соглашения с созданным в Берлине Военно-политическим Советом Западной России, в состав которого входили политики и финансисты, еще в 1918 г. причастные к подготовке «провозглашения монархического лозунга» на Украине (депутат IV Государственной Думы Г.М. Дерюгин, сын министра внутренних дел, камергера П.Н. Дурново, П.П. Дурново, предприниматель Г.В. фон Берг, председатель Совета – барон Л. К. Кнорринг). Военным руководителем Совета, а также и возможным Верховным Главнокомандующим формировавшейся Западной армии должен был стать генерал-лейтенант В. В. Бискупский. Данная должность была выборной, согласно решениям Совета. В конце июля 1919 г. Бискупский посетил Митаву и после переговоров с Бермондтом участвовал в создании в Берлине вышеназванного Совета, претендовавшего не только на фактическую альтернативу русской военной миссии генерала Монкевица, но и на гражданскую власть в областях, контролируемых частями, подчиненными Бермондту. Данный факт не способствовал укреплению доверия между различными военно-политическими центрами Белого движения в регионе (Политическое Совещание в Гельсингфорсе, «псковско-ревельская группа»). Военно-политический Совет своим постановлением от 10 августа намеревался осуществить «единственное и исключительное правопредставительство интересов России по вопросам Западного фронта». Новый «фронт» опирался бы тогда на войска, подчиненные Бермондту.

В случае успешного развития наступления ЗДА на Двинском направлении должны были начать работы политический, дипломатический, финансовый, промышленный и военный отделы, которые, по замыслу Совета Западной России, осуществляли бы «все гражданское управление в отвоеванных от большевиков областях». Бермондт становился временным (до прибытия на фронт избранного Советом Главковерха – Бискупского) «командующим всеми войсками, действующими на Прибалтийском секторе против большевиков». Гражданское управление при нем должен был осуществлять прибывший из Берлина член Совета, бывший председатель районной продовольственной управы Петрограда А. К. Реммер (в ЗДА он занял должность начальника Политического отдела). 17 сентября 1919 г. было подписано соглашение между Советом Западной России и Бермондтом. В нем уточнялись основные положения постановления от 10 августа. Окончательно утверждалось, что Совет является «единственным правомочным государственным учреждением Западной России», перечислялись ведущие направления внутренней и внешней политики, которые осуществлял Совет, подтверждались полномочия Бермондта в качестве «командующего всеми русскими и немецкими (так. – В.Ц.) добровольческими войсками на Западном фронте», но с подчинением его генералу Бискупскому как председателю Совета. Впервые выражалась необходимость для Бермондта «согласования своих военных действий с действиями адмирала Колчака», о Юдениче при этом не упоминалось. Этими решениями якобы укреплялось единство Белого движения. Верховным Главнокомандующим Совет предполагал сделать уже не Бискупского и тем более не Бермондта, а авторитетного в монархических кругах генерала от кавалерии В. И. Гурко (сына известного еще по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. фельдмаршала, члена Правления Совета Государственного Объединения России). Таким образом, несмотря на заявленную «самостоятельность» в военно-оперативных делах, Бермондт ставился в зависимость от политической воли Совета Западной России, который в свою очередь (по мнению сенатора фон Бельдгардта) «совершенно зависел от Германского МИДа» и «абсолютно… никакой роли в русских кругах не играл» (11). Однако для Бермондта, как, впрочем, для любого военачальника, более эффективным представлялся вариант создания гражданского управления непосредственно при армии, подчинения «власти гражданской» «власти военной». Подчинение «русскому Берлину» могло стать для него обременительным, и заключенное 17 сентября соглашение поэтому стало формальным, а не фактическим. Хотя в соглашении предполагалось создание «Военного Совета» при Бермондте, но его состав и полномочия давал он сам.

Официальное утверждение Совета управления при командующем ЗДА произошло лишь 6 октября 1919 г., когда было подписано Положение о Совете управления при Командующем ЗДА. В первом же пункте говорилось о последующем «утверждении Всероссийской Верховной Властью» состава Совета. Форма принятия решений и компетенции Совета принципиально не отличались от других управленческих моделей, существовавших в Белом движении в 1919 г. Постановления, «обязательные для всех жителей занятой Армией области», обсуждались Советом, но утверждались Командармом. Совет получал право назначения «необходимых должностных лиц» и «лиц, занимающих должности по выборам» (то есть городское и земское самоуправление. – В.Ц.). Контрольно-ревизионные функции, финансовые полномочия, «дипломатические сношения» находились в компетенции Совета. Состав Совета управления при командующем ЗДА включал в себя представителей как «бывшей» бюрократии, так и местной общественности. Формально Совет должен был возглавить князь В.М. Волконский, однако ввиду его отсутствия в Митаве и. о. председателя стал сенатор граф К. К. Пален. Членами Совета назывались сенатор А. А. Римский-Корсаков (отдел судебных дел), барон Р.Р. Энгельгардт (отдел финансов и торгово-промышленных дел), бывший полковник армии гетмана П. Скоропадского генерал-майор А.Д. Черниловский-Сокол (отдел военных дел), действ, стат. сов. К. К. Зимин (управляющий делами Совета). Местное население представляли присяжный поверенный А. Арайс (отдел государственных имуществ и сельского хозяйства) и, возможно, глава отдела народного просвещения (данная должность оставалась вакантной). Наблюдательные и консультативные функции при Бермондте осуществлял «посланник» от «русского Берлина» – Реммер, однако ведущую роль в «гражданских делах» играл граф Пален, имевший опыт губернского управления еще до 1917 г. Примечательно, однако, что и князь Волконский, и Римский-Корсаков письменно отрицали свою принадлежность к Совету. Была разработана собственная символика и атрибутика, построенная на сочетании российских державных и балтийских символов (сине-бело-синий флаг с трехцветным национальным в крыже, двуглавый орел вместе с гербами Лифляндии, Курляндии и Эстляндии).

В качестве нарукавного шеврона был утвержден православный восьмиконечный крест (12).

Показательно и то, что, несмотря на свою декларируемую близость к графу Келлеру и сотрудничество с русскими монархическими структурами, ни Бермондт, ни Совет при ЗДА осенью 1919 г. не только не провозгласили монархической программы, как это предполагалось сделать год назад, а практически полностью повторили «непредрешенческие» лозунги Белого движения того периода. Текст «Политической программы» ЗДА провозглашал общность ее целей с «другими добровольческими армиями». Утверждались «борьба с коммунистами, захватившими насильственным путем Российскую Верховную Власть», «установление на Руси порядка и законности», «скорейший созыв Учредительного Собрания», «неприкосновенность частной собственности», «гарантии свободного труда», «беспощадную борьбу с преступлениями». Второй пункт программы говорил о созыве «Всероссийского Земского Собора» (аналога Учредительному Собранию), в котором участвовали бы «все партии без различия, за исключением коммунистов». Земельный вопрос решался бы посредством передачи крупных земельных владений «нуждающимся хлебопашцам путем принудительного отчуждения», прокламировались 8-часовой рабочий день, «свобода торговли», «борьба со спекуляцией», «равноправие всех народов, населяющих Россию, без различия веры и национальностей» (13).

Летом – осенью 1919 г. в своих письмах и обращениях к Колчаку и Деникину Бермондт неоднократно подчеркивал общность политической программы и готовность к совместным действиям. В докладе генералу Деникину (4 октября 1919 г.) он подробно описывал стратегический план своего наступления по линии Двинск – Вологда: «Общей задачей вверенной мне Западной Добровольческой армии является разъединение действий Петроградской и Московской групп большевиков, а затем – совместно с другими добровольческими армиями – нанесение полного разгрома противнику, в направлении Петрограда или Москвы, в зависимости от обстановки». Примечательно, что в докладе Деникину Бермондт обосновывал причины, по которым ему, возможно, пришлось бы начать военные действия с латвийскими войсками. Основной причиной выдвигалось «усиление элемента большевизма» в Эстонии и Латвии, «враждебная по отношению к русским войскам тенденция» и особенно «несомненно близкое заключение мирных условий Эстонии и Латвии». Для предстоящего наступления ЗДА на Двинском фронте Бермондт считал необходимым обеспечить «широкий тыл» и определял «ближайшую задачу армии» как «занятие всего Рижского залива с центром его г. Ригой, удерживая за собой уже ныне занимаемые узлы, как Митаву и Шавли… Если добровольное соглашение с Латвией сделается невозможным и если, тем более, последует открытое против нас наступление, то занятие Риги придется осуществить силой, на что имеются необходимые средства». Позднее, в рапорте Главкому ВСЮР от 22 октября 1919 г. (уже после начала военных действий с Латвией), Бермондт подчеркивал, что «все чины вверенной мне Армии преследуют те же цели, исполнены теми же надеждами и вожделениями, как и чины Вооруженных Сил Юга России». Бермондт, возможно сознательно, стремился установить непосредственный контакт с Деникиным, уже потеряв к этому времени все возможные формы поддержки со стороны Юденича (14).

Совет управления при ЗДА, его еще именовали как «Совет Управления Западной России», или, по аналогии с белым Югом, – «Особое Совещание Западной России», или «Совет Управления Западной России») Бермондт характеризовал как «составленный из истинно русских деятелей, испытанных опытом и одушевленных лишь одним горячим желанием – способствовать вместе с другими восстановлению мощи, порядка и законности нашей Родины…». В конце октября наметилась тенденция к расширению представительного характера Совета (Реммер называл его «демократическим органом», в который вошли бы «три человека от местного самоуправления, три человека от рабочих организаций, по два человека от касс взаимопомощи, от местной торговли, от промышленности, от кооперативов, тринадцать человек от демократии и девятнадцать человек от буржуазии») (15). Совету предстояло решать и вопросы отношения к властям Латвийской республики. В докладе Деникину Бермондт говорил о целесообразности «временного участия в Совете «представителей умеренных партий местных основных национальностей», что «обеспечит необходимый контакт с массой населения этих областей». Текущие «дела, связанные с интересами армии», взаимоотношения с местным населением решались при посредстве Особого Комитета, действующего под руководством Командующего армией. Этот Комитет при Совете управления составлялся «на принципе справедливого соотношения национальностей, населяющих Латвийский край». Игнорируя уже функционирующие власти Латвии, в течение 1–2 месяцев Комитет должен был «немедленно приступить к организации волостного самоуправления» и к «выборам в Народное Представительство (Национальный Совет)». После этого полномочия Особого Комитета передавались Национальному Совету, а «дальнейшие взаимные отношения Западной Армии и Латвийского Края имеют быть определены особым соглашением». Как и следовало ожидать, Комитет образовался на основе бывшего консервативного правительства Ниедры (в его состав вошли сам пастор и три его бывших министра, а после «освобождения Риги» предполагалось добавить туда еще двух латышей и немца). Вводились должности губернатора Риги и его помощника – ими становились, соответственно, князь Н.Д. Крапоткин и барон Остен-Сакен.

В отношении Латвии предполагалось провести принцип областной автономии. Комитет Ниедры признал условия Совета, согласно которым Латвия оставалась в составе России, получая «внутреннюю автономию», за исключением железных дорог, таможни, портов, почты и телеграфа, а также лесов и «казенных земель». Ниедра в особом «меморандуме» последовательно излагал позицию реституции прав собственности в отношении имущества Российской Империи. «Хорошие казенные леса», «казенные имения», «казенные земельные участки», с точки зрения пастора, не могли считаться имуществом «провозглашенной Ульманисом и Народным Советом (латвийским предпарламентом. – В.Ц.) свободной и самостоятельной Латвии», а исключительно – «российским имуществом», которое лишь «временно покинуто собственником» и «может быть использовано на нужды русского государства», представителями которого и являлись деятели Совета при командующем ЗДА. Частной собственностью казенное имущество быть не могло. Поэтому (по мнению штаб-офицера для поручений при командующем ЗДА штабс-капитана Таракус-Таракузио) «если смотреть на правительство Латвии, вследствие непризнания его пока конференцией держав Согласия, как на узурпаторов власти, то означенное казенное имущество можно требовать передать в ведение русских властей» и «свое требование поддержать военной силой». По мнению Ниедры, Латвия могла стать «базой русского войска», ведущего «борьбу с большевиками», а латвийская автономия признавалась «желательной» в отношении: «Церкви, суда, школы, полиции, аграрного вопроса, самоуправления на земских началах, основой которого считается имущее крестьянство». Эволюция позиции Ниедры показательна, если учесть, что в апреле он выступал за «создание независимого Латвийского государства» (16).

Однако реальное положение Прибалтийских республик летом – осенью 1919 г. все же отличалось от положения других «государственных новообразований», которые предполагалось включить в систему «областничества», создаваемую белыми правительствами. Здесь действовала своя система управления, включавшая все три «ветви власти» и совершенно не намеревавшаяся «подчиняться» Совету при командующем ЗДА. Социал-демократические депутаты Народного Совета заявляли о грозящей «русско-германской реакции», гораздо более опасной, чем Советская Россия, с которой следовало бы «заключить мир». В итоге латвийский предпарламент признал необходимым не только «немедленно» заключить военно-политические соглашения с Эстонией и Литвой», но и подготовиться к «общим действиям армий трех государств в войне против общего врага (ЗДА. – В.Ц.)», а также «радикально изменить всю внутреннюю политику и поставить ее на демократических началах» (17).

Первоначально отношение к Латвии со стороны руководства ЗДА было нейтральным. Бермондт в своем «Воззвании к народу Латвии», подписанном в Митаве 26 июля 1919 г., заявлял, что «русское войско поможет создать в Латвии порядок и спокойствие… под защитой русского войска латышское крестьянство в состоянии будет привести себя в порядок, возобновить свою общественную жизнь и восстановить самоуправление». Эти заявления вполне согласовывались с совместным участием частей ЗДА и латвийской армии в боях против красных латышских войск в начале 1919 г. Однако вскоре позиция Бермондта изменилась. После разрыва с Юденичем Бермондт попытался уже непосредственно осуществить военно-политическое руководство в крае. 20 сентября 1919 г. в Митаве им было выпущено новое воззвание «Всем жителям», в котором он задним числом заявлял, что еще 21 августа стал «представителем русской государственной власти, приняв на себя защиту и управление латвийской области». В этом воззвании полностью игнорировалось существовавшее правительство Латвии, да и сам факт ее независимости отрицался. Главнокомандующий ЗДА призывал латышей «подчиниться всем мною созданным и создаваемым учреждениям, памятуя, что российская государственная власть в этой области прилагала постоянно все усилия для устройства благополучия края». Воззвание завершалось характерным обещанием Бермондта: «В находящихся под моим управлением областях Латвии я все подготовлю для самоопределения населения по его желанию». В октябре 1919 г. Бермондт, заявляя о своих политических устремлениях в отношении Прибалтики, апеллировал и к историческому прошлому («интересы России не допускают отторжения Прибалтики, дающей России выход к морю и интересы которой издавна связаны с Великой Россией»; «великий Император Петр I русскою кровью проложил себе выход к морю и этим создал из России великую европейскую державу»), и к отсутствию легитимности правительства Ульманиса («я спрашиваю тебя, латышский народ… что дали тебе твои новые вожди? Реквизиции, подати, деньги, не имеющие цены, мобилизацию, голод и холод»; «опомнись, латышский народ… Россия великодушна и простит сбившихся с пути сынов, если же ты сам не пожелаешь мира, то Россия найдет средства заставить тебя подчиниться справедливым ее требованиям») (18).

Таким образом, суверенитет Латвии не признавался военно-политическим руководством ЗДА. И хотя для этого использовался, в частности, тезис об отсутствии «международного признания» Прибалтийских республик, подобное отношение к латвийской государственности не могло привлечь симпатий к ЗДА ни со стороны Антанты, ни тем более со стороны латышских военных и политиков. Конфликт ЗДА с латвийским правительством становился неизбежным. При этом следует отметить, что в тексте упоминавшейся выше «Политической программы» ЗДА не содержалось никакого намека на игнорирование суверенитета Прибалтики. Напротив, в 3-м пункте говорилось о «признании всех (именно так. – В.Ц.) образовавшихся на территории России государств, борющихся с большевиками», а «отношения этих государств к России» должен будет «установить Земский Собор». Естественная для ЗДА оговорка делалась в отношении Германии: «К германскому народу мы относимся с чувством благодарности за его материальную помощь по снабжению Армии оружием, обмундированием, веря, что этнографическое положение и общность политических и экономических интересов обоих государств сблизят оба народа для обоюдного развития мирного труда и взаимного благополучия». 4-й пункт объяснял специфический «русско-немецкий» состав ЗДА: «Армия формируется исключительно на добровольческих началах без различия подданства и национальностей – будь то француз, латыш, немец, поляк, еврей и т. д.» (19).

С началом наступления на Петроград, когда каждый боец был для Северо-Западной армии «на счету», продолжение «формирования» ЗДА в Курляндии и Литве считалось «непозволительной роскошью». После начавшегося наступления и блокады Антантой границ Германии, откуда в Курляндию поступало снаряжение, никаких оправданий «незавершенности формирования» быть уже не могло. 45-тысячная группировка в Курляндии признавалась Юденичем крайне необходимой для успеха «похода на Петроград», несмотря на то, что около 40 тысяч из ее состава составляли германские добровольцы, не собиравшиеся подчиняться командованию Северо-Западного фронта. Самостоятельное наступление ЗДА на двинском направлении Юденич правильным не считал, хотя еще 3 сентября 1919 г. Десино сообщал Бермондту, что Юденич согласен с необходимостью «скорейшего наступления на Двинск и Режицу в полном согласовании с Великобританской миссией» (то есть по плану 26 августа). Но одновременно с этим Юденич требовал незамедлительной эвакуации всех русских подразделений, не входящих в ЗДА, на «Нарвский фронт». 5 сентября 1919 г. Десино передал Бермондту «телеграфное приказание» Юденича: «Немедленно отправить по железной дороге в Нарву, при содействии английских властей, всех офицеров и нижних чинов… прекратить пропаганду о непосылке пополнений в Северо-Западную армию. Такие Ваши действия приносят огромный вред борьбе с большевиками» (20). 20 сентября Юденич телеграфировал, что «наступление на Двинск невозможно», и приказал Бермондту – через посредство британской миссии – «послать всех русских офицеров и солдат в Нарву». Но командующий ЗДА по-прежнему был убежден в возможности самостоятельных действий, придавая им стратегическое значение в перспективе движения через Двинск, но уже не на соединение с Сибирской армией, как об этом сообщалось в докладе Колчаку 14 августа, а по линии Двинск – Полоцк – Смоленск – Москва. Данное направление наступления ЗДА Юденич оценил как еще более авантюрное, поскольку оно проходило по самому центру Советской России и могло завершиться лишь полной гибелью армии. В ответ Юденичу был послан рапорт, в котором снова говорилось о необходимости наступления на Двинск, с перспективой возможного объединения с правым флангом Северо-Западной армии. Отказ от отправки под Нарву Бермондт при этом мотивировал тем, что ему «невероятно тяжело и трудно убедить всех чинов армии оставить этот план» (21).

Снова и снова обращался Юденич к частям ЗДА, требуя их переезда в Нарву. В ответ на доводы Бермондта о необходимости «закончить формирование» генерал опубликовал 27 сентября «Приказ корпусу имени графа Келлера, № 21», в котором подчеркивал трудности боевой жизни на Нарвском фронте: «Северо-Западная армия четыре месяца дерется с большевиками в неравном бою; дралась голая, голодная, без денег, плохо вооруженная и часто без патронов… за эти четыре месяца вы не были в сплошных боях, хотя теперь вы одеты, обуты, исправно получаете жалованье, имеете продовольствие и вооружены… Северо-Западная армия ждет вас к себе. Она верит, что вы придете и нанесете тот жестокий удар, который сокрушит большевиков под Петроградом… Поспешите, ибо «промедление времени – смерти подобно»… Приказываю: немедленно всем русским офицерам и солдатам корпуса имени графа Келлера выступить в Нарву под командой командующего корпусом (официально признаваемая Юденичем должность. – В.Ц.) полковника Бермондта и оправдать надежды Северо-Западной армии и нашей исстрадавшейся Родины». Но «надежды Северо-Западной армии» на подкрепление из Курляндии не сбылись. 7 октября 1919 г. части ЗДА, вопреки всем указаниям и приказам Юденича и военных представителей Антанты, начали продвижение к Двинску. Их путь из Курляндии неизбежно проходил мимо Риги, что спровоцировало давление на него со стороны латвийских вооруженных сил. Первые вооруженные стычки подразделений ЗДА (очевидно, состоящих из немецких военнослужащих) с латвийской армией произошли 8 октября у м. Олай, о чем Бермондт своевременно информировал Юденича, возлагая всю вину за начало военных действий на прибалтийские войска: «Сегодня латышские и эстонские части, угрожая мне, начали переходить демаркационную линию и вынудили меня дать им отпор. Я, для обеспечения своей базы, занимаю линию Двина и иду на фронт на соединение с Северной армией (имелась в виду Северо-Западная армия. – В.Ц.)».

Итак, вместо совместного с прибалтийскими армиями «последнего удара по большевизму» начались военные действия между антибольшевистскими силами (считать латвийскую и эстонскую армии «союзниками большевиков» нельзя было хотя бы потому, что между Советской Россией и Латвией и Эстонией не подписывались мирные договоры и формально состояние войны, начавшейся еще в конце 1918 г., продолжалось). Очевидно, что противодействие латвийской армии и игнорирование правительства Ульманиса диктовались возможностью установления новой власти на основе Латвийского Комитета Ниедры и, безусловно, немалой долей авантюризма, неоправданной самонадеянностью военно-политического руководства ЗДА. 9 октября основные части ЗДА подошли к латвийской столице. Были заняты Усть-Двинск и предместье Риги – Торенсберг. Правительство Ульманиса и Латвийский Совет покинули столицу. По оценкам очевидцев, в Ригу можно было войти без боя. Город защищала лишь городская самооборона. Но уже через сутки столица Латвии была занята подошедшими частями регулярной армии, и все атаки «бермондтовцев» были отбиты. В этих условиях командующий

Северо-Западным фронтом больше не мог терпеть «самодеятельность» Бермондта. 9 октября 1919 г. последовали приказ № 73 и телеграфное распоряжение о статусе ЗДА. В них Юденич заявлял, что поскольку «полковник Бермондт не выполнил… ни одного из моих приказов и, по полученным сведениям, даже начал военные действия против латышских войск, объявляю его изменником Родины и исключаю его и стоящие под его командованием войска из состава Северо-Западного фронта. Всех оставшихся верными долгу офицеров и добровольцев приказываю немедленно подчинить старшему из них, который при поддержке английской миссии должен принять все меры для скорейшей отправки их на соединение с Северо-Западной армией». Аналогичная телеграмма была получена и 11 октября в Митаве (22).

Проблема единства командования и воинской субординации усугублялась еще и тем, что ЗДА, с точки зрения ее командующего, была равноправной боевой единицей с Северо-Западной армией. Бермондт не признавал своей армии в составе Северо-Западного фронта. Положение осложнялось также тем, что выразителем высшей гражданской власти в регионе признавалось Северо-Западное правительство, которому не подчинялся Бермондт и полномочия которого ставились под сомнение самим Юденичем и Колчаком. Тем не менее глава правительства Лианозов подтвердил латвийскому МИДу, что после приказа № 73 от 9 октября «главнокомандующий просит не считать русскими войсками» части ЗДА. Со стороны правительства также последовало воззвание «К русским солдатам и офицерам отряда Вермонта». В нем не без пафоса (характерного для публичных обращений Северо-Западного правительства), но вполне объективно оценивалась перспектива начавшихся боев под Ригой: «Бросьте немецкие ряды и идите к нам… Вы видите явную измену Родине. Вермонт получил приказ идти на подмогу Нарвского фронта, он не исполнил приказа. Вместо этого он ударил на Ригу и на латышские войска, воюющие в союзе с нами против большевиков. Вы знаете, чем грозит нашему фронту эта измена. Победоносно начавшееся наступление может остановиться, латышские войска будут отвлечены от борьбы с большевиками, эстонские войска пойдут на подмогу Латвии, тыл наш ослабнет, и мы должны будем вновь ожидать лучших дней. Большевики же получат передышку, соберутся с силами и начнут вновь бесчинствовать, проливая невинную кровь, замучивая восставшее русское население. Этого ли вы хотите? Нет, правительство уверено, что вы исполните свой долг и откликнитесь все как один человек на призыв своего главнокомандующего… Вперед на Нарвский фронт! Вас зовет правительство, на знамени которого начертано: «Земля и свобода».

Страшные обвинения в «измене Родине» не могли остаться без ответа. Бермондт пытался оправдать свои действия против латвийского правительства необходимостью «обеспечить тыл», упрекая Юденича в том, что последний поставил Северо-Западную армию «в условия невыносимо тяжелые для русской гордости» и не смог должным образом «обеспечить тыл». Бермондт имел в виду зависимость Юденича от Антанты и возможную (оправдавшуюся впоследствии) враждебность к его армии со стороны Эстонии. Граф Пален от имени Совета Управления Западной России отметил, что обвинения ЗДА со стороны Юденича «последовали под давлением темных сил». Подобные взаимные обвинения не могли считаться достаточно объективными. Северо-Западная армия вела операции на территории Псковской и Петроградской губерний. Она не опиралась на поддержку иностранных подданных (хотя бы и добровольцев) и не нарушала принятых обязательств по ведению военных действий в рамках общего антибольшевистского фронта. Но можно ли было считать «изменником» Бермондта? То, что им предпринимались далеко не во всем продуманные действия, связанные к тому же с «немецкой поддержкой», отнюдь не свидетельствует о его сознательной «измене», сознательном стремлении подорвать силы Белого движения. Антибольшевистским силам на Западном и Северо-Западном фронтах не хватало согласованности действий и обоюдного доверия. Это стало одной из причин поражения Белого движения в годы Гражданской войны в целом и в данный период. Во всяком случае, совершенно очевидно, что появление хотя бы 15—20-тысячной (исключая немецких военных) хорошо вооруженной и обученной группировки белых войск в разгар боев под Петроградом привело бы совсем к иному результату, чем тот, который ожидал Северо-Западную армию в ноябре 1919 г. (23).

После неудачных попыток переправиться через Двину и взять Ригу для командования ЗДА стала очевидной перспектива полного провала военной операции на «двинском направлении». Для отражения атак ЗДА с нарвского фронта были переброшены 4 эстонских бронепоезда, корабли английского флота постоянно обстреливали позиции войск Бермондта. Отношение к Белому движению оказалось совершенно испорченным. Пока ЗДА «штурмовало» Ригу, дислоцированный в Литве отряд полковника Вырголича, также не признававший литовскую государственность, попытался выступить на соединение с Бермондтом. Пять недель продолжалось противостояние под Ригой, закончившееся поражением ЗДА. 10 ноября 1919 г. началось контрнаступление латышской армии, завершившееся занятием Курляндии и падением Митавы. 19 ноября Бермондт фактически сдал командование ЗДА немецкому генералу Эбергарду, заявившему, что «германское правительство гарантирует амнистию всем солдатам русско-немецкой армии». Латвийское правительство и предпарламент были готовы начать военные действия против Германии, однако немецкие добровольцы довольно скоро были отправлены домой, а русские солдаты и офицеры снова оказались в лагерях; в начале декабря 1919 г. из остатков ЗДА был сформирован «Русский отряд на территории Германии». По мнению сенатора Бельдгардта, ЗДА предали ее же «верные союзники – германцы». Армия и не должна была наступать на Двинск и Великие Луки. Немецкие военные представители в Курляндии полагали использовать Бермондта и его силы в качестве дополнительного фактора давления на Латвию с целью получения от правительства Ульманиса обещанных земельных наделов. Утверждение правительства Ниедры вполне согласовывалось с планами фон дер Гольца, но как только русские части ЗДА начали переправу через Двину, последовал категорический приказ начальника немецкой Железной дивизии майора Бишофа, требовавший немедленного прекращения переправы. В результате предательская позиция немцев, по отношению к русским интересам, и здесь проявилась в полной мере: «вся операция имела только одно объяснение – желание провалить наступление Юденича на Петроград, создав ему осложнение в тылу» (24). Сам же Бермондт предпринял попытку перейти на белый Юг. Надежды на сосредоточение остатков белых армий Европейской России именно в этом регионе была характерна и для белого Севера, и для Северо-Запада. В своих приказах по армии Бермондт заявлял о готовности «присоединиться к армии генерала Деникина», обращался к Главкому ВСЮР с просьбой принять ЗДА «под свое командование». Однако дальше намерений дело не пошло, и в середине декабря бывший командующий армией отбыл в Берлин. Незадолго до отъезда, 1 декабря 1919 г., он (согласно «ходатайству чинов своей армии») «принял на себя» чин генерал-майора и потребовал называть себя князем Аваловым – по сочетанию фамилий первого (Авалов) и второго (Бермондт) супругов его матери он стал носить фамилию Бермондт-Авалов (25).

С историей Западной Добровольческой армии достаточно тесно связана проблема «смены ориентации» внешнеполитического курса Белого движения. «Германофилия» была характерной для многих политических деятелей антибольшевистского фронта еще в 1918 г. Надежды на «помощь немцев» связывались с возможностью восстановления монархии в России. В январе 1918 г. в подпольных структурах Петрограда был распространен список правительства, возглавляемого бывшим министром юстиции Совета министров Российской Империи и председателем Государственного Совета И. Г. Щегловитовым. В марте 1918 г. в помещении Съезда торгово-промышленного Союза на Литейном проспекте в Петрограде состоялось собрание, посвященное заключению Брестского мира и тем перспективам российско-германских отношений, которые создавались благодаря этому акту. На заседание были приглашены опытные дипломаты. Идею необходимости тесного союза с Германией отстаивал бывший товарищ министра иностранных дел, один из авторов акта о непринятии Престола Великим Князем Михаилом Александровичем барон Б. Э. Нольде. По его мнению, «Брест-Литовский акт не так уж плох: образование Украины – явление «временное», отторжение Балтийских государств еще не означает их присоединения к Германии, образование Польши возбудит германскую национальную стихию». Его оппонентом выступил бывший начальник Дальневосточного отдела МИДа Г. А. Козаков, отметивший «силу, еще совсем не исчерпанную, Северной Америки и, наконец, Японии, которая ограничилась во время войны снабжением союзников и «запугиванием Китая». «Эти две державы вместе с остальными союзниками «добьют Германию», даже если благодаря германскому упорству война затянется. А при победе союзников Брест-Литовский мир «рассеется как дым». «Германофильская ориентация преждевременна, – говорил Козаков, – пока немцев не разобьют, с ними нельзя разговаривать, они не представляют союза с Россией на равных началах, а все на началах подчинения». «Точки над i» поставил последний министр иностранных дел правительства Российской Империи Н. Н. Покровский, заявивший, что «сам союз монархической Германии с большевизмом указывает на безвыходность военного положения Германии». Правда, и после победы Антанты над Четверным Союзом перспектив для России бывший министр не видел. Итоги войны заставят союзников «отыграться либо на Германии, либо на России, а вернее – на двух вместе».

Несмотря на далеко не очевидные возможности военной победы Четверного Союза, «германофильские настроения» поддерживались также надеждами на спасение Царской Семьи. «Германофилы-монархисты» были убеждены, что это может произойти только благодаря помощи немецких военных и дипломатов в Москве. Антибольшевистские структуры стремились наладить взаимодействие с германским посольством и лично с графом Мирбахом. Нольде активно сотрудничал с Кривошеиным, который, в свою очередь, надеялся с помощью германского посла добиться «освобождения екатеринбургских узников». Психологическую оценку произошедшего совмещения «германофильства» и «монархизма» дал Михайловский: «Монархический призрак, который, казалось бы, исчез под февральскими лучами, снова ожил после злоключений, вызванных демократическими и социалистическими экспериментами как при Временном, так и при большевистском правительстве. Надвигающаяся германская оккупация придавала этому монархическому призраку традиционно уютный германофильский оттенок, не говорилось о монархии вообще, а говорилось о Романовых, которые одни могут заключить «настоящий мир» с Германией.

В специально составленной записке в московский Правый Центр (11 августа 1918 г.) П.Н. Милюков развернул подробный план «восстановления российской государственности и объединения России» при поддержке Германии. Учитывая, что Германия стремится к союзу с Россией с целью противостояния Великобритании и к созданию т. н. северного правительства, то можно и должно «добиваться соглашения на наиболее выгодных для себя условиях». Условия реализации подобного плана представлялись лидеру кадетов следующими: «Пересмотр теперь же, а не по окончании войны, Брестского договора», создание «национального и объединенного» правительства, которое бы «явилось на свет сразу, как монархическое», с тем расчетом, что «кандидатом на Престол» должен быть Великий Князь Михаил Александрович. Он должен был утвердить при вступлении на Престол «Основные законы», текст которых следовало разработать «нашим юристам» (Б.Э. Нольде, Н.И. Лазаревскому, К. Н. Соколову, В.М. Гессену). Политическую систему, по мнению Милюкова, следовало основывать на принципе коалиции («на основе программы Правого Центра», но с устранением из ее состава сторонников самодержавия с одной стороны и сторонников «Левого Центра» и прежнего Учредительного Собрания с другой стороны»). «Исходной точкой переговоров должна быть неприкосновенность всей прежней территории России, за исключением Финляндии… и Польши». «Основным требованием объединения считался суверенитет центральных органов, единство территорий и правительства, а также создание палаты по типу Бундестага», что обеспечило бы представительство регионов. Спорным представлялось положение Закавказья и Крыма, принимая во внимание стремление Германии создать в этих регионах «опорные пункты будущей борьбы с Англией». Украине предполагалось придать статус, схожий с Баварией. Примечательно, что проект Милюкова не предполагал созыва Учредительного Собрания, а на «переходный период» создавался «совещательный орган Совета Республики из общественных элементов, стоящих на государственной позиции». Проблему «сепаратизма» окраин, по мнению Милюкова, можно было бы решить, используя поддержку Германии. Следовало отказаться от избирательного закона 1917 г. («ввести возрастной ценз, ценз оседлости и двухстепенность выборов в деревне» без куриальной системы и восстановления старых земств) и провести земельную реформу. Надежды на Германию не оправдались. По оценке Михайловского, Милюков «встал неожиданно на германофильскую позицию в самый неудачный для Германии момент и, кроме вреда для себя, ничего не принес, лишний раз обнаружив свое неумение разбираться в международно-политической обстановке».

На деле вопрос о том, кто именно будет возглавлять Государство Российское и на каких условиях возможно восстановление монархии, был не столь однозначен. «Русские монархисты-германофилы, – продолжал Михайловский, – хотели восстановления на Престоле Николая II и уничтожения всех следов Февральской революции, они соглашались и на Брест-Литовский мир, и на союз с немцами в будущем, но в качестве монарха настаивали именно на Николае II не потому, что им была дорога личность последнего царя, но из принципа легитимизма… Немцы за помощь в восстановлении Николая II на троне вознаграждались нерушимостью русско-немецких дружественных и союзных отношений, а также тяжкими для России территориальными уступками и экономическими выгодами». «Что же касается немцев, то для них вопрос о Николае II представлялся в совершенно ином свете. Во-первых, это был монарх, объявивший им войну… во-вторых, это был монарх, который до конца своего царствования так и не пошел на сепаратный мир и был по-настоящему лоялен по отношению к союзникам». В результате «немцы в лице Мирбаха не согласились на монархический переворот и замену большевиков, в чьем германофильстве они не сомневались, Николаем II».

Как известно, сам Государь, зная о подобных предположениях, категорически отказался принять Престол ценой предательства тех целей, ради которых Россия вступала в войну. Его поддержала и Государыня, Александра Федоровна. После совершенного большевиками преступления Цареубийства, после убийств многих представителей Дома Романовых летом 1918 г., отношение к Германии в антибольшевистской и даже в монархической среде изменилось. «Немцы допустили, – отмечал Михайловский, – убийство Царя и Его Семьи, имея полную возможность приказать большевикам этого не делать. Они допустили (если не приказали прямо большевикам это совершить) расстрел того, кто тогда был самым вероятным, самым легитимным и самым удобным кандидатом русского монархического движения. Допустив убийство Царя со всей семьей, немцы обезглавили русских монархистов… Никто другой, как русские германофилы, показали опасность для истинных интересов Германии восстановления русской монархии в обстановке лета 1918 г… С этого момента (Цареубийства. – В.Ц.) между русскими германофилами и немцами разрывается связь, у немцев исчезают друзья из антибольшевистского, хотя и крайне правого, крыла и… через две с половиной недели после убийства Царя Мирбах сам умерщвляется левыми эсерами при полном одобрении этого акта всеми кругами, не исключая и монархических… Столь близкое по датам совпадение убийства Царя и убийства Мирбаха станет рассматриваться в самых широких кругах будущего Белого движения как Божие возмездие Мирбаху, не пожелавшему «освободить Царя»… Впоследствии эти события положили начало совершенно определенному крушению германофильской ориентации в Белом движении, так как у нас германофилы были либо у большевиков, либо у крайне правых, а крайне правые еще много лет спустя не могли простить немцам их нежелание воспрепятствовать роковому для всего русского монархического движения убийству Царской Семьи во главе с Николаем II». Эту оценку позиции российских общественно-политических кругов нужно учитывать и при анализе действий в Прибалтике подразделений Бермондта-Авалова и фон дер Гольца (26).

Надежды на «возрождение России» (хотя бы и «монархической») при «немецкой поддержке» были, по сути, лишь отражением состояния «под оккупацией», в котором оказались многие российские политики и военные в 1918 г. на территории Украины, Закавказья или Центральной России. В отличие от них, Западная Добровольческая армия в 1919 г. позиционировала себя как сила, равноправно сотрудничавшая с немецкими воинскими контингентами фон дер Гольца и отнюдь не подчиненная в какой-либо степени немецкому командованию. Это соответствовало изменившейся международной обстановке. После окончания Первой мировой войны прогерманские настроения практически полностью исчезли из официальных и официозных заявлений. Ожидания «широкой союзнической помощи» и стремления добиться международного представительства на Парижской мирной конференции исключали «смену вех» во внешней политике. Однако осенью 1919 г. в правительственных кругах самых разных белых регионов всерьез дебатировался вопрос о возможности сотрудничества с Германией. По свидетельству Вологодского, 17–18 октября 1919 г. на заседаниях правительства обсуждался вопрос о берлинском Совете Западной России и о положении ЗДА. У Всероссийской власти возникновение нового правительства вызывало беспокойство как «свидетельство разрозненности русских политических течений», «отсутствия тяготения к единственному правительству, возглавляемому Колчаком». Не импонировал и состав Совета из «правых элементов» с «германофильским настроением в нем». Сам Колчак на заседании правительства поддержал тезис об опасности «германофильства» и сепаратизма, об отсутствии информации о «берлинском правительстве», которое он (что показательно) «объединил» с Советом при ЗДА («Западно-русское правительство, образовавшееся в Берлине, теперь, видимо, избравшее своим местопребыванием Митаву»). Верховный Правитель заявил, что не верит в искренность генерала Гольца и его добровольцев, вошедших в состав ЗДА, считая, что антироссийская и пробольшевистская позиция Германии не изменилась с 1917 г.

Выступившие после Колчака министры отнюдь не стремились к категоричности в оценках Германии (за исключением управляющего министерством финансов Л.В. фон Гойера), считая, что после «фактического окончания войны» допустимы как «сближение на почве хозяйственно-экономических интересов» (тезис Тельберга), так и совместные военные действия (тезис Пепеляева). Но в итоге министры сошлись во мнении, что хотя Германия и «является фактором разрешения русского вопроса», однако «отсутствие информации» о положении в этой стране не дает оснований ни для «смены ориентации», ни для принятия помощи от немецких добровольцев в «походе на Петроград» (тезис «американофила» Сукина – приехавшего в Сибирь сотрудника посольства России в Вашингтоне). 21 октября Сукин телеграфировал Сазонову, что «игнорирование Германии» в дальнейшем невозможно и «следует поставить вопрос о возобновлении непосредственных отношений с Германским правительством» для того, чтобы «предотвратить его содействие большевикам». В омском официозе «Русское дело» 24 октября 1919 г. была опубликована статья профессора Н. Устрялова «Немецкая ориентация». В ней вспоминался опыт прошедшего 1918 года, перечислялись попытки сотрудничества с немецкими военными и дипломатическими сферами. Общий вывод сводился к тому, что вопросы «смены курса» нужно ставить исходя из интересов самой России, а не «союзнических» или «прогерманских» (27).

Активный сторонник развития наступательных операций на северо-западном и западном направлениях, Гучков не скрывал того, что данное наступление будет успешным во многом благодаря поддержке со стороны Германии (хотя бы из-за отправки на Северо-Западный фронт пополнений из русских военнопленных, оказавшихся на территории бывшей Империи Гогенцоллернов). Но и он не скрывал от Бермондта важности взаимодействия с Антантой. В письме из Берлина от 2 ноября 1919 г. он отмечал, что никоим образом не считает командующего ЗДА «изменником», однако для «большого успеха» предпринятых им действий нужно «убедить союзников допустить формирование русской армии при немецкой помощи», пожертвовав ради этого «балтийским вопросом» (т. е. согласиться на признание фактического суверенитета Прибалтийских республик). В противном случае, как писал Гучков, «если санкция Антанты отвалится, все предприятие обратится в очень сомнительную авантюру» (28). Сенатор фон Бельдгардт считал, что сближение с Германией перспективно по двум причинам. Во-первых, после обоюдного поражения в Первой мировой войне Россия и Германия «могут выйти из переживаемого ими кризиса только при взаимной поддержке», для чего не требовалось даже заключения формальных, договорных обязательств: «Основанное на несомненной солидарности интересов тяготение этих двух государств друг к другу должно взаимно связать их сильнее всякого письменного договора». Во-вторых, очевидная перспектива «сближения с Германией» могла бы подтолкнуть страны Антанты к более интенсивной поддержке белых правительств, поставила бы их перед «кошмарным опасением сближения Германии с Россией».

Что же касается Деникина, то он отказался даже встречаться с представителями ЗДА (летчики и офицеры из штаба Бермондта, отправленные с рапортом от 4 октября), безуспешно пытавшимися убедить Главкома ВСЮР в необходимости создания «нити, которая свяжет все антибольшевистские организации в одно нераздельное целое, без различия их ориентаций и способов борьбы против общего врага». Официальное сообщение по этому поводу гласило: «Главное командование Вооруженными Силами Юга России, придерживаясь неизменно союзнической ориентации, не вступало и не вступит ни в какие переговоры с представителями вооруженных сил, организуемых германцами, к каковым надо отнести и упомянутый отряд Бермондта» (29). Правда, бывший начальник Политического отдела Добровольческой армии полковник Я. М. Лисовой в секретной «объяснительной записке к докладу о положении дел на Западном фронте и в армии полковника Вермонта-Авалова» (10 ноября 1919 г.) пытался доказать Деникину важность смены внешнеполитического курса. Отметив основные причины военных неудач белых армий осенью 1919 г. (среди них на первое место ставилось «легкомысленное отношение» Ставки к «движению Махно», ошибки в политике комплектования армии, «неопределенность политического курса», «полное неустройство обывательского тыла», «неудовлетворительность пропаганды», «значительное превосходство сил красных»), Лисовой доказывал, что в условиях, когда «борьба с большевизмом затягивается», «каждый новый фактор, являющийся нашим естественным или даже искусственно созданным союзником… нужно только приветствовать». Поэтому следовало признать ЗДА Бермондта, игнорировать ее «национальный состав», так как «две трети армии состоят из немцев… порвавших связь с Германией и под командой русских офицеров сражавшихся за Единую, Неделимую и Великую Россию», признать важность Западного фронта и «сохранить армию полковника Бермондта, создав для нее благоприятную моральную поддержку», «широчайшим образом развить пропаганду среди русских военнопленных в германских лагерях и немедленно приступить к ряду новых формирований», обеспечить финансирование «на русские деньги» и поставить «во главе лицо с популярным именем». Постоянная «верность союзникам», по мнению Лисового, уже не оправдывалась по той причине, что реальная помощь Антанты в 1919 г. оказалась существенно меньше необходимой. Доклад Лисового сопровождался детальной росписью возможных расходов на содержание ЗДА. Но данная позиция поддержки у Главкома ВСЮР не получила.

Сообщения о положении в Германии и о возможностях российско-германского сближения были сделаны на заседании Правления Всероссийского Национального Центра 8 ноября 1919 г. (докладчик В. А. Сельский). Подробно рассказав собравшимся об экономическом и политическом положении в стране после событий ноябрьской 1918 г. революции и установления Веймарской республики, докладчик отметил, что «Россия и русские пользуются в Германии вниманием и внешним расположением». «Суждение Бисмарка о том, что Германии надлежит быть добрым соседом России и никогда с ней не воевать, цитируется теперь гораздо чаще, чем во времена самого Бисмарка». В Германии сложились «два течения», одно из которых «поддерживает государственные начала России», а другое – «революционные настроения». Докладчик позитивно оценил деятельность комиссии сенатора Бельгардта и формирований Бермондта. События под Ригой осенью 1919 г. докладчик определил как борьбу русско-немецкого ландесвера «против большевизма» и против «полубольшевистского националистического шовинизма» правительства Ульманиса. «Отметив также стремление генерала фон дер Гольца к установлению дружеских отношений с Белым движением и в частности с генералом Юденичем, Сельский заявил, что «идейные руководители ландесвера намечают конечную задачу установления государственной власти в России в виде конституционной монархии. Немцы видят в этом средство к восстановлению монархии у себя, к чему они теперь открыто стремятся».

В то же время при наличии активных попыток внедрения в политическую жизнь Германии российских большевиков и «левых демократов» «представительства русских государственных интересов в Германии нет», а «русская военная миссия генерала Монкевица, Миссия Русского Красного Креста (Гучкова) и Русский комитет помощи русским гражданам «существуют на правах частных организаций». Поэтому вывод, сделанный докладчиком, гласил: «Для русских интересов и для русского дела здесь создается довольно благоприятное положение. Страны Антанты уже довольно давно находятся с Германией в нормальных политических и экономических отношениях… Трактовка Германии только как враждебного начала… пренебрежение Германией как крупным политическим и экономически – культурным фактором будущего отступает от идеальных целей и чревато многими неожиданностями». Несмотря на столь благоприятный прогноз, дальнейшего развития доклад Сельского в Национальном Центре не получил.

Более категоричным в оценках перспектив сближения Германии и Белого движения стало заседание Общего Собрания ВНЦ 7 декабря 1919 г. На нем уже со специальным докладом, озаглавленном «Россия и Германия в недавнем прошлом», выступил И. П. Демидов. Член ЦК кадетской партии, председатель Киевского отделения ВНЦ и глава русской делегации в Польшу попытался обосновать опасность Германии для молодого «славянского мира», восстановившего свою государственность после окончания Первой мировой войны: «Славянство вступило в новый фазис своего существования: провозглашена независимость Польши, образовалось два больших славянских государства: Чехия и Югославия, возрождается Россия… Германия же пылает жаждой мести к недавним победителям и думает лишь о том, как бы ей обойти условия продиктованного мира». Никогда не изменится позиция Германии по отношению к славянству, поэтому надеяться на сближение с Германией совершенно бессмысленно и опасно. «Германия всегда относилась к России двойственно – с одной стороны, презирала Россию, считая русских за людей низшей расы, – с другой – боялась России: быстрый рост ее населения, прогресс промышленности и науки внушали Германии серьезные опасения. Поэтому Германия делает все, чтобы расчленить и ослабить Россию. Она создает и поддерживает всякие сепаратистские течения; ее задача превратить Россию в новый Балканский полуостров, благодатную почву для германской политики». Эту же идею попытался подтвердить примерами из дипломатической истории Б. А. Гуревич, напомнивший собравшимся «фатальную враждебность» всех действий Германии в отношении России со второй половины XIX века (от предательства после окончания русско-турецкой войны до последствий торгового договора 1906 г.). «Дружба Германии и России всегда была официальной дружбой монархов и императорских дворов; втайне же Германия всегда вредила России». На этот раз собрание завершилось вполне однозначным, в духе традиционных оценок, выводом председателя ЦК кадетской партии П. Д. Долгорукова: «Национальный Центр твердо стоял и стоит на платформе «союзнической ориентации». В последнее время германофильские течения усилились, но несмотря на ошибки союзников и тяжелое стратегическое положение, нет оснований менять курс нашей внешней политики. Война, которую начали немцы в целях уничтожения России, продолжается и сейчас через посредство большевиков… Нужно бороться против стремления Германии к мировой гегемонии, но… когда в Европе водворится мир и спокойствие… возможно сближение этих стран на почве международного обмена товарами» (30).

Но, пожалуй, наиболее точно оценку действиям руководства ЗДА, равно как и всей потенциально возможной «прогерманской ориентации» Белого движения в 1919 г., дал в сентябрьском номере газеты «Общее дело» Маклаков: «Российское посольство настоящим опровергает появившееся сообщение, что в состав русских армий, находящихся под командованием адмирала Колчака и генерала Деникина, входят части под названием «Русско-Германские войска», которые частью составлены из германских добровольцев, набранных в Германии. Российское посольство заявляет по этому поводу, что в борьбе, предпринятой для восстановления России, временное правительство под председательством адмирала Колчака никогда не обращалось за помощью к германцам. Оно никогда не просило об этом, не давало никому подобных полномочий, и в его среде такой вопрос никогда не поднимался. В соответствии с этим действует и генерал Деникин. Он признал адмирала Колчака Верховным Правителем, и его правительство Юга России находится в контакте с Омским правительством, которое таким образом является общенациональным и объединенным правительством России». Аналогичную позицию «верности союзническим обязательствам» занимал и министр иностранных дел Сазонов (о деятельности его и подведомственных ему структур – в следующем разделе). По его мнению, «Германия была опасна для мира Европы не как европейская, а как мировая держава, поставившая себе цели, не совместимые с политическим существованием Великих Держав, выступивших несколькими столетиями раньше ее на путь империализма и не угрожавших более миру Европы» (31).

* * *

1. Акунов В. Рыцари Белого Креста. // Белая Гвардия, № 7, 2003, с. 102–110; Его же. Почти забытая война. // Родина, № 3, 2008, с. 103–105; Иоффе Г. 3. Предисловие к публикации «Полковник П. Р. Вермонт-Авалов. Документы и воспоминания» // Вопросы истории, № 1, с. 9—11.

2. Доклад о Западном фронте и армии Бермондта-Авалова // Белый архив, т. 1, Париж, 1926, с. 107; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Лл. 2–3.

3. Там же. Лл. 16–23.

4. ГА РФ. Ф. Varia. Оп. 1. Д. 127. Лл. 60–61 об.

5. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Лл. 7–8, 14–15; Ливен А. Освобождение Риги от большевиков в 1919 г. // Часовой, Париж, № 11–12, июнь 1929 г., с. 112.

6. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Лл. 17–18; Бережанский Н. П. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. // Историк и современник, т. 1, Берлин, 1922, с. 17–18; Авалов П. В борьбе с большевизмом. Воспоминания бывшего командующего русско-немецкой Западной армией в Прибалтике. Глюкштадт и Гамбург, 1925, с. 141–142; Ливен А. П., Светл. Князь. Основание отряда // Памятка Ливенца. 1919–1929. Рига, 1929, с. 33.

7. Авалов П. Указ, соч., с. 526; Валь фон ЭЛ. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева, Таллинн, 1935, с. 121–122.

8. Бережанский Н. Указ, соч., с. 11–12; 33–34; Авалов П. Указ. соч. В борьбе с большевизмом. Воспоминания бывшего командующего русско-немецкой Западной армией в Прибалтике. Глюкштадт и Гамбург, 1925; Бермондтовская эпопея в Прибалтике (составил С.П. Мельгунов) // На чужой стороне. Т. VII. 1924. с. 213.

9. Бережанский Н. Указ, соч., с. 25–26; Валь фон Э.Г. Указ, соч., с. 121–122.

10. Родзянко А.П. Указ, соч., с. 82–83; Бермондтовская эпопея в Прибалтике. Указ, соч., с. 202–203; Авалов П.Р. Указ, соч., с. 189–190.

11. Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 1, 2003, с. 13–14, 17–19; Вопросы истории. № 5, 2003, с. 17–18; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Л. 24.

12. Бермондтовская эпопея в Прибалтике. Указ, соч., с. 209–211; Бережанский Н. Указ, соч., с. 40–42.

13. Бермондтовская эпопея. Указ, соч., с. 211–212.

14. Там же. с. 205–209.

15. Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 5, 2003, с. 17.

16. Бережанский Н. Указ, соч., с. 40–41; Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ, соч. // Вопросы истории. № 2, 2003, с. 16–17; № 6, 2003, с. 9—11.

17. Бережанский Н. Указ, соч., с. 36–37.

18. Там же. с. 34–35; Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 52003, с. 11; № 6, 2003, с. 17.

19. Бермондтовская эпопея. Указ, соч., с. 211–212.

20. Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 1, 2003, с. 15; Авалов П. Указ, соч., с. 178.

21. Авалов П. Указ, соч., с. 184; Полковник П.Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 6, 2003, с. 17; № 1, 2003, с. 22.

22. Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 2, 2003, с. 15, 17; Авалов П. Указ, соч., с. 178, 200; Бережанский Н. Указ, соч., с. 42–43.

23. Авалов П. Указ, соч., с. 200–201; Полковник П.Р. Бермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 2, 2003, с. 17–18.

24. Бережанский Н. Указ, соч., с. 78–79; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Л. 25.

25. Авалов П. Указ, соч., с. 223–224, 228; Бермондтовская эпопея. Указ, соч., с. 208–209; Полчанинов Р. Генерал Бермонт-Авалов // Новое Русское Слово, 15 ноября 1981 г.

26. ГА РФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 65. Лл. 1–5; Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 44–45, 48, 80–81, 86–90, 108–109.

27. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China. Op. cit., vol. 1, p. 309–315; Русское дело, Омск, № 16, 24 октября 1919 г.

28. Полковник П.Р. Вермонт-Авалов. Указ. соч. // Вопросы истории. № 5, 2003, с. 21–22.

29. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Лл. 1–3.

30. Авалов П. Указ, соч., с. 195; Объяснительная записка полковника Я.М. Лисового // Белый архив, т. 1, Париж, 1926, с. 127–136; ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 265. Лл. 73–79; Д. 262. Лл. 191–192.

31. Бережанский Н. Указ, соч., с. 27; Бермондтовская эпопея. Указ, соч., с. 209; Сазонов С.Д. Воспоминания, Париж, 1927, с. 271.

Раздел 7