Белое дело в России, 1917–1919 гг. — страница 53 из 56

Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 225–227, 377–388; Сазонов С.Д. Указ, соч., с. 395.

16. ГА РФ, Ф. 5936, Оп. 1. Д. 32. Лл. 1–2; Д. 43. Лл. 1, 10, 22–23 об.; Д. 411. Лл. фон Валь Э.Г. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллинн, 1935; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 54, 9 мая 1919 г.

17. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 32. Лл. 1–2; 44, 47, 72, 87–88; Российское отделение Красного Креста. Очерк деятельности. Берлин, 1923. С. 5–6; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 42, 24 апреля 1919 г.; № 44, 26 апреля 1919 г.; № 48, 1 мая 1919 г.; № 49, 3 мая 1919 г.; № 80, 11 июня 1919 г.; La Cause Commune. Общее дело, Париж, № 43, 22 апреля 1919 г.; Черчилль У. Указ, соч., с. 112–113; Лукомский А. С. Указ, соч., с. 248–257.

18. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 66. Л. 64; Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 205.

19. Там же. Д. 3. Лл. 61–62.

20. Соколов К.Н. Указ, соч., с. 141.

21. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Берлин, т. IV, с. 241–242.

22. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 66. Л. 1.

23. Соколов К.Н. Указ, соч., с. 145–159.

24. Подробнее о деятельности Финансово-экономической комиссии: В. Ж. Цветков. «Заграница нам поможет?» Финансовые проекты Белой России. // Родина, № 5, 2005, стр. 98-103.

25. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 66. Лл. 52–53, 57–58, 67.

26. ГА РФ. Ф. 454. Оп. 1. Д. 8. Л. 1.

27. ГА РФ. Ф. 5805. Оп. 1. Д. 487. Лл. 91–92.

28. Там же. Лл. 95–96; Ф. 5867. Оп. 1. Д. 23. Л. 92; Мельгунов С.П. Н.В. Чайковский в годы гражданской войны, Париж, 1929, с. 133–135.

29. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 516. Лл. 1–8; Ф. Varia. Оп. 1. Д. 127. Лл. 71–73; Сазонов С.Д. Указ, соч., с. 368–370, 389–390; Русское дело, Омск, № 4, 9 октября 1919 г.

30. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 9. Лл. 99—113 об.; Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 321–325; Набоков К. Д. Испытания дипломата, Стокгольм, 1921, с. 277; Черчилль У. Указ. соч., с. 158–174; Лукомский А. С. Указ, соч., с. 311, 331.

31. Мельгунов С.П. Указ, соч., с. 129–134; ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 123. Л. 7; Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Архив Всероссийского Национального Центра. Д. 4. Лл. 1–5.

Раздел 8Белое «надполье» и подполье

Глава 1

Деятельность межпартийных и надпартийных коалиционных общественно-политических объединений на территориях, контролируемых белыми правительствами в 1918–1919 гг.

(Всероссийский Национальный Центр,

Совет Государственного Объединения России,

Союз Возрождения России)

В формировании политической программы Белого движения в 1919 г. значительную роль продолжала играть деятельность межпартийных и надпартийных структур, сложившихся в первой половине 1918 г. Уже отмечалось их существенное влияние на разработку социально-политических установок Белого движения на первом и втором этапах его развития. Важным становилось также их значение в качестве альтернативы политическим партиям. Как отмечалось в записке об образовании Совета Государственного объединения России, «после большевистского переворота русские общественные круги претерпели значительное расстройство». «Одни из них совершенно сошли со сцены, другие в силу сложившихся общих политических условий должны были уйти в подполье и совершенно изменить характер своей работы. Отличительной чертой общественной работы этого периода (1918 – начало 1919 гг. – В.Ц.) приходится считать общее стремление перейти от чисто партийной работы к группировкам и сложным образованиям разнородных общественных элементов, которые объединялись на элементарных платформах и ставили себе несколько общих задач, не вызывающих споров и разногласий. К таким задачам относились: борьба с большевизмом, возрождение Русской Государственности, объединение России, содействие Добровольческой Армии и поддержка тесных отношений с союзниками».

Помимо практических рекомендаций по созданию управленческих структур, немаловажную роль играло обоснование идеологической «борьбы с большевизмом». В этом отношении показателен проект, выдвигавшийся профессором П.И. Новгородцевым осенью 1919 г. По воспоминаниям юрисконсульта управления иностранных дел Особого Совещания Г. Н. Михайловского, посетившего известного философа-правоведа в ноябре, в Ростове-на-Дону, суть проекта состояла в создании некоей «ученой корпорации» («республики философов»), которая объединила бы «академиков, профессоров высших учебных заведений и молодых работников науки» для создания Манифеста русских ученых, обращенного к интеллектуальным кругам Европы и Америки. Манифест должен был содержать основные положения идеологии Белого движения и одновременно показывать «мировой общественности» всю опасность «большевизма». Позднее, в эмиграции, в Праге, эта идея Новгородцева осуществилась в форме резолюции «1-го академического съезда русских ученых», но истоки ее зарождались еще на белом Юге (1). Деятельность трех ведущих межпартийных и надпартийных коалиционных структур (Всероссийского Национального Центра, Совета Государственного Объединения России и Союза Возрождения России) показательна и с точки зрения идеологических обобщений проводимой «борьбы с большевизмом», и с позиции разработки оптимальных форм военно-политического управления. Показательно и то, что по целому ряду вопросов вышеперечисленные структуры смогли выступать с совместными заявлениями, что подтверждает тезис о создании единой политической платформы.

Во многом именно благодаря достигнутым в Москве договоренностям между ВНЦ и СВР в мае – июне 1918 г. была составлена общая схема «создания государственности на новых демократических началах». Таковыми признавалась передача верховной власти «Директории трех» (Верховный Главнокомандующий, представители от «несоциалистических» и «социалистических течений»), отрицание полномочий Учредительного Собрания созыва 1917 г., «верность Антанте» и «недопустимость сотрудничества с Германией». 6 августа 1918 г., накануне начала работы Челябинского Государственного Совещания, согласованный проект был отправлен на Урал, в расчете на его использование при создании новой власти, но, как показали события октября – ноября 1918 г., в работе Уфимской Директории данная московская резолюция использовалась лишь отчасти.

В согласительной резолюции не менее важной была информация о порядке образования надпартийных структур, об их взаимодействии. Отмечалось, что «Союз» и «Центр» существуют «параллельно и не сливаясь между собой, объединяя каждый персональным представительством разные политические группы и течения; связью между ними является кадетская партия, представители которой входят в то и другое объединение». Несмотря на упоминание партии народной свободы в качестве «связующего звена», резолюция подчеркивала, что «эти, возникшие в разное время политические группы вызваны были к жизни укрепившимся в общественных кругах Москвы сознанием, что только объединение всех государственных сил страны, отрешение от узкого партийного догматизма и отыскание общих элементарных основ – может спасти страну». Стремление к объединению усилий особо подчеркивалось: «В силу достигнутого московскими политическими кругами сговора относительно главных начал будущего государственного устройства, надлежит напрячь все усилия к тому, чтобы разрозненные доселе действия в стране происходили в одном общем, согласованном плане».

С начала своего формирования в 1918 г. Центр ориентировался на сотрудничество именно с Добровольческой армией. Московское антибольшевистское подполье систематически поддерживало контакты с белым Югом. Сам факт создания Центров был обусловлен, с одной стороны, стремлением генерала Алексеева к сохранению постоянных контактов с авторитетными общественно-политическими сферами, к поддержке зарождавшегося белого дела. С другой стороны, российским политическим деятелям была необходима опора на авторитетный военный центр. На имя генерала Алексеева и в Политическую канцелярию Добрармии регулярно отправлялась информация. С ведома Алексеева проводилось зачисление в состав Центра. В одном из писем (6 июля 1918 г.), подписанном ведущими членами ВНЦ (М. М. Федоровым, Н. И. Астровым, П. Б. Струве, Д. Н. Шиповым, А. С. Белевским (Белорусовым), Н.К. Волковым, В. А. Степановым, А. В. Карташевым, Н.Н. Щепкиным, А. А. Червен-Водали), содержалась развернутая информация об основных положениях будущей программы объединения. Отмечались скорая победа Антанты над Германией и причины раскола Правого Центра, часть членов которого образовала Национальный Центр: «Мы полагаем, что Русская Государственная власть, чтобы быть Русской Национальной властью, должна возникнуть без содействия и разрешения только что повергших Россию врагов… Мы полагаем, что никогда интересы России не совпадут с интересами Германии. И как бы безнадежно и позорно ни было иго большевизма, искать спасения у Германии безумно и бесполезно». Правда, в отношении союзников России господствовал характерный для 1918 г. оптимизм: «Они (страны Антанты. – В.Ц.) не могут в своих интересах допустить усиления Германии за счет России». «Мы не должны среди войны, пока еще не кончена мировая война, забывать, кто мы, кто наши враги и кто наши друзья».

Перспективы разворачивающегося летом 1918 г. антибольшевистского сопротивления (успешные действия Чехословацкого корпуса, крестьянские восстания в Центральной России, выступления вооруженного подполья в Сибири и на Урале) внушали лидерам московского ВНЦ надежду на скорое падение советской власти. В этой связи представлялся наиболее перспективным «Волжский фронт»: «Очередная задача – это связать все действия на Волге в одном общем плане и этот план согласовать с действиями и планами союзников (десант в Архангельске и Ярославское восстание – звенья этого плана. – В.Ц.)». Повторялся, хотя и в несколько ином виде, «царицынский план» командования Добрармии, разработанный еще до «Ледяного похода» в качестве альтернативы «походу на Кубань». «Теперь центр действий, имеющих целью освобождение Москвы и восстановление России, по-видимому, переходит на Волгу, и нам, в согласии с союзниками, кажется, что Ваша славная Добровольческая армия должна быть отведена на Волгу и там стать руководящей частью нового фронта». В перспективе объединения ведущих анти-

большевистских фронтов вставала необходимость определения «лидера». И здесь ВНЦ был категоричен: «В связи с этим передвижением Вашей армии мы надеемся видеть Вас во главе общего командования военными силами, под прикрытием которых должна образоваться Русская Национальная власть. Эта власть будет иметь против себя немцев и их ярость. Но за ней будут возрождающаяся Россия и ее надежды. Эта власть снова свяжет себя с союзниками, которые обещают всякую помощь и всякую поддержку».

Принципиально важным для понимания политико-правовой эволюции Белого дела было следующее указание московских лидеров ВНЦ: «Когда мы говорим об образовании власти в России, мы не ставим себе форму (правления. – В.Ц.) раньше содержания. Мы думаем, что историческая Россия должна для своего восстановления и воссоединения иметь монарха. Но из этого мы не строим для себя кумира. Мы полагаем, что для переходного времени нужна сильная власть диктатора, но чтобы эта диктатура была приемлема для беспокойно подозрительно настроенных масс; мы готовы принять предлагаемую Союзом Возрождения форму Директории с военным авторитетным лицом во главе. Для нас Вы, Михаил Васильевич, представляетесь и в этом качестве. Эта Директория должна очистить территорию, установить порядок, подготовить население и дать ему новое основание для выборов в Народное Собрание, которое и должно установить окончательную форму правления. Великий Князь Михаил Александрович в надежных руках и в надежном месте. Он исполнит свой долг, когда наступит время (в действительности, к этому моменту Великий Князь был уже убит. – В.Ц.)». Таким образом, ведущие политики Белого движения продолжали верить в перспективу восстановления в России монархии (через стадию «диктатуры») и право на Престол Михаила Александровича Романова. Но, пока ожидаемого провозглашения генерала Алексеева всероссийским военным вождем не произошло, ВНЦ официально запрашивал согласия на то, чтобы Верховный руководитель Добровольческой армии стал бы председателем Всероссийского Национального Центра. Показательно и упоминание о важности сотрудничества с Союзом Возрождения России: «Политическая группа, именующаяся «Союз Возрождения»… уже направила генерала Болдырева в Саратов, Челябинск, чтобы связать действия разрозненных частей и положить начало единому военному центру за Волгой. Мы тоже посылаем наших людей на Волгу с той же целью». В следующем письме (22 июля 1919 г.), отправленном к Алексееву вместе с выехавшим из Москвы членом правления ВНЦ В. А. Степановым, подтверждалось желание видеть генерала во главе всех вооруженных антибольшевистских сил России и в качестве «носителя верховной власти до создания окончательных форм, в которых определится государственная жизнь России». Тем самым Алексеев «возводился» уже на роль Верховного Правителя, в тот статус, который фактически (из-за кончины генерала 25 сентября

1918 г.) принял на себя 18 ноября 1918 г. адмирал Колчак (2).

К концу 1918 г. ситуация стала меняться. Ведущие центры объединений переместились из центра России на юг. Правление Центра переехало в Одессу и затем в Екатеринодар. ВНЦ позиционировал себя как структура, призванная обеспечить не просто «междупартийное объединение», но сыграть роль «политической опоры Добровольческой армии», которая «ждет от Национального Центра указаний и советов по ряду вопросов» (из выступления Н.И. Астрова на заседании 31 января 1919 г.). Центр ориентировался на единство армии и политической власти: «Россия должна и может восстановить себя только сама, и основным средством такого восстановления может быть только армия. Выполнила свой долг до конца перед Родиной, не прерывала войны с немцами и ее ставленниками – большевиками, и своими подвигами покрыла себя неувядаемой славой только одна армия – Добровольческая, и только она может и должна стать основным ядром восстановления русской народной армии. Армия по всей России должна быть едина и должна быть собрана под единым командованием. Совершенно несомненно, что вождем этой армии должен стать вождь Добровольческой армии».

Что касается организационной специфики ВНЦ, то в специальном сообщении Астрова она определялась как «персональное представительство». В состав Центра принимались персонально те, кто разделял «основные положения политической платформы» (см. приложение № 31). Следуя принципу создания единой всероссийской власти, ВНЦ с весны 1919 г. декларировался уже «организацией всероссийской», «готовой и обязанной служить всем силам, работающим на дело освобождения России, где бы эти силы ни возникали». Почетным председателем ВНЦ считался генерал Алексеев. Председателем Правления был М.М. Федоров, приехавший в Екатеринодар после участия в Ясском Совещании. Фактически «явную и гласную деятельность» на белом Юге Центр начал именно в Яссах. По свидетельству Астрова, «к этому времени из членов Правления в Екатеринодаре были: В. А. Степанов, приехавший из Москвы еще летом 1918 г. (в качестве курьера к генералу Алексееву. – В.Ц.), и я (Астров. – В.Ц.). В ноябре приехали члены Правления В.Н. Челищев, а несколько позднее Н.К. Волков, А. С. Салазкин, А. А. Червен-Водали, а еще позднее П.И. Новгородцев. В ноябре в Екатеринодаре окончательно сложился Центральный Отдел Всероссийского Национального Центра. В состав Правления вошли и новые люди, а именно: князь Павел Дм. Долгоруков, избранный товарищем Председателя правления, гр. С. В. Панина, П.П. Юренев, А. Н. Ратьков-Рожнов (управляющий делами Центра. – В.Ц.), И.М. Малинин, П.П. Гронский, М.В. Бернацкий. Правление Центра стало быстро развивать свою деятельность. В ряде городов были открыты отделения Центра. В состав его членов стали записываться лица разных профессий и состояний, признававших неотложно оказать всяческую поддержку Добрармии и содействовать укреплению диктаторской власти Главнокомандующего. Центр установил сношения с Сибирью, Архангельском, Парижем, с славянскими странами, поддерживал связь с Москвой, периодически направляя туда свои сообщения, и получал оттуда письма, сообщения о положении и настроениях на севере, выражая часто неодобрение действиям южан». В течение 1919 г., кроме Екатеринодарского, возникли отделения Центра в Новороссийске, Ростове-на-Дону, Таганроге, Харькове, Батуми, Тифлисе, Баку, Кисловодске, Симферополе.

Согласно разработанным Центральным Правлением инструкциям, местные отделения ВНЦ могли создаваться «лицами, на которых Правлением возлагалось образование отделения». Уполномоченный Центром подбирал «из числа сочувствующих задачам и Основным Положениям» лиц в состав «Учредительного Собрания», которое утверждало создание Правления отделения, а участники Собрания становились членами отделения. Правление работало на постоянной основе, регулярно созывалось Общее Собрание отделения. Правление представляло кандидатов в члены отделения, избрание которых проходило в индивидуальном порядке, «квалифицированным большинством» Общего Собрания (2/3 от числа присутствовавших). Но предлагаться к голосованию могли только кандидаты, получившие единогласное одобрение Правления. Пополнение состава самого Правления могло проводиться путем персонального «приглашения» к работе в его составе «лиц из числа членов отделения, участие которых в составе Правления признается полезным». «Приглашенные лица» утверждались ближайшим Общим Собранием. Центральный аппарат ВНЦ постоянно контролировал подбор местных кадров. Правление ВНЦ регулярно получало информацию обо всех изменениях и дополнениях в списочном составе отделений, а также информационные сводки о «событиях в местной жизни», «настроениях населения» и т. д. Основным направлением деятельности отделений признавалась пропаганда. Члены правлений «организовывали публичные лекции и заседания в целях правильного освещения и ознакомления с происходящими явлениями и событиями широких слоев населения», «помещали статьи в повременных изданиях». Правления местных отделений получали из «центра» ВНЦ указания, а также «периодические сообщения о ходе событий, как по внутренним, так и по внешним делам страны, об издаваемых правительством или разрабатываемых им законах и распоряжениях».

Взаимодействие между отделениями обеспечивалось Центральным Правлением из Екатеринодара и Ростова-на-Дону. Наиболее активным на Юге России был отдел Центра в Одессе (работал с 25 января вплоть до эвакуации города в конце марта 1919 г.). В его состав вошли находившиеся тогда в Одессе полковник Новиков, Родичев, профессор Новгородцев, Шульгин и его супруга, Федоров, Ратьков-Рожнов, Энгельгардт, граф Гейден. Здесь, в процессе организации гражданской власти, предпринимались попытки создания единых структур управления на основе соглашений между ВНЦ, СГОР и СВР. Членам одесского отдела указывалась важность переговоров с другими общественными, партийными структурами, сохраняя при этом «твердую защиту» основных положений Национального Центра. Персональное представительство оставалось приоритетным при приеме новых членов. ВНЦ должен был «явиться центром всех этих новых организаций», но «осуществить это следует не путем включения организаций в своем полном составе, а посредством привлечения к работе в Н.Ц. отдельных наиболее выдающихся деятелей этих групп и организаций». Что касается сотрудничества с «широкой общественностью», то здесь следовало «привлекать к работе в Н.Ц. из всех общественных слоев и групп нужных людей, не включая их в состав Н.Ц., но только давая им указания для их работы»: «Правление по поручению Общего Собрания просит отдел иметь в виду, что оно считает… весьма полезным и необходимым постоянные и организованные сношения и переговоры с течениями, группами и партиями (конечно, кроме крайних, антигосударственных) и надеется, что сношения эти будут возобновлены в наиболее приемлемой для Национального Центра форме и на началах дальнейшего укрепления занятой Национальным Центром позиции». Помимо этого, нужно было «направлять общественную работу руководителей Добровольческой Армии, удерживая их от принятия мер, противных духу времени», «вести пропаганду за Добровольческую Армию», наладить издание газеты (3).

В отношении к существовавшим в России политическим партиям ВНЦ открыто заявлял, что своим «персональным составом очень тесно связан с партией народной свободы, и потому естественно, что взгляды этой партии в значительной мере отражаются на деятельности Центра». Анализируя сохранившийся «Список членов Национального Центра», работавших в отделениях на Юге России (в октябре 1919 г. – 110 человек), можно отметить весьма разнообразный его состав. В частности, кадетская партия была представлена в нем далеко не рядовыми членами. Среди них: председатель Ростовского отделения ЦК партии, князь П. Д. Долгоруков, члены ЦК партии – Н. И. Астров, графиня С. В. Панина, В. А. Степанов, К. Н. Соколов, Н.К. Волков, П.И. Новгородцев, П.П. Гронский, П.П. Юренев, Д.Н. Григорович-Барский, Ф.И. Родичев, И.П. Демидов, М.Л. Мандельштам,

A. В. Тыркова-Вильямс, Н. В. Тесленко, В. А. Харламов. В кадетской партии состояли Г. А. Мейнгардт, В. Н. Челищев, М. В. Бернацкий, А. А. Червен-Водали (член ЦК Восточного отдела партии), В. Ф. Зеелер (глава Донского областного комитета партии), А.Н. Веденяпин, Н.Н. Николаев, Ф.И. Иваницкий, Н.Н. Богданов, B. В. Келлер, А. С. Соловейчик, В. И. Снегирев, А. В. Маклеров, Б.Е. Шацкий, И.М. Малинин, В.Ф. Кокошкин (брат убитого в январе 1918 г. Ф.Ф. Кокошкина), Н.Н. Ковалевский, А.С. Салазкин, Ю.Ф. Семенов. Представительство в Центре было обеспечено также членам Особого Совещания, работникам правительственных структур, судебным служащим. В состав ВНЦ входили: А. А. Нератов (заместитель управляющего отделом иностранных дел), Федоров (глава Комиссии по разработке рабочего законодательства), Астров (глава Малого присутствия правительства), Бернацкий (управляющий отделом финансов), Д.Н. Григорович-Барский (председатель Киевской судебной палаты), Н.Н. Богданов (министр внутренних дел Крымского правительства), П.П. Гронский (товарищ управляющего отделом внутренних дел), Г. А. Мейнгардт (председатель правительственной Комиссии по расследованию злодеяний большевиков) и С. Н. Матвеев (член данной Комиссии), Степанов (Государственный контролер), Соколов (управляющий отделом законов и глава отдела пропаганды), Э.П. Шуберский (управляющий отделом путей сообщения), В.П. Юрченко (директор департамента отдела путей сообщения), А. Д. Билимович (управляющий отделом земледелия и землеустройства), В. Ф. Малинин (управляющий врачебно-санитарным отделом управления внутренних дел), А. С. Щетинин (член Особого Совещания без портфеля), В. А. Харламов (председатель Донского войскового круга и Южно-Русской конференции), полковник Б. А. Энгельгардт (помощник управляющего отделом пропаганды), А. К. Эйлер (директор департамента управления внутренних дел), В.Н. Челищев (управляющий отделом юстиции), граф Г. Н. Трубецкой (глава управления исповеданий). Помимо правительственных, в состав ВНЦ входили представители земско-городского самоуправления, промышленных, финансовых структур, журналисты:

C. П. Рябушинский, П. О. Гукасов (председатель Совета съездов бакинских нефтепромышленников), П. А. Пятин (директор Волжско-Камского банка), Астров (бывший городской голова Москвы), Зеелер (городской голова Ростова-на-Дону), Ф. И. Иваницкий (товарищ городского головы Харькова), С. П. Шликевич (председатель Главного Комитета Всероссийского Земского Союза), П.П. Юренев (председатель Союза городов Юга России), Богданов (бывший председатель Таврической губернской земской управы), Н.В. Дмитриев (особоуполномоченный Союза городов), Н.Н. Ковалевский (председатель Харьковской городской думы (созыва осени 1919 г.), В.М. Левицкий (редактор газеты «Россия»), О. Л. Орлицкий (заведующий санитарным отделом Союза городов), Ю. Н. Потехин (член комитета Всероссийского Земского Союза), А. С. Салазкин (бывший городской голова Нижнего Новгорода), Ю.Ф. Семенов (заместитель председателя Закавказского Русского Национального Совета), Н. Б. Чижик (уполномоченный Союза городов), А. Я. Чемберс (товарищ Председателя Англо-Русской палаты), Н.В. Фенин (член Совета горно-промышленников Юга России), М.И. Игнатищев (товарищ председателя Торгово-промышленного съезда), И. П. Демидов (редактор газеты «Русский Голос»), А. В. Маклеров (редактор газеты «Новая Россия»), Б.Е. Малютин (редактор газеты «Свободная Россия»), К. А. Ефимовский (журналист), В. М. Бухштаб (председатель городской думы Таганрога), банковские и промышленные деятели Е. Н. Фену, Б. Г. Фалькнер, А. Шапошников, Кащенко, С. О. Генч-Оглуев, А. И. Литовкин, В. С. Соколов. Единственным военным, что вполне понятно, учитывая исключительный характер членства воинских чинов ВСЮР в общественно-политических организациях, был полковник Генерального штаба И. М. Новиков.

Персональное представительство отличалось тем, что в Центр входили известные специалисты в юриспруденции, в экономике: профессор экономики и статистики Билимович, профессор политической экономии Бернацкий, профессор государственного права Соколов, профессор философии права Новгородцев, инженер-строитель, автор проекта Московского метрополитена Юренев, профессор уголовного права Харьковского университета Маклеров, профессор государственного права Гронский. Члены ВНЦ имели политический опыт работы в российских представительных и правительственных структурах еще с начала XX столетия: товарищ министра иностранных дел (1910–1917 гг.) Нератов, министр финансов Бернацкий (с 1917 г.), бывший российский посол в Сербии князь Трубецкой, Малютин – бывший делопроизводитель Государственной Думы, члены I–IV Государственной Думы Родичев, III–IV Государственной Думы Волков, II–IV Государственной Думы Салазкин, I Государственной Думы Ковалевский, IV Государственной Думы Демидов. Национальный Центр осуществлял также персональное объединение с Советом Государственного Объединения и с Союзом Возрождения России. Члены Бюро СГОРа В. В. Шульгин, граф Д. Ф. Гейден (председатель Всеукраинского Союза хлеборобов), князь Г. Н. Трубецкой, Н. Н. Чебышев (управляющий отделом внутренних дел), профессора А. Д. Билимович, П.И. Новгородцев, А. А. Нератов и сам Астров (до февраля 1919 г.) состояли одновременно членами Центра. И. П. Алексинский, член ЦК трудовой народно-социалистической партии, входил в Союз Возрождения. С полным основанием Всероссийский Национальный Центр можно было назвать политической элитой, интеллектуальным центром южнорусского Белого движения.

Что касается других белых регионов, то в них деятельность структур Национального Центра также проводилась. В Сибири работали командированные из Москвы по заданию ВНЦ В.Н. Пепеляев, А. С. Белевский (Белоруссов) и Н.А. Бородин. О своей преемственной связи с московским Центром заявляло руководство созданного в Екатеринбурге Всероссийского Национального Союза и его печатный орган «Отечественные Ведомости». На Северо-Западе во взаимодействии с центральным правлением ВНЦ работал Русский Политический Комитет и получившие поручения от московского ВНЦ П.Б. Струве и А. В. Карташев (подробнее об их работе – в разделах об общественных организациях на Востоке России и о Северо-Западном фронте). Были налажены контакты с Зарубежьем: велась регулярная переписка с В. А. Маклаковым, князем Г. Е. Львовым и Н. В. Чайковским. Продолжалась работа структур Центра и в подполье (4).

В августе руководство Центра, одновременно с переездом Особого Совещания, переехало в Ростов-на-Дону. На первом 4 декабря 1918 г. заседании обсуждался разработанный в Москве проект Основных законов – развернутой по всем отраслям общественно-политической и экономической жизни, своеобразной «временной» Конституции России. Это был весьма примечательный политико-правовой документ с точки зрения отражения позиций Белого движения по главным проблемам общественной, экономической и культурной жизни. Срок его действия определялся в преамбуле: «впредь до созыва Народного Представительства, имеющего установить основные законы Государства Российского». Временная Конституция делилась на десять отделов, в первом из которых излагались положения «О Государстве Российском». Утверждался главный для идеологической программы лозунг «Государство Российское едино и нераздельно» (ст. 1.). В позиции «по национальному вопросу» Конституция допускала возможность создания новой системы управления. «Всякое изменение» территории России, равно как «образование на ней каких-либо автономных областей или суверенных государств», в принципе не исключалось, но решения об этом допускались только «в порядке законодательном», то есть в ходе принятия соответствующих законов (ст. 2.). При этом Конституция безусловно гарантировала «национально-культурную автономию» («все народности имеют право охранять и развивать свою национальную и культурную жизнь») (ст. 3.). Русский язык признавался общегосударственным, употребляясь в вооруженных силах и во всех государственных учреждениях. «Языки отдельных национальностей» допускались «в самоуправлениях, суде, школе государственной и общественной», но их употребление в каждом конкретном случае регламентировалось особыми законами (ст. 4.).

«Христианская Православная вера кафолическая Восточного вероисповедания», «исповедуемая большинством населения», признавалась «первенствующей в Российском Государстве». Другим конфессиям обеспечивалась «свобода и право самоуправления», а государственная власть лишь наблюдала за «соответствием» их деятельности законам (ст. 5, 6).

Следующий раздел проекта Основных законов был разработан в ходе совместных заседаний с СВР и назывался (в первоначальном проекте) «О Директории и Правительстве». «Верховная власть» представлялась как принадлежащая Директории (ст. 7 первого варианта). Правда, при этом не уточнялся ее персональный состав (на месте, где должны были быть вписаны фамилии директоров, в оригинальном тексте стояло многоточие). Директория осуществляла руководство внешней политикой, вооруженные силы подчинялись ей «в лице их Главнокомандующего, ею назначаемого» (ст. 8 первого варианта). Принципиально важный, с точки зрения событий 18 ноября 1918 г., пункт определял, что «в случае выбытия кого-либо из членов Директории, его место замещалось» по выбору самой Директории (ст. 9 первого варианта). «Внутренняя автономия» Директории определялась также выборами председателя Директории и его заместителя и установлением срока их полномочий самими директорами. «Распределение дел» внутри Директории также определялись коллегиально (ст. 10 первого варианта), членам Директории гарантировалась «неприкосновенность» и «безответственность» (неподотчетность) (ст. 13 первого варианта). Исходя из вышеизложенных полномочий, статус «верховной власти» – согласно временной Конституции – можно определить как «коллегиальная диктатура», признанная в качестве оптимальной модели управления многими политическими структурами в 1918 г. Принцип диктатуры (или «коллегиальной», или «единоличной») был востребован. По воспоминаниям Челищева, «проект восстанавливал в общих чертах те исключительные законы, на которых зиждилось управление Россией в последние до революции годы (то есть Первой мировой войны. – В.Ц.)…Военная диктатура, как экстренная мера, вытекающая из уже сущего состояния страны в гражданской войне». Директория не была частью «Правительства Российского Государства», таковым являлся Совет министров, председатель и члены которого назначались и увольнялись Директорией (ст. ст. 14, 15 первого варианта). Процедура принятия законов определялась в соответствии с разделом 3 «О власти законодательной». Временная Конституция утверждала, что «власть законодательная» осуществляется Директорией. Акты, исходящие от нее, скреплялись ее председателем или заместителем. После этого законы следовало согласовать с Советом министров, председатель которого и «подлежащий министр» подписывали законодательный акт, чтобы «принять на себя ответственность» за исходящие от власти решения. Очевидно, что Совет министров обладал правом законодательной инициативы, но при «неотложной необходимости и невозможности своевременно собрать Совет министров» Директория могла принимать временные законы (за исключением актов по бюджету, внешним займам и внешнеполитическим действиям), подлежавшие окончательному утверждению уже после созыва Правительства. Законы обратной силы не имели, за исключением специально оговоренных случаев (ст. 11, 16,18, 25 первого варианта.).

Окончательный вариант проекта разработал К. Н. Соколов. Он полностью повторил формулировки статей по определению государственного суверенитета, вероисповеданию и «национально-культурной автономии». Но при этом целиком изменил статьи о Директории, ее структуре и полномочиях. Вместо них появились статьи о «Правителе», осуществлявшем «верховную власть в Государстве Российском». Новый проект исходил из факта свершившегося «переворота» 18 ноября 1918 г. и осуществления «единоличной», а не «коллегиальной диктатуры». Полномочия Правителя полностью повторяли полномочия Директории и также предусматривали осуществление законодательной власти «при участии Совета министров». Принципиальной разницы в процессуальных вопросах, касавшихся порядка согласования и принятия законов, не было и в сравнении с т. и. «Конституцией 18 ноября», по которой работало Российское Правительство в Омске. Как и в первоначальном проекте, «закон принимал силу только после его одобрения Советом министров и утверждения Правителем. «Хранителем законов», обеспечивающим их правовую оценку и «обнародование во всеобщее сведение», традиционно оставался Правительствующий Сенат (ст. 9—17 нового варианта; далее – ссылки на статьи нового проекта Основных законов, разработанных Соколовым). Деятельность Правителя и Правительства была «безответственной» с точки зрения отсутствия контроля со стороны каких-либо представительных органов (существовала ответственность только за должностные преступления). В то же время провозглашалось необходимое «установление порядка выборов в народное представительство, долженствующее определить государственный строй России… установление срока этих выборов и срока созыва самого народного представительства» (п. 21 б). В законодательном порядке предполагалось «предоставление отдельным местностям и областям России особого устройства и особых прав самоуправления». Раздел 4 Основных законов в проекте Соколова конкретизировал взаимоотношения и Правителя, и Совета министров и повторял основные принципы «Конституции 18 ноября». Провозглашалось, что «власть управления принадлежит Правителю и осуществляется через Совет министров, его председателя и отдельных министров» (ст. 23). «По представлению» главы Совмина или «подлежащего министра» Правитель мог назначать и увольнять тех или иных должностных лиц (ст. 24). Правитель «направлял внешнюю политику» и руководил деятельностью дипломатических представительств (ст. 25). Через военного министра и министра внутренних дел Правитель получал право объявления военного или «какого-либо другого исключительного положения» (ст. 26). Отдельные министры получали право издавать самостоятельные «распоряжения» в их ведомственной компетенции (ст. 27), но «законы» принимались Правителем и Правительством. Что касается судебной власти (5-й раздел 1-го отдела Основных законов), то она «отправлялась от имени Государства Российского и его Правителя независимыми, подчиненными лишь закону судами» (ст. 28). Судьи назначались Правителем по представлению министра юстиции и могли отстраняться от должности (ст. 29). Через министра юстиции осуществлялись также амнистии (ст. 32). Военная юстиция действовала в пределах норм военного положения, но в случае его отмены «дела о государственных преступлениях» решались судом присяжных (ст. 30). А «вопросы о закономерности действий правительственных органов, органов местного самоуправления или учреждений, имеющих публично правовое значение», решались введенными еще в 1917 г. административными судьями (ст. 31).

Специальный раздел временной Конституции был посвящен «правам и обязанностям российских граждан». Прежде всего заявлялось о «равенстве в правах и обязанностях» всех граждан Государства Российского «без различия классов, национальностей и вероисповеданий» (ст. 33). Обеспечивалась «неприкосновенность личности» (ст. 36), свобода вероисповедания (ст. 42), неприкосновенность жилища (ст. 39), обеспечение права собственности (ст. 41), свобода создания союзов (ст. 45), право обжалования действий должностных лиц (ст. 47). Любые ограничения прав и свобод применялись только в условиях военного положения или по «особым случаям», установленным законом. Сохранялась всеобщая воинская повинность (ст. 34). Последующие «отделы» Основных законов были разработаны уже отдельными членами Центра. «Программа иностранной политики» (отдел II) в первом же пункте декларировала, что «Правительство не признает никакой – ни правовой, ни фактической – силы» за Брестским миром. Слова о «полном единении с союзными державами» и «неприемлемости всякого сепаратного соглашения с Германией» были важны, поскольку проект составлялся еще во время продолжавшихся военных действий. Память о «великой жертве, принесенной Россией во время войны, о «геройских подвигах ее армии, предотвратившей удары, направленные Германией и Австро-Венгрией против Франции и Италии», безусловно «давала право России занять на международной конференции приличествующее ей место».

Заранее предполагалось, что в послевоенной Европе сохранится то «единение», которое сложилось в ходе войны, и будет основано «на сознании многообразных общих интересов и на чувстве духовной близости между возрожденной к новой жизни Россией и Францией, Англией, Соединенными Штатами, Италией и Бельгией». «Представители России будут поддерживать на конгрессе условия мира, выработанные совместно с союзниками, следуя в этом отношении обязательствам, принятым с начала войны». Опасность гегемонии Германии и Австро-Венгрии следовало устранить навсегда, но при этом нужно было поддерживать «добрососедские отношения с германским народом», а также «всеми народностями Австро-Венгрии, устроившими свою жизнь на началах национальной свободы». Произошедшие после 1917 г. перемены, создание «государственных образований» не должно нанести ущерб интересам России: «Правительство считает, что для мирного равновесия и предупреждения новых международных потрясений необходимо восстановить единство и целость России, возвратить ей части территорий, в настоящее время от нее отторгнутые… Россия не может обеспечить своей политической и экономической самостоятельности без возвращения Балтийского и Черного морей с прилегающими областями, коими она владела, без восстановления всей ей принадлежащей территории Закавказья». Образование «особых мелких государств» в Прибалтике и на Кавказе, «со сталкивающимися и часто противоположными интересами», привело бы только «к нескончаемым распрям и даже вооруженным столкновениям, как показывает история Балканского полуострова». А создание «особого Украинского Государства» представляет «великую опасность для экономической и культурной мощи русского народа и для его здорового политического развития». Альтернативой «призрачной независимости» могло стать «предоставление автономного строя» и «свободного национально-культурного развития». Это «удовлетворит в полной мере стремления этих народностей и… даст им благо участия в жизни великого, единого Государства». Неоспоримая независимость признавалась только за Польшей и Финляндией. При этом Польше («естественному союзнику России») гарантировались выход к Балтийскому морю и объединение в границах единого государства всех областей «с преобладающим польским населением» в России, Пруссии и Австрии (ликвидация последствий «разделов» XVHI века). На Балканах России следовало всемерно поддерживать интересы Сербии в обеспечении присоединения к ней Боснии и Герцеговины, а также выхода к Адриатическому морю. Ближневосточный регион вызывал интерес с точки зрения обеспечения безопасности южных границ России и гарантии «экономического роста нашего Юга и Черноморской торговли». Конституция напоминала: «Русское Правительство имеет полную уверенность в поддержке союзных держав, уже признавших во время войны права России на территории, примыкающие к проливам». Следовало добиться признания новых границ и в бывшей Османской Империи. Прежде всего «обеспечить права армянского народа, который обитает в пределах Турции и который во время войны перенес тяжкие страдания». Заявлялось также о «поддержке решения английского правительства по поводу устройства в Палестине особого еврейского государства». Гарантии прав России в Персии, «прочность основ союзных и дружеских отношений, которые связывают с Японией и Китаем», и перспективы заключения «особого соглашения» о дальнейшем экономическом освоении территорий Монголии и Маньчжурии – все это определялось текстом временной Конституции.

Но наиболее важное значение придавалось статусу будущего конгресса. С точки зрения составителей Основных законов, следовало приложить все усилия к тому, чтобы новый конгресс стал продолжением тех идей мира и сотрудничества, сокращения вооружений, которые были высказаны еще Государем Императором Николаем II во время работы мирных конференций в Гааге. Новый Конгресс должен был также «укрепить начала международного права во время войны и мира, обеспечить свободу морей, права нейтральных государств». Примечательно, что многие предположения, относящиеся к послевоенному устройству мира и выраженные в Основных законах, оказались воистину пророческими и впоследствии осуществились фактически в той форме, как это было предсказано. Это относилось и к созданию Лиги наций, и к решению вопросов о территориальном размежевании в бывшей Австро-Венгрии и Османской Империи, и в отношении Польши и Финляндии. Но в решении вопросов, непосредственно затрагивающих интересы России, ее позиция не была удовлетворена в полной мере.

Весьма важным был отдел III, посвященный вопросам организации местной власти, местному самоуправлению. В противоположность хаосу, созданному революционным временем 1917–1918 гг., Основные законы выдвигали «установление власти, которая, не будучи связана с каким-либо классом и служа общенациональным задачам, представляется в виде стройной системы должностных лиц, друг другу соподчиненных со строго обозначенным кругом обязанностей и в достаточной мере по своему личному составу соответствующим задачам, на них возлагаемым». Временно допускался отказ от выборов и переход к «непосредственному назначению» всех представителей Правительства на местах, начальников губерний и уездов: «Представители власти должны располагать необходимой силой и в своей повседневной работе, и во всех тех случаях, когда общественная жизнь будет выходить из рамок своего обычного течения». Чрезвычайные меры, ограничение закона властью, введение военного положения в различных местностях – полностью оправдывались важностью «восстановления порядка и права и обеспечения нормального течения гражданской жизни». «Представители власти должны действовать быстро, точно исполняя все распоряжения, которые исходят сверху». Жесткая исполнительная вертикаль – условие, необходимое для восстановления страны после окончания «Смуты».

Что касается местного самоуправления, то на переходный период оно должно подчиняться власти административной: «Власть управления во всем ее объеме должна принадлежать не органам самоуправления, а начальникам губерний и уездов». Тем не менее «вся работа власти немыслима без работы общества». Органы самоуправления обеспечивают нормальную работу местного общественного хозяйства. И хотя «советская власть самоуправление разрушила», оно должно быть восстановлено Правительством. Принципы «восстановления» предваряли будущие проекты реорганизации структур самоуправления, принимавшиеся в Белом движении: восстановление прежнего состава земских, городских, волостных управ и их назначение, когда это требовалось. Признавая несовершенство избирательной системы 1917 г. («слишком спешные», «масса населения оторвана от своих родных мест» и т. д.), в новых выборах (после января 1919 г.) должны были участвовать «только лица, фактически связанные проживанием с теми городами, уездами и волостями, в которых выборы производятся». Вводился возрастной ценз – 25 лет. Изменения, внесенные в систему управления дооктябрьскими событиями 1917 г., следовало сохранить в отношении волостного земства («основа всесословного уклада управления») и административных судов.

В отношении судебной системы временная Конституция предполагала «немедленное упразднение всех, созданных после 25 октября 1917 г. для отправления судебных функций органов (народных судов. – В.Ц.), лишенных по своему устройству основных гарантий правосудности», и «признание ничтожности всех процессуальных действий, совершенных этими органами». Вместо них – «создание равного для всех и независимого суда, стоящего на страже безусловной силы права, поколебленного ныне провозглашением господства революционного правосознания над законом». «Восстанавливаемый суд должен быть скорым, правым и независимым». Надлежало «немедленно восстановить» Правительствующий Сенат и общие судебные учреждения в их составе на момент 25 октября 1917 г. Следовало провести «мобилизацию» всех судебных служащих и незамедлительно направить их «к быстрому и нелицеприятному разрешению судебных дел» и заранее предусмотреть возможность увеличения штатов судебных структур. Мировые суды должны были вернуться к нормам дореволюционного законодательства. Выборы судей временно должны были заменяться их назначением Правительством. Компетенция мировых судов должна была расшириться. Учитывая восстановление равного, бессословного суда, мировые судьи обязывались решать «все дела местной подсудности и все дела местного сельского населения». Для национальных регионов допускалось существование особых судебных учреждений, связанных со спецификой местных традиций и обычаев. Суды присяжных восстанавливались по спискам 1917 г.

Крайне важным в разрешении «земельного вопроса» представлялся тезис Конституции о «незыблемости прав частной собственности», ограничение которой признавалось «в известных пределах, лишь исходя из общегосударственных интересов». Правительство, таким образом, «признавало ничтожными все изданные после 25 октября 1917 г. постановления, касающиеся прав частных лиц на недвижимое и движимое имущество». Правительство «ныне же приступало к разработке законоположений, направленных к восстановлению нарушенных личных и существенных прав частных лиц и учреждений и урегулированию тех взаимоотношений в гражданском правовом обороте, которые явились последствием отрицания прав собственности». Важность земельных преобразований признавалась и в историческом контексте: «После Смуты конца XVI начала XVII века Россия сама решала свою судьбу и свое государственное устройство. Она тем более решит их и в начале XX века. Приведет Россию к этому великому моменту ее истории только та власть, которая ясно поставит себе эту задачу и сумеет ее достойно подготовить, только та власть, которая… смело и правильно поставит земельную проблему, имея за собой в этом вопросе весь русский народ».

Государственное регулирование – в известных пределах – допускалось и при решении проблем продовольственной (отдел V) и земельной (отдел VI) политики. Допускалось временное введение твердых розничных цен на продукты и товары первой необходимости. Однако основой политики в этой сфере становилась отмена ограничений на частную инициативу. Предполагалась ликвидация всех продовольственных комитетов. Правительство намеревалось использовать возможности частных лиц и кооперации в решении вопросов снабжения, объединив их усилия в рамках создаваемого Высшего Совета по продовольственному делу. Спекуляции опасаться не следовало: «Накопление запасов и естественная конкуренция должны понизить цену на хлеб до тех пределов, которые определятся действительными издержками производства и транспорта», розничная торговля должна находиться под контролем органов местного самоуправления. Главным же принципом земельной программы становилось «принудительное отчуждение земель, которые должны перейти к трудовым земледельцам», и «передача им этих земель на праве собственности». Самой надежной опорой государственного строя считался значительный слой мелких и средних земледельческих хозяйств, «трудящихся на собственной земле»; провозглашались главные преимущества самостоятельного хозяйства: «Только собственность дает владельцу уверенность, что плоды его труда достанутся ему или его наследникам. Только собственник земли сумеет извлечь из нее наибольшее количество хозяйственных благ и тем в наибольшей степени содействует росту общего благосостояния. Только собственник дает побуждение к постоянному улучшению хозяйства». «Восстановление законности» отнюдь не означает «возврата к старому» – тезис также ставший принципиальным при проведении земельных преобразований. В то же время, продолжая в целом курс, провозглашенный еще П.А. Столыпиным, Основные законы подтверждали «неотчуждаемость высококультурных хозяйств», важных для экономики. Отчуждению не подлежали также установленные для каждой местности «земельные максимумы». Правительство контролировало земельные сделки, пресекая случаи перепродажи земли в спекулятивных целях, без намерений вести на них хозяйство. Значительные средства предполагалось вложить в развитие сельскохозяйственного машиностроения, лесного хозяйства, проведение переселенческой политики.

V и VII отделы временной Конституции были посвящены развитию промышленности, торговли и финансов. Восстановление промышленного потенциала было невозможно без широкого привлечения частной инициативы, частного капитала. Но частные интересы не абсолютизировались. Напротив: «Каждое предприятие, даже самое малое, является лишь атомом в общем сцеплении народно-хозяйственного организма, поэтому внутренняя жизнь такой отдельной хозяйственной ячейки не может руководствоваться принципами исключительно частноправовыми. Здесь неизбежно установление известных публичных правовых норм, соответствующих наличным взаимоотношениям труда и капитала и преобразующих эти взаимоотношения в уровень с экономическими силами страны и ее правосознанием». Принимая этот тезис, важно было стремиться к «солидарности всех групп, участвующих в промышленной жизни». Солидаризм исключает конфликт между «трудом» и «капиталом» и не дает возможности развиваться классовой борьбе. Всячески следовало поощрять деятельность профсоюзов, обеспечивать защиту труда, а 8-часовой рабочий день, безусловно, сохранить «для квалифицированных рабочих». Возникающие споры необходимо решать с помощью примирительных камер. Создаваемые на местах торгово-промышленные палаты считались оптимальными формами сочетания общественных, частных и государственных общехозяйственных интересов.

Не менее сложные проблемы предстояло разрешить в финансовой сфере. Прежде всего Основные законы предполагали резко сократить военные расходы, отмечая их непроизводительность и «разрушительный характер» для бюджета. Следовало упорядочить налоговую систему, принимая во внимание практически полную разлаженность «податного аппарата» и низкую заинтересованность населения в уплате сборов. Наибольший эффект принесло бы увеличение косвенных налогов, акцизов. Прямое налогообложение не должно мешать развитию производительных сил, а налоги на имущество – целесообразно передать в ведение структур земского и городского самоуправлений.

Во всех программных заявлениях белых правительств говорилось об обязательном «признании всех законно заключенных займов», «всех государственных обязательств». Однако в условиях крайне разбалансированного финансового хозяйства обеспечить их уплату предполагалось «в соответствии с возможностями своими, на том международном совещании, которое неизбежно должно будет заняться вопросом о взаимных расчетах воевавших держав по их обязательствам». Национальные капиталы еще предстояло создать, поэтому значительное место в структуре капиталов, привлекаемых к восстановлению промышленности, принадлежало бы иностранным кредитам и концессиям. Но не следовало и забывать, что «на почве экономической зависимости создается политическое подчинение». В практике предоставления концессий «необходимо соблюдать большую осторожность, чтобы под флагом экономической работы не происходил политический захват, чтобы Россия не была обращена в колонию, состоящую под экономическим и политическим господством иноземных держав». Завершение отдела подчеркивало исключительную важность производительного труда перед любого рода финансовыми операциями: «Народный труд – основа не только экономического, но и финансового оздоровления». «Чтобы народное хозяйство – основа государственного благополучия – развивалось, необходимо создать надлежащую трудовую атмосферу, нужно чтобы производство превышало потребление, чтобы вырабатывалось не меньше, а больше того, что продается».

Заключительные отделы (IX и X) Основных законов были посвящены проблемам Церкви и народного просвещения. Впервые после февраля 1917 г. вопросы состояния Русской Православной Церкви были отмечены на конституциональном уровне. «Первенствующее значение» в возрождении России, по оценке авторов акта, имел «рост культуры духовной и свободное раскрытие сил человеческого духа». В полном объеме восстанавливалось государственное значение религиозной жизни: «Все формы скрытого и явного гонения религии немедленно прекращаются». Декрет Совнаркома об отделении государства от Церкви признавался юридически ничтожным. «Храмы-святыни, насильно отторгнутые», возвращались Церкви. В рамках гражданско-правовой практики восстановления нарушенных прав собственности все церковное имущество незамедлительно возвращалось. В школах восстанавливалось преподавание Закона Божия, возобновляли свою работу все религиозные учебные заведения. «Вероисповедным бракам» возвращался прежний правовой статус. Восстанавливался православный церковный календарь. «Правительство будет защищать и охранять религиозную жизнь российских граждан, предоставляя полную свободу к развитию и процветанию». Отмечалось, что хотя в Российском Государстве нет «господствующего вероисповедания» и государство не оказывает больше исключительной поддержки, однако именно Русская Православная Церковь «естественно занимает первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение». Декларировалось, что «Правительство признает все определения Чрезвычайного Всероссийского Священного Собора, касающиеся строя церковного управления, отныне автономного». Церкви выделялись «ассигнования из государственного казначейства… по титулам последнего года». Государственный надзор сохранялся только в плане «наблюдения» за действиями «вероисповедных организаций», с точки зрения «закономерности» их деятельности.

Весьма важную роль в сохранении общественной стабильности играла школа. Ведь «Великая разруха Русского государства явилась прямым следствием слабого развития образования и темноты народных масс. Только эта темнота дала возможность врагам нашей Родины при помощи людей, чуждых патриотизму, так быстро привести к полному развалу Россию в самый критический момент мировой войны». В деле народного просвещения также будет господствовать личная инициатива, а министерство просвещения станет лишь административно-финансовым органом. Весь распорядок работы учебных заведений, их снабжение переводилось в компетенцию местного самоуправления. Восстанавливалась автономия вузов, а при Правительстве создавался Совет научных и технических исследований, призванный координировать направления работы российских ученых. В средних учебных заведениях вводилось самоуправление.

Таковы были основные положения разработанной Всероссийским Национальным Центром временной Конституции Российского Государства. Следует отметить, что сам по себе факт разработки политико-правового документа, излагающего не только главные принципы организации власти, но и дающего характеристику основным направлениям внутренней и внешней политики, был очень важным. Предшествующие проекты Основных законов (например, «Конституция генерала Корнилова», «Конституция 18 ноября») – излагали лишь самую общую схему организации власти Российского правительства, были слишком краткими и неизбежно требовали доработки по каждому из пунктов. В них не были установлены в должной мере пределы полномочий властных структур и, тем более, не содержалось достаточно развернутых характеристик политического курса, определений аграрно-крестьянской, финансовой или национальной политики, перспектив развития местного самоуправления. О важности выработки некоей «хартии прав» говорилось и прежде не только в Москве и Екатеринодаре, но и в Омске (предположения Г. Тельберга об «общегражданском своде прав и обязанностей», «Habeas Corpus Act»), но наиболее реальный проект Конституции оказался разработанным только Всероссийским Национальным Центром. То, что данный документ так и остался проектом, еще не свидетельствует о наличии в нем неустранимых, принципиальных недостатков. Нельзя, конечно, не признать, что целый ряд положений нуждался в дальнейшей детализации и доработке. Это относилось, в частности, к проблеме его введения в действие. Очевидно, что проект Основных законов создавался в условиях конкретной, сложившейся на рубеже 1918/1919 гг. ситуации в Белом движении, факта ликвидации Уфимской Директории, перехода от коллегиальной к единоличной форме правления, обусловленной военным положением. Проект не называл конкретной личности Правителя, но было ясно, что и после «освобождения Москвы» единство Белого дела обеспечит всеобщее признание будущего главы Российского Государства (хотя бы и временного) и проводимого им политического курса, основы которого содержали положения Конституции.

ВНЦ смог быстрее других организаций продвинуться в разработке общегосударственных программных актов. В полной мере можно назвать их результатом «коллективного творчества». Каждый отдел был написан специалистами в своей области знаний и практической деятельности. Как уже отмечалось, К. Н. Соколов был автором первоначального проекта Основных законов, постатейно излагавшего основные принципы организации управления, права и обязанности граждан, его «схема власти» вошла в качестве первого отдела в итоговый проект. Что касается ряда прилагаемых «отделов» по различным направлениям политики, то стоит отметить, что в составлении отдела о судебной системе принимал участие В. Н. Челищев, о местном самоуправлении – П. П. Гронский, о религиозной жизни – князь Г. Н. Трубецкой, о торговле и промышленности – М.М. Федоров, о продовольственной политике К. И. Зайцев. Н.И. Астров свел воедино творчество своих коллег по Центру, разработал преамбулу и скорректировал отдел об устройстве власти. А. В. Карташев принимал деятельное участие в разработке отдела о взаимоотношении Церкви и власти, получив одобрение от Святейшего Патриарха Тихона. Проект временной Конституции показателен как идеологическая конструкция Белого движения. То, за что неоднократно упрекали его лидеров уже в эмиграции, то, что представлялось одной из главных причин поражения Белого дела в России – отсутствие идеологической платформы, способной объединить антибольшевистские силы, – опровергается наличием Основных законов (5).

Основные законы обсуждались членами ВНЦ в Екатеринодаре. Сразу же были отмечены три основных политико-правовых момента, недостаточно разработанных в проекте. Это относилось к порядку введения в действие Конституции, к проблеме «ответственности» и «разделения властей» в будущей власти и к оценке будущего национально-государственного устройства. По первому пункту Астров заявил, что поскольку Центр высказывается «за единоличную диктатуру, возникающую как факт, а не в порядке соглашения (в отличие от Директории. – В.Ц.)», то она и обеспечит принятие Основных законов. Э. П. Шуберский указал, что в настоящее время (конец 1918 г.) говорить о Единой России еще преждевременно, тогда как «краевые новообразования – непреложный факт действительности». Следовательно, исходной точкой создания единой власти должно стать введение единого военного командования, «а затем – превращение его в единую власть». Тезис Шуберского скорректировал Федоров, подчеркнувший, что «Основные законы будут обнародованы не сейчас, а тогда, когда единое военное командование, получив союзное признание, овладеет всей полнотой власти, т. е. превратится в диктатуру; издание Основных законов как раз имеет в виду эту диктатуру надлежащим образом обставить». Подобная модель управления стала оформляться в 1919 г., когда после признания власти Деникина и Колчака как Главнокомандующих, наделения верховными военными полномочиями Миллера и Юденича началось постепенное создание структур общего гражданского управления (работа Южно-русской конференции, попытки подчинения ВПСО Омску и др.). По словам Федорова, успех власти будет обеспечен лишь тогда, когда она получит «опору в тех или иных общественных слоях», без чего «никакая диктаторская власть удержаться не сможет».

Говоря о реорганизации структур управления и проблемах национально-государственного устройства, В. Н. Челищев выразил сомнение в определении терминов «автономные области» и «несуверенные государства», заявив, что провести различия между ними невозможно. Г. Трубецкой отметил отсутствие конкретных установок, определяющих форму «взаимоотношения отдельных частей России с центральной властью», и предположил, что наиболее оптимальным вариантом было бы создание законосовещательного органа при Правителе, который, во-первых, «избавит Совет министров от обременительной законодательной работы», а во-вторых, удовлетворит «областные стремления», гарантирует отдельным областям представительство и защиту их интересов. Астров и Федоров считали, что зачатки будущих центральных органов можно «выделить уже теперь, коль скоро сами представители Добровольческой армии признают необходимость законодательного нормирования состоящих при ней органов и в существующем

Особом Совещании видят зародыш будущего Совета министров». Тем не менее нужно при этом учитывать неудачный опыт Временного правительства в 1917 г. (на это указывал Шуберский), объединившего законодательную и исполнительную власть: «Законодательствующие министры совершенно лишены возможности управлять своими ведомствами, отчего сильно страдает деловая работа, так как товарищи министров, вполне естественно, не решаются брать на себя всю ответственность». Гораздо предпочтительнее выглядел проект Правительства, построенный по примеру «рабочей артели, ведущей деловую работу и связанной солидарной ответственностью». Законосовещательный орган лучше всего создать «по принципу назначения, а не избрания». Тезис о «солидарной ответственности» оспорил Федоров, поскольку при «диктаторском режиме начала парламентаризма нецелесообразны». Он же предложил создать специальную согласительную комиссию, которой предстояло провести рассмотрение проектов Соколова и проекта Центра. В ее состав в качестве независимого эксперта был избран Челищев, а членами – основные участники обсуждения: Астров, Соколов, Степанов, Г. Трубецкой и Шуберский (6).

На заседании 16 декабря 1918 г. обсуждались основные направления организации судебной системы и корректировался отдел Основных законов, посвященный судебной власти. По мнению Челищева (основного докладчика), при восстановлении мировых судов следовало сохранить должности за теми судьями, которые уже были утверждены Сенатом по выборам 1917 г., и прибегать к назначению лишь в случае отсутствия судей. Аналогичную систему предполагалось использовать и применительно к судам присяжных. В том случае, если мировые суды и суды присяжных уже работали на основании краевого законодательства (в Крыму, на Кубани), то их состав и полномочия сохранялись до последующего «разрешения в общегосударственном порядке». Избранные, но еще не утвержденные Сенатом судьи могли назначаться распоряжениями по управлению юстиции. Что касается самого Сената, то «кадровый вопрос» с сенаторами можно было бы решить «путем применения предоставленного Сенату права самовосполнения». Показательно, что на этом же заседании Центра был заслушан и принят проект Положения об Особом Совещании при верховном командовании Добровольческой армии (7).

Заседание 26 декабря 1918 г. было посвящено обсуждению программы Центра по организации местного управления и самоуправления. Здесь главным докладчиком выступал А. А. Червен-Водали, предложивший введение для каждой губернии должности Главноначальствующего, осуществляющего высшую «военную и гражданскую власть», должности начальника губернии, при котором будет сосредоточен «обычный аппарат гражданского управления» и должности начальника уезда. Из структур местного самоуправления сохраняли свои полномочия только городские и земские управы, а избранные в 1917 г. городские думы и земские собрания распускались с 1 января 1919 г. Червен-Водали доложил также о разработке положений о государственной страже и новых городовых и земских положений. На опасения князя П. Д. Долгорукова относительно целесообразности восстановления избранных «в ненормальной революционной обстановке демократических управ», коль скоро они «неизбежно займутся критикой Добровольческой армии», а не решением насущных хозяйственных проблем, докладчик ответил, что в этом случае «у командования всегда есть полная возможность от них избавиться», тогда как «априорное и огульное отрицание выборных управ навлечет нарекание на армию в реставрационных стремлениях». В свойственном ему стиле «защитника демократии» Червен-Водали отмечал, что «борьбу с большевизмом нельзя успешно вести одной голой силой, не считаясь с народными настроениями. Поэтому, соглашаясь с членами ВНЦ о неправомерности восстановления Учредительного Собрания, которое «умерло, едва родившись, и не нашло даже красивого жеста перед смертью», Червен-Водали убеждал собравшихся в том, что избранные в 1917 г. земства «во многих случаях работают добросовестно и удовлетворительно». Типичным для политической программы Белого движения было данное докладчиком сравнение советской власти и земско-городской системы: «Советы основывались на насильственном навязывании всему населению воли небольшой его части, тогда как в основу органов самоуправления было положено здоровое правовое начало, хотя бы и получившее уродливое, искаженное применение под влиянием обстановки (выборы в «революционных условиях» 1917 года. – В.Ц.)». В итоге ни точка зрения Долгорукова (одновременный роспуск дум и управ), ни точка зрения Червен-Водали (перевыборы дум и временное сохранение управ) на собрании Центра не получили достаточной поддержки.

На базе проекта Основных законов уже в январе 1919 г. началось обсуждение «Основных положений Всероссийского Национального Центра». На заседании 25 января Федоровым и Новгородцевым была изложена краткая программа предполагаемых ВНЦ изменений в организации власти. Отмечалось, что текст, в отличие от Основных законов, должен быть максимально сжатый и доступный для понимания. Федоров отметил важность упоминания формулировки: «правительство при диктатуре, образуемое по деловому признаку из лиц, пользующихся общественным доверием». Но главная дискуссия развернулась в отношении определения статуса будущей российской Конституанты. По мнению Н.К. Волкова, в документе нужно было избегать конкретики при описании аграрной, рабочей политики, но «определенно указать на будущее Учредительное Собрание, как на орган, призванный сказать свое решающее слово». В этом случае «временное назначение диктатуры станет совершенно ясным, и с нее будет снято подозрение в реакционности». Соглашаясь с ним, Червен-Водали заявил, что отсутствие санкции диктатуры со стороны «Собрания с учредительными функциями» закономерно приведет к упрекам в «узурпации власти». Полномочия Конституанты не следует распространять далее решения вопроса о форме правления. Рассмотрение «аграрного и рабочего вопросов» должно происходить «в обычном законодательном порядке». Степанов напомнил, что, наряду с самой Конституантой, существуют и другие способы «народного волеизъявления», как, например, «плебисцит» (референдум) или «последующее одобрение Народным Собранием уже возникшей власти». «Психологическую неприемлемость» термина «Учредительное Собрание» отметил Долгоруков.

В итоге из четырех поставленных Федоровым на голосование вариантов определения будущей Конституанты: «Учредительное Собрание; Народное Собрание на основе всеобщего избирательного права; Народное Собрание, имеющее установить форму правления; Формула Екатеринодарского съезда кадетской партии (Учредительное Собрание, созванное Временным правительством. – В.Ц.)», – большинством голосов за основу была принята 3-я формулировка – «Народное Собрание, имеющее установить форму правления». В окончательной редакции – «Народное Собрание, которое установит основы Государственного строя». Таким образом, в политической программе ведущей общественной организации Белого движения было решено ограничить полномочия Конституанты вопросом о форме правления (иначе говоря, утверждением 1-го тома Свода законов). Вся дальнейшая законотворческая деятельность должна была перейти к новой «Легацианте» (по аналогии с событиями Французской революции XVIII века). Кроме того, не оговаривался и порядок избрания Конституанты, можно было предположить, что взамен «четыреххвостки» произойдет делегирование членов от различных политических, профессиональных организаций или социальных групп. На собрании 31 января 1919 г. обсуждение Положений продолжилось. На этот раз наибольшие споры вызвал пункт об избирательном праве в контексте выборов в местное самоуправление и в Народное Собрание. И хотя в окончательном варианте слова о «всеобщем избирательном праве» остались, на собрании высказывалось мнение о возможности получить «народное признание» уже a posteriori (Степанов): «Лучше, чтобы возникнув, власть созвала Народное Собрание, а последнее ее признало». Графиня С. В. Панина отметила, что «общее желание населения иметь Царя ясно обнаружится до созыва Учредительного Собрания, например, через петиции и заявления земских городов». «Но окончательное решение будет все-таки принадлежать Собранию, ибо нельзя найти другой эмблемы общенародного признания».

В итоге «Основные положения ВНЦ», этот своего рода катехизис Белого дела, были приняты 7 февраля 1919 г. и изданы в форме листовки. «Положения» фиксировали наиболее важные тезисы политического курса, согласие с которыми становилось условием принятия в члены ВНЦ (см. приложение № 31). Главной идеей «Положений» стало провозглашение общественного единства в противостоянии лозунгам «классовой борьбы» и «засильем большевиков»: «Раздору классов и гражданской войне должна быть противопоставлена общая для всех патриотическая задача возрождения Единой и Великой России, восстановления в ней социального мира и государственного порядка, утверждающегося на примирении и сотрудничестве всех классов и всех групп населения». «Партийным и классовым лозунгам» следовало противопоставить «общенациональную и патриотическую программу», «открывающую возможность деятельной поддержки ее со стороны всех классов и партий, идущих под знаменем патриотизма и государственности». Завершение вооруженной борьбы с советской властью требовало, чтобы «власть гражданская» подчинялась «власти военной». Оптимальным вариантом организации временного управления объявлялась «единоличная военная власть, обладающая чрезвычайными полномочиями». Она была сама источником законодательства и декларировала свое верховенство. «В помощь себе» эта «власть» создавала «Правительство из лиц, пользующихся общественным доверием, по строго деловому принципу, независимо от их партийной принадлежности». «Верность союзным обязательствам» не должна наносить ущерб «целости, единству и нераздельности» России, и, несмотря на «помощь» союзников, «Россия должна надеяться сама на себя, на свои собственные силы, на своих верных сынов». Бессословное местное самоуправление должно было строиться «на основе всеобщего избирательного права», земельная реформа предполагалась как «принудительное отчуждение государственной властью частновладельческих земель», а будущее «Народное Собрание утвердит основы Государственного строя в России» – данные пункты (6; 7 и 12) «Положений» признавались «носящими декларативный характер, не обязательный для всех членов Центра, при условии, однако, что члены организации, не разделяющие этих положений, не имели права публичного против них выступления». Остальные пункты определялись как «забронированные», то есть не подлежащие корректировке, неизменные. Декларировались «автономия Церкви, свобода вероисповедания и совести», «восстановление деятельности просветительных и учебных учреждений». Оценка состояния промышленности предусматривала ее «восстановление» и «подъем производительности труда», сохранение профсоюзов, 8-часовой рабочий день для квалифицированных рабочих. В отношении национально-государственного устройства декларировался принцип «широкой областной автономии».

Другим документом, также написанным на основе временной Конституции, стало обращение ВНЦ «Граждане России!». Его публикация предполагалась в момент наибольшего приближения белых армий к Москве и Петрограду. Начинаясь словами: «Владычество большевиков, ввергнувших нашу Родину в бездну невиданных унижений и бедствий, поправших все божеские и человеческие законы, низвергнуто в ряде областей России», – обращение отмечало: «Настал час, когда власть, уже признанная в освобожденных от насильников частях России, должна признать себя общенародной». «Общенародный» характер власти предполагал также и «всенародный» характер Белой армии. Будущее российской государственности представлялось связанным с «широкими преобразованиями, открывающими перед Россией и перед всеми ее народностями и классами путь новой жизни». Далее шло изложение основного содержания отделов Основных законов.

Поиск вариантов конституционных проектов, однако, не закончился с принятием временной Конституции. Спустя полгода, 20 октября 1919 г., на заседании Центра выступил сопредседатель национально-демократической партии Чехословакии, доктор правоведения К. П. Крамарж, представивший свой проект основных законов. Этот проект был согласован с членами РПС в Париже (с ним ознакомились князь Г. Е. Львов, П.Б. Струве, В. А. Маклаков, Б. В. Савинков, М. А. Стахович, М. М. Винавер, М. С. Аджемов и Ю. В. Ключников,), а затем обсуждался в Симферополе и в Ростове-на-Дону (в обсуждении участвовали члены ВНЦ и СГОРа: князь П. Д. Долгоруков, профессор П. И. Новгородцев, А. В. Кривошеин, Н.Н. Львов, Н.И. Астров, Н.И. Чебышев). В отличие от первого, «московского» проекта Основных законов, носившего характер временного документа, действующего до завершения «борьбы с большевизмом», «Конституция Крамаржа» ориентировалась на «общеевропейские» политико-правовые тенденции и была рассчитана на более длительный период. Она в немалой степени отражала характерное для послевоенной Европы состояние, порожденное распадом Империй (Германской, Австро-Венгерской) и образованием новых государств, и была актуальна для России, переживавшей схожие процессы. По определению самого Крамаржа, главной целью составления этого акта было стремление предложить иной вариант «разрешения вопроса национальностей» – так, как это было бы приемлемо в российских условиях. Проект Крамаржа отражал также характерную для Белого движения осени 1919 г. тенденцию «сближения со славянством»: «Кровь, пролитая чехословаками за дело освобождения России от власти большевиков, связывает нас с Чехией узами «кровного родства». Многие из обсуждавших были готовы видеть в его проекте направленность на создание «общеславянского единого государства», противостоящего как «германизму», так и «большевизму» (порождению Германии), а в самом Крамарже видели «не только истинного друга России и выдающегося политического вождя дружественного и родного нам народа», но и «стойкого борца против натиска германизма и горячего поборника идеи славянского объединения». Доктор выступил на Общем собрании ВНЦ 20 октября 1919 г. и получил заверения, что «во взглядах его и Национального Центра на будущий общественный строй России обнаруживается почти полное тождество».

В начале своего доклада Крамарж заявил собравшимся, что «Россия своей кровью запечатлела свое сочувствие свободе малых славянских государств, вступив в войну не из корыстных целей, а в защиту Сербии. Ставя судьбу славянских народностей в зависимость от возрождения России, мы не можем заинтересоваться вопросом о будущем политическом строе России. Только здоровая Россия может объединить славянство, а потому мы и заботимся о том, чтобы вместо прежней России, обнаружившей во время войны свою слабость, создалась новая Россия – мощная и сильная, крепкая единением между властью и народом. Мы, чехи, надеемся, что Россия, преодолев у себя большевизм, спасет от большевизма и Европу». Потенциально возможный союз с Германией очень беспокоил Крамаржа: «Мы опасаемся не столько расчленения России, сколько сродства между духом германского империализма и духом русского насилия. Запад, где царит демократическое городское направление, не представляет собой благоприятной почвы для развития духа насилия и гнета, свойственного более Востоку и, в том числе, России. Вот почему славянство желает новой, свободной, демократической России. Возрождение ее объединит славянство, которому суждено открыть новую эру в истории мирового развития народов. Славянство ожидает большое будущее». Это «будущее», – подводил итог Крамарж, – «представляется как единение славянских государств в союзе с Англией, Францией и Америкой».

В проекте Основных законов Крамаржа отражены две принципиально важные идеи, о которых он высказался на Общем Собрании, – это «конституционное, парламентарное устройство России» и решение «вопроса об отношении России к отдельным, входящим в состав ее национальностям». «Конституционный строй, несмотря на всем известные его недостатки, представляет собой надежную гарантию против революции», так как «в случае неверного курса внутренней политики недовольство народа направляется не на само государство, не на власть вообще, а на большинство Парламента». «Парламентаризм – лучший громоотвод против социальных и политических опасностей». Что касается «национального вопроса», то Крамарж считал неизбежным признание суверенитета славянских народов. И если в отношении Польши он не сомневался, что когда ее границы будут установлены, «поляки поймут, как нужна им Великая и Единая Россия в борьбе с Германией, и сделают необходимые уступки», то в отношении Украины нужно «предоставить известные права на национальное самоопределение», учитывая, что «восстановление порядка» в России неизбежно приведет к «росту центростремительного движения к России». Решение «аграрного вопроса», по мнению Крамаржа, сводилось к признанию принципов реформ Столыпина: «Если в России создастся многочисленный класс мелких земельных собственников, то она из вулкана и очага революции превратится в страну новой и спокойной социальной эволюции».

Основные законы в варианте Крамаржа по структуре изложения – главы, разделы, даже их наименования – были схожи со структурой Основных законов ВНЦ, обсуждавшихся в январе 1919 г. Первые разделы определяли статус «Главы Государства», органов законодательной и исполнительной власти, порядок принятия законов, структуру местного самоуправления. Проект признавал необходимость созыва Учредительного Собрания, но его функции ограничивал лишь «определением формы и основ государственного устройства России», дальнейшая законотворческая работа отводилась органам законодательной власти.

Проект Крамаржа предлагал своеобразный вариант конституционной монархии. В пояснительной записке к проекту Конституции он писал, что во главе государства будет «или Царь, или Президент». «Даже если Учредительное Собрание решит, что Россия должна быть царством, Царь (именно этот термин использовался Крамаржем. – В.Ц.) не должен бы иметь больше власти, чем Президент Республики». Глава Государства избирался Общим собранием обеих палат Парламента простым большинством голосов (при кворуме не менее 2/3 членов обеих палат). «Он должен быть выбран палатами пожизненно», передача власти по наследству отходила в прошлое, но права на Престол принадлежали только Дому Романовых. Избрание Царя проводилось бы из числа членов Царствующего Дома. «Никто из семейства монарха не был бы лишен возможности быть избранным, но избрание это находилось бы в обязательной зависимости от личных заслуг избираемого и доверия к нему страны». Принцип «наследственности наивысшей мощи в государстве слишком феодален для нашего времени… Наследственная монархия прямо толкала к паразитному существованию», когда «все доставалось по рождению: доходы, положение, чины, ничто – по заслугам». «Теперь надо считаться и в России с более развитым народным сознанием. Трудно себе представить, чтобы народ мог теперь удовлетвориться одним фактом рождения, чтобы слепой случай решал о том, будет Царь хорош или плох». Монархический строй, исторически неизбежный для Российского Государства, сохранялся, но был бы существенно изменен. С точки зрения Крамаржа, «наследственная монархия», смененная «избирательной монархией», стала бы оптимальной формой власти: «Решение о свободном избрании своего Царя и избрание лица, наиболее достойного принять имя Монарха, было бы, в случае постановления Учредительного Собрания о монархии в России, наилучшим примирением и монархического, и современного принципа, по которому вся власть исходит из народа». Тем самым «были бы примирены и символ, и трехсотлетняя традиция, и принцип верховной воли народа». После избрания должен совершаться обряд «Помазания на Царство». «Царь – Помазанник Божий», этот порядок, показывавший симфонию Церкви, Царя и Царства, сохранялся, но также получал бы новые формы: «При помазании на Царство председатель избирательного конгресса возложил бы корону на голову избранного, а в руку его вложил бы жезл председатель другой палаты. Этим было бы наглядно выражено, что, несмотря на помазание, источник власти царя в воле народа», подданные присягают не лично Царю, а Конституции (на верность ей присягал и сам Глава Государства), которую следовало «защищать всеми средствами против всякого посягательства на ее принципы, даже если бы это сделал сам избранный Царь».

Полномочия Главы Государства ограничивались бы по закону Парламентом и структурами «общегосударственного управления». Конституция декларировала, что «ни один акт главы государства не имеет обязательной силы, если он не скреплен подписью канцлера или главой соответствующего ведомства». После прохождения процедуры утверждения закона Царь «санкционировал и обнародовал законы имперские и областные, скрепленные ответственными министрами», но если Глава Государства отказывался санкционировать закон, а Парламент утверждал его вторично, то в этом случае либо распускался Парламент (причем его новый состав утверждал бы отклоненный закон уже без санкции Главы Государства), либо Царь подписывал закон. Сроки выборов, роспуск Парламента и областных сеймов были в ведении царской власти, однако приступить к работе новоизбранные палаты должны были не позднее, чем через шесть месяцев после прошедших выборов. Царь объявляет войну и заключает мир, ратифицирует международные договоры. Ему же принадлежит власть «высшего начальника армии и флота». По существу, полномочия Царя уравнивались с полномочиями Президента, и различия могли сложиться лишь в случае «учредительно-санкционирующих» решений будущего Всероссийского Собрания.

Российский Парламент (II глава Конституции) предполагался двухпалатным, состоящим из Государственной Думы (нижней палаты) и Государственного Совета (верхней палаты). Дума должна избираться на основании «всеобщего, равного и тайного избирательного права на шесть лет», а Государственный Совет – «избираться на шесть лет областными сеймами». Активное избирательное право ограничивалось возрастным цензом (25 лет) и цензом оседлости (проживание в месте выборов не менее года). Пассивное избирательное право для выборов в Парламент предполагало ограничение по возрасту (30 лет для члена Думы и 40 лет для члена Совета). Система выборов Крамаржем не устанавливалась, но в примечаниях к проекту отмечалась важность сохранения всеобщности избирательного права. Прямые выборы следовало оставить только для городов и деревень с численностью населения свыше 10 тысяч. Остальные населенные пункты выбирали «одного избирателя на 500 жителей», и составленная таким образом коллегия выборщиков принимала участие в прямом голосовании. Такое ограничение прямых выборов Крамарж объяснял невысокой степенью гражданской ответственности и низким культурным уровнем («отсутствие школьной повинности»): «Если еще раньше было совсем рискованно ожидать от неграмотного мужика и тем более от его бабы сознательных выборов, то едва ли теперь дело обстоит иначе». В самом ближайшем будущем, при введении в стране обязательного среднего образования, выборы станут прямыми. Палаты Парламента предполагалось избирать на основе пропорционального представительства. ¾ состава Государственного Совета избирались бы областными сеймами. Это позволяло обеспечить решающее большинство в Совете за представителями областей. Другая ¼ членов включала в свой состав делегатов от различных учебных заведений, Академии наук, торговых палат, профсоюзов и назначаемом Главой Государства членов. Компетенция двухпалатного Парламента заключалась, согласно Конституции, в принятии законов «общегосударственного значения», включая «утверждение международных договоров», «военное законодательство», «законы о Православной Церкви», «законы о воспитании, о школьной повинности», финансовое, торгово-промышленное, транспортное законодательство всероссийского характера, установление общих норм гражданского, уголовного, коммерческого права. Парламент также утверждал бюджет и все финансовые постановления правительства. Принятие законов требовало большинства в 2/3 голосов при наличии кворума в половину от списочного состава членов каждой из палат. Государственный Совет в течение полугода мог отклонить закон, принятый нижней палатой, но вторичное его принятие Думой освобождало закон от повторного обсуждения в Совете. Члены Парламента имели право запросов в правительство (запрос должен быть подписан не менее чем двадцатью членами Думы или десятью членами Совета). Сессии не могли быть завершены при непринятии бюджета.

Глава III – «Общегосударственное управление» – регламентировала полномочия исполнительной и судебной власти, различных аппаратных структур. Государственный Канцлер выступал в качестве главы Общеимперского Управления (11 министров), выполнявшего всероссийские функции. Канцлер и министры были ответственны перед Государственной Думой. Функции Правительствующего Сената осуществляли Верховный уголовный и гражданский и Верховный административный суд. Высшие судьи назначались Главой Государства, однако половина судей назначались по представлению министра юстиции «из числа лиц, представленных областными правительствами», что гарантировало соблюдение региональных интересов в судебной вертикали.

Своеобразно определяла Конституция проект взаимоотношений Церкви и Царя: «Православная Церковь управляется Патриархом и Священным Синодом», но «Глава Государства имеет право отвода кандидатов в Патриархи и глав других вероисповеданий», а канцлер – членов Синода и высших управлений других вероисповеданий.

В будущей России гарантировалось единство вооруженных сил, таможенного управления, путей сообщения, государственного контроля. Разграничение полномочий с областными структурами определялось IV главой «Областное законодательство и управление». Органы местной власти копировали порядок, принятый для общегосударственного управления. «Областничество», санкционированное Конституантой, провозглашалось основой территориального устройства: «Российское Государство разделяется Учредительным Собранием на области, сообразно национальным, экономическим и социальным местным условиям». Крамарж указывал на необходимость четкого разграничения понятий «автономия» и «федерация». По его суждению, «федерация предполагает добровольный договор независимых, самостоятельных государств о соединении в одно федеративное государство для точно определенных государственных целей» (в современной политологии это определение соответствует понятию «конфедерация». – В.Ц.). Но поскольку «подобных свободных государств в России не было», то есть не было «субъектов федеративного договора», то и опасности федерации не существовало. Ведь чтобы признать, например, независимость прибалтийских и закавказских государств, считал автор проекта, «нужно не только признание их державами, но и добровольное или вынужденное согласие государства, частью которого они были, т. е. России», а для этого нужно издание «формального международного акта». Всякого рода соглашения и договоренности, которые заключала советская власть с этими т. н. «государствами», не будут иметь «никакого значения» для будущего Всероссийского Учредительного Собрания, поскольку «оно одно будет иметь право решать о границах Государства». «Нет юридических оснований говорить о какой-то федеративной России. Россия должна была бы сначала создать своим согласием эти государства, если бы хотела устроить Империю, как Федерацию». Дать согласие на эту свободу «Россия должна сама, без всякого давления извне, как свободное проявление Верховной воли всех граждан новой России в свободно избранном Учредительном или Народном Собрании».

Тем не менее необходимо разрешить проблему пределов региональной самостоятельности, и сделать это возможно только в условиях децентрализации. Новые области могли издавать себе свободно законы по всем нуждам местного характера и иметь для приведения этих законов свое независимое правительство, ответственное перед областным законодательным учреждением». Каждая область управлялась областным сеймом и правительством. Однопалатный Областной сейм повторял в своих полномочиях и порядке избрания статус Государственной Думы. Число членов в сеймах определялось «в соответствии с числом жителей областей». В многонациональных областях (например, на Кавказе) следовало «обеспечить соответствующее численности каждой народности участие в управлении области как центральном, так и местном». Областные сеймы должны были выбираться из членов, представлявших интересы «экономических, культурно-просветительных и социальных корпораций». К компетенции областной законодательной власти относилось издание постановлений и распоряжений в финансовой сфере (ведение сметы областных доходов и расходов), законодательство «о правах местных языков», «о местных церквах», «о местных путях сообщения», а также во всех отраслях социальной политики, местного управления – в той мере, насколько это согласовывалось с «общеимперским законодательством».

По мнению Крамаржа, «надо всю Россию децентрализовать, разделить на области и дать этим областям возможность не только свободно работать, но еще возможность самого идеального соревнования… Для этого области должны быть в своем законодательстве, в управлении и, главное, в финансах совершенно свободны и независимы». Должны быть «сила центра и свобода частей». «Областное управление» находилось в ведении «областного министерства». Власть «центра» непосредственно сохранялась по двум позициям: Царь назначал и увольнял областного министра внутренних дел, осуществлявшего также полномочия председателя Совета министров, и назначал и увольнял предлагаемых им министров (7 человек). «Так как политика областей будет, за отсутствием политики иностранной, сосредоточена, главным образом, в министерстве внутренних дел», то этим, по мнению Крамаржа, можно оправдать совмещение должностей председателя областного управления и министра внутренних дел. «Областные министры ответственны перед сеймами только за проведение законов, принятых этими сеймами», причем областные законы окончательно утверждались Царем.

В отдельной V главе – «Вопрос о языках» утверждалось, что «русский язык является языком государственным», на котором публикуются все законы (что не исключает их последующий перевод на местные языки в областных собраниях). В отношении «областных законов» признавалась их публикация на местных языках, «допускаемых на заседаниях областных сеймов, и на русском языке». Приоритет русского языка сохранялся во всех структурах управления при печатании денежных знаков, на печатях и т. д. В школах выбор языка определялся «решениями местных сеймов», но при этом преподавание русского языка было обязательным. Русская история, история русского права, гражданское и уголовное право и судопроизводство преподавались на русском языке.

Низовые структуры управления определялись VI («земства») и VII («города и деревни») главами. Области разделялись на губернии, уезды и волости. В каждой из этих единиц работали земства, избираемые местным населением из числа плательщиков муниципальных налогов. В компетенции земств находились хозяйственные дела. Самоуправление получало право запросов в отношении действий местной администрации, подчиненной непосредственно областным правительствам. По мнению Крамаржа, возможностей «для удовлетворения прав гражданского элемента в самоуправлении будет совершенно достаточно, если земство получит право контроля над чиновниками, право запросов и право и обязанность высказывать в местном земстве мнение населения о деятельности чиновников». В прежней практике управления «между правительством и земствами была пропасть, ставшая непроходимой от враждебной политики абсолютической бюрократии против гражданского самоуправления». Для устранения «двоевластия» между бюрократией и земством следовало, чтобы «каждый орган правления, даже и в низших инстанциях, должен был быть ответственен не только перед своим начальством в губернии или области, но также перед местным земством, уездным или областным». Но при этом земские служащие не должны были подменять административный аппарат. Для более оперативного разрешения местных хозяйственных проблем могли создаваться «специальные смешанные комиссии», в которых на паритетных началах работали представители соответствующих губернских и уездных ведомств и земские гласные. Учреждение подобных «смешанных комиссий», переход к «коллегиальному» решению местных проблем давали «наилучшую гарантию против ошибок и односторонностей бюрократизма». Представительство городов и деревень составлялось на основе всеобщего избирательного права, но при наличии возрастного ценза (25 лет) и ценза оседлости (год проживания). В компетенции городского и сельского самоуправлений были хозяйственные проблемы: «о местных нуждах, о порядке, чистоте, гигиене, о бедных, к работе неспособных» и т. д. Им предоставлялось право введения собственных пошлин и сборов. Проект давал «полное самоуправление с выборными чиновниками только городам, деревням и волостям – исключительно для местных потребностей». Ответственность местной администрации предполагалась в порядке «административного судопроизводства». Как полагал Крамарж, в системе, им предложенной, «…доведен до последней возможности принцип участия выборных элементов во всем государственном управлении», что якобы создавало максимально допустимые возможности решения проблемы участия граждан во властных структурах.

Конституция Крамаржа, несмотря на свое «иностранное авторство», была близка к государственной модели будущей России, выдвигавшейся политической программой российского Белого дела. В ней отразились стремления к монархическому правлению страной, к разграничению полномочий между центром и регионами, посредством областной системы управления, к введению максимально допустимого выборного начала. Характерно, что «выборность» Царя (аналогичная избранию Президента) во многом была созвучна принципу «народного суверенитета» в решении вопроса о форме правления, провозглашенному еще в акте о непринятии Престола Великим Князем Михаилом Александровичем. Эта же идея (регулярного избрания Императора) прозвучала позже, на Приамурском Земском Соборе 1922 г., даже считавшегося «примером» провозглашения монархических лозунгов в Белом движении. Крамарж завершал свой проект словами, отражавшими веру в создание государства солидарными общественными усилиями: «Сверху Россию погубили автократический бюрократизм и большевистское насилие. Пусть грядущая Россия возродится работой снизу, дружной работой всех русских и нерусских своих граждан! Потом она станет неразрушима, даже если бы новые бури сломили ее верхушки. Пусть будет каждый русский человек строителем своего нового Отечества, и не найдется больше силы, которая подорвала бы могущество Свободной России» (8).

Из числа вопросов, связанных с деятельностью органов власти, можно отметить дискуссии по проблемам функционирования деникинской администрации, работы органов местного самоуправления в районах, занятых ВСЮР. На заседании Правления 7 октября 1919 г. подводились предварительные итоги муниципальных выборов в южнорусских городах. Как отмечалось в разделе о местном самоуправлении на белом Юге, Тесленко, Новгородцев и князь Долгоруков считали недостаточным успех кадетской партии и Национального Центра. При введении мажоритарной системы выборов в избирательной системе исключались повторные баллотировки в случае, если ни один из списков блоков и партий не получал абсолютного большинства (из опасений абсентеизма при повторных выборах). Также исключалось внесение в списки дополнительных имен кандидатов, первоначально в них не указанных (английская система муниципальных выборов). Из-за этого, по мнению участников собрания, не был обеспечен приоритет блокам кадетскому и ВНЦ. Выход представлялся в заключении соглашений Центра с левыми и правыми партиями. Предпочтение должно было отдаваться «блокам направо» (то есть заключениям соглашений членов ВНЦ с правыми партиями) и рассылке специальных объявлений в города, где еще не состоялись выборы, с призывом голосовать за представителей Центра и кадетской партии. В то же время считалось важнейшим «не оттягивать время выборов… использовать то наиболее благоприятное настроение, которое создается после занятия тех или других городов Добровольческой армией», даже «пожертвовав чистотой принципов выборного законодательства». Тем не менее за исключением «недостатков», связанных с недопустимостью перебаллотировок и изъянами мажоритарной системы, ВНЦ приветствовал очевидный успех «деловых элементов» (не членов партий и блоков), что, по мнению Федорова, было прямым результатом отказа от избирательных норм 1917 г. и при сохранении всеобщего избирательного права (9).

25 мая 1919 г. на заседании Общего Собрания Центра выступил Н.Н. Львов с сообщением о Южно-Русском Церковном Соборе. Вопросы отношения Церкви и Государства всегда интересовали деятелей Центра, некоторые из которых (А. В. Карташев, братья Е.Н. и Г. Н. Трубецкие) имели прямое отношение к церковной жизни того времени. В сообщении говорилось «о необходимости оживить деятельность Церкви и поддержать пробудившиеся религиозные настроения в населении». «Связь религиозного движения с общим движением против большевиков и мысль о том, что только в Церкви и христианском учении возможно найти мощное умиротворяющее средство против классовой злобы и ненависти, выдвинули вопрос об оживлении деятельности Церкви на Юге». Это стремление к покаянию и умиротворению стало одной из причин созыва Южнорусского Собора, на котором было принято несколько обращений с призывами поддержать Добровольческую армию в «борьбе с большевизмом», сохранить единство фронта и тыла (10). Неоднократно обсуждались на заседаниях Общих Собраний и Правления Центрального отдела ВНЦ проблемы продовольственной, финансовой, земельной, промышленной, рабочей политики.

Особое значение в деятельности ВНЦ играло стремление стать координатором антибольшевистского движения в различных регионах, добиться объединения южнорусского и восточного центров Белого движения – Деникина и Колчака. Неоднократно на собраниях Центра выступали делегаты из Сибири. 31 декабря 1918 г. с сообщением о начале подпольного антибольшевистского движения и об образовании Уфимской Директории выступил Н. И. Леонов. После получения достоверной информации о падении Директории и установлении власти Колчака Правление Центра составило специальное «Приветствие» (23 января 1919 г.), в котором информировало об основных направлениях проводимого на Юге политического курса и подчеркивало военно-политическое единство двух фронтов. Приветствовался сам факт перехода к военной диктатуре. «Твердая власть адмирала Колчака, сменившая попустительство и нерешительность Уфимской Директории, с точки зрения Национального Центра является той опорой порядка и государственности, на которой должно создаваться умиротворение России…; в условиях переживаемой тяжелой разрухи только военная диктатура, единоличная и непреклонная в своих решениях, способна довести страну до того состояния устроенности и умиротворения, когда возможно будет передать правление постоянной власти, законно и всенародно поставленной».

Основной идеей «приветствия» провозглашалась идея «социального мира» и «солидарности», уже отмеченная в проекте Основных законов (на их основе составлялось и обращение к Колчаку): «Власть не может сделать себя орудием мести отдельных классов, как бы ни были поруганы и нарушены их права. Во имя общего мира и государственного единства она призвана охранять равновесие и сотрудничество всех групп населения, привлекая всех одинаково к участию в строительстве Русского Государства и охраняя каждое отдельное состояние, каждый отдельный класс от проявлений Гражданской войны, от посягательств на социальный мир… Это же начало единого для всех права, положенное в основу воссоздания русской государственности, должно явиться также началом, на котором надлежит утвердить взаимное отношение отдельных народностей, населяющих Россию. К старому бесправию и утеснению народностей не может быть возврата. Мир и благоденствие России в целом связаны с удовлетворением справедливых стремлений ее народов». Но, при этом, подчеркивалось, что «…построение Государства Всероссийского на началах федеративного устройства является несоответственным и опасным для целости и единства России». Альтернативой представлялись все те же начала «широкой областной автономии» и «административной децентрализации», ставшие основой национальной политики Белого дела в 1919 г. (11).

Выступления «приехавших от Колчака» на собраниях Центра продолжались. 14 февраля 1919 г. с докладом о «перевороте» 18 ноября, положении дел на Восточном фронте и важности установления связи с Югом посредством оказания помощи уральским казакам выступал прапорщик Крашенников (будущий курьер от Колчака и от штаба ВСЮР для установления взаимодействия с московским подпольем). 8 апреля в качестве своеобразной «инструкции» был составлен меморандум «Национальный Центр и его деятельность», предназначенный для передачи в Сибирь. «Платформа» ВНЦ отмечала целесообразность идеи «временной, единоличной, военной, верховной власти, воплощенной – для данного момента и в известных территориальных пределах – в лице генерала Деникина, и долженствующей, совместно с Правительством и силами адмирала Колчака, довести страну до Национального Собрания, которое свободной волей народа и установит постоянную форму Правления в России». Позиция «непредрешения» определяла «вопрос о времени, способах и форме слияния двух властей – генерала Деникина и адмирала Колчака» («вопрос этот будет разрешен в десять минут, – по словам генерала Деникина, – и будет разрешен так, как этого потребуют интересы общей цели, к которой в равной мере стремятся оба вождя»). Центр «не сомневался, что так же быстро и просто будет разрешен вопрос о слиянии или изменениях» Правительств Востока и Юго-Востока. Учитывая сходство политических позиций, действительно, можно было предположить создание Всероссийской власти на основе объединения аппаратов Российского правительства и Особого Совещания, хотя и с персональными изменениями.

Поэтому ВНЦ не стремился к «соперничеству» с Сибирью: «Центр не мыслит и возможности какого-либо соревнования в двух средоточиях сил, борющихся за свободу России, и, если суждено Москве встретить славные знамена сибирских войск ранее, чем пробьются к ней ее сыны с Дона, Кубани и Терека, Национальный Центр будет приветствовать победителей в этот великий день с тем же чувством беспредельной и ничем не ограниченной радости, как если бы счастье первыми увидеть Москву выпало на долю героев Добровольческой армии». В разделе об «отношении к союзникам», написанном в условиях скоротечной эвакуации французских войск из Одесского района и неоправданных надежд на равноправное участие России в мирной конференции, место оптимистических прогнозов о неизбежной поддержке Антантой Белого движения заняли довольно сдержанные оценки перспектив союзной политики. Коротко оговаривались три позиции внешнеполитического курса: «Во первых – право России требовать помощь, во-вторых – опасность большевизма для Западной Европы, в-третьих – недопустимость каких-либо мероприятий, напоминающих колониальную политику (Англия в Закавказье)». «К приглашению на Принцевы острова Центр относится категорически отрицательно». «Фатальное сходство союзной и немецкой политики по отношению к России» было отмечено в связи с попытками Англии и Франции вести и поддерживать дипломатические и военные отношения с возникшими «государственными образованиями».

Весной 1919 г., в условиях успешного наступления Восточного фронта и в ожидании возможного международного признания Колчака (как уже отмечалось в разделе о подчинении Главкома ВСЮР Верховному Правителю России), деятельность Центра стала еще более целенаправленной в плане достижения единства Белого движения. 13 апреля на Общем Собрании выступил полковник Егоров, осветивший вопросы, связанные с приходом к власти адмирала Колчака и основными принципами его политической программы. Наконец, 20 апреля на Общем Собрании выступил вернувшийся из командировки в Сибирь (отправленный туда еще Корниловым и Алексеевым) генерал от инфантерии В.Е. Флуг. Он подробно осветил специфику деятельности антибольшевистского подполья в Сибири, выступление которого совместно с частями Чехословацкого корпуса привело к свержению советской власти, остановился на проблеме легитимации Временного Сибирского правительства и Уфимской Директории, отметил особенности хозяйственного состояния, отношений с союзниками. 8 июня с докладом о положении на Урале и в Сибири выступил член екатеринбургского Национального Союза Н. П. Брухановский, отметивший важность решения вопроса о создании единой власти, единой политической программы и единого военного фронта. Брухановский привез членам Центра ответные письма от Пепеляева, Жардецкого и Белевского (Белорусова) (часть из них приведена в приложении № 13, 14, 16). 7 сентября на Общем Собрании Центр выслушал последнее выступление курьера из Сибири, поручика Е. И. Новицкого. На этот раз докладчик подробно изложил события весеннего наступления, его неудачу и причины отхода войск Восточного фронта за Урал.

Несмотря на неоднократно заявленное стремление к объединению, позиция правления ВНЦ оставалась прежней: даже при общности политического курса и единстве взглядов на отношения с союзниками вопрос о подчинении Деникина Колчаку можно будет ставить только после соединения армий и личной встречи двух «вождей». На заседании Правления 26 мая 1919 г. Федоров так отметил этот политико-правовой момент: «Власть будет создана в России самой Россией. Создание ее началось на Юге подвигами Алексеева и Корнилова; при них естественно и органически возникла гражданская власть. Второй по времени ее зарождения явилась власть адмирала Колчака. И то, и другое правительство возникли из одного источника и выросли на одной общей почве; они выросли из одной и той же, проникнутой истинным чувством патриотизма и духом государственности, группы, поставившей себе активную задачу борьбы с большевизмом в России и одинаково пользовались и пользуются поддержкой союзников. Между ними нет соперничества и соревнования. Единая власть после соединения армий образуется путем соглашения их вождей. Между ними уже состоялся обмен письмами (содержание писем см. раздел об объединении Юга и Сибири. – В.Ц.), и характерно, что содержание этих писем, отправленных одновременно, почти тождественно: это указывает на единство взглядов и служит ручательством того, что соглашение состоится».

Переломным в вопросе признания власти Колчака стал для ВНЦ приезд делегации из Парижа в конце мая 1919 г. Выступление М.С. Аджемова на заседании Общего Собрания Центра 30 мая акцентировало внимание на скором международном признании Колчака, без чего «невозможна энергичная поддержка союзников в деле восстановления нормальной жизни в России», а в последующем весьма вероятно «вхождение России в Лигу наций». Кроме того, Аджемов отмечал опасность давления на союзников со стороны «самостийных делегаций», в частности, Кубанской во главе с Л. Л. Бычом, который «отказался войти в состав Русского Политического Совещания и завязал тесные сношения с представителями Украины, Грузии и других государственных образований… а равно и с представителями французских радикальных партий». Немалую опасность представляла и позиция Керенского, обратившегося (совместно с Зензиновым, Аргуновым и Авксентьевым) к союзникам с требованием установить «демократический контроль за действиями адмирала Колчака и генерала Деникина». Итоговым решением ВНЦ стало согласие на признание власти Верховного Правителя. Федоров направил в Париж наказ от Центра, в котором подчеркнул, что «Национальный Центр стремился с самого своего возникновения разрешить вопрос о создании единой всероссийской власти». «Знаменательно, что между столь отдаленными центрами, как Омск и Екатеринодар, при отсутствии постоянной и регулярной связи, наблюдается полная аналогия в подходах к разрешению важнейших вопросов русской жизни. Торжество русского дела обеспечивается и тем единством взглядов, которое существует между адмиралом Колчаком и генералом Деникиным; оно служит залогом образования единой всероссийской власти и торжества идеи Единой, Великой России» (12).

Стремлением к утверждению всероссийского государственного статуса объясняется негативное отношение ВНЦ к «краевым государственным образованиям», считавшимся не только «пережитком» периода распада Империи в 1917–1918 гг., но и прямой угрозой национальным интересам Единой России. На собрании 31 декабря 1918 г. рассматривалось положение в Крыму, причем Астровым было отмечено, что «Крымский полуостров не имеет никаких данных для признания его областью… местная власть не может быть приравнена к тем краевым властям, с которыми волей-неволей приходится считаться (казачьи области Юга России. – В.Ц.). Крымское правительство составилось из достойных общественных деятелей… но в деле возрождения России она не является элементом, непременно подлежащим сохранению». По этой причине, а также потому, что на территории полуострова находятся части Добровольческой армии, обладающие возможностью создания собственной администрации, Астров считал неизбежным прекращение деятельности Крымского правительства.

На заседании ВНЦ 13 января 1919 г. с обширным докладом выступал прибывший из Закаспийской области Е. П. Джунковский. Неоднократно на заседаниях Центра заслушивались сообщения о положении русского населения в Закавказье, о перспективах взаимоотношений с Грузией, Азербайджаном и Арменией. Столь заметный интерес к событиям в этом регионе был обусловлен не только его территориальной близостью и стратегическим значением для белого Юга, но и тем, что в Батуми и в Баку с середины 1919 г. были образованы региональные отделения ВНЦ. 7 февраля Центр был информирован о положении дел в Тифлисе, об отношении Великобритании к Грузии, о политической позиции руководства Армении, стремящейся к сближению с Россией, а также о попытках Грузии установить контакты с Азербайджаном, с командованием английского экспедиционного корпуса и с «самостийными» политиками из Кубанской рады в расчете на то, чтобы помешать Добрармии утвердить свое влияние в регионе (доклад П. В. Арцимовича). По оценке Астрова и Федорова поведение союзных миссий на Юге России (английской на Кавказе, французской в Одессе и Крыму) не свидетельствуют о понимании союзниками специфики российской внутренней политики, но вызвано это не столько умышленным стремлением подорвать авторитет России, сколько элементарной неосведомленностью. В этом отношении показательно было выступление управляющего отделом иностранных дел Особого Совещания А. А. Нератова. Отметив справедливость мнения, что некоторые британские военные и политические представители, «воспитанные в идеях индийского империализма, готовы у нас проводить политику экономического внедрения и влияния при помощи начала самоопределения, но одновременно можно указать и на обратные примеры полного признания единства и неделимости России». Нужно понять, что «собственные внутренние трудности препятствуют союзникам развернуть с полной ясностью их политику в отношении России и борьбы с большевизмом». Задача состоит в том, чтобы наладить «постоянную работу наших представителей в Париже (имелось в виду создаваемое Русское Политическое Совещание. – В.Ц.)» и добиться «согласованности и определенности действий». 24 февраля с развернутым докладом о положении дел в Батумской области и о положительном значении работы Русского Национального Совета в Батуми выступил доктор А. А. Рязанов. Он отметил, что «русскому населению удалось отстоять свои интересы», и в Батумской области, занятой отрядом британских войск, действует русское самоуправление. «Если бы

Национальный Совет выпустил инициативу из своих рук, англичане неминуемо назначили бы в Батуми грузинскую или английскую администрацию». 2 марта снова началось обсуждение вопросов, связанных с положением на Кавказе. На этот раз говорилось о трудностях, с которыми пришлось столкнуться Батумскому Совету, и высказывались пожелания о создании в городе отделения ВНЦ. 30 марта перед собравшимися выступил глава Закавказского Русского Национального Совета Ф. Н. Лебедев, отметивший, что за истекшие полгода «Грузия окончательно вступила на путь сепаратизма», а в Азербайджане «верхи и интеллигенция, войдя во вкус власти, уже не склонны с ней расстаться».

«Решительный протест» против действий грузинских властей заявило Правление ВНЦ, получив сообщения о произошедших в Страстную седмицу насилиях над русскими православными прихожанами в Тифлисе (закрытие кафедрального собора), а также о произвольных арестах руководства Русского Национального Совета, игнорировании прав Российского Красного Креста и о земельной реформе конфискационного характера. Правление посчитало «долгом совести возвысить голос в защиту достоинства Родины и прав ее граждан и высказать полную уверенность, что близко то время, когда возрожденная Единая и мощная Россия воздаст по заслугам всем тем, кто, пользуясь временной слабостью, пренебрежительно и оскорбительно относился к правам и верованиям Русского народа». Немаловажное значение для определения позиции Центра в отношении Закавказья стало заседание Общего Собрания 8 июня. На нем были снова заслушаны сообщения

A. А. Рязанова о положении в Батумской области и председателя Русского Национального Совета в Баку М.Ф. Подшибякина. В отношении Батумской области констатировалось осложнение отношений с англичанами, что выразилось в запрете последними деятельности Совета и организации власти с использованием исключительно английской военной администрации. По мнению Рязанова, нужно было, чтобы взаимоотношения с британским командованием основывалась на следующих принципах: «власть английского командования есть власть временная, призванная поддерживать порядок и спокойствие в области»; «считаясь с фактом оккупации и признавая законность экономических интересов Англии в области, ввиду задолженности России Англии, следует отстаивать неустанно мысль об исторических правах России на эту область»; «гражданская власть должна осуществляться английскими властями через местные, по преимуществу, русские элементы ввиду исторических прав и культурного превосходства русского населения»; «необходимо поддерживать живую связь с Верховным Правителем Сибири (так в тексте. – В.Ц.) адмиралом Колчаком и Добровольческой армией на Юге России и ее Главнокомандующим». Аналогичные по содержанию тезисы были озвучены Подшибякиным: «В Закавказье должен быть создан центр русского влияния в качестве проводника русской идеи», «создание такого центра необходимо для сохранения русской культуры на Кавказе до того момента, когда Кавказ снова станет составной частью русского государства». В Баку, который мог бы стать реальным центром «русского влияния» в Закавказье, следовало «организовать пропаганду русской национальной идеи, разрешить вопрос о помощи русским беженцам… организовать русское население для содействия Добровольческой армии». 7 октября 1919 г. на заседании Правления ВНЦ выступил батумский городской голова

B. А. Голицын, осветивший положение, сложившееся в регионе ввиду готовящейся эвакуации английских подразделений из Батуми. Для того чтобы избежать ввода в Аджарию грузинских или турецких войск, требовалась срочная замена англичан частями ВСЮР. В Батумскую бухту была отправлена канонерская лодка «Терец», и заявлялась необходимость присылки еще нескольких эсминцев Черноморского флота, на нефтяном ходу. Новгородцев от имени правления ВНЦ просил Голицына заверить Батумское отделение, что «не только Главнокомандующий, но и все общественные организации, стоящие на платформе Единой и Неделимой России, считают Батуми неотъемлемой частью России» (13).

Нельзя не отметить и неоднократных сообщений, касающихся внешней политики. Так, на заседании 13 января 1919 г. с докладом о положении на Украине и в Одесском районе, после падения власти гетмана, выступил Новгородцев. Давая оценку действий французского командования, он заметил, что «момент», когда с помощью союзных войск можно было легко ликвидировать советскую власть, уже миновал. Теперь существует реальная опасность распространения большевизма в Европе, что доказывают события в Германии (ноябрьская революция). Новгородцев пророчески отмечал, что, «борясь с большевизмом в России, союзники, в сущности, защищают в гораздо большей мере свои интересы, чем наши, но до сих пор не сознают в достаточной степени значение этой борьбы». Поэтому следовало «всеми доступными средствами разъяснять союзникам международную опасность большевизма и… настаивать на скорейшей помощи, пока она не опоздала».

На совещании Правления 29 января 1919 г. дебатировался вопрос об отношении Центра к инициативе В. Вильсона о созыве конференции на Принцевых островах. Долгоруков повторил позицию уже определившегося по этому вопросу ЦК кадетской партии, признавшего, что «если на совещание будут допущены большевики, то партия ни в коем случае не будет в нем участвовать», а «если совещание состоится без большевиков, то партия должна будет явиться на совещание». Федоров и Червен-Водали указали, что проблему нужно рассматривать шире, в контексте создания власти в России под эгидой союзников, что само по себе неприемлемо, хотя бы даже здесь имели место «благие намерения», что нужно добиться общественного и партийного соглашения и прекратить противостояние в стране. Опыт Одессы подтверждал нерешительность французского командования в отношении своих действий в России, неопределенность его намерений (попытка договориться со всеми политическими силами на Украине). Степанов отметил важность принципа, по которому «союзников следует ставить перед совершившимся фактом»: «Примеры переворота Колчака и занятия Сочи (военный конфликт с Грузией осенью 1918 г. – В.Ц.) показывают, что такие смелые действия не вызывают с их стороны возражений». Смелость и быстрота действий вполне оправданы с точки зрения соблюдения «национальных интересов» Российского Государства. Одним из перспективных направлений европейской послевоенной политики России представлялось «противопоставление Германии крепкого союза латинских и славянских народов».

На заседаниях Центра заслушивались отдельные сообщения о позициях ведущих мировых держав по отношению к России и «русскому вопросу». На заседаниях Правления 12 и 13 марта, в докладе А. А. Титова освещались результаты его поездки по Европе и впечатления от начавшейся мирной конференции. В частности, касаясь перспектив сотрудничества с Великобританией, отмечалось, что наиболее лояльным в отношении к Белому делу является военное министерство. Возглавляемое лордом У. Черчиллем, оно санкционирует поставки «военного и иного снабжения» на 250-тысячную армию, «но все это делается в тишине и даже не проникает в печать». При этом следовало также учитывать изменившиеся общественные настроения: «Силы, борющиеся против большевизма, должны выявить свое демократическое лицо, чтобы сделать для английского общественного мнения приемлемой мысль о вооруженной поддержке». Франция, с точки зрения Титова, действовала более последовательно в своем «антибольшевизме», не одобряя отправку делегации на Принцевы острова и поддерживая идеи военной интервенции. Американские политики (особенно представители республиканской партии), хотя и не признают советскую власть, но «не мыслят России иначе как в форме федеративного государства», принимают «без оговорок» революционные перемены и отрицают «реакцию».

13 апреля на Общем Собрании ВНЦ с развернутым докладом выступил Нератов, подчеркнувший необходимость соблюдения верности союзническим обязательствам. В его выступлении были затронуты особенности международного положения России. Относительно Англии докладчик отметил ее традиционное «стремление окружить свои владения кольцом государственных образований, которые играли бы роль буфера и охраняли бы неприкосновенность английской территории», а также явное намерение англичан утвердить свое влияние на Кавказе и в Туркестане. Однако после прямых переговоров Деникина с военным представителем Англии, генералом Мильном, было подтверждено, что английские военные и дипломаты не будут поддерживать сепаратистских «домогательств» отдельных народностей на Кавказе и в Закаспии, а «станут на точке зрения единой и неделимой России». Применительно к политике Франции, по мнению Нератова, можно с уверенностью говорить о проявлении непримиримой позиции по отношению к советской власти («отпускаются кредиты на борьбу с большевиками», «поддерживаются поляки в борьбе с большевиками»), а неудача французского десанта в Одесском районе объясняется тем, что «Франция переоценила свои силы, решив выступить более активно, чем это было для нее возможно по обстоятельствам данного момента» («Франция истощена войной»). Касаясь позиции САСШ, Нератов отметил, что здесь нужно учитывать столкновение демократической партии «с Вильсоном во главе» («несколько утопично расценивающая события, питающая наивные надежды на Лигу народов») и республиканской («трезвее относящаяся к идее всеобщего мира и более склонная к реальной политике»). Сторонники «доктрины Монро» и «изоляции от Европы» выступают против участия в «русских делах». Что касается «польского вопроса», то здесь нужно стремиться к восстановлению Польши как «этнографически цельной» территории, с выходом к морю через Данциг, а не через Ригу или Либаву. На этом же собрании выступил и генерал Эрдели, объехавший Закавказье и Туркестан и отметивший позитивные изменения, произошедшие у англичан в отношении к русским политическим организациям в этих регионах.

Особое значение в истории ВНЦ имело торжественное заседание 19 мая 1919 г. В нем участвовал весь состав Правления и наличные члены Центра, были специально приглашены начальники британской и французской военных миссий со своими подчиненными (генерал Бриггс и полковник Корбейль). Федоров как председатель Правления открыл заседание докладом, в котором описал историю создания ВНЦ и его перспективные задачи. Первым тезисом Федоров декларировал, что «восстановление Единой, Неделимой и Великой России может быть достигнуто лишь усилиями и жертвами самого русского народа, самих русских людей», поэтому «Национальный Центр так тесно связал свою деятельность с Добровольческой армией». Второй тезис был посвящен весьма актуальной проблеме и обращен к приглашенным представителям союзников. Федоров определил его суть кратко – «верность России союзным обязательствам». «Великая Европейская война… была войной за право, за свержение давившего мир германского милитаризма», хотя участвовать в победе «помешал русскому народу привитый ему яд большевизма». Сохраняя верность союзникам, «никогда не признавая Брестского мира» и «считая борьбу с большевизмом продолжением борьбы с Германией», Центр предупреждал о важности международной поддержки Белого движения. «Большевизм – явление не русское только, а мировое, – и грозит он не только русской, но и мировой культуре». «Сломить его в России и восстановить Россию может и должен сам русский народ, но чтобы эта зараза не охватила весь мир, ее надо подавить быстро. Вот почему союзники должны, во имя ограждения самих себя и спасения мировой культуры, помочь России скорее справиться с большевизмом… поспешить на помощь России и морально, и материально».

Затем было зачитано и вручено специальное обращение к союзным державам, в котором главной идеей было выражение признательности союзным державам, особенно – Великобритании, за помощь военными поставками. С эмоциональной речью выступил Астров. Центральным тезисом его доклада стало обоснование идеи «cause commune» («Общее дело» – одноименная парижская газета под редакцией В. Л. Бурцева). Со ссылками на Священное Писание Астров говорил о стремительно меняющемся послевоенном мироустройстве, о тех глубоких политических переменах, которые вызваны гибелью Империй, становлением новых государств, о быстром росте национального самосознания: «Человечество вступает в новую эру… Будущие историки будут писать, как величественно было это вступление, как грандиозно было разрушение старого мира и как велики были те, кто прозревал и предвидел, кто видел дали и вел взволнованные народы по новым путям культуры и прогресса». «Cause commune» – это то, что придавало единство в борьбе против общего врага в годы «Великой Европейской войны… Мы, русские, были участниками этого «общего дела». Эта траурная таблица, свидетельствующая об этом участии – 1700000 убитых за общее дело человечества, – дает нам право на участие в нем в его новой стадии, в стадии жизни, сменившей стадию смерти. 18 у миллионов мобилизованных ради общего дела, из которых 9 млн раненых, обращенных в инвалидов, пленных и убитых – разве не дают нам право на участие в общем деле? А неистощимые богатства России, которые судьба как бы приберегла для новой эры? Разве все это не дает нам, русским, право с высоко поднятой головой вступить в новую эру вместе с другими народами?» Но верно и то, что «для уставшего народа, охваченного революцией, нужно время, чтобы собрать свои силы и сложить разрушенный им самим великий дом». Как же следовало поступать союзникам для продолжения «cause commune»? «Скажите вашим великим народам и доблестным вождям народов, что мы просим не милости, не сострадания к нашим страданиям и мукам, а настаиваем на участии в общем деле строительства жизни человечества… пора кончить с колебаниями и нерешительностью других, пора навсегда сойти с пути, который приводит то к Принкипио (конференции на Принцевых островах. – В.Ц.), то к постановке вопроса о признании большевиков. Пора понять: жертвы, принесенные Россией прежде и теперь, это подтверждают, что большевизм никогда не был и не может быть социализмом, что большевизм никогда не станет национальным явлением». «Болезнь Русского народа, его большевизм, которого по понятным основаниям боятся наши союзники и не хотят к себе пускать, – не может быть признан ими как явление, нормальное для России, заслуживающей их поддержки. Нельзя обрекать Россию на судьбу страны прокаженных. «Cause commune», «Общее дело» – разовьется и станет великим делом человечества тогда, когда Россия снова вернется в свою Москву, когда раздавлено и рассеяно будет гнездо ядовитых змей, отравивших своим ядом русский народ». Таким образом, участие в «cause commune» союзников теперь, в 1919 году, по убеждению Астрова, отражавшего позицию, характерную в целом для Белого движения, – это обширная помощь белым армиям, прежде всего военная, это признание равного права на участие в послевоенном мироустройстве. О «верности союзникам» говорил и другой член ВНЦ, выступавший также и от имени ЦК кадетской партии, князь П. Д. Долгоруков.

С ответным словом выступил генерал Бриггс, точно отметивший главное желание участников торжественного собрания: «Теперь не должно быть места политическим разногласиям и спорам. Я – солдат, и считаю, что солдат не должен заниматься политикой, и сам никогда не участвовал в выборах. Когда соединятся армии генерала Деникина и адмирала Колчака, – то, в чем будет наибольшая нужда, – это государственные люди, а не политиканы, ищущие популярности среди избирателей, не люди, преследующие личные цели, а люди, имеющие в виду благо своей страны, которые сумеют стоять у кормила власти и дать правильный курс государственному кораблю, избегая стремнин и подводных камней, не уклоняясь ни влево – к большевизму, ни вправо – в крайние проявления реакции. Таким образом должно образоваться то мощное правительство, которое создаст новую Россию – Единую, Великую и Неделимую, что позволит ей занять то место, которое по праву принадлежит среди великих народов».

На состоявшемся Общем Собрании Центра (25 мая 1919 г.) Нератов вновь подтвердил, что «каково бы ни было положение дел в России, но если оно будет выгодно для союзников, то они самой жизнью будут принуждены следовать по той линии, которая отвечает их интересам». В настоящее время «верховенство Англии неоспоримо в Европе, и поэтому «на союз с Англией должно быть обращено особое внимание». Франция, истощенная войной, будет играть меньшую роль в европейских делах. Но, в любом случае, главная надежда должна быть на собственные военные успехи: «Спасение России зависит прежде всего от того, как сложатся здесь, в России, реальные силы. Необходимо иметь в виду, что время для строгого и неуклонного осуществления идеи единства России еще не наступило; когда создастся и укрепится единая власть, тогда создастся более благоприятная обстановка для соединения в одно всех частей России. Нужно ждать того момента, когда произойдет соединение трех армий, ведущих борьбу с большевиками за будущее единой России». Примечательно мнение Нератова в отношении независимости Финляндии. Он отметил, что «этот факт признается», но с учетом «весьма существенных ограничений, вызывающимися соображениями о необходимости обезопасить Петроград и прилегающую к нему окраину России (то есть с безусловным сохранением в составе России Выборга и Карелии. – В.Ц.)». Кроме того, «нельзя считать целесообразным признание независимости Финляндии в настоящий момент», поскольку «Россия связала бы себя и поставила бы себя в неблагоприятное положение в отношении домогательств и притязаний на государственную самостоятельность других, кроме Финляндии, национальностей и государственных образований». «Для переговоров о судьбе Финляндии необходимо выбрать другой момент, когда Россия будет достаточно сильна и авторитетна». В этой связи Нератов сдержанно оценивал тезис, столь популярный на рубеже 1918–1919 гг., – о насущной необходимости равноправного с другими странами-победительницами представительства России в работе Парижской мирной конференции. Заседания конференции уже подходили к концу, и, по мнению Нератова, «в настоящий момент надлежало бы воздержаться от участия в мирной конференции». «Многое уже решено без участия России, и если бы теперь представители России приняли участие в работе конференции, то этим подкрепили бы лишь обязательность ее решения для России в тот момент, когда Россия не обладает еще мощью и авторитетом. Когда Россия окрепнет и восстановит свои силы, возможно, будет не только требовать, но и настаивать на пересмотре неприемлемых решений; лучше выждать и дать России окрепнуть». Федоров, поддерживая точку зрения Нератова, добавил, что при решении вопроса о признании независимости Финляндии был нарушен важнейший принцип международного права, – «участие заинтересованной стороны», то есть России (14).

Для характеристики идеологии ВНЦ, типичной для всего Белого движения в период 1918–1919 гг., показательны оценки политического курса, даваемые видными представителями российской общественной мысли, философами и правоведами. Заметное влияние на формирование идеологических позиций Белого дела оказал «сборник статей о русской революции» «Из глубины», изданный в Петрограде в 1918 г. и ставший своеобразным переходом от широко известного сборника «Вехи» к произведениям периода 1919–1920 гг. и эмиграции. Так, П.Б. Струве в статье «Исторический смысл русской революции и национальные задачи» отмечал необходимость скорейшей замены социалистических «утопий» прогрессивным национализмом, ориентированным на сохранение русских исторических традиций. «Русская революция… покончила с властью социализма и политики над умами русских образованных людей. На развалинах России, пред лицом поруганного Кремля и разрушенных ярославских храмов (статья была написана после подавления Ярославского восстания в июле 1918 г. – В.Ц.) мы скажем каждому русскому юноше: России безразлично, веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие ее прошлого и чаял и требовал величия для ее будущего, чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо ими, этими святынями, творилась и поддерживалась Россия как живая соборная личность и как духовная сила. Ими, их духом и их мощью мы только и можем возродить Россию. В этом смысле прошлое России, и только оно, есть залог ее будущего. На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазненных ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью. Это та идея – страсть, которая должна стать обетом всякого русского человека… Если есть русская «интеллигенция» как совокупность образованных людей, способных создавать себе идеалы и действовать во имя их, и если есть у этой «интеллигенции» какой-нибудь «долг перед народом», то долг этот состоит в том, чтобы со страстью и упорством нести в широкие народные массы национальную идею как оздоровляющую и организующую силу, без которой невозможно ни возрождение народа, ни воссоздание государства. Это – целая программа духовного, культурного и политического возрождения России, опирающаяся на идейное воспитание и перевоспитание образованных людей и народных масс».

На новом понимании политики и политической деятельности как религиозном служении, основанном на принципе преемственности, настаивал С. Л. Франк в статье «De Profundis»: «Вся наша жизнь и мысль должна быть пропитана духом истинного, высшего реализма… Для этого реализма общественным идеалом может быть не выдуманная, оторванная от жизни отвлеченная идея, извне вторгающаяся в жизнь и коверкающая ее, а лишь живая сила устремления, органически вырастающая из самой жизни и движения всенародного сознания, – сила, которая только потому способна творить новое, что укреплена в старом и неразрывно связана с ним… Не в отрицании и нивелировании, не в упрощении и рационализировании, а, наоборот, в любовно-внимательном, бережном охранении и развитии всей органической сложности и полноты исторических форм жизни усматривает он путь к развитию культуры. Это развитие он мыслит поэтому только в конкретно-исторических, органически произрастающих из народной веры и воли коллективных единствах Нации, Государства, Церкви. Лишь в таких непосредственных, не искусственно созидаемых, а исторически слагающихся и растущих формах жизни он усматривает проявление истинной народной воли, т. е. осуществление подлинного идеала демократии как внутренней обоснованности общественных отношений и политического строя на живом духе, конкретных нуждах и идеальных устремлениях народа. Политическую деятельность как отдельной личности, так и всего народа он мыслит не как самочинное дерзание, руководимое преходящими нуждами мига и поколения, а как смиренное служение, определяемое верой в непреходящий смысл национальной культуры и долгом каждого поколения оберечь наследие предков, обогатить его и передать потомкам.

Еще одним автором сборника, профессором П. И. Новгородцевым готовились проекты т. н. Республики философов и Манифеста русских ученых, отражавшего, как казалось, главные требования политиков и ученых к «мировой общественности». Данный документ не был составлен, но основные его положения излагались философом в многочисленных письмах, обращениях, декларациях, формально написанных от имени Национального Центра. Для Новгородцева партия большевиков была «лишь авангардом крупнейшего идеологического движения, существовавшего во все времена и носившего разные названия – коммунизм, коллективизм, социализм, и, следовательно, борьба с ним должна быть обоснована идеологически». Для Новгородцева «борьба с большевизмом была лишь страницей борьбы идеализма с материализмом… он не мог «сменить вехи», так как в «идеалистических вехах» была вся его жизнь». В январе 1919 г., в записке «О международной опасности большевизма» и предназначенной для передачи в Парижское посольство Новгородцев обосновывал собственное понимание идеологии большевиков, предостерегал от искушения соблазном немедленного обогащения, независимо от имеющихся возможностей и материальных благ. «В странах, одержавших блестящую победу над Германией, господствует мнение, что большевизм не угрожает Державам Согласия: большевизм есть болезнь слабых и обессиленных; счастье победы освобождает от этой заразы Державы Согласия… Однако в этом оптимизме руководящих вождей западных демократий заключается источник величайших ошибок в оценке современного положения. Во-первых, большевизм недооценивается в его опасности к распространению и заразительной силе. Во-вторых, единство победивших народов переоценивается в его продолжительности и прочности». «По существу большевизм есть проповедь классовой борьбы; это проповедь обращения к массам, к толпе совершить немедленно социальную революцию, овладеть всем, что принадлежит богатым и имущим… Эта проповедь несет с собой величайшую приманку для массы… Эта проповедь обращается ко всем пожеланиям и страстям обездоленных и трудящихся, и если у некоторых избранных и одаренных она порождает энтузиазм, стремление к высшей справедливости, внушает им жажду подвигов и жертв, то у большинства, у толпы, у черни – она подымает худшие эгоистические инстинкты, корыстолюбивые вожделения и страсти… Во всем этом – для бедных, для обездоленных, для пролетариата – есть великий соблазн. Они знают только, что им обещается власть, богатства, преимущества. Одни – с радостным энтузиазмом, другие – с корыстными эгоистическими надеждами – стекаются под знамена большевизма. И пока жизнь не научит, что обещания были обманчивы, что надежды были ошибочны, очарование продолжает действовать, зараза оказывается непреодолимой».

Очень нелицеприятно определял Новгородцев сущность формировавшегося большевистского режима «диктатуры пролетариата»: «Социальная революция через слепое, стихийное движение масс, растрачивающих свои силы в анархии буйства и произвола, неизбежно приходит к деспотизму и террору кучки демагогов. Масса выдвигает из своей среды угнетателей и сама подчиняется их деспотической воле в уверенности, что еще более жестоко эта воля обрушивается на прежних властителей и господ… Чем долее он (этот режим. – В.Ц.) существует, тем более становится жестоким и насильственным. Он создает классовое господство пролетариата, выдвигаемого до привилегированного положения в государстве и осуществляющего свою власть через их вождей. Это противополагает большевистскую диктатуру пролетариата демократической форме государства, основанной на сотрудничестве всех классов, на единстве всего народа». Новгородцев задавался вопросом: «Устоит ли против этого Запад? Победоносный и счастливый, выдержит ли он против великого соблазна богатства и власти, брошенного в ряды подчиненных и неимущих?… Когда армия вернется к родным очагам и спросит себя, что дала ей победа, когда она сравнит то, что дает демократия, с тем, что ей обещает демагогия, устоит ли она?» Вопрос оставался открытым. Ведь совсем недавно, в ноябре 1918 г. в Германии произошла революция, попытка прихода к власти немецких коммунистов. Полным ходом шла подготовка к созданию Коммунистического интернационала. Странам-победительницам следовало бы добиться «скорейшего устранения большевизма в России и Германии». Если этого не произойдет, то «Европа стоит перед новой войной, в которой Советская Германия и Советская Россия будут сражаться с Францией и Англией (это представление было распространено после заключения Рапалльского договора и позднее, во время действия пакта о ненападении 1939–1941 гг. – В.Ц.). Будет ли эта война успешна для Западной демократии, это покажет будущее».

В феврале 1919 г. Новгородцев снова обратился к международной общественности, составив обращение от имени Национального Центра по поводу совещания на Принцевых островах. Профессор пытался разъяснить мотивы отказа белых правительств от участия в конференции, акцентируя внимание зарубежных политиков и дипломатов на невозможности оценить события, происходящие в России стандартными мерками политических учений. Не отрицая искренности намерений союзников («Мысль созвать выразителей самых различных течений и из их разнообразных заявлений получить представление о подлинном общественном мнении России – теоретически очень правильна»), Новгородцев возражал против формы осуществления этого намерения. Идея созыва максимально большого числа различных политических партий и общественных организаций с целью выработки некоего определенного соглашения (в случае с Принцевыми островами – с целью создания единого всероссийского представительства на Мирной конференции путем объединения всех политических организаций) казалась вполне приемлемой для периода 1917–1918 гг. Новой была попытка «посадить за круглый стол» не только антисоветские, но и просоветские структуры (представителей партий большевиков, левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и др.). Новгородцев приводил примеры Московского Государственного Совещания, Уфимского Государственного Совещания и Ясского Политического Совещания, подчеркивая, что они достигали результатов лишь тогда, когда ограничивали свою работу или общими высказываниями по поводу текущей политической ситуации (Московское Совещание), или определением только внешнеполитических приоритетов (Ясское Совещание). Даже наиболее удачный, с точки зрения достигнутых результатов, опыт работы Уфимского Совещания, закончившегося созданием Всероссийского правительства, очень скоро оказался невостребованным: «Эта Директория оказалась настолько бессильной, что адмиралу Колчаку не стоило никаких усилий ее устранить». Причины подобных «провалов», по мнению Новгородцева, заключались в бесперспективности любых попыток добиться соглашений и компромиссов на основе «соглашений» различных, нередко противоположных друг другу партийных структур. «Созывая по чисто искусственному способу… привлекая в свой состав, по большей части, представителей отдельных партий или групп, слабо организованных и не имеющих за собой ни моральной, ни материальной силы, отражающих более теоретические партийные мнения, чем жизненные интересы страны, все совещания этого рода являются оторванными от почвы и лишенными авторитета в глазах населения».

Профессор не отрицал принципиальной важности представительных структур. Ведь «настоящие представительные собрания, избираемые в условиях нормального времени, также составляются из членов партий». Но «в нормальных условиях… члены партий проходят через избрание всего избирательного корпуса, и, хотя он (избранный депутат. – В.Ц.) является представителем отдельного округа, но считается представляющим интересы и волю всего народа (выборы на мажоритарной основе – из членов различных политических партий. – В.Ц.)». А на вышеназванные Совещания «представители привлекаются непосредственно от партий и избираются, за ненормальностью настоящих партийных съездов, партийными комитетами». Повторять эту ошибку на Принцевых островах – недопустимо. Кроме того, в самом партийном калейдоскопе периода гражданской войны трудно найти структуры, отличающиеся не только прочной организацией, но и «идущие под флагом государственности». Партии периода «думской монархии» оказались в большинстве своем раздробленными, ослабленными. «Различные интеллигентские партийные организации, оторванные ходом событий от участия в непосредственной борьбе – это колеблющиеся и нерешительные (структуры. – В.Ц.)». Относительно «умеренные революционно-социалистические партии, пытающиеся идти сейчас под флагом государственности, полагают, что восстановление порядка в России должно сопровождаться немедленным восстановлением в ней и полной свободы в пределах, установленных правительством Керенского». Повторение опыта политической борьбы 1917 г., возврат к «режиму безграничной свободы» – также неприемлемы. Место прежних партий начинали занимать новые организации. Между тем союзники считали возможным пригласить их к совместному обсуждению важнейших государственных проблем, что было бы, по убеждению Новгородцева, роковой ошибкой («Эти интеллигентские течения, выброшенные за борт жизни суровым ходом событий, и приглашаются, главным образом, на Принцевы острова).

Что же нужно понять союзникам в отношении происходящих в России стремительных и бурных перемен? В условиях гражданской войны, как убеждал Новгородцев, «есть две настоящих реальных силы, которые борются между собой: сила большевиков и сила тех государственных элементов, которые прочно спаялись с армиями генерала Деникина и адмирала Колчака. К этим последним элементам относятся и местные образования, как организация Всевеликого Дона и Кубани». Ограничения «демократии» были неизбежны и применялись и Белым движением, и большевиками. «Государственные элементы, группирующиеся вокруг Добровольческой армии», убеждены, что «в момент длящейся борьбы с большевизмом и анархией охрана порядка требует чрезвычайных полномочий, не совместимых с режимом безграничной свободы». «В целях успешности борьбы необходимо наделение власти чрезвычайными полномочиями для восстановления порядка… необходима такая организация власти, которая обеспечила бы ей твердость, решительность и быстроту действия». Военное положение в прифронтовой полосе и, в случае необходимости, в тылу, – есть не «гибель свободы», а закономерное и необходимое для власти решение.

Почему же именно диктатура является естественным и неизбежным результатом развития политико-правового развития России во время революции и гражданской войны? Потому что таков закономерный итог развития «революционного процесса», замечает Новгородцев: «В каждой долго длящейся революции бывает момент, когда… революция гибнет от своей безудержности и своих заблуждений, когда остается только искать спасения во власти, по существу своему дисциплинирующей и распорядительной. Так было во Франции в годы Директории, так есть сейчас в России. Вожаки партий, начинавшие революцию, продолжают твердить о свободе и правах народа, не замечая, что бедствия народа проистекают теперь уже не от излишества власти, а от крайностей свободы, не от избытка дисциплины, а от анархической разнузданности интересов и страстей». Это происходит с «большевизмом», который «идет навстречу потребности власти, дисциплины и самообуздания; поскольку он остается делом партии и класса, постольку он оказывается неспособным выражать интересы наций во всей совокупности ее элементов, он становится террористическим и ненавистным». Белому движению приходится вести борьбу с диктатурой пролетариата. Но если приходится считаться с этой диктатурой во имя разрушения, во имя господства одного класса над другими, то диктатура во имя общенациональных ценностей и целей тем более оправданна и необходима. «Только подлинная национальная власть, выражающая нужду народа во всей совокупности его классов, способна выполнить дело воссоздания государственности и восстановления народной жизни». В этой оценке Новгородцев убежденно отстаивал идею, характерную для третьего периода в истории Белого движения (осень 1918 – осень 1919 г.): коалиции и компромиссы возможны только на основе объединения вокруг единоличной власти. Признавалась актуальность военной диктатуры, которая сама решит, какие формы взаимодействия с общественностью будут для нее приемлемы. «Для борьбы с большевизмом, который представляет собой яркий пример централизации власти, необходима такая же централизация всех сил и для борющейся с ним стороны. Построить власть на основе народоправства и по типу Директории, в угоду чисто теоретическим требованиям коллегиальности и коалиционности, – значит сделать ее бессильной и бездейственной».

Так же однозначно высказывался профессор и по поводу попыток союзников призвать «государственные новообразования» на конференцию. Бесперспективность подобных намерений была, по его мнению, очевидной, когда в основу их закладывается принцип «признания федералистических начал». Новгородцев отстаивал также характерный для политико-правовой программы Белого движения в 1919 г. тезис об опасности федерализма для России: «Федералистическое устройство неосуществимо без расчленения России, без превращения ее в конфедерацию, в союз государств, тянущих в разные стороны». «Федерация есть всегда порыв к соединению и предполагает силы центростремительные: у нас же федерацию берут как ступень расчленения, на которой скрепя сердце соглашаются остановиться центробежные силы. Федерация есть тяжкий удар по единой России, и в практическом осуществлении она даст не единый фронт против большевизма, а разрозненные стремления отдельных местных центров, ослабляющих друг друга своим разногласием». Таким образом, Новгородцев предлагал союзникам признать три принципиальных позиции, провозглашенные еще на Ясском Совещании: «Россия – единая в пределах, которые она имела до переворота 25 октября». «Отдельные представительства частей России в международных сношениях недопустимы… вопрос о пределах местных свобод этим не предрешается». «Если союзники хотят помочь русскому народу, – говорилось в итоге заявления, – для этого есть только один действенный путь. Надо помочь генералу Деникину и адмиралу Колчаку устранить большевиков и довести Россию до той степени устроенности и умиротворения, при которой возможно будет Учредительное Собрание… Кто хочет разрушить Россию, тот должен помогать большевикам, как это делали немцы. Кто хочет спасать Россию, тот должен помочь сломать большевиков, и сделать это нужно не только для России, но и для всего человечества, для блага мировой культуры».

Одновременно с запиской о Принцевых островах и о «международной опасности большевизма», в феврале 1919 г., Новгородцев развивал свои идеи в письме от имени ВНЦ В. А. Маклакову. В дополнение к вышеперечисленным тезисам о возможном росте симпатий к советской власти со стороны населения европейских стран и, в особенности, Германии, о бесперспективности созыва совещания на Принцевых островах отмечалась недопустимость и опасность политики, проводимой союзниками по Антанте в отношении «государственных образований» в бывшей России: «Помощь, оказываемая Единой России, отличается слабостью и нерешительностью, и наряду с этим, союзники весьма реально поддерживают независимую Грузию, как будто имеют план независимой Армении, независимой Финляндии, ведут какие-то переговоры с самостийной Украиной… Возникает тяжкое подозрение: не изменился ли общий политический план. Не стало ли так, что нашим союзникам и друзьям уже не нужна Единая и Великая Россия, что им выгоднее иметь Россию раздробленную и ослабленную». «Конечно, мы слишком хорошо знаем, что в политике нет места мечтам и чувствам и что в ней царит суровый закон столкновения интересов и сил. Но если стать и на эту точку зрения реальной политики, мы невольно спрашиваем себя: неужели союзники пришли к тому, чтобы повторить в отношении к России политику Германии, чтобы поддерживать идею расчленения и ослабления России, чтобы приготовить новый вариант Брестского договора, может быть, с теми же договаривающимися лицами, с большевиками и с сепаратистами?»

Упреждая обвинения российского Белого движения в «недемократичности», Новгородцев и подписавшие это письмо члены Правления ВНЦ (Федоров, Долгоруков, Астров, графиня Панина, Челищев, Червен-Водали, Волков, Степанов) заявляли о невозможности проведения иной политики, кроме той, которая провозглашалась в официальных и официозных документах, исходивших от военно-политического руководства Добрармии: «Может быть, помощи Краснову не дают потому, что на Дону преобладают монархические элементы, а Деникину слабо помогают потому, что Добрармия не носит ярко республиканского флага. Так что же нам делать, если демократические элементы не способны у нас к организации борьбы с большевизмом? Разве забыты несчастные опыты демократических организаций на Волге, кончившиеся сдачей Казани и Самары (падение фронта Комуча. – В.Ц.)? Не хотеть поддержать те элементы порядка, которые уже показали себя, а ожидать появления тех, которых у нас нет, не значит ли это играть в руку большевикам. Нас хотят заставить быть республиканцами и свободными, по старому слову Руссо: «On les forcera d’etre libres». Это не удалось во Франции в XVIII веке, почему же это удастся у нас?..»

Но Державы Согласия должны исходить из того, что восстановление России состоится неизбежно. «Недавний опыт блестящей победы на Кавказе (1-й и 2-й Кубанские походы. – В.Ц.) показал, что Добровольческая армия справляется и сама прекрасно с большевиками, но дайте же ей обеспеченный тыл, дайте средства технические и военные, помогите России подняться – вот что два с половиной месяца мы повторяем столь же неустанно, сколько безрезультатно… Мы уже сейчас имеем случай наблюдать чудесное и мгновенное воскресение освобождаемых от большевизма областей и гигантский порыв к просвещению и к труду, пробужденный перенесенными испытаниями. Шульгин прав: Россия уже при близком будущем будет создана из несгораемого материала. Горе тому, кто покинет ее в минуты несчастья, кто воспользуется этим несчастьем, чтобы попытаться сделать ее обессиленной и слабой. Россия все же есть великан, хотя и ослабленный болезнью большевизма. Но болезнь пройдет, и великан встанет с новой силой». Письмо к Маклакову завершалось все тем же, типичным для идеологической программы Белого дела заключением: «Мы очень хотели бы, чтобы вы там, на Западе, дали понять, что здесь, в далеких степях и теснинах Северного Кавказа,

Добровольческая армия борется не только за русскую государственность, но и за европейскую культуру, что борьба с русским большевизмом охраняет не только Россию, но и Европу».

10 апреля 1919 г. Новгородцев отправил еще одно письмо Маклакову, в котором подводились итоги неудачной военной операции французских экспедиционных сил в Одесском районе и Крыму. Достаточно важным признавалось укрепление отношений не только с Россией, но и со славянскими странами. Нельзя представлять себе «будущего равновесия Европы без тесного единения Франции и России со всеми славянскими странами». Между тем во французских политических сферах распространялась точка зрения, что «возможно сильную Россию заменить сильной Польшей». Поэтому следует усилить Польское государство не только за счет земель, отторгаемых от Германии, но и за счет России (земли Виленской, Витебской и Могилевской губерний. – В.Ц.) для создания «Великой Польши». То же самое можно было бы сказать и применительно к Украине, создание которой, по мнению автора письма, привело бы только к конфликту с Великороссией. Союзники должны избрать иной путь «спасения Украины от большевизма»: «Надо спрашивать не о том, кого надо поддерживать в Украине, а кого надо поддерживать в России… Союзники хотели восстанавливать Россию по частям, начав с окраин и национальностей. Между тем как надо было всю возможную силу сразу бросить сюда, к генералу Деникину, к адмиралу Колчаку, в эти яркие центры всероссийского объединения… Когда близкие к соединению силы генерала Деникина и адмирала Колчака готовятся нанести большевизму последний удар, когда сами большевики говорят о том, что приходит, может быть, их последний час, мы заклинаем Вас блюсти залоги дружбы Франции и России» (15).

В определении сущности Белого движения и его целей, наряду с Новгородцевым, заметным было влияние другого члена ВНЦ, будущего министра иностранных дел Правительства Юга России и не менее авторитетного философа, экономиста П. Б. Струве. В ноябре 1919 г. в Ростове-на-Дону им была прочитана лекция о текущем политическом положении, позднее озаглавленная «Размышления о русской революции». В ней, в частности, отмечалась одна из причин роста революционных настроений в обществе, а именно – «безнациональность интеллигенции, единственный в мировой истории случай забвения национальной идеи мозгом нации». Но теперь, «после того, как толпы людей метались в дикой погоне за своим личным благополучием и в этой погоне разрушали историческое достояние предков, нам ничего не остается, как сплотиться во имя государственной и национальной идеи». России не приходится надеяться на понимание Запада. «Русский национализм не может рассчитывать на то, что Запад и его общественное мнение легко поймут неотвратимость развития национального сознания в России, необходимость завоевания России идеей национализма. Для Запада работа этой новой в России духовной силы долго будет казаться простой реставрацией старого порядка и старого духа. Но это не так… Русский народ был великим государственным народом, но величие его стихийного государственного творчества погасило или, вернее, не дало развиться в нем, в его образованном классе, живому национальному сознанию». Национальное возрождение, как и в начале XVII века, будет основываться на общественном движении: «Россию от Смуты спасло национальное движение, исходившее от средних классов, среднего дворянства и посадских людей и вдохновляемое духовенством, единственной в ту пору интеллигенцией страны… национальное движение средних классов, руководимое идеальными мотивами охраны Веры, Церкви и спасения Государства». Опираясь на исторические оценки в исследованиях С. Ф. Платонова, Струве проводил примечательные параллели «второй Русской Смуты» со Смутным временем начала XVII века. И так же, как три столетия назад, новая Смута должна завершиться «возрождением России». «Любопытно само собой напрашивающееся сравнение Добровольческой Армии с Нижегородским Ополчением. Ядром Нижегородского Ополчения явились беженцы, смоленские дворяне, изгнанные из своей родины поляками и нашедшие себе приют в нижегородской земле, подобно тому, как ядром Добровольческой Армии явились беженцы-офицеры, нашедшие себе приют в Донской области и на Кубани. И то, что старый летописец говорит о князе Пожарском и Минине, всецело применимо к Корнилову и Алексееву: «положили они упование на Бога и утешали себя воспоминаниями, как издревле Бог поражал малыми людьми множество сильных». «Аналогии между той эпохой и нашей поразительны. Разве эпопея Скоропадского не воспроизвела призвания королевича Владислава, которое также диктовалось не одними своекорыстными мотивами, а в известной мере – государственными побуждениями? Разве в то время не замечалось признаков разложения и распада государства, совершенно аналогичного тому, что переживаем мы. Но Московское Государство спасло национальное чувство русского человека, в ту эпоху, как и теперь, неразрывно связанное с Верой и Церковью». Восстановление Российского Государства должно произойти в сочетании преемственности исторических традиций и новых форм общественной самоорганизации. «Новая жизнь и старая мощь» – вот два лозунга будущей России (16).

Таковы были основные направления идеологически-программной деятельности Всероссийского Национального Центра в отношении важнейших политико-правовых аспектов Белого движения в конце 1918–1919 гг. Следует отметить ясно выраженную направленность на осуществление военной диктатуры и обеспечение ей поддержки – задача, которую Центр решал с максимально возможной по тому времени эффективностью. Среди всех межпартийных объединений Центр отличался не только наибольшим влиянием, но и наибольшей активностью. Этот официозный блок можно было в известной степени считать и официальным. Полностью соединившись с южнорусской белой властью, диктатурой генерала Деникина, Центр разделил в конечном итоге и судьбу «деникинского периода» в истории Белого движения. Уже в январе 1920 г., после ликвидации Особого Совещания и создания Южнорусского правительства, ВНЦ фактически прекратил работу, уступив место общественным структурам, выступающим за «ослабление диктатуры». Последние заседания правления Центра прошли 13 декабря 1919 г. в Ростове и 19 января 1920 г. в Новороссийске. В феврале 1920 г. (4, 6 и 9 февраля) проходили только заседания Бюро Центра. Все местные отделения Центра (за исключением Симферопольского) прекратили свою работу и частью своих членов перешли к подпольной антибольшевистской борьбе. Также Центр не возобновлял свою работу и в белой Таврии в 1920 г., оказавшись невостребованным с политической программой, ориентированной на жесткое отрицание федерализма, постепенность земельной политики и верность традиционному «имперскому» курсу во внешнеполитической доктрине (9 апреля 1920 г. в Крыму состоялось последнее заседание оставшихся членов Екатеринодарского правления).

Другой, менее влиятельной, но достаточно представительной, надпартийной коалиционной структурой в 1918–1919 гг. стал Совет Государственного Объединения России. В отличие от московского Совета общественных деятелей и ВНЦ, Совет Государственного Объединения России создавался на принципиально другой основе. СГОР воплощал идею первичной основы будущего представительного фундамента южнорусского, а возможно, и всероссийского Белого движения. В течение 1918–1919 гг. возникали планы воссоздания в какой-либо форме Государственной Думы или Государственного Совета. Идеологически программа новой организации «должна была объединить в себе более или менее либеральные буржуазные элементы, далекие от социализма. Эта организация должна была составить правое крыло прогрессивной русской общественности», – утверждалось в докладной записке, составленной членом ВНЦ, полковником Новиковым (17).

«Правое крыло прогрессивной общественности» – довольно точная оценка СГОРа. И по своему составу, и по идеологическим конструкциям Совет не был организацией, выражавшей стремление к «восстановлению старого строя», безоговорочному «легитимизму» в том понимании, как это озвучивалось немногочисленными монархическими группами в 1918 г. Сходство ряда идеологических позиций позволяло СГОРу вести переговоры и заключать коалиционные соглашения с Национальным Центром и Союзом Возрождения России. Тогда как ВНЦ не скрывал своей близости со многими программными положениями кадетской партии, а СВР вообще составлялся из представителей руководящих органов социал-демократических партий, то СГОР позицировался в качестве «надпартийной» структуры не только с точки зрения состава, но и с точки зрения идеологии, хотя последняя не отличалась у Совета твердой последовательностью.

Совет был создан в Киеве, в октябре 1918 г. По воспоминаниям М. С. Маргулиеса (бывшего гласного Петроградской городской думы, члена Центрального военно-промышленного комитета и будущего министра Северо-западного правительства), «в Киев понемногу стали стекаться видные политические и общественные деятели со всей России… беглецы из Совдепии, начавшие очень быстро разбиваться на привычные группы, незамедлившие установить между собой контакт». Первой группой, ставшей основой СГОРа, было Совещание членов Законодательных палат (Государственной Думы всех созывов и Государственного Совета) и Бюро Совещания во главе с графом А. А. Бобринским (членом Государственного Совета). Затем была создана т. н. Земская группа во главе с С. Н. Масловым (бывший председатель Орловской губернской земской управы, будущий глава Управления продовольствия Особого Совещания), в которую входили А. С. Хрипунов (член Орловской губернской земской управы), М.А. Нарочницкий, Ф.В. Шлиппе (председатель Московской уездной земской управы). Одновременно была образована группа из городских гласных, возглавляемая Ю. Н. Глебовым (бывший Петроградский городской голова) и состоявшая из М. В. Брайкевича (Одесский городской голова), М.С. Маргулиеса, Н.А. Ростовцева и В. В. Пржевальского. Характерно, что обе группы (Земская и Городская) включали в свой состав членов только «цензовых» дум и собраний, избранных до 1917 г. Маргулиес, используя свои контакты по военно-промышленному комитету, также принял участие в формировании Торгово-промышленной и финансовой групп. Бобринский, в свою очередь, сорганизовал Группу земельных собственников (из членов Всероссийского Союза земельных собственников и Союза хлеборобов), т. н. Церковную (из участников

Поместного Собора Русской Православной Церкви) и Академическую (из профессуры высших учебных заведений) группы. Показательным фактом являлось «непризнание» полномочий группы членов Государственной Думы со стороны Родзянко. Бывший председатель IV Государственной Думы намеревался создать на территории деникинского правительства представительство бывших думцев под собственным руководством.

На совместном заседании комитетов Земской и Городской групп было решено создать уже единую надпартийную коалицию, допускающую персональное вступление (в отличие от Национального Центра) лишь в качестве исключения. Представительство должно было строиться на основе вхождения в состав Совета по пять членов от каждой группы (на практике численность была скорректирована). В первоначальный состав СГОРа вошли представители девяти организаций: 1) Бюро Совещания членов Государственного Совета и Государственной Думы (17 мест), 2) Финансовая группа (3 места), 3) Академическая группа (2 места),

4) Всероссийский Церковный (Поместный) Собор (Церковная группа) (3 места),

5) Земская группа, 6) Городская группа, 7) Комитет торговли и промышленности, 8) Союз земельных собственников, 9) Сенаторская группа (по 5 мест каждая). Пленум Совета был установлен в количестве 45 человек, которые избирали из своего состава Бюро из 9 человек во главе с председателем. Организация групп происходила неравномерно: если Совещание членов законодательных палат, Земская, Городская группы и группа земельных собственников образовались достаточно быстро, то Сенаторская и Церковная группы долго не могли пополнить своего состава из-за малочисленности представителей данных категорий учреждений (Правительствующего Сената и Поместного Собора). Поэтому на заседании 30 января 1919 г. было решено обратиться к митрополиту Одесскому Платону с просьбой о дополнении состава Церковной группы двумя представителями местного духовенства. Только 21 февраля 1919 г. была утверждена «пятерка» Академической группы (профессора Новороссийского университета А.Д. Билимович, В. В. Завьялов, Д.П. Кишенский, И.М. Малинин, П.И. Новгородцев).

Председателем Совета был избран бывший председатель Петроградской губернской земской управы, член Государственного Совета барон В. В. Меллер-Закомельский. Земская группа и группа Союза земельных собственников считала более предпочтительной кандидатуру А. В. Кривошеина – бывшего главы Управления земледелия и землеустройства, ближайшего сподвижника П.А. Столыпина, А. В. Кривошеина. Однако большинство поддержало Меллера-Закомельского. Важное значение имел тот факт, что барон был одним из лидеров Прогрессивного блока членов законодательных палат ив 1916 г. активно добивался введения «министерства общественного доверия». В 1917 г. он был одним из подписавших телеграфное обращение к Николаю II «от выборных членов Государственного Совета» о немедленной замене правительства князя Голицына правительством «народного доверия» (28 февраля 1917 г.). Летом – осенью 1917 г. он входил в руководство Совета общественных деятелей. Кривошеин стал товарищем председателя, а позднее – фактическим лидером Совета. В первоначальный состав Бюро Совета вошли Милюков (выдвинут от группы членов Государственной Думы), Маслов (от Земской группы), С.Н. Третьяков (от Торгово-промышленной группы), профессор, князь Е. Трубецкой (от Академической группы), И. Г. Коган (от Финансовой группы), С.Е. Крыжановский (от Сенаторской группы), князь A. Д. Голицын (от «Протофиса» – Союза промышленности, торговли и финансов на Украине), Маргулиес (от Городской группы). Позднее в состав Бюро вошли

B. И. Гурко, граф Бобринский, Н.В. Савич (от Совещания членов законодательных палат), Хрипунов, князь М. А. Куракин, граф Гейден, М. В. Челноков (от Городской группы), В. А. Мусин-Пушкин, Н. Н. Львов, Г. В. Глинка (от Всероссийского Союза земельных собственников), Н. Н. Чебышев (от Сенаторской группы). «Отличительной особенностью вновь возникшего Совета, – отмечалось в докладе Новикова, – было то, что он объединял в себе не отдельных одинаково мыслящих лиц, а ряд различных общественных и политических организаций, имеющих общерусское значение. Выборные представители этих организаций и составляли Совет Государственного Объединения; каждая участвующая в Совете организация получала право на определенное число мест в нем, в зависимости от своего удельного веса. Исключение из общего правила было сделано только для нескольких политических деятелей, включенных в состав Совета персонально… Получилась весьма значительная организация, подчинившая своему влиянию целый ряд других организаций, имеющих – уже сами по себе – государственное значение, поэтому с тем большим основанием новая политическая организация присвоила себе наименование Государственного Объединения».

С точки зрения программных позиций, СГОР так и не разработал, в отличие от ВНЦ, проекта, аналогичного Основным законам. Лозунги организации не отличались от основных лозунгов Белого движения: «Единая, Неделимая Россия, борьба с большевизмом и единое представительство на мирной конференции». На одном из первых заседаний, после переезда Совета в Одессу, было заявлено, что его «политическая платформа совпадает почти по всем пунктам» с позицией Национального Центра. И все-таки идеологической цельностью СГОР не отличался и нередко менял свое отношение к тем или иным происходившим событиям. Многие считали, что это происходит из-за его разнородного состава. По оценке Новикова: «С первых же своих шагов Совет обнаружил явную неустойчивость, – то он горой стоял за Добровольческую армию, то его видные члены агитируют против нее; то он стоит за единоличную военную диктатуру, то резко меняет фронт и обещает поддержку Директории. Эта неустойчивость, постоянное шатание привели к тому, что на Совет стали смотреть как на организацию отнюдь не государственную, не серьезную, а скорее как на организацию, стремящуюся защитить интересы определенных групп в данную минуту и не способную к творческой государственной работе… Отсутствие идейного руководства отчасти объясняется тем, что в самом Совете не было достаточного единства среди членов, также не было и достаточной дисциплины, да и вообще сдерживающие начала были развиты слабо». Новиков предупреждал даже о возможности политических интриг со стороны деятелей Совета, «укрывшихся под защиту Добровольческой армии» после падения Киева и Одессы (апрель 1919 г.): «Не решаясь теперь обнаружить своих истинных намерений, они в то же время самым решительным образом не желают признать совершившихся фактов. Их цели – возврат к старому… Исключительная осторожность должна лежать в основе отношений к этой политической группировке. Это люди изжитых возможностей, но еще не исчерпанных вожделений, и не с ней могли бы быть связаны какие-либо надежды на будущее России» (18).

Столь скептичную оценку СГОРа со стороны члена Национального Центра и полковника Генштаба не следует, конечно, считать объективной. Отсутствие «достаточной дисциплины» (в оценке военного), в принципе, было характерно для подавляющего большинства политических партий – противников большевиков в 1919 г. и тем более – для коалиционных надпартийных структур. Слабость местных отделений СГОРа в 1919 г. во многом была обусловлена тем, что они изначально находились на территории гетманской Украины, что привело к их существенному ослаблению или к полной ликвидации после наступления войск УНР. К осени 1919 г. положение стало меняться, появились новые местные отделения, хотя, в сравнении с ВНЦ, СГОР уступал ему по их количеству и влиятельности.

13 ноября 1918 г. Совещание членов законодательных палат направило в адрес Деникина приветственную телеграмму. 26 ноября от него был получен ответ, в котором генерал приветствовал создание Совещания, как важный факт «служения общему делу восстановления и величия нашей многострадальной Родины и, в то же время, высказал пожелание: «Для большей успешности в достижении целей, поставленных Добровольческой армией, весьма желательно было бы расширить круг политических и общественных групп, обществ и учреждений, примкнувших к Совету Объединения России, дабы Добровольческая армия могла опираться на возможно широкий, беспартийный блок всех государственно-мыслящих классов Русской Общественности» (19). Эти слова Деникина выражали его стремление получить поддержку не только со стороны партийных (значительно ослабленных) или внепартийных структур, но также и от «цензовой общественности», известных политических деятелей предреволюционного периода.

Что касается практической деятельности, то наибольшую активность Совет развернул после окончания Ясского Совещания, в период создания гражданской власти в Одесском районе (декабрь 1918 – март 1919 г.). Приехавшие в город члены Совета Хрипунов и князь Е. Н. Трубецкой «привезли», по словам Маргулиеса, «благословение оставшихся в Киеве членов СГОР на перенесение всей организации в Одессу и на кооптацию новых членов в Одессе» (на собрании 22 декабря 1918 г. Бюро Совета санкционировало «считать СГОР перешедшим из Киева в Одессу»). «Одесский опыт» управления предполагалось использовать впоследствии и на других «освобожденных от большевиков» территориях. Здесь представители СГОРа показали свою готовность к признанию «директориального» принципа управления, выразили готовность к активному сотрудничеству с социал-демократическими группами, объединенными в Союз Возрождения. На первых же заседаниях Совета говорилось о «желательности привлечения общественных элементов к обсуждению принципиальных вопросов в области гражданского управления». «Союз с общественностью» оценивался и с точки зрения «международного признания»: «Желателен сговор между буржуазными и социалистическими элементами, ибо только объединенные выступления всей русской общественности смогут воздействовать в определенном направлении на общественное мнение Франции». О той же тенденции в международном общественном мнении говорил в докладе на совместном заседании СГОРа и ВНЦ 10 января 1919 г. Новгородцев. Он отмечал также тактическую целесообразность сотрудничества с «левыми партиями» (хотя бы и временную). «В только что закончившейся мировой войне победа осталась за державами, в которых установлен весьма демократический образ правления. Рассчитывать при этих условиях на установление в России в тех или иных формах автократического строя нельзя. Необходимо поэтому принять меры к достижению соглашения с левыми партиями. Как бы мало ни верить в способность этих партий к государственному строительству, в бесплодность соглашения с ними, все же следует всячески идти им навстречу и, не жертвуя принципиальными своими воззрениями, идти на уступки в отдельных второстепенных требованиях».

На заседании Бюро 27 января 1919 г. было принято решение об образовании при Совете Особой Комиссии по внешним сношениям, в обязанности которой входило бы «собирание всех политических сведений, исходящих от находящихся в Одессе представителей союзного командования и равно информирование последних об истинном положении дел на Юге России». Ее председателем стал Меллер-Закомельский, а в состав вошли Маргулиес, князья Куракин, Голицын, Щербатов и граф И. И. Капнист. 8 марта было решено отправить в Париж («для осведомления находящихся там членов Совета о положении дел на Юге России, а также для постановки дела широкой агитации за границей в пользу интервенции») князя Е. Трубецкого и Маргулиеса. Что касается органов местного самоуправления, СГОР ходатайствовал перед Деникиным о «нераспространении» на Одессу его приказа о прекращении деятельности городских дум с 1 января 1919 г. В докладе на собрании Совета 30 января Меллер-Закомельский заявил, что «демократические круги отказываются подчиниться приказу генерала Деникина, усматривая в этом акт военной диктатуры». Группа военно-промышленного комитета предложила создать Особый комитет снабжения, образованный из различных общественных организаций, занимающихся снабжением фронта, и отдавать предпочтение кооперации и земству.

Совет не упускал из своего внимания и вопросов внешней политики. Помимо регулярных сообщений о взаимодействии с французским командованием, Бюро Совета заслушивало доклады о подготовке и работе Парижской мирной конференции (17 февраля 1919 г.), о совещании на Принцевых островах (30 января и 11 февраля), о проектах Совета белорусских общественных деятелей (19 февраля), о поездке князя Л. В. Урусова по славянским странам Восточной Европы (11 марта). В феврале СГОР, за подписью Меллера-Закомельского, составил обращение к генералу Вертело, в котором призывал к скорейшему расширению военного присутствия союзников в Одесском районе, к активной интервенции: «Для предотвращения катастрофы, угрожающей Одессе, представляется необходимым немедленно прислать сюда войска – в количестве, достаточном не только для предупреждения большевистского вторжения, но и для предоставления франко-русским частям средств для продвижения на север». Обращение настаивало на «немедленной присылке» достаточного количества военного снаряжения, обмундирования и медикаментов, а также на оказании «немедленной финансовой помощи», «немедленного подвоза продовольствия» для Добровольческой армии. Обращение предупреждало об опасности переговоров французов с Украинской Директорией: «Верные нашему девизу – Единая и Неделимая Россия, – мы горячо убеждаем наших союзников воздержаться от заключения каких-либо договоров с теми частями России, которые желают от нее отделиться».

Особое внимание СГОР уделял порядку взаимодействия властей белого Юга и Сибири. 19 января 1919 г. обсуждалась информация об «объявлении адмирала Колчака диктатором России и Верховным Главнокомандующим всех сухопутных и морских сил». СГОР отметил, что «единственным источником верховной власти» Совет считает «генерала Деникина и образованное при нем правительство. Но информации из Сибири было недостаточно. Поэтому с большим вниманием на заседании Бюро СГОРа 10 февраля был выслушан доклад капитана Щербакова, отправленного от Колчака «для осведомления Деникина о положении дел в Сибири». Вместе с ним в Одессу из Омска приехал будущий активный участник монархического движения, поручик П. А. Толстой-Милославский. Подробно описав общее стратегическое положение на фронтах, докладчик выделил перспективы объединения белых фронтов Юга и Востока и коснулся проблемы военно-политической субординации. «Население Сибири отнеслось весьма сочувственно к перевороту и всецело признало власть адмирала Колчака» – такими словами Щербаков охарактеризовал положение на Востоке России накануне «переворота 18 ноября» (офицеры выехали из Омска 15 ноября 1918 г.). «В дальнейшем нет никаких оснований опасаться возникновения каких-либо трений между генералом Деникиным и адмиралом Колчаком. Оба служат одной цели восстановления единства и величия России… Как только ход военных операций позволит установить прочную постоянную связь между Сибирью и Югом России, взаимоотношения генерала Деникина и адмирала Колчака будут вполне ясны и определенно установлены».

Об отношении Главкома ВСЮР к власти Колчака говорилось также в выступлении вернувшегося из Екатеринодара в Одессу князя Е. Трубецкого. Член Бюро СГОР зачитал ответ Деникина на заданный ему вопрос о «взаимоотношениях с Колчаком». Генерал «заявил, что оба они признают власть каждого из них в сфере их оперативных баз; при этом добавил, что «когда мы встретимся, мы сговоримся в пять минут» (фраза, ставшая затем хрестоматийным определением отношения Деникина к Верховному Правителю. – В.Ц.). Во время визита в Екатеринодар и встреч с Деникиным в январе 1919 г. Трубецкой заявлял, что СГОР «стоит на точке зрения всемерной поддержки Добровольческой армии и никогда, и ни при каких условиях не выступит против решений Верховного Командования в области гражданского управления». По впечатлениям князя «и в Сибири (об этом говорили и Щербаков, и Толстой-Милославский. – В.Ц.), и на Северном Кавказе наблюдается постепенное поправение». Происходит «борьба двух миросозерцаний, мелкобуржуазного и социалистического», – так определял Трубецкой свои впечатления от поездки на Кубань и о кубанском казачестве. Эта борьба, – считал докладчик, – «несомненно окончится победой буржуазных элементов, как более здоровых, сильных и устойчивых. Надеяться на союзников особенно не приходится, так как до сего времени они не оказали Добрармии никакой помощи… Вся надежда России на Восток, откуда успешно начал свое движение адмирал Колчак. И потому пора бросить соглашательскую политику с социалистическими партиями, ничего за собою в сущности не имеющими и лишь мешающими нормальному ходу выздоровления нашей Родины» (20).

После оставления Одессы бюро СГОРа переехало в Екатеринодар, а затем в Ростов-на-Дону. «Постепенное поправение», применительно к самому СГОРу, выразилось в постепенном отказе от сотрудничества с представителями земско-городских объединений, отказе от идеи создания «директориальной власти» и в переходе к поддержке политики деникинского правительства. Уже в марте 1919 г., накануне эвакуации Одессы, в Екатеринодаре состоялось совместное заседание делегации СГОРа (Меллер-Закомельский, Кривошеин, Львов, Савич, Чебышев, князь Е. Трубецкой) и членов Правления ВНЦ (Федоров, Нератов, графиня Панина, князь Г. Трубецкой, Степанов, Юренев). 15 марта обсуждался проект организации южнорусской власти. Совещание носило, скорее, согласительный, а не «учредительно-санкционирующий» характер. Нужно было добиться взаимопонимания между ведущими российскими общественно-политическими организациями в отношении к уже сложившейся на белом Юге системе управления. В выступлениях руководителей обеих организаций, Астрова и Кривошеина, высказывались общие оценки. Астров подчеркивал весьма интересный политико-правовой момент: при условии сохранения верховного командования у Антанты, генерал Деникин мог считаться подчиненным только Верховному Главнокомандующему маршалу Фошу, в качестве «одного из военачальников» союзной армии и, таким образом, признавался «де-факто» державами Согласия. Следовало считаться со сложившейся на Юге системой правительственной власти, но говорить о каком-либо подчинении генерала Деникина союзному командованию в лице генерала Франшэ д’ Эспере, учитывая уже сложившуюся систему правительственной власти, вряд ли возможно. «Деникин – созидатель государственной власти», поэтому «все присутствующие в заседании единогласно признали, что власть должна быть организована в форме диктатуры в лице генерала Деникина».

Астрова поддержал Кривошеин, высказавшийся, что «в вопросе умаления генерала Деникина, с точки зрения государственности, ни на какие уступки идти нельзя». Напротив, с точки зрения политической целесообразности, Кривошеин (его поддерживали также Савич и Масленников) предложил объявить Главкома ВСЮР еще и Правителем Юга России. Юренев, Степанов, Кауфман и Федоров считали это провозглашение преждевременным, но не терпящим отлагательств: сразу, «как только с продвижением Добровольческой армии вперед или при первой крупной победе над большевиками наступят благоприятные к тому условия». Показательна эволюция политических взглядов членов СГОР. Если во время работы Ясского Совещания Савич и Кривошеин настаивали на диктатуре Великого Князя Николая Николаевича, то спустя несколько месяцев они уже соглашались на признание диктаторских полномочий Деникина. Важно отметить, что провозглашение в региональном масштабе статуса единоличной власти было характерно для последнего этапа южнорусского Белого движения. Так, Правителем Юга России стал в 1920 г. генерал-лейтенант П. Н. Врангель, а сами Кривошеин и Савич вошли в состав Правительства Юга России.

Еще раньше, в начале января 1919 г., Савич предлагал план в форме записки на имя Астрова реорганизации власти, по которому «Главой власти должен быть глава армии», имеющий двух помощников – по военной и по гражданской части. Первым во властной «троектории» являлся начальник штаба, вторым – премьер-министр, наделенный, вместе с Советом министров, всеми гражданскими полномочиями. Совет министров «приглашался Главковерхом» по персональному признаку, а «не по выбору и делегированию партий или классов». Предпочтение следовало отдавать «лицам с административным опытом», «партийная окраска» которых – «не важна». Кроме этого, «при Главковерхе организуется совещательный орган по гражданским и политическим делам из общественных деятелей, им приглашаемых персонально или по рекомендации учреждений и партий, в числе от 40 до 60 человек». Совещание становилось «как бы трибуной для всяких принципиальных обращений власти к населению», а также занималось «подготовкой материала для законодательства». Савич оригинально оценивал предполагавшееся Совещание: «Задача этого учреждения – удовлетворить самолюбия главарей групп и партий, дать суррогат Парламента, предоставить правительству публичную кафедру, служить опорой для внешней политики правительства». По мнению Астрова, «права этого Совещания близко подходили к правам Государственного Совета старого состава». «Эта схема должна была подготовить почву для Великого Князя Николая Николаевича, который должен был выступить, когда произойдет соприкосновение Добрармии с регулярной Красной армией (очевидно, с целью привлечения на свою сторону кадрового офицерства и солдат, вынужденных служить у большевиков. – В.Ц.)». Но Савич не исключал возможности осуществления такой реорганизации к моменту предполагавшегося переезда Ставки Главкома ВСЮР в Крым (21).

В Екатеринодаре руководящие полномочия фактически перешли к Кривошеину, хотя формальным председателем Совета продолжал считаться Меллер-Закомельский. На открытии отделения СГОРа в столице Кубани выступил Н. Н. Львов. Его обширный доклад отражал проблемы формирования Белого движения, его идеологии и был весьма важен в плане сближения с позицией самого СГОРа. Налицо было явное «поправение» его позиций, что отразилось, в частности, в пафосной трактовке Львовым популярных терминов и словосочетаний («старый режим», «Вандея», «славянское единство» и др.). Начав с оценки последствий Первой мировой войны («Война – не борьба двух чудовищ империализма – Англии и Германии, – а столкновение двух миров: славянского и германского… победа союзников означает, прежде всего, освобождение славянства от гнета и порабощения германизмом», «отныне славянство не будет служить навозом для германской культуры»), Львов в заключении горько сожалел: «Трагизм России заключается в том, что в этот торжественный день в истории она выведена злодейской рукой из строя победителей». «Ее историческая миссия среди славянства оборвана изменой… Славянство освобождено не Россией, а союзными державами».

Львов предсказывал с убежденностью (в отличие от многих политиков Национального Центра), что в послевоенном мире будет усиливаться влияние уже не Старого Света – Англии, Франции и, тем более, Германии, – а САСШ и славянских государств: «Глашатаем новых гуманных идей освободительных явилась демократия Северо-Американских Соединенных Штатов». Для него была очевидной опасность диктата со стороны Америки политических ценностей, выраженных в известных «пунктах президента Вильсона». «В Северо-Американской демократии, гордой своей победой над могущественной Германской империей, установилось отношение к старой России, как к варварской стране с азиатским деспотизмом, угнетавшим народ, стране политической каторги, жандармского произвола и еврейских погромов» – таково определение отношения к внутриполитическим проблемам России, выраженное Д. Шотуэллом в откровенной беседе с Г. Н. Михайловским в марте 1920 г., на что руководитель Союза земельных собственников ответил, что «хотел бы напомнить горделивой Северо-Американской демократии… что освобождение крестьян в России произошло в то время, как в Америке господствовало рабовладение и торговля людьми». «Великие реформы» Александра II проходили при широкой «поддержке всего общества», тогда как отмена рабства в САСШ привела, по мнению Львова, «к кровавой гражданской войне». Тем, кто упрекал Россию в «отсутствии демократии», уместно было бы напомнить и «страницы из жизни русского земства, земства, которым может гордиться Россия, как творчеством ее общественных сил… земства, где бывший крепостной был посажен вместе с владельцем крепостных душ, и оба призваны вести общее земское дело». «Гуманная идея о всеобщем разоружении провозглашена ныне северо-американской демократией, – продолжал Львов, – но первое слово было заявлено русским Императором Николаем II на Гаагской конференции, созванной по почину России… Россия бросила свои полки в болота Восточной Пруссии, обрекая их на гибель, но спасая тем самым Париж. Старая Россия осталась верна союзу до конца, и последние остатки старой армии, рискуя своей гибелью, отвергли всякое соглашение с Германией (имелись в виду кадры Добровольческой армии. – В.Ц.) и сохранили верность раз данным обязательствам. И вот Россия уничтожена, низвержена из общества европейских народов, и голос ее не смеет звучать при торжестве того дела, на которое было принесено столько жертв и пролито столько Русской крови».

«Можно ли, – спрашивал Львов, – строить Россию на силах подобной демократии?.. Старую Россию хотят обречь на смерть и заменить новой демократией, той революционной демократией, для которой чужды и ненавистны и русские национальные чувства, и историческая миссия России, и идея славянства, и весь правительственный и религиозный уклад прошлой русской жизни». Но такая «революционная демократия», был убежден Львов, ничего не принесла России. Ведь «не большевики, а революционная демократия начала разрушение армии; большевики еще не появлялись в Петрограде, когда создавались Советы солдатских и рабочих депутатов и стали осуществлять «революционную» власть над остатком русской государственности и русской вооруженной силой». Задачи Белого движения, в понимании Львова, состояли, во-первых, в «организации армии», которую следовало создавать «только на старых началах строгой дисциплины, уважения к офицерскому званию, беспрекословному исполнению воинского долга». Во-вторых, «восстановление Русского государства» должно создаться на основе новой армии». Показательно, что оценка Добровольческой армии как «государственного фактора» полностью совпадала с официальными заявлениями военно-политического руководства белого Юга в 1918–1919 гг. Восстановление возможно «лишь на тех же старых началах верности, чувства долга и чести, обязанности перед Государством, уважения к закону и авторитету власти и на духе повиновения».

Отдавая должное произошедшим после 1917 г. переменам, Львов признавал их необратимость, но не принимал идеи разрыва с прошлым, со «старым строем»: «Я не говорю о реставрации, о восстановлении Петербурга во всем его прежнем величии и блеске. Я не говорю о возвращении к прежнему разврату и роскоши дворцов. На тех развалинах, среди которых погиб Петербург, нельзя восстановить прежнего великолепия. Я не говорю о возвращении к старой системе правительственной централизации, использовавшей все ресурсы страны для внешней цели и принижавшей естественный рост народного организма… Наступает новый период творчества и созидания, где из обломков прошлого нужно воздвигать новое здание, но на старом фундаменте. Во главу угла должен быть положен камень, отвергнутый строителем, на котором строилась старая Россия… Будет ли восстановлена монархия – я не знаю, но я твердо знаю, что будет создана единая национальная всероссийская власть».

Генерал Деникин был достоин олицетворять эту «власть», которая «не преследует никаких частных интересов, никаких партийных задач, никаких обособленных классовых обязательств», а «осуществляет одну национальную задачу». Добрармия ведет войну, которую нельзя оценивать стандартными политическими критериями: «Это не силы высших классов и буржуазии, поднявшейся на самозащиту против низших слоев населения. Это не было также крестьянским восстанием Вандеи за короля и Церковь во время французской революции. Крестьянские массы были или безучастны, или прямо враждебны отряду добровольцев… Я не знаю, с кем можно было бы сравнить героический остаток Русской армии». В качестве исторических аналогов Добрармии Львов ссылался не только на пример Смутного времени начала XVII столетия (это, как отмечалось выше, использовал в своем докладе «Размышления о русской революции» Струве), но и на романтичный образ Жанны д’Арк, спасшей воинскую честь Франции в годы Столетней войны, «освободившей Орлеан» и восстановившей на Престоле легитимную династию. Будучи сам участником «Ледяного похода», Львов приводил примеры, свидетелем которых он был. Среди них он отмечал гибель полковника, просившего похоронить его со словами молитвы «За Веру, Царя и Отечество живот свой положивший». «За какого Царя? Не за могущественного всероссийского Императора, а за изгнанника, униженного и покинутого, замученного тюремщиками в далекой глуши своего бывшего царства». Завершалось выступление Львова словами веры в возрождение «старой России». «В старой России было заключено то, что движет людей на подвиг исключительного самопожертвования, за что люди готовы идти на смерть. Старая Россия таила в себе задатки великого будущего. Настанет скоро день, когда наши боевые полки под трехцветным знаменем старой России войдут в стены старого Кремля и предстанут перед Царскими вратами древнего Успенского собора. И это будет днем воскресения из мертвых России» (22).

Если Львову образ будущей России и цели политических преобразований представлялись в ярких, красивых символах, то Кривошеин попытался сформулировать небольшую по объему, но конкретную по содержанию программу. 8 сентября 1919 г. он выступил на открытии отделения СГОРа в Ростове-на-Дону. В своей речи Кривошеин обозначил центральную позицию Совета: «Основная задача деятельности общества, как и всех организаций, преследующих государственные цели, – всемерно поддерживать Добровольческую армию и всеми силами ей служить. Служение Добровольческой армии объединяет общество со всеми одинаково по этому основному вопросу мыслящими группами, куда бы они ни отклонялись, направо или налево». Примечательно, что выступившие после него А. В. Тыркова и князь П. Д. Долгоруков, хотя были членами не Совета, а Национального Центра, подтвердили готовность к тесному взаимодействию двух ведущих политических структур: «Такое сближение особенно признается желательным во взаимных отношениях Общества Государственного Объединения и Национального Центра. Обе эти организации, уже по своим наименованиям, предназначены централизовать и объединять деятельность политических групп, расходящихся, преимущественно, в деталях». Кривошеиным было составлено также краткое изложение программных пунктов СГОРа: «Единство России на основе самоуправления и широкой автономии отдельных областей, имеющих свое историческое прошлое или обособленные хозяйственные условия («областная автономия». – В.Ц.); «верность договорам с союзниками и строгое соблюдение принятых Россией обязательств»; «участие в Лиге народов (Лиге наций. – В.Ц.) во имя общего мира, свободы и культуры», «подавление анархии, восстановление внутреннего мира, охрана Церковных святынь и упрочение законности и порядка», «утверждение и защита права собственности», «создание в стране условий, при которых возможно было бы свободное и сознательное выражение народом своей воли в определении основных начал государственного строя (имелось в виду избрание Учредительного Собрания. – В.Ц.)»; «разрешение всех важнейших вопросов государственного бытия, в том числе земельного и рабочего, законодательными учреждениями, установленными волей народа»; «восстановление сельского хозяйства и промышленности при участии иностранного капитала», «планомерный переход к свободному торговому обороту», «восьмичасовой рабочий день, примирительные камеры, страхование рабочих». Как видно, принципиальных отличий от политической программы того же Национального Центра Совет не декларировал. Более развернутыми и несколько отличными от позиции «непредрешения», поддерживаемой ВНЦ, были тезисы об аграрной реформе, в которых Кривошеин стремился вернуться к законоположениям реформы Столыпина. Провозглашался «безотлагательный приступ к подготовке законопроектов, имеющих основной задачей – поставить на первый план и обеспечить жизненные интересы широких народных масс и быстрый рост производительных сил страны… образование и скорейшее развитие мелкой собственности, отмену всех ограничений в праве распоряжения крестьянскими надельными землями, создание примирительных земельных комиссий, широкое поощрение добровольных соглашений о переходе земли в крестьянские руки и принудительных – за справедливый выкуп во всех случаях, когда государственный интерес того требует». Год спустя эти принципы станут основой земельной реформы правительства Врангеля – Кривошеина. Не была обойдена вниманием и амнистия для тех, кто был вынужден поддерживать советскую власть: «Полное забвение прошлого для всех, кто… окажет без промедления активное содействие делу возрождения Родины для мирного труда, равенства всех перед законом и прекращения классовой борьбы и нетерпимости» (23).

К концу 1919 г. отделения СГОРа работали в Ростове-на-Дону, Екатеринодаре, Новороссийске, Одессе, Севастополе, Ялте. Значительных политических выступлений Совет не предпринимал, однако в разногласиях между генералами Деникиным и Врангелем его члены – в большинстве своем, поддерживали будущего Правителя Юга России. Ряд членов Совета впоследствии вошли в состав Правительства Юга России (Кривошеин – премьер-министр, Савич – Государственный контролер, Глинка – глава управления земледелия). Но, подобно Национальному Центру, СГОР в 1920 г. не продолжил свою работу как действующая общественно-политическая структура.

Активность Союза Возрождения России в 1919 г. заметно снизилась в сравнении с 1918 годом. Если на протяжении всего 1918 г. СВР не только разрабатывал программные установки антибольшевистского движения, но и принимал непосредственное участие в организации правительств (Верховного Управления Северной области, Временного Областного правительства Урала и др.) и в антисоветской подпольной деятельности, то в 1919 г. его «политический вес» заметно снизился. В Сибири местные отделения СВР вошли в состав Омского блока и подтвердили свою поддержку Верховного Правителя. На белом Юге члены Союза участвовали в работе согласительного «Совета четырех» организаций, обсуждавших вопросы создания Южнорусского правительства в Одессе в январе – марте 1919 г. Переговоры по этим вопросам окончились безрезультатно, однако от своих принципиальных идеологических позиций СВР не отошел. В своей политической программе СВР, в отличие от Съезда Земских и Городских самоуправлений Юга России, отличался большей умеренностью. Не соглашаясь с мнением Деникина, что «Совет Земско-Городского Объединения был филиалом Союза Возрождения», Астров считал СВР, в котором преобладали энесы во главе с Мякотиным, гораздо более склонной к компромиссам и сотрудничеству с властью структурой. И действительно, активной политической оппозицией деникинскому политическому курсу СВР не стал. В то же время нельзя считать, что Союз в 1919 г. был совершенно «проправительственной» организацией, как это делал, например, один его из основателей А. А. Аргунов. Мнение о Союзе как «оппозиции слева», высказанное самим В. А. Мякотиным, представляется более объективным.

В Екатеринодар в апреле 1919 г. прибыла лишь небольшая группа членов ЦК Союза. В ее состав входили В. А. Мякотин (председатель ЦК Трудовой народно-социалистической партии, А. А. Титов (член Президиума Трудовой народно-социалистической партии, участник Русского Политического Совещания в Париже) и А. В. Пешехонов (член ЦК Трудовой народно-социалистической партии, бывший министр продовольствия Временного правительства). Во время встречи с генералом Деникиным обсуждались вопросы о преобладании методов «военно-полевой юстиции» над гражданским судопроизводством, о фактах «произвола военных», об основных направлениях политического курса ВСЮР. Примечательно высказывание Деникина по вопросу о «случаях насилий и грабежей в армии»: «Теперь у нас не армия добровольцев, а армия, набранная путем мобилизации, плоть от плоти и кровь от крови нашего русского общества. И если в армии есть негодяи, то это потому, что негодяи есть в русском обществе». «Когда с большевиками будет покончено, я выставлю свою кандидатуру в Государственную Думу. Надеюсь, меня выберут, и тогда мы поговорим с господами социалистами», – ответил Главком ВСЮР на вопрос Мякотина о необходимости развивать сотрудничество с «демократическими структурами» в общем деле «борьбы с большевизмом».

По мнению СВР, «путь военной диктатуры», ревностно исповедуемый руководством ВСЮР, подменял идею борьбы широкого фронта «народовластия» с «тиранией большевиков» идеей «столкновения диктатур» («большевистской» и «генеральской»), что, само по себе, подрывало степень общественной поддержки Белого движения. В вопросах легитимации власти, остро воспринимавшихся на белом Юге во время работы Южнорусской конференции», СВР поддерживал представителей казачества постольку, поскольку они, опираясь на «свои представительные органы, стремились к защите перед добровольческой военной диктатурой права населения самому решать свои местные дела». СВР также критиковал их за «недостаточно демократичное» разрешение проблем статуса «иногороднего населения». Кроме того, «неприемлемой представлялась и позиция тех элементов среди казачества, которые выдвигали на первый план не единую русскую государственность, а узко понятые областные интересы».

Членами ЦК СВР были созданы группы Союза в Екатеринодаре, Ростове-на-Дону, Харькове, Киеве. Главным направлением работы признавалась пропаганда через прессу. Активное содействие в этом оказывал член СВР и, одновременно, Национального Центра, профессор Алексинский. Официозным органом для Союза Возрождения стала «беспартийная, социалистическая газета» «Утро Юга», выходившая в Екатеринодаре, а с октября 1919 г. – «Парус», издававшийся в Ростове-на-Дону. СВР на белом Юге провел несколько собраний. В июне 1919 г. на совещании в Ростове были приняты общие тезисы об отношении к Добровольческой армии. Считалось важным «энергично помогать армии в борьбе с большевиками, направленной к освобождению русского народа и восстановлению русского государства, и одновременно организовать возможно более широкие слои населения на платформе создания демократической государственности». Следовало стремиться к «возрождению России в виде демократического государства, признающего права как отдельных граждан, так и национальностей и областей, к решительной борьбе с большевиками, как с врагами народа, путем насилия захватившими власть над ним и попирающими его права, к установлению в освобожденных от большевиков частях страны демократического государственного порядка и к созыву после окончательного низвержения большевиков полновластного Учредительного Собрания». По оценке Мякотина, «для нас, людей, объединившихся в Союзе Возрождения России для борьбы с большевиками за русскую демократическую государственность, была неприемлема позиция правоверных социалистов-революционеров, сводившаяся к лозунгам: «Ни Ленин, ни Колчак», «ни Ленин, ни Деникин», неприемлема потому, что она была явно безжизненна. Реальную борьбу с большевиками вели именно Колчак и Деникин, и организовать и вести рядом с ней другую борьбу было невозможно». В отношении к необходимости признания Колчака Верховным Правителем России Союз исходил из, как казалось, большего демократизма его политической программы по сравнению с Особым Совещанием. Мякотин писал: «Политика Колчака и его правительства, как ее рисовали себе в Екатеринодаре, представлялась… гораздо больше считающейся с интересами и волей населения, нежели политика Особого Совещания, поэтому в кругах, близких по своему настроению к Союзу Возрождения России, рассматривали признание Деникиным верховной власти Колчака как крайне желательное явление, так как в подобном признании склонны были видеть новый и серьезный шаг не только к созданию общерусской власти, но и к приданию этой власти более нормального характера».

Однако положение дел на фронте и в тылу требовало принятия конкретно развернутой программы. Ее решено было утвердить на созываемом съезде СВР в Ростове-на-Дону. Из-за недостаточного числа прибывших к началу работы съезда его было решено переименовать в конференцию Союза. Она проходил с 20 по 24 сентября 1919 г. и завершилась принятием обширной резолюции. В ее преамбуле отмечалось, что «задачей Союза является борьба за демократическую Россию и созыв Учредительного Собрания». «Не разделяя во всем политической линии нынешней временной власти и считая ее конструкцию несовпадающей со взглядами Союза, конференция, тем не менее, считает необходимым поддерживать ее в борьбе с большевиками и находит целесообразную предполагаемую реформу ее как шаг вперед на пути привлечения населения к делу строительства России». Предстоящие выборы земских собраний и городских дум нужно было «использовать… для проведения своих членов в Высший Совет». Участие в органах власти следовало сделать средством, с помощью которого «члены Союза будут всеми силами содействовать осуществлению демократизации государственного строя России путем созыва Учредительного Собрания немедленно по низвержении советской власти».

По поводу союзов с «близкими организациями» конференция подтвердила, что «Союз, не вступая в постоянный блок с общественно-политическими организациями, стоящими от него вправо, может заключать с ними временные соглашения, руководясь при этом, как политической позицией этих организаций, так и потребностями текущего момента, но отвергая всякие соглашения с организациями, преследующими реставрационные цели». Немаловажное значение уделяла конференция аграрному вопросу, считая, что до созыва всероссийской Конституанты возможны «лишь временные меры для урегулирования земельных отношений, в смысле предоставления крестьянам пользования той землей, которая находится в их фактическом владении, при условии обработки земли ее нынешними обладателями» (24).

Такой была позиция Союза Возрождения в период успехов ВСЮР летом – осенью 1919 г. Но после поражения «похода на Москву» политические принципы стали меняться. 18 декабря ЦК СВР, за подписью Мякотина, направил на имя Деникина записку о текущем политическом положении. ЦК попытался обобщить причины «тяжелых событий на фронте». Одной из главных причин СВР считал «бессилие, безволие и бездействие государственной власти», что объясняется «самой конструкцией правительства, которое до сих пор сохраняет форму случайно создавшегося Особого Совещания, разнородного по своему составу, совмещающего в себе законосовещательные и исполнительные функции и… оторванного, ничем органически не связанного с широкими кругами общества и массой населения». Реорганизация правительственного аппарата, о которой было принято решение на Южнорусской конференции, неоправданно затягивается. Правительственный курс отличается «узкоклассовыми и реставрационными тенденциями». Это более всего проявляется в аграрном вопросе, где «вырабатываются проекты, имеющие своей целью… восстановить помещичье землевладение», в отношении местного самоуправления («восстанавливается старый бюрократический, полицейский строй… администрация назначается из деятелей старого режима», «правительство медлит с организацией местного самоуправления, в земских и сельских местностях к этому даже не приступлено и необходимые для этого положения все еще не выработаны») и в продовольственной политике – «рост дороговизны и спекуляции». Из-за этого, по мнению авторов записки, страдает армия, вынужденная заниматься «самоснабжением». «Армия-освободительница при этих условиях рискует превратиться в армию-завоевательницу, каковой в гражданской войне не должно быть места, ибо сам себя народ завоевывать не может и не будет». Совершенно недопустимое явление – еврейские погромы, «компрометирующие дело Добровольческой армии и новой государственной власти не только в русском обществе, но и во всем культурном мире».

Что же предлагалось изменить? «Обращаясь к мерам, которые необходимо предпринять, чтобы оздоровить тыл и армию, поднять их дух и увеличить их силу, Союз Возрождения России отнюдь не намерен предлагать какие-либо радикальные изменения, которые затрагивали бы самое существо сложившейся государственной власти». Предлагалось, сохранив преемственность политического курса, изменить форму его реализации. Прежде всего, «деятельность правительства должна определяться ясной, понятной населению и способной привлечь к себе программой, чуждой каких бы то ни было узкоклассовых и реставрационных устремлений и имеющей своей задачей, кроме непосредственной борьбы с советской властью, еще и установление того режима свободы, права и порядка, какой был обещан в Ваших (Деникина. – В.Ц.) декларациях…; представляются особенно важными установление хотя бы минимальных гарантий для граждан и утверждение законности в управлении с установлением судебной ответственности для должностных лиц». Нужно как можно скорее приступить к земельным преобразованиям: «Устранить землевладельцев от непосредственных сношений и расчетов с крестьянами…; теперь же, при посредстве земельных органов, способных внушить доверие населению, приступить к проверке и упорядочению фактического землепользования, сложившегося за время революции». При этом важно иметь в виду, что «если раньше население удовлетворялось декларациями, верило, так сказать, новой власти в кредит, то теперь этот кредит уже исчерпан, и необходима самая энергичная деятельность власти в намеченном направлении».

Следовало провести незамедлительную реорганизацию правительства. «Вместо Особого Совещания во главе исполнительной власти должен быть поставлен Совет министров, объединенный общей программой, готовый и способный неуклонно проводить ее в жизнь… Должен быть возможно скорее создан давно уже проектируемый Высший Совет (проекты Южнорусской конференции. – В.Ц.), в котором были бы представлены по возможности все слои населения и который, осуществляя законосовещательные (не законодательные. – В.Ц.) функции и контроль над администрацией (право запросов. – В.Ц.), сблизил бы государственную власть с населением». Наконец, нельзя было оставлять без внимания местное самоуправление и «кадровые вопросы»: «Для упрочения государственной власти в низах к участию в местном управлении должны быть привлекаемы по возможности местные деятели, пользующиеся доверием населения». Обществу «должен быть предоставлен в органах местного самоуправления и в других формах достаточно широкий простор для самодеятельности».

Записка Союза была, по воспоминаниям Мякотина, отправлена Главкому ВСЮР незадолго до отступления из Ростова-на-Дону обычной почтой. Ответа на нее не было получено, однако необходимость предложенных мер была очевидна, и они были реализованы в последующем (реорганизация Особого Совещания, земельная и земская реформы в Крыму). Руководящий состав СВР после эвакуации Ростова практически прекратил свою деятельность, однако в конце февраля 1920 г. в Екатеринодаре состоялось частное совещание членов ЦК, на котором присутствовал приехавший для участия в Южнорусском правительстве Н. В. Чайковский. Собравшиеся убеждали, что «дело Деникина» обречено, однако «старый революционер» и глава правительства Северной области не принял аргументов народных социалистов и вошел в последний состав деникинского правительства. После отступления частей ВСЮР от Екатеринодара СВР прекратил свою деятельность. Многие из членов Союза остались в Советской России. Член ЦК Пешехонов впоследствии работал в составе Центрального статистического комитета Украины и в Комиссии Помощи голодающим (Помгол) при Украинском ЦИКе, а Мякотин, добровольно оставшийся в РСФСР, был арестован по делу «Тактического Центра» и в 1922 г. выслан за границу (25).

Немаловажное значение для формирования политического курса южнорусского Белого движения имели попытки выработки общей позиции между тремя вышеназванными общественно-политическими объединениями. Первой реальной попыткой добиться согласованных действий стали совещания в Москве весной 1918 г., во время разработки общей модели временного политического устройства власти в рамках всероссийского антибольшевистского движения и споров по вопросу об «ориентациях» во внешней политике. Вторично совместная работа продолжалась в рамках Ясского политического совещания в ноябре 1918 г., и после его окончания продолжались переговоры между членами СГОРа, ВНЦ и СВР. Одной из форм взаимодействия были приглашения докладчиков из одной организации на общие собрания другого объединения, а также одновременное членство в структурах Совета, Союза или Центра. В третий раз совместные заседания прошли в Одессе во время работы согласительной комиссии «Совета четырех» (январь – март 1919 г.). Четвертым общим заседанием ВНЦ, СГОРа и СВР стало обсуждение приказа генерала Деникина о признании власти Верховного Правителя России адмирала Колчака.

5 июня 1919 г., в здании екатеринодарского городского театра прошло объединенное торжественное собрание Всероссийского Национального Центра (от его имени выступали Астров и Федоров), Совета Государственного Объединения России (от его имени выступал Савич) и Союза Возрождения России (от его имени выступал Алексинский). Результатом собрания стало принятие резолюции в поддержку единой всероссийской власти в лице Верховного Правителя России и объединившихся вокруг него белых правительств (содержание резолюции – в разделе о координации политического взаимодействия белой Сибири и Юга России в 1918–1919 гг.). Что касается произнесенных речей, то их содержание во многом отражало политические позиции трех организаций. Астров, в свойственной ему образной манере, сосредоточился на оценке международных проблем, положения России в послевоенном мире. Обращаясь к политикам и военным державам Согласия, к общественному мнению «держав-победительниц», Астров отмечал типичные черты просоветской пропаганды на Западе и предупреждал иностранные государства от политики «международного пилатства», при которой вчерашние союзники по Антанте «умывают руки» и не оказывают должной поддержки Белому движению. «Народам… внушали, что в России совершается святая революция, что русский большевизм – это авангард, открывающий путь в новую эпоху, в которую уже вступает человечество. Упрекали демократию Запада, что она мешает великому народу совершать великое дело устроения своей судьбы по собственному желанию, по пресловутому «самоопределению». Убеждали, что большевизм – это подлинно национальное явление, а все остальное – не что иное, как черная реакция и реставрирование поверженного класса, его преимуществ и привилегий».

В результате стали возможны попытки соглашения – предательство интересов «борьбы с большевизмом», «политика Принцевых островов». «А когда до них доносились стоны мучеников за Россию, когда на мгновение перед ними вырастал великий образ истязуемой России, России, принесшей для торжества общего дела миллионы жизней и всю себя для их славы, для их победы, торжества правды над материальной силой… они отворачивались от кровавого образа и говорили, что внешняя политика не может быть сентиментальной, что политика – это учет, сочетание и борьба выгод и интересов, что истинные демократы не могут, наконец, вмешиваться в сложные и интересные процессы претворения интернационализма в чисто национальное движение». К счастью, положение стало меняться, «международное пилатство» завершилось и, как считал Астров, «порукой тому – доблестная Англия, стойкая и великая в исполнении принятых ею решений. Она уже давно идет к нам с помощью. Англия – авангард, за которым двинется мир на защиту дела правды». Астров не без пафоса подчеркнул, что «акт 30 мая полагает начало объединения России, собирания русской земли, создания единой государственной власти в Единой, Неделимой России и наносит удар расчленителям, вольно или невольно исполняющим старый немецкий план… Наш доблестный вождь передал спасенную идею великой государственности и зародившуюся здесь, на Юге, государственную власть Верховному Правителю России («первородство» Белого дела на Юге добровольно передается Востоку. – В.Ц.)… Церковь благословила возродившуюся государственную власть. Проникнут величием исторический момент, который раскрылся перед нами. Это момент рождения России – Государства».

Г. А. Алексинский от имени Союза Возрождения России заявил о неприемлемости популярного в «левых» кругах лозунга – «Ни Ленин, ни Колчак». Связь СВР с Колчаком – регулярная, и провозглашенная им политическая программа вполне демократична. «Существует лишь одна точка зрения: кто не с Колчаком, тот за Ленина, и иная постановка вопроса считается недопустимой». С точки зрения Алексинского, «большевизм пошел на пользу не истинному пролетариату, а только люмпен-пролетариату. Большевистский социализм – не пролетарский социализм, а только люмпен-социализм».

Савич построил свою речь на утверждении приоритетности принципов преемственности российской государственности и, коснувшись важности «акта 30 мая», попытался обрисовать перспективы России будущего. «Добровольческая Армия, воплотившая в себе Русскую Государственную идею, не нашла себе места в одурманенной России и ушла в далекие, привольные степи Юга, где ей пришло на помощь казачество, не зараженное ядом большевизма… Русская Государственная идея была спасена. Заслуга Добровольческой Армии в том, что в самые тяжелые минуты она боролась одна, поддерживая упавший дух… там, где условия были благоприятны, где имелись такие же широкие пространства и незараженное население, там были успехи. Так было в далекой, холодной Сибири… Так образовалось второе ядро борьбы за спасение Родины». «Но Сибирь не сразу встала на верный путь, – поучительно-категорично заявлял Савич, – там одно время господствовали идеи «сепаратизма» (весьма своеобразное толкование южнорусскими политиками программы «сибирского областничества». – В.Ц.)». «Только здесь, на Юге, – продолжал Савич, – ни разу не опускалось трехцветное знамя… Только с момента появления Колчака восторжествовала идея Единой Государственной России. С того момента с большевиками борются параллельно две силы, слитые воедино идеей воссоздания Российской Государственности. Но уже самый факт наличия двух Правительств и двух Армий давал повод сомневаться, имеется ли действительно единая государственность?» Необходимо было добиться и единого российского представительства на мирной конференции, поскольку «маленькие народности не отстаивали интересов России, а стремились в последний момент урвать, что можно, от больного гиганта. Все это заставило ускорить признание Единой Верховной Власти и одного Верховного Командования… На чьей стороне было преимущество? – В Сибири – большая территория, но за Югом моральное право. Ждать было нельзя. Акт 30 мая разрубил этот гордиев узел. Мы видим самопожертвование для блага государства, отказ от своего права. Нет больше ни добровольческой, ни сибирской армий, есть Единая Русская Армия, есть два фронта, руководимые не только одной идеей, но и одним командованием. Есть одно Русское Национальное Правительство. В акте 30 мая Добровольческая Армия осталась верна себе самой, своим лозунгам: самопожертвование и самоотречение. Актом 30 мая большевизму нанесен тяжкий, смертельный удар».

Представление об «обновленной российской государственности» выражалось Савичем так: «Я убежденный конституционно-монархист, но я заявляю, что мы, умеренные и правые, не мыслим установления формы правления, организации государственного строя, не иначе как по свободному волеизъявлению всего русского народа, выраженному в постановлении его свободно и законно избранных народных представителей… Мы понимаем, что старые взаимоотношения классов и сословий рухнули, что разорваны вековые экономические связи, произошла перегруппировка политических и экономических сил. Мы знаем, что будущее России нельзя строить ни на классовом господстве, ни на классовой диктатуре. Должно быть обеспечено равноправие всех национальностей, проведена в жизнь свобода и равноправие всех вероисповеданий при бережном и любовном обеспечении прав нашей Святой Православной Церкви, освобожденной, прославленной только что перенесенными гонениями, омытой слезами заблудившихся и ныне раскаивающихся ее чад. Мы понимаем, что не может быть прочной государственности без социального мира. Для достижения этого мира необходимо обеспечить насущные интересы трудящихся масс, и ради этого имущие классы должны принести большие жертвы. Будущие законодательные собрания должны провести земельную реформу и рабочее законодательство в интересах этих масс, героически сочетая эти интересы с благом целого, благом всего государства».

В рамках развития идеи «областной автономии», по мнению Савича, разрешался и «национальный вопрос»: «Самое название той политической организации, Совет Государственного Объединения России, представителем которой я здесь являюсь, – говорит Вам, что в основу строительства государства мы ставим объединение, единство Великой России. Но это единство не исключает ни широкого местного самоуправления, ни местных автономий там, где последние имеют обоснование в историческом прошлом, в экономических и бытовых особенностях данной части государства» (26).

Речь Савича на торжественном собрании завершалась примечательной фразой: «Я скажу несколько слов о наших политических партиях. Русская разруха вызвана отчасти постоянной сварой политических партий. Девиз – «В борьбе обретешь ты право свое» (лозунг эсеров. – В.Ц.) – привел к крушению Государственной идеи. Мы должны стремиться к сглаживанию конфликтов между собой, к внутреннему миру и соглашению». Нужно признать, что общественные объединения, выражавшие в условиях гражданской войны идею широких коалиций, оказались более эффективными в поддержке политического курса Белого движения. Вполне вероятно, что в перспективе на основе Национального Центра (центристское направление), Совета Государственного Объединения (правоцентристское направление) и Союза Возрождения России (левоцентристское направление) создались бы и новые партии. При опоре на межпартийные и надпартийные структуры могло бы реализоваться создание «белой государственности» не на основе Государственного или Политического совещания, не на основе соглашения «государственных образований», а на основе договора общественно-политических объединений. Данная модель формирования государственной власти не получила развития в Белом движении, но его возможность нельзя не учитывать. При отсутствии полномочной представительной власти коалиционные структуры обеспечивали белым правительствам некоторую, но еще явно недостаточную, степень легитимности. Однако после распада белых фронтов в 1919 г. межпартийные и надпартийные группы не смогли сохранить свое единство и в начале 1920 г. «сошли с политической сцены». Несмотря на провозглашенную политическую и идеологическую преемственность, поддержка «нового курса» Белого дела в 1920–1922 гг. стала осуществляться «новыми» общественно-политическими объединениями.

* * *

1. Михайловский Г. И. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. Кн. 2. М., 1993, с. 269–270.

2. ГА РФ. Ф. 6028. Он. 1. Д. 4. Лл. 1–4; Ф. 446. Он. 2. Д. 51. Лл. 21–23; Д. 33. Лл. 149–150.

3. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 272. Лл. 2–2 об.; БФРЗ. Ф. 7. Делопроизводство Национального Центра. Дело «Одесса». Л. 4.

4. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 260. Лл. 1–5; Д. 272. Лл. 4–8; Астров Н.И. Воспоминания. Указ. соч. Л. 93.

5. БФРЗ. Ф. 7. Архив Всероссийского Национального Центра, Оп. 1. Д. 2. Лл. 30–31; ГА РФ. Ф. 6088. Он. 1. Д. 11. Лл. 64–85; Ф. 6611. Он. 1. Д. 1. Л. 316, 337.

6. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 262. Лл. 6–9.

7. Там же, Лл. 18–19.

8. БФРЗ. Ф. 7. Архив Всероссийского Национального Центра, Оп. 1. Д. 2. Лл. 21–22 об.; ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 40–41 об.; 188–190; К.П. Крамарж. Основы Конституции Российского государства // Архив русской революции. Т. 1, Берлин, 1921, с. 263–287.

9. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 265. Лл. 62–63.

10. Там же. Д. 262. Лл. 125–125 об.

11. Там же. Д. 309. Лл. 1–4.

12. Там же. Д. 260. Лл. 28–32 об.; Д. 262. Л. 29; Лл. 93–95; Лл. 115–119; 163–166 об.; Д. 265. Лл. 15–15 об.

13. Там же. Д. 262. Лл. 29–30; 33–35; 44–47; 121–124 об.; Д. 265. Лл. 63–64; Д. 272. Лл. 10 об. – 11 об.

14. Там же. Д. 262. Лл. 34–35; Лл. 67–68 об.; Лл. 125–129; Ф. 1066. Он. 1. Д. 11. Лл. 26 об. – 28 об.; Д. 52. Лл. 26–30.

15. Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 270–271; ГА РФ. Ф. 6179. Оп. 1. Д. 35. Лл. 1–2; Ф. 5913. Он. 1. Д. 235. Лл. 1–4 об.; 8–9; Д. 260. Лл. 24–27 об.

16. Струве П.Б. Размышления о русской революции. София, 1921, с. 17, 23.

17. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 144. Лл. 1–2.

18. Там же. Лл. 2–3 об., 5 об.; Маргулиес М. С. Год интервенции. Кн. 1. (сентябрь 1918 – апрель 1919 г.)., Берлин, 1923, с. 13–19.

19. Маргулиес М. С. Указ, соч., т. 1, с. 354–355.

20. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 144. Лл. 2 об. – 3; Ф. Varia. Он. 1. Д. 127. Лл. 1–1 об., 4 об., 22, 40–44, 47, 74–75 об.

21. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 265. Лл. 25–26; Д. 262. Лл. 32–32 об.; Астров Н.И. Указ, соч. Лл. 90–91.

22. ГА РФ. Ф. 5936. Он. 1. Д. 211. Лл. 1–5 об.

23. ГА РФ. Ф. 5955. Он. 1.Д. 3. Лл. 58–59 об.

24. Мякотин В. Из недалекого прошлого (отрывки воспоминаний) // На чужой стороне, кн. IX, Прага, 1925, с. 280, 288–291, 293, 298; кн. XI, Прага, 1925, с. 215, 218–220; Деникин А. И. Очерки русской смуты. Берлин, т. V, 1926, с. 24; Астров Н. И. Указ, соч., с. 140–141.

25. Мякотин В. Из недалекого прошлого (отрывки воспоминаний) // На чужой стороне, кн. IX, Прага, 1925, с. 228–231; кн. XIII, Прага, 1925, с. 200–202.

26. Русское дело, Омск, № 3, 8 октября 1919 г.; № 4, 9 октября 1919 г.; La Cause Commune. Общее дело, Париж, № 51, 10 июля 1919 г.

Глава 2

Специфика деятельности надпартийных и межпартийных политических объединений и подпольных организаций на территории Советской России в конце 1918–1919 гг.

К концу 1918 г. «оставленная Москва» оказалась, с точки зрения политического потенциала, довольно слабым антисоветским центром. Наличие всероссийского центра Белого движения (Российского правительства во главе с Верховным Правителем России адмиралом А. В. Колчаком) привело к попыткам наладить координацию различных белых регионов. В этот период активизировалось взаимодействие подпольных «центров» со штабами белых армий, сбор для них информации общеполитического и военного характера, проведение диверсий, терактов против представителей советской власти. Теперь главной задачей московских подпольщиков стала передача разведывательной информации на белый Юг и в Сибирь. С начала 1919 г. деятельность московского подполья привлекла усиленное внимание представителей белых спецслужб. По свидетельствам Виноградского, СОД провел совещание под председательством Леонтьева, на котором участвовали (конец марта 1919 г.) военные представители Сибири (Азаревич) и Юга (представитель контрразведывательного отдела штаба ВСЮР полковник К. В. Хартулари). Так как «военные центры постепенно теряли свое значение в качестве первичных структур будущих полков и дивизий, «каналов» переброски добровольцев на белые фронты, на первое место выдвигалась подрывная работа в советском тылу, прежде всего – подготовка восстаний в крупных городах к моменту подхода к ним белых армий. В 1919 г. подполье должно было решать конкретные задачи по «дестабилизации советского фронта и тыла».

«С врагом надо воевать серьезно, и первым делом надо знать точно и вовремя каждый его шаг, – говорилось в брошюре «Что такое разведка и для чего она нужна», изданной штабом Западной армии в Уфе. «Надо знать… где и сколько у него силы – пехоты, конницы, пушек, пулеметов, обозов, складов. Все это должны знать наши ходоки – разведчики; сделать это не так-то уж и трудно, потому что неприятель действует на нашей земле и в каждой деревне, в каждом дворе ходок – разведчик найдет приют и помощь» (1). Примечательная характеристика «внутреннего политического шпионства» содержалась и в секретной инструкции, разработанной в генерал-квартирмейстерской части Ставки адмирала Колчака. В разделах «внутреннее политическое шпионство» и «причинение вреда на почве политической жизни страны» определялось, что эти понятия включают в себя сбор сведений о «настроениях правительственных сфер и различных общественно-политических групп», «настроениях широких народных масс», «возможностях перемен в составе правительства», «росте недовольства в стране». Агентуре предписывалось заниматься «способствованием всеобщему недовольству управлением страной путем распространения тревожащих население слухов», «поддержкой всевозможных резких выступлений на политической почве (политические забастовки, заговоры и т. п.)», «пропагандой местного сепаратизма», «организацией и субсидированием вооруженных восстаний» и «вообще внесением в страну дезорганизации, лишающей ее возможности сопротивляться вооруженным силам неприятеля». Иное дело, – насколько эффективно мог выполняться подобный перечень заданий людьми, лишенными навыков разведки – вчерашними профессорами, студентами, чиновниками. Правда, по мнению видного аналитика работы спецслужб С. С. Турло, «в эпоху гражданской войны, когда буржуазия еще надеялась услышать звон Кремлевских колоколов, тогда шпионажем занимались все. Занимались и буржуазия, и интеллигенция, и офицерство и ученые. Занимались шпионажем и офицеры Генштаба, и просто разные командиры» (2).

Передача информации из Москвы осуществлялась посредством частной переписки и отправки зашифрованных сообщений. Одним из постоянных корреспондентов от московского антисоветского подполья стал Щепкин. С начала 1919 г. фактическое и, впоследствии, формальное руководство московским ВНЦ также перешло от Шипова к Щепкину. Кадетский «патриарх» постепенно перестал присутствовать на заседаниях Центра. Причиной этого был не столько его возраст (в 1919 г. ему исполнилось 68 лет), сколько разочарование в излишнем «академизме» московских заседаний и, что немаловажно, отсутствие налаженных контактов с «уехавшими» на белый Юг, что, однако, в условиях конспирации и разлаженности средств сообщения было вполне объяснимо. Если до декабря 1918 г. письма отправлялись на Кубань через Украину, то после падения власти Гетмана письма стали пересылаться только со специальными курьерами или другими оказиями. По словам Астрова, «за три месяца пребывания вне Москвы было отправлено 14 сообщений», «с разными оказиями было отправлено 10 писем». В письме 8 сентября 1919 г. Щепкин отмечал, что «с юга изредка дают вести, с опозданием на 1,5 месяца, и тоже – только словесные утешения. Посланные Колчака, те совсем молчат. Не знаем, что думать, – мучаемся. В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна. Пишите и шлите прямо в Москву по адресам, указанным гонцом. Имена и адреса берегите – повсюду шпионы».

Содержание многих писем Щепкина в Екатеринодар сводилось, главным образом, к призывам: «Скорей, скорей! Все гибнет, все в развалинах! Идите же скорее на выручку! Зовите союзников перейти от слов к делу!» Жалобы на крайнюю нерегулярность ответов сопровождались «катастрофическими» оценками положения в Московском регионе: «Всякое промедление грозит гибелью последних следов всякой культуры в городах, особенно в деревнях, – писал Щепкин 25 ноября 1918 г., – все губернии в открытом восстании (осенью 1918 г. это соответствовало действительности, так как подъем крестьянского повстанчества был довольно высок. – В.Ц.). Все идет стихийно. При подавлении деревни уничтожаются. Еще месяц, и от средней России останутся пустяки… Москва умирает. Лучшие из населения невольно думают о примирении с большевиками, ибо не видят и не знают, откуда ждать выручки… Необходимо ускорение действий союзников. Каждая лишняя неделя делает освобождение России более трудным». 5 декабря 1918 г. аналогичные требования усилить переписку предъявлял в Екатеринодар Шипов. В его письме отмечалось, что в условиях отсутствия должных указаний работа московской организации крайне затруднена. Отмечались проблемы в использовании конспиративных квартир. В условиях начавшейся в городе политики «уплотнения», когда в многокомнатные «буржуазные» квартиры «подселялись» рабочие семьи, встретить курьера от Колчака или Деникина, провести тайное собрание становилось невозможным (3).

Но, несмотря на столь пессимистичную оценку, «москвичи» продолжали отправлять сообщения. Щепкин продолжал считать, что разработка политического курса может происходить только при взаимодействии с Москвой: «Я живу в московской Руси, знаю настроения Севера и Сибири… государственное дело может совершаться только после решения судьбы Центральной России и в самой Центральной России, так как разобраться в том, что делается на Руси, можно, только прожив в самом горниле анархии и распада». Многие из сообщений достаточно полно отражали настроения столичного региона, содержали общую сводную схему наличия сил РККА на Южном и Петроградском фронтах. 20 сентября 1919 г. начальником разведотдела Штаба Главкома ВСЮР была составлена сводная ведомость «О поступлении донесений из Национального Центра в Москве». Список в четко расписанном по датам отчете говорил сам за себя: сообщение от 25 марта – «Об организации Стогова, ее деятельности и установлении непрерывной связи с ней при помощи курьеров», «о связи с адмиралом Колчаком», 2 апреля – «О политическом и экономическом положении Советской России», 21 августа – «О настроении в московских советских правящих кругах», 2 сентября – «О восстаниях в Совдепии», «о настроении в Красной армии», «о нашей агитации и ее результатах», «состав управления Военно-Революционного Совета», «о численности красных Армий и перебросках с Восточного фронта», «о продуктивности заводов в Совдепии, работающих на оборону», «о снабжении в красных армиях». 4 сентября было получено сообщение, включавшее в себя пункты: «финансовое состояние Московской военной организации», «о попытках рабочих Москвы организовать восстание», «о «Брусиловской группе» в Москве», «о большевистской разведке», «о настроении крестьян в Совдепии», а также «список и характеристику работников Военно-Законодательного Совета Советской Республики». К сожалению, сохранились лишь некоторые из них, но, несомненно, что характер передаваемых сведений был немаловажным. Подполье работало «до последнего». 7 и 15 сентября 1919 г., уже после того как ЧК провела аресты руководства подполья, были отправлены сообщения «О значении рейда генерала Мамонтова», «о численности штыков в красных армиях», «о новых формированиях в советских армиях», «о производстве заводов, работающих в Совдепии на оборону», «о перебросках советских войск», «о положении в Петрограде» (4).

Военные сообщения, передаваемые в Ставку Главкома ВСЮР, и Особое Совещание сохранились в чрезвычайно фрагментарном виде. Но и те немногие сохранившиеся достаточно показательны. Способы шифровки применялись различные. Летом 1919 г. для шифровки использовались тексты Евангелия: «Последняя цифра каждого числа обозначает букву стиха, указанного предшествующими ей цифрами этого числа». Перевозились они на тонких листах папиросной бумаги, прятались в папиросных мундштуках. Согласно инструкции, разработанной в военном отделе ВНЦ, разведку интересовали, в частности, «сведения о расположении советских армий», «местонахождение бронеотрядов», «расположение и передвижение тяжелой артиллерии», «производительность патронных заводов», «сведения об артиллерийских снарядах», «планы и настроения высшего советского командования». ВНЦ утверждал, что только его структуры более других политических организаций сохранились в условиях «красного террора», так как «все эти организации одна за другой раскрывались и ликвидировались… благодаря неумению правильно вести конспиративную работу, привлекая в свою среду мало проверенных и недостаточно надежных лиц в очень большом количестве». Тем не менее ВНЦ заверял, что его деятельность будет продолжаться. «Ведется учет советских работников», «имеется связь с отдельными красноармейскими частями в Тверской губернии», «организована группа унтер-офицеров, которые должны взять руководство зелеными в случае восстания», «намечены лица, которые в случае удачного восстания в Москве займут командные должности и станут во главе управления» (5).

В 1919 г. сообщения о политической жизни антисоветского подполья стали весьма ограниченными. Оторванность от белого Юга и Сибири, сильное «информационное давление» со стороны советской периодической печати приводили к тому, что из Москвы весной 1919 г. отправлялись письма с такими вопросами: «Подчиняется ли генерал Деникин адмиралу Колчаку в военном, политическом и административном отношениях?», «может ли Центральная Россия рассчитывать на свое освобождение ранее или позднее июля старого стиля?», «какова политическая и административная программа генерала Деникина?» Некоторые сообщения из столицы имели откровенно пропагандистский характер, далекий от реальности; накануне наступления ВСЮР на Москву, в частности, утверждалось, что «в Красной армии царит полный развал» и «зимней кампании Красная армия не вынесет» (6).

Курьеры из Москвы передвигались и по территории Советской России (в Мценск зимой 1918/19 г., в Ханскую Ставку и на Туркестанский фронт, для связи с местными военными организациями). От Колчака в Москву прибыло два курьера с деньгами (В. В. Мишин и Н. Крашенников) с миллионом рублей каждый. Прапорщик Крашенников выехал из Омска 28 декабря 1918 г. и прибыл в Добровольческую армию в начале февраля 1919 г., выступив с подробным докладом о положении на Восточном фронте и основных направлениях политики Российского правительства на заседании ВНЦ 14 февраля. В качестве конспиративного помещения для связи с агентами от Колчака использовался Детский дом (бывший Детский очаг имени М. Н. Муромцевой) под управлением М. А. Якубовской. Арест Крашенникова послужил поводом для начала «дела Национального Центра» в ВЧК. Другой курьер от Колчака доставил сведения о планировавшемся наступлении Восточного фронта, нанесении главного удара через Вятку в середине февраля 1919 г. Вообще, для 1919 г. характерно незначительное и крайне нерегулярное поступление денег на поддержку ВНЦ в Москву. Из иностранных представительств в Москве работали консульства Швеции и Дании. Через них удавалось переводить небольшие суммы в валюте для подполья. Связь Москвы с разведкой ВСЮР активизировалась только после весенней поездки в Москву полковника Хартулари, но для создания собственной, аналогичной «Азбуке», структуры московский ВНЦ не имел достаточных средств. Смета, составленная Центром, включала в себя понятия «мирный месяц» (то есть период обычной работы) и «месяц действий» (накануне и в ходе вооруженных выступлений). На них требовалось по 1 и 5 миллионов соответственно. Предполагалась закупка оружия, для чего требовалось 10 млн рублей. «Гонцы от двух-трех в неделю по трем направлениям, считая и изготовление депеш – 150 тысяч в месяц», «переправка лиц бегущих, помощь в тюрьмах в один месяц – 100 тысяч», «административные расходы, провинциальные отделения», а также поддержка сочувствующей прессы составляли по 2 миллиона «на каждую организацию» на 2–4 месяца. Учитывая подобную смету, нельзя сказать, что полученные от Колчака суммы были значительны. Показательно, что ВНЦ на заседании 29 января 1919 г. одобрил предложение о предоставлении московскому отделению Центра средств в размере «не менее 100 тысяч рублей», переданных через «едущего в Москву» Хартулари (7).

Основную часть сообщений из Москвы передавали агенты «Азбуки» В. В. Шульгина. Правда, использование данного «канала» предполагало наличие нескольких копий одного и того же сообщения, что создавало риск «утечки информации». Посылаемые в Москву курьеры, по свидетельству Астрова, «нередко попадались и погибали». В отчетном докладе Шульгина Главкому ВСЮР (5 ноября 1919 г.) говорилось, например, что «киевское отделение «Азбуки» «составляло и издавало агитационную литературу… самоотверженно распространяло эти издания по г. Киеву и по всей Малороссии, создавая в уездах и селах конспиративные национальные организации (Комитеты национального объединения России), разрушало военное имущество и подвижной состав большевиков… Пойманные, замученные и расстрелянные сотрудники «Азбуки» свято исполнили свой долг до конца, и работа Киевского отделения со всей самоотверженностью, энергией и исключительным мужеством продолжалась до самого дня освобождения г. Киева добровольцами». «За 2 года своего существования «Азбука» понесла значительные потери личного состава, доходившие до 50 % штатного ее состояния». Курьерская служба несла большие потери (из шести высланных из Таганрога в Киев курьеров до места назначения добрался один). Шульгин писал, что «в Киеве в совершенстве работали фотометрическая часть и фабрика фальшивых документов, что давало возможность расставить регулярную курьерскую связь между отделением в Клеве и в большевистских центрах со Ставкой». После занятия Киева войсками У HP и после установления советской власти на Украине работа «Азбуки» существенно усложнилась. До апреля 1919 г. еще действовало отделение в Одессе. Для решения проблем финансирования и улучшения связи между Киевом, Екатеринодаром, Одессой и Москвой предполагалось взять «Азбуку» под контроль ВНЦ. «В Киеве новый, пополненный Москвичами, Нац. Центр потерял прямую связь с Киевской «Азбукой»… связь эту надо восстановить во что бы то ни стало. И не только восстановить связь, а необходимо достигнуть полного слияния. Сил антибольшевистских, антисоциалистических и… монархических – слишком мало, чтобы их дробить». Екатеринодарским отделом «Азбуки» стал руководить прибывший из Москвы Червен-Водали. Но общее управление оказалось нарушенным. В телеграфном разговоре с Шульгиным 9 января 1919 г. В. А. Степанов (член Особого Совещания и ВНЦ, числившийся также начальником отделения «Азбуки» при Ставке Главкома ВСЮР (агент «Слово») отметил, что «совокупность организаций, объединявшихся Вашим руководством и не имевших между собой иной связи, кроме своего рода личной унии в Вашем лице, пришла вследствие Вашего отсутствия в состояние полной запутанности и неясности взаимоотношений». В таких условиях вероятной становилась опасность провокаций. Степанов предлагал объединить структуры «Азбуки» с ВНЦ, а Особый отдел «Азбуки» передать в ведение агента «Люди» (генерал-квартирмейстеру Кавказской армии генерал-майору А.А. фон Лампе). «Азбука», переведенная на финансирование из бюджета ВСЮР, летом 1919 г. могла бы стать структурой, занятой разведкой на территории Советской России и даже в «ближнем Зарубежье». Генерал Драгомиров указывал, что очень «мало обслужены местности, не занятые Добровольческой Армией, и, в частности, Совдепия…». Предполагалось, что будут открыты «осведомительные пункты» 1-го (Москва, Киев), 2-го (Харьков, Воронеж, Саратов) и 3-го разрядов (Одесса, Кишенев, Львов, Холм, Варшава, Вильнюс) (8).

Что касается московской «политической платформы», то, если в 1918 г. московские политики инициативно разрабатывали принципы государственной власти для белого Юга и Сибири, в 1919 г. они, как правило, уже признавали сложившиеся в этих регионах формы управления. В апреле 1919 г. состоялось новое «соглашение» между ВНЦ, СВР и СОД на следующих принципиальных основаниях: «Власть, способная свергнуть в России большевизм, водворить правовой порядок, объединить Россию, должна быть признана всеми»; «возрождение России возможно только на основаниях широкой частной инициативы и восстановления права частной собственности»; «власть довершает свои действия созывом Национального Собрания, собранного на демократических основаниях для определения взаимоотношений частей России и ее государственного устройства». В отличие от соглашения 1918 г., московские «деятели» теперь признавали приоритетным принцип единоличной власти и считали, что «до Национального Собрания другой власти не требуется, кроме Колчака». Объединение основывалось на признании «диктатуры до созыва Национального Собрания» и «умолчании о сроке и условиях созыва этого последнего», «единоличная, военная, диктаториального характера власть как необходимая переходная форма власти, могущая восстановить в стране элементарные условия порядка и немедленно приступить к разрешению ряда неотложных вопросов общегосударственного характера, социального мира». Тем не менее в своих письмах Астрову (от 25 ноября и 3 декабря 1918 г.) Щепкин отмечал: «У нас настроение иное, чем на Юге. Мало кого привлекает призрак монархии… Север и Москва ярко демократичны… Большевики здесь ненавистны, но замена их режимом недемократическим не приемлется», «если крестьянство увидит прочную силу, а не налеты казаков, то само уничтожит совдепию… не теряйте времени, но это не значит, что вы должны спеха ради отдать Россию в кабалу правящей кучке или союзникам» (9).

«Правые круги» (связанные с Марковым 2-м), ссылаясь на акт Великого Князя Михаила Александровича, относились к Национальному Собранию как «к простому регистратору очередного претендента из бывшей династии», подчеркивая, однако, что игнорировать «интересы Центральной России» нельзя и населению необходимы демократические реформы, прежде всего, земельная.

Сообщения об очередном московском соглашении СВР, ВНЦ и СОДа появлялись даже в прессе, вопреки правилам конспирации. Приехавший на Юг России член СВР социал-демократ Алексинский заявил, что «сплотились все группы, от октябристов – до социалистов включительно. Лозунгом объединения, по словам Алексинского, стала «поддержка адмирала Колчака, с которым антибольшевистские организации, в пределах самой Совдепии, имеют регулярную связь через курьеров… Существует лишь одна точка зрения: кто не с Колчаком, тот за Ленина, и иная постановка вопроса считается недопустимой…» Характеризуя московское подполье, Алексинский замечал: «Несмотря на то, что сыск поставлен у большевиков не хуже, чем при старом режиме, загнанные в подполье политические организации развивают широкую деятельность и в тайных типографиях печатают свои прокламации, подвергающие беспощадной критике большевиков» (10).

Во время посещения Москвы Хартулари и Азаревичем на квартире С.М. Леонтьева обсуждался, в частности, вопрос об отношении к политическому курсу Российского правительства. СОД, в целом поддержав его (особенно тезис о необходимости «военной диктатуры до Национального Собрания»), отметил нецелесообразность восстановления в неизменном виде законодательства Временного правительства о местном самоуправлении. Продолжалась разработка экономических программ, в их составлении участвовали известные ученые – аграрники, члены Совета Н. Д. Кондратьев и С. Л. Маслов. Последние заседания СОДа прошли в мае и июне 1919 г. На них обсуждались вопросы об отношении к предполагаемому «вооруженному выступлению в Москве». Леонтьев, обратившись к СОДу, поручил «обдумать вопрос о первых шагах новой власти в Москве в случае падения советской власти», и соответствующая записка была составлена как характеристика «отношения к обществам, собраниям, профсоюзам, домовым комитетам». Но применительно к общей оценке перспектив «вооруженного выступления», СОД «единогласно признал в принципе несвоевременность этого выступления, даже если оно в самой Москве имело бы успех, ввиду отдаленности Колчака и Деникина и совершенной неизвестности о том, входило ли бы такое действие в их план и намерения» (11).

С точки зрения Щепкина, крайне вредным для Белого движения было отсутствие взаимодействия между фронтами: «Действия извне против большевиков разрозненны: один фронт выступает, потом отходит, за ним – второй и т. д. Эти толчки вредны. После каждого – внутри страны взрывы террора и жертвы, а в занимаемых местах – массовые расстрелы и разочарование населения. Предпочтительнее общий удар сразу. Хотя «Центр» изнемогает и вымирает, но готов молча терпеть, если будет знать, что вместо толчков будет накоплена сила и месяца через два последует один общий удар и освобождение… сообщите, есть ли уверенность в спасении «Центра» до наступления холодов… Если нет – так и скажите: Москва разбежится» (12).

Связи с военными организациями у Национального Центра начались не ранее середины лета 1918 г., то есть времени, когда большая часть военных уже участвовала или в организации генерала Довгерта, или в «Союзе» Савинкова. После ликвидации обоих центров оставшиеся военные кадры, если они еще оставались в Москве, стали сотрудничать с ВНЦ. Здесь уже в полной мере соблюдались правила конспирации. Контакты с иностранными дипломатическими представителями вел Шипов, а контакты с военными осуществляли Щепкин и Леонтьев. По оценке Челищева, «ограниченный и замкнутый круг лиц», вовлеченных в данную работу, предотвращал возможность серьезных, массовых провалов (13).

С марта 1919 г., очевидно, не без влияния Хартулари, начался набор личного состава для организации т. н. Добровольческой армии Московского района, а члены московского военного подполья стали числиться состоящими на службе во ВСЮР. Ориентировочно, в марте 1919 г. генерал-квартирмейстерской частью Ставки Главкома ВСЮР был разработан общий секретный план организации вооруженных отрядов, действующих в советском тылу. Концентрируясь в крупных городах (Москва, Киев, Одесса), данные организации должны были не только заниматься разведывательной работой, но и готовить мобильные группы для захвата стратегически важных городских пунктов (телеграфа, телефона, электростанции, вокзалов). Затем эти группы должны были стать основой для будущих боевых подразделений (условно – «дивизий»), входящих в состав ВСЮР. Главная задача офицерских отрядов и групп – «нанести удар изнутри», парализовать сопротивление советских войск при обороне крупных городов. Но данные действия должны были строго согласовываться с командованием ВСЮР и никоим образом не должны были носить самостоятельного характера. В Москве предполагалось формирование двух дивизий из нескольких ударных групп (от 150 до 200 человек). Показательна роль Хартулари как координатора взаимодействия московского подполья и штаба ВСЮР. Будучи профессиональным юристом, выпускником Военно-юридической академии, он служил в прокуратуре Московского военного округа. Это обеспечивало ему как контакты с московскими юристами и общественными деятелями (он был лично знаком с Леонтьевым), активными участниками подпольной работы, так и с военно-политическим руководством белого Юга. При организации контактов с военными московское подполье полагало, что «офицеров у большевиков много, но состояние их ужасное и морально они разбиты, особенно сам Стогов, Начальник Всероссийского штаба. Офицеры являются только техническими руководителями». В 1919 г. центрами, где работали члены военной организации ВНЦ, стали Главная инспекция артиллерии и штаб Южного фронта. По оценке члена РВС РСФСР С. Гусева, «чрезвычайно осведомленный информатор… имел возможность получать (вероятно, по своему служебному положению или личным связям) ценные сведения общего характера (оперативные планы, характеристики спецов)». Таким информатором был Щепкин, работавший в полном соответствии с указаниями штаба Главкома ВСЮР. Все контакты с Деникиным велись через него, и его арест подорвал не только финансирование подполья, но и нарушил связь Москвы с Югом и Сибирью (14).

Деятельность «военки» при ВНЦ, возглавлявшейся генерал-лейтенантом Н.Н. Стоговым, первоначально не ориентировалась на самостоятельное выступление. Еще летом 1918 г., в разгар военной активности подполья, генерал Болдырев категорически запрещал какие-либо самостоятельные выступления. Но с весны 1919 г., очевидно, под влиянием установок штаба Главкома ВСЮР началась подготовка вооруженных акций. По оценке заместителя Стогова, полковника В. В. Ступина, «все дело организации было основано на том, чтобы не делать преждевременных изолированных выступлений, а решено было их прежде согласовать с общим настроением населения и возможностью в случае успеха в Москве как можно скорее соединиться с приближающимися к Москве частями Добровольческой армии Колчака или Деникина, в зависимости от того, кто будет ближе к Москве» (15). В случае «стихийного и неожиданного» выступления против большевиков предполагалось, что подполье сможет «вполне справиться со взятием стихии в свои руки». Щепкин указывал на важность создания отдельного «отряда особого назначения», способного обеспечить порядок в городе к моменту подхода белых сил. Дальше этого ни Щепкин, ни «военные» во главе с генералом Стоговым не считали возможным идти: «О каком-либо самостоятельном выступлении в Москве речи абсолютно быть не может. Организация могла бы сослужить службу только в том случае, если бы какая-нибудь регулярная армия, разбив Красную Армию, подошла бы к Москве и здесь под влиянием этого акта началось бы какое-нибудь массовое движение среди населения красноармейских частей, рабочих. Только при подобной общей конъюнктуре руководители организации и допускали возможность ее роли как небольшой, но организованной силы среди наступившего хаоса» (16).

Оставшиеся в Москве представители антибольшевистского подполья стремились к объединению. По признанию Леонтьева, теперь платформой для объединения в плане «разработки политической и экономической программы» служил «Совет московских совещаний», а для объединения в плане организации сопротивления – «тактическое соглашение», поддержанное также Щепкиным и «военными кругами», с которыми он взаимодействовал. Тенденция к единству действий усилилась после того, как контакты с белым Югом и белой Сибирью стали вестись не только по линии «политических» и «академических рекомендаций», но и по линии передачи секретных сведений (результат поездки Хартулари). Работа ВНЦ получала уже практически значимый характер. ВЧК была уверена, что именно разведработа вызвала к жизни создание Тактического Центра (далее – ТЦ). Как сказано в следствии по «делу Тактического Центра», эта структура представляла собой «высший орган, направлявший деятельность контрреволюционных организаций в Москве и разрешавший все более или менее крупные вопросы политического характера». По оценке Леонтьева, в состав Центра входили наиболее активные и авторитетные оставшиеся в Москве политики: Н. Н. Щепкин, С. П. Мельгунов, О.П. Герасимов, князь С.Е. Трубецкой, Д.М. Щепкин и С.М. Леонтьев (17).

Но по мнению С. П. Мельгунова, советское «правосудие» выдавало желаемое за действительное. ТЦ так и не оформился окончательно, хотя и представлял собой «попытку общественного договора, возможности найти общий язык». Единого центра не существовало, а после ареста и гибели членов ВНЦ и СВР, осуществлявших контакты с военными (Щепкина и В. В. Волк-Карачаевского), вся практическая работа «московского подполья» оказалась парализованной. Именно эта сторона деятельности отделений ВНЦ оказалась в центре внимания органов ВЧК. 23 августа 1919 г. в «Известиях ВЦИК» был напечатан список 67 человек, расстрелянных по постановлению ВЧК. В их числе были члены московского и петроградского отделений ВНЦ: Н.Н. Щепкин, Н.А. Огородников, В. И. Штейнингер и П.В. Герасимов. Оставшиеся на свободе члены московского отделения ВНЦ теперь проводили только частные встречи академического характера в Институте экспериментальной биологии. Заниматься разведкой было уже некому. В феврале 1920 г. ВЧК провело ликвидацию остатков антисоветского подполья. Хотя Мельгунов и утверждал, что от «дела Тактического Центра» пострадала только без вины виноватая «московская интеллигенция», он же отмечал свое «внутреннее удовлетворение» от того, что «власть так и не узнала о составе Союза Возрождения и о его реальной деятельности, ибо все сведения о фактах и лицах шли от людей, принадлежавших к другим организациям» (18).

Занимаясь разведкой, ВНЦ не стремился привлекать к ней «теоретиков» из «общественных деятелей». Очевидно, что положение не изменилось и после создания Тактического Центра. Виноградский на допросах в ЧК свидетельствовал, что «образование ТЦ поставило СОД по отношению к нему в положение, приблизительно одинаковое тому, которое наблюдалось в 1918 г… ТЦ, подобно НЦ, оказался организацией «актуальной», СОД – оставался политической базой, он давал Леонтьеву и Щепкину свое мнение по вопросам общественно-политического значения, но активности не имел. Только Щепкин и Леонтьев имели контакты с военными». Особое значение придавал СОДу Леонтьев. Работая в Министерстве внутренних дел Временного правительства, он признавал важность «сотрудничества с общественностью» при организации управления. И именно Леонтьев (в отличие от Гурко, Кривошеина и Щепкина) сочувствовал идее восстановления СОДа как «консультативного центра» (19).

Однако в 1919 г. антисоветским подпольем, равно как и командованием белых армий, недостаточно уделялось внимания организации повстанческого движения в тылу РККА. По мнению Челищева, еще летом 1918 г. сохранялась вера в то, что успехи антибольшевистских сил на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке приведут к повсеместным восстаниям, и большевики «будут сметены лавиной народа, который присоединится к победителям». Щепкин пытался наладить контакты с повстанческими отрядами «зеленых» в Московской губернии, а также в районе следования корпуса генерала К. К. Мамантова (в Ельце, под Воронежом). Но данная работа требовала больших затрат, а ввиду отдаленности фронта не могла дать тех результатов, которые от нее ожидались. К тому же довольно часто вместо ожидавшихся т. и. повстанческих отрядов были только группы недовольных продразверсткой крестьян и скрывавшихся по лесам дезертиров из РККА. Их еще нужно было обучить и организовать. В этих условиях Московский центр ограничивался пропагандой, составлялись листовки, определявшие политическую программу Белого движения. Обращение к «Подмосковным крестьянам» указывало: «Идите в Москву, организуйте заставы для задержки автомобилей со скрывающимися коммунистами», «Да здравствует Народное Собрание на основе всеобщего избирательного права!», «За поруганную Православную Церковь!», «За справедливое решение земельного вопроса» (20).

О перспективах развития повстанческого движения в Советской России говорилось в докладе офицеров, перешедших колчаковский фронт в районе действий 3-й армии, в сентябре 1919 г. Поручики Вольский и Соболянов представились членами тайной организации «Возрождение Великой, Единой, Неделимой России». По их словам, организация была основана в Петрограде известным доктором тибетской медицины Бадмаевым, использовала «прикрытие» грузинского посольства и имела разветвленную сеть местных организаций (в Москве, Клеве, Одессе, Брянске, Тамбове, Воронеже). Ее целью провозглашалось «свержение большевистской власти и созыв Национального Собрания». До начала «красного террора» и начавшейся обязательной регистрации всех, проживавших в Москве офицеров, организация успешно занималась отправкой добровольцев на Украину и в Сибирь. С этой целью подпольщики создали пересыльный пункт на станции Навля и «беспрерывно фабриковали и выдавали подложные советские документы для безопасного проезда». Но уже зимой 1918/19 г. в организации осталось только семь человек, вынужденных скрываться от преследований ЧК по подмосковным дачам. Именно здесь и зародилась идея организации антисоветских выступлений с опорой на крестьян центральных губерний. Доклад двух поручиков содержал указания на конкретные повстанческие отряды из дезертиров и крестьян, действовавшие на территориях Ярославской, Владимирской, Брянской, Нижегородской, Рязанской, Московской губерний. По их оценке, дезертиры «воевать за еврейские власти, которые вводят коммуну… они не желают и хотят создать крестьянское учредительное собрание». Тем не менее «рассыпанная во всех губерниях и уездах по лесам зеленая армия не представляет собой боевую силу… пока не нашлось людей, которые бы объединили их. Объединив их всех, можно с уверенностью сказать, что эта армия превзойдет численностью Красную армию». Для «объединения» повстанчества Вольский и Соболянов предлагали «срочно отправить в Россию возможное число офицеров во главе с талантливым, опытным в боях», «снабдить возможно большим числом керенок» и «приступить к срочной разработке плана общих совместных действий». Представители организации заверяли, что «все посланные» будут «обеспечены документами, дающими им возможность передвижения по всей Советской России». Но «заготовлять советские подложные печати и бланки» нужно было «по их указанию».

Если исключить провокационные задачи данной организации, созданной с целью «переманивания» в Советскую Россию «талантливых» и «авторитетных» белых офицеров (сведений о фактах ее работы в этом направлении не содержалось ни в отчетах ВНЦ, СВР или СОДа, ни в показаниях на допросах в ЧК арестованных московских подпольщиков), то идеи координации белого фронта и повстанческого движения нельзя считать абсолютно бесперспективными (21).

Уместно отметить, что взаимодействие белых армий и повстанцев признавалось весьма опасным и советским руководством. Так, например, в докладе полковника Ф. Е. Махина (перешедшего позднее в Народную армию Комуча бывшего командарма 2-й советской армии, летом 1918 г.) говорилось о важности организации «народного движения» как условия успешного ведения войны против Германии и против большевиков. На основе созданных из остатков российской регулярной армии отрядов «завесы», действовавших против немецких войск, Махин, будучи уже в армии Комуча, предлагал создать новый Восточный фронт по линии от Вятки до Астрахани. Бывший красный командарм считал важным незамедлительно «приступить к разработке плана народного восстания в тылу противника, составлению инструкций для партизанских действий». Приоритетное внимание создания «народной армии» не исключало «связь и согласование действий с регулярными войсками», а также с союзными войсками. Антинемецкая и антибольшевистская борьба считались тогда неразделимыми (22).

На возможность взаимодействия повстанческого движения и белого фронта рассчитывало и разведотделение штаба Донской армии. В августе 1918 г. сотрудник разведки, есаул А. П. Падалкин, был командирован в Борисоглебск для связи с местным Союзом унтер-офицеров и подготовки антисоветского восстания. Спустя год, летом 1919 г. Падалкин, ставший уже сотрудником особой части Отдела пропаганды, получил задание от штаба 4-го Донского корпуса генерала К. К. Мамантова и лично от полковника Хартулари – установить контакт с «зеленоармейцами» для их перехода в ряды Белой армии. Оформив подложные документы в ростовской милиции, Падалкин удачно перешел фронт, однако вскоре был задержан как «перебежчик». Зачисленный в Пензенский запасной полк, Падалкин попытался бежать, был арестован и отправлен в Бутырскую тюрьму в Москве. Поразительно то, что его скоро освободили и снова зачислили красноармейцем в стрелковый полк. Убив политрука роты, Падалкин вместе с несколькими бойцами перешел фронт и вернулся в Ростов, проведя в советском тылу около четырех месяцев. Установить связь с повстанцами ему так и не удалось, и вся его работа свелась лишь к агитации перехода к белым среди красноармейцев. Весьма важной считалась та часть задания, где есаулу предписывалось установить контакт с бывшим начальником милиции Кирсановского уезда А. С. Антоновым: «Сообщать сведения о местонахождении «зеленых» вообще и, в частности, Антонова». «Связавшись с ним, договориться о возможности присоединения их к корпусу Мамантова… закончив эту миссию… отправляться для политической разведки и агитации в район Пенза – Ряжск – Рязань. По возможности, в этом районе создать разведывательно-агитационные базы и информировать генерала Мамантова о положении дел в этом районе. Но долго в тылу противника не задерживаться». Таким образом, можно утверждать о соучастии белого командования в организации знаменитого Тамбовского восстания 1920–1921 гг. (23). Хорошие перспективы сотрудничества с повстанцами отметил генерал Мамантов в своем выступлении на Донском Круге в сентябре 1919 г. И хотя отдельных повстанческих подразделений в составе корпуса ему создать не удалось, местным крестьянам было роздано немало оружия, захваченного на складах советского Южного фронта (24). Тем не менее крестьянскому повстанчеству не уделялось должного внимания настолько, чтобы сделать его надежным союзником наступавших на Москву и Петроград белых армий. Это положение стало исправляться в 1920–1922 гг., однако время для успешного взаимодействия на общем антибольшевистском фронте было уже утрачено.

Московское подполье было неоднородным и в 1919 г. Среди подпольных центров встречались и совершенно импровизированные структуры. По данным следствия ВЧК, т. н. организация В. В. Волконского «была пуфом, созданным для влияния на женщин (интриговал) и, кажется, для получения денег» (25). После арестов руководящего состава московского антисоветского подполья осенью 1919 г. его активность существенно снижается. Ставка Главкома ВСЮР уже не могла рассчитывать на получение необходимой развединформации, а составление проектов политических и экономических программ теряло смысл. Следует отметить, что ни Леонтьев, ни Щепкин, ни Шипов на следствии не раскрыли большей части контактов подполья. Щепкин ограничился общими высказываниями о своем отношении к советской власти и обоснованием неправомерности его ареста. Аналогичные ответы на допросе дал и Леонтьев (26).

Петроградское подполье в 1918–1919 гг., в отличие от московского, было слабым. Пик политической активности антисоветских структур пришелся здесь на конец 1917 г., время работы «Комитета спасения Родины и революции» и Петроградской городской думы. После формальной ликвидации этих легальных структур началась организация подполья. В 1918 г. Петроградская военная организация, по впечатлению Гурко, «просто не существовала». Существовал «лишь небольшой кружок лиц, усердно втирающих очки, что они будто бы что-то представляют, и на этой почве извлекающих некоторые материальные выгоды» (27). Петроградский отдел СВР в своей программе практически полностью повторял положения московского центра. Ведущее положение в нем занимал член ЦК партии эсеров A. Р. Гоц. Военная организация при СВР в Петрограде первоначально была представлена бывшим комиссаром Временного правительства в Ставке Главкома ВСЮР

B. Б. Станкевичем. В петроградской «военке» в разное время состояли генералы Болдырев и Суворов, а также бывший военный министр Временного правительства Верховский (28). Существовавшие в то время местные структуры СВР, ВНЦ и «Союза освобождения России» обсуждали главным образом проблемы «организации гражданского управления Петроградом и Петроградской областью» в первое время после вероятного занятия города белыми войсками. Общеполитическая формула управления сводилась к признанию «власти местной диктатуры и отказу от выборного начала», хотя впоследствии следовало «возможно скорее… приступить к организации местных самоуправлений на основе всеобщего избирательного права» (29).

Аналогом Союза защиты Родины и свободы в Петрограде в 1918 г. можно было считать группу, созданную бывшим сподвижником Савинкова и генерала Корнилова, М.М. Филоненко. В нее входил Л. А. Каннегисер – убийца начальника Петроградской ВЧК Урицкого. Это убийство было совершено по непосредственному указанию Савинкова, с которым Филоненко продолжал поддерживать тесные контакты. Кроме убийства Урицкого, группа Филоненко намеревалась устроить взрыв во время заседаний Всероссийского съезда Советов. Однако кроме убийств и подобных терактов, никаких сопутствующих им действий – восстаний, массовых беспорядков – проводить не предполагалось. Как справедливо замечал один из участников группы, «террористические акты в отношении отдельных лиц, как показал опыт, требовали много времени, а кроме того, постоянно приходилось сталкиваться с непредвиденными препятствиями… действуя в узком масштабе, мы добивались только репрессий со стороны противников, но не смогли бы их даже устрашить». Возможность осуществления «более широкого образа действий… не допускала малочисленность организации, пополнить которую, при инертности общества, было трудно… Убийство Урицкого, покушение на Зиновьева, когда была брошена бомба в «Асторию», убийства ряда мелких деятелей, организатором которых был Филоненко, привели к массовым арестам и страшному террору в Петербурге… впрочем… красный террор пробудил к жизни те офицерские массы, которые впали в апатию, превратились в мелких торгашей, наводнивших улицы Петербурга, или артельных рабочих. В силу обстоятельств они были вынуждены стать активными и пополнить ряды противобольшевистских армий» (30).

Одной из серьезных подпольных военных групп в Петрограде было т. н. тайное разведывательное бюро, в котором работал будущий глава контрразведки Военного управления на белом Юге, действительный статский советник В. Г. Орлов. Бюро состояло из 80 сотрудников, «проникших во все более или менее важные учреждения большевистской власти». Основной целью данной структуры был сбор «для генерала Алексеева и союзников секретных сведений, материалов и документов военного и политического характера». Как отмечал Орлов в отчетном докладе, «перед моими сотрудниками были раскрыты двери всех советских учреждений, и полная осведомленность во всех кругах у большевиков давала возможность заблаговременно раскрывать все планы и намерения… а также своевременно предупреждать нежелательные обыски, аресты и расстрелы». В начале марта 1918 г. Орлов внедрил своих агентов в штаб Петроградского района, которым руководил генерал-лейтенант А. В. Шварц (будущий военный губернатор Одессы). По плану Шварца в Петрограде предполагалось развернуть новую армию, на основе «восстановления старых гвардейских полков в местах их стоянок, из старых офицеров и известных им солдат». Под контролем Шварца в его штабе «открылась запись офицеров, вокруг командиров гвардейских полков стали группироваться гвардейские офицеры». Тесные контакты Шварц поддерживал с представителями Антанты (майором Корбейлем, полковником Бойсом и самим Локкартом). Однако ВЧК довольно быстро раскрыла планы штаба Шварца. Части Преображенского и Псковского полков были разоружены. Попавший под подозрение Шварц поспешил выйти в отставку и тайно покинул Петроград. Тем не менее некоторые из привлеченных им на службу офицеров продолжали готовить антисоветские выступления (31).

Примечательна история офицерской организации бывшего Гвардии Семеновского полка. Полк был оставлен в составе Петроградского гарнизона (переименован в 1-й полк по охране Петрограда), и в него зачислялись на должности рядовых, «скрывая таким образом свое офицерское звание от большевиков, большое количество офицеров, домовладельцев, купцов, лавочников, хуторян из окрестностей Петрограда». После подавления восстания крестьян в Петергофском уезде часть повстанцев пробралась в Петроград и была зачислена в состав полка. «Настроение полка было противобольшевистское». Сохранялись все регалии полка, включая старое полковое знамя. Весьма показательна оценка председателя Петроградской ЧК Урицкого: «Семеновцы – это честные белогвардейцы». Вербовкой и отправкой офицеров, «снабжая их деньгами и документами», в Финляндию и на Юг, в Добрармию, занимался капитан Лобачевский. Другая группа офицеров занималась отправкой сведений в Финляндию Юденичу. Своеобразным «прикрытием» для подпольных структур в Семеновском полку являлась инспекция пехоты штаба Петроградского военного округа во главе с полковником Головиным. В результате, при первой же возможности выступившие на фронт семеновцы перешли на сторону армии Юденича (32).

Руководитель Петроградского ВНЦ, бывший гласный городской думы, инженер В. И. Штейнингер сосредоточил подпольную работу на отправке разведданных через линию фронта. Несмотря на близость границы с Финляндией, маршрут ее перехода удалось наладить только к осени 1918 г. При проведении разведки в Петрограде штаб Юденича ориентировался на организацию генерал-лейтенанта А. В. Владимирова (Новогребельского) и на структуры общества «Белый Крест» (реорганизованного еще в октябре 1917 г. по инициативе генерала Алексеева). В этой организации работали капитан 2 ранга Тихомиров (Палицын), штабс-ротмистр Ленц, штабс-ротмистр Домбровецкий. При всем том реальная польза от организации была невелика. В секретном донесении говорилось: «На фронте шла… «энергетическая» работа агентов Владимирова. Его правая рука штабс-ротмистр Ленц… безостановочно ходил и ездил то в Гатчину (штаб 7-й Красной армии), то назад в Нарву (штаб генерала Юденича): «Связывал» штабы Белой и Красной армий и «организовывал» общее восстание рабочих в Петрограде. Затратив большие деньги на подготовку этого восстания, штаб генерала Юденича твердо и слепо верил Ленцу и его агентам, что при подходе С. 3. Армии к Петрограду весь рабочий контингент восстанет и поддержит наступление изнутри. На этой уверенности базировался весь план предпринятого наступления, и слепая вера в агентов генерала Владимирова неминуемо должна была привести армию к катастрофе… кончилось, конечно, все это очень грустно. Ни один рабочий в Петрограде к восстанию не был подготовлен и о нем и не помышлял… втянутый в эту игру и затем спровоцированный Ленцем начальник штаба 7-й Красной армии полковник Люндеквист… был расстрелян и с ним несколько штабных» (33).

Значительной активностью отличалось в 1919 г. антисоветское подполье на территории Украинской Народной Республики и Советской Украины. После падения режима Скоропадского и занятия войсками УНР Киева, Харькова и Одессы действовавшие здесь с начала 1918 г. центры Добровольческой армии стали постепенно возобновлять свою работу. Но в 1919 г. их деятельность имела особую специфику. Во-первых, практически полностью изменился личный состав и характер работы бывших Центров. Теперь они занимались не только приемом на службу добровольцев и их отправкой в ряды Добрармии. Разведка и контрразведка, подготовка диверсий и терактов против советских работников, взятие под контроль главных городских объектов перед подходом к городу частей ВСЮР – характерные особенности подпольной работы на Украине в 1919 г. Подполье контролировалось как военными (генерал-квартирмейстерская часть Ставки Главкома ВСЮР, Военное управление), так и политическими (Всероссийский Националный Центр) структурами.

В Одессе военное подполье создали офицеры, не успевшие эвакуироваться с союзными войсками. Здесь, в соответствии с планом Хартулари, полковником А. П. Саблиным были созданы боевые группы – «десятки», каждая из которых получала в «ведение» отдельный сектор города. Диверсионная работа в Одессе проявилась в отправке неисправных орудий на фронт, порче средств связи. Согласно планам Одесского Центра, поручик А. П. Марков наладил взаимодействие с восставшими немцами-колонистами Херсонского уезда. Как и во многих других городах, подпольщиков поддерживала местная милиция во главе со штабс-ротмистром Асановым (около 1500 человек). Однако руководство одесского подполья было арестовано ЧК накануне высадки белого десанта, и только благодаря милиционерам Асанова их удалось освободить (34).

Конкретные цели киевского подполья были изложены в отчетном докладе о его работе, переданном Главкому ВСЮР в сентябре 1919 г. «Информационная работа» означала отправку сводок более полного содержания, с такими данными, «которые не потеряют своего значения в течение нескольких недель». «Боевая работа» включала в себя «порчу железных дорог в тылу Красной армии, уничтожение военных складов, а также добывание денежных средств для Центра путем ограбления советских учреждений и должностных лиц». «Политическая работа» предусматривала «обработку общественного мнения всех слоев населения в пользу Добрармии», «в подготовке материалов для будущей власти по всем отраслям управления и по всем вопросам внутренней жизни» (показательно, что в деятельности московских структур ВНЦ, СОД а этот пункт стоял в 1918–1919 гг. на первом месте. – В.Ц.), «в антисоветской агитации, имеющей целью разрушение Красной армии, советского аппарата управления и развития саботажа». Накануне оставления Киева советскими войсками члены Центра должны были «собирать материалы об остающейся в Киеве для подпольной работы коммунистической организации». Удавалось также поддерживать контакты с польской разведкой (через Винницу). Структурно Киевский Центр использовал уже знакомый со времен Савинкова принцип конспирации: Центр строился по системе «девяток», каждый член организации знал только 9 человек, чтобы в случае провала терялось максимум девять. Организация каждый месяц меняла пароль, а в качестве шифра использовались номера накладных, которые сообщали одному киевскому кооперативу (35).

Для передачи сообщений также использовались курьеры «Азбуки». Правда, с марта по август 1919 г. Киевский Центр действовал в полной автономии. Единственный курьер из штаба ВСЮР прибыл накануне оставления Киева советскими войсками. В свою очередь, курьеры из Киева доезжали до Екатеринодара дважды (в начале мая и в начале июня). Хотя «Азбука» формально объединилась с Киевским Центром, но ее главная задача по-прежнему заключалась в содействии созданию коалиционного «Областного Комитета Национального Объединения», в состав которого вошли представители кадет, социал-демократов, военных (глава Центра – полковник Барцевич) и Церкви. Целью Комитета стало «объединение всех сохранивших в себе общественную энергию сил, которые считают своим гражданским долгом работать над возрождением русской государственности и создать мощную общественную поддержку власти Добрармии». Местные отделения Комитета стали создаваться в городах Киевской губернии (36).

Хотя боевые отряды (по указаниям Хартулари) в Киеве сформировать не удалось, для подпольной работы большое значение получило внедрение агентов в различные советские учреждения. Как отмечалось в отчете, офицеры Центра служили в оперативном отделе Губвоенкома, в фотометрическом отделении воздушного флота, в артиллерийском отделе снабжения. Для внедрения в советские штабы использовались бумаги, подписанные 1-м помощником Наркомвоенмора Украины, бывшим полковником Б. М. Шапошниковым. Переводчицей в аппарате Наркомвоенмора Украины Н. И. Подвойского работала член Киевского Центра Е. Гауг (37). Штаб Южного фронта был значительно инфильтрирован антисоветской агентурой. «Программа» работы Киевского Центра включала в себя: «Извлечение всех ценных документов», «разрушение вновь создавшейся Украинской армии», «работа по обострению отношений Укрфронта и Наркомвоен», «разжигание угрозы внутренней смуты и мятежей, систематическое запугивание» и «оттягивание всех лучших сил на внутренний фронт», а также «борьбу всеми силами с посылкой подкреплений на Донецкий фронт». Агенты-«информаторы» сообщали в Центр «хотя и недостаточно полные данные о составе, организации, группировке, снабжении и состоянии красной украинской армии». «Была надежда, что при дальнейшем развитии сети осведомительных органов Центр будет получать исчерпывающие данные по указанным вопросам». Работа в штабах РККА, в условиях невозможности передачи сведений в Ставку Деникина, сводилась к дезорганизации командования, нарушению порядка передислокации воинских частей, к намеренному искажению получаемых директив, несвоевременному их исполнению. Данные акции сыграли немаловажную роль во время наступления частей ВСЮР на Полтаву и Киев. По оценке одного из членов Киевского Центра, работавшего в штабе Южфронта, «сам Подвойский (наркомвоенмор Украины. – В.Ц.) всецело подчинялся нашему влиянию». Попытка создания активного подпольного центра была предпринята весной 1919 г. и в Полтаве. Здесь на основе кадров Виленского военного училища была образована офицерская группа, имевшая запас оружия (спрятанный в здании училища) и располагавшая небольшой суммой (250 тысяч рублей) для ведения подпольной работы. Была установлена связь со штабом ВСЮР, однако, незадолго до занятия Полтавы частями Добровольческой армии, вся организация была раскрыта и арестована ЧК (38).

Возможности для внедрения агентуры в штабные структуры РККА существенно возросли после того, как на VHI съезде РКП (б), в марте 1919 г., при активной поддержке председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого была осуждена «военная оппозиция», выступавшая против приема военспецов на службу в РККА. Теперь любая критика со стороны «спецеедов» воспринималась как критика партийного курса. «Доверие к спецам», правда, имело двоякие последствия. Показательный эпизод произошел во время боев под Орлом в начале октября 1919 г. В штаб Корниловской дивизии по секретному поручению начальника штаба 13-й армии будущего известного советского военного теоретика генерала А. М. Зайончковского прибыл адъютант штаба 13-й советской армии, передавший белым полный набор оперативных документов, давших возможность корниловцам предупредить внезапный удар Латышской стрелковой дивизии 5 октября 1919 г. Сохранились свидетельства и о «контрреволюционных намерениях» генерал-лейтенанта Л. М. Болховитинова (будущего военного министра Кубанского правительства), занимавшего в 1918 г. должность начальника инспекции пехоты РККА штаба Верховного Главнокомандующего М.Д. Бонч-Бруевича. По его словам, «если Бог поможет мне сформировать хотя бы два настоящих корпуса – столбов не хватит для виселиц, чтобы перевешать этих разбойников». Позднее Болховитинов перешел к белым. В контексте работы «военного подполья» можно рассматривать и роль генерала А. А. Брусилова, его группы в Москве. Даже будучи тяжелораненым в октябре 1917 г., он, очевидно, не оставлял надежды вернуться в строй и занять руководящее место в антибольшевистском движении. Согласно воспоминаниям генерал-майора Б. С. Пермикина, командированного в Москву еще весной 1918 г., Брусилов отдал ему некий «устный приказ»: «Всем офицерам оставаться на своих местах», т. е. продолжать службу в советских учреждениях. В своих воспоминаниях Брусилов писал, что он «полагал полезным всем оставшимся в России офицерам быть на случай переворота на своих местах в Красной Армии». Таким же образом предполагал дождаться момента для начала выступления бывший командующий армией на Северном фронте, генерал Парский. Весной 1918 г. с ним в Петрограде встречался комендант форта Красная Горка А. Неклюдов (впоследствии возглавивший восстание форта против советской власти). «Парский разделял мою точку зрения на необходимость действовать хитростью, захватить командные должности в армии, добиться популярности, а затем произвести военный переворот… «Вся подпольная работа подготовки к восстанию велась чрезвычайно осторожно; так, например, каждый участник заговора не знал одновременно больше 3-х лиц. Остальные даже не имели представления друг о друге». Тем самым участие многочисленных «военспецов» в «поддержке» РККА становилось вполне оправданным, с точки зрения последующей неизбежной борьбы с ней «изнутри». Однако ход военных действий не позволил, очевидно, в полной мере осуществить планы данных военных групп белого подполья (39).

На Юге России работа белого подполья во многом основывалась на структурах бывших Центров Добровольческой армии. В Харькове работа Центра уже не восстанавливалась в том объеме, как это было в 1918 г. В середине декабря 1918 г. начальнику Центра полковнику Б. А. Штейфону было приказано прекратить отправку офицеров в Добрармию и покинуть город. Разведывательную работу пришлось налаживать заново. Начальник разведотдела Харьковского Центра полковник Двигубский через своего бывшего сослуживца поступил в штаб Украинского советского фронта. При его участии началась не только передача донесений в Ставку, но и стало готовиться антисоветское выступление караульного полка (3 апреля 1919 г.). Эксплуатируя популярную идею «мировой революции», Двигубский настоял на подготовке наступления «на помощь Советской Венгрии» и на Бессарабию. Это позволило отвлечь советские войска от тяжелого для белых Донецкого фронта. Намеренное составление заведомо ложных директив штаба Украинского фронта также стало одним из направлений работы. После его разоблачения ЧК Двигубский, несколько раз меняя документы, вернулся в Харьков и занялся подготовкой восстания. Согласно его докладу в Ставку Главкома, он «объединил все организации антибольшевистского характера» (офицерские, студенческую, отряд местной милиции, а также часть рабочих местного завода сельхозмашин Гельферих-Заде). Органы милиции нередко занимали активную антибольшевистскую позицию, принимали участие в вооруженных выступлениях. Так, например, еще в марте 1918 г. сотрудник белой контрразведки подпоручик Н.Ф. Сигида, возглавлявший один из райотделов милиции Ростова-на-Дону, продолжал свою службу и при большевиках и даже баллотировался на выборах в краевой Совет. 9 июня 1919 г., накануне вступления в Харьков частей Добрармии, Двигубский подготовил выступление офицерских групп и не только помог наступавшим, но и сумел обезвредить целый ряд советских работников, оставшихся в городе для организации антиденикинского подполья (40).

Члены антисоветских центров активно внедрялись не только в штабы, но и в различные главки. «Главкизм», как неизбежное следствие государственной системы управления централизованной экономикой, требовал огромного количества чиновников, профессионально разбирающихся в бюрократических «тонкостях». По оценке князя Г. Н. Трубецкого, большевики оказались «бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то, и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «центротекстиль», «центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях» (41). Рост «главков» способствовал «внедрению» в советскую вертикаль управления. Вскоре после окончания «саботажа» ноября-декабря 1917 г. многие чиновники стали возвращаться к работе в различных учреждениях (в частности, муниципальных), причем для многих это означало не «примирение» с советской властью, а лишь работа в ожидании неизбежного скорого ее падения. Но советская управленческая система не исключала шпионажа. В 1918–1919 гг., например, в этом отношении проводил «работу» сын известной кадетской деятельницы А. В. Тырковой А. А. Борман. При содействии бывшего служащего Земгора А. И. Ашуба-Ильзена он сумел устроиться на работу в Наркомат торговли и промышленности. По их оценке, «советская власть еще была плохо организована… В те дни Чека била направо и налево, еще в значительной степени вслепую. Если бы тогда в Москве существовала организованная группа людей, то можно было бы извне, а, главное, проникнув в советские учреждения, изнутри взорвать большевиков». «У большевиков не хватало своих людей для заполнения всех мест в комиссариатах, они даже не могли производить строгую проверку всех лиц, поступавших к ним на службу. Все учреждения были заполнены контрреволюционерами…». Принимая непосредственное участие в работе отделов НКТП, Борман «главное внимание сосредоточил на захвате в свое ведение печатей комиссариата», что позволяло готовить фальшивые документы. Проработав в составе Наркомата с апреля по ноябрь 1918 г., присутствуя даже на заседаниях Совнаркома, Борман благополучно перешел на нелегальное положение и через Петроград был переправлен в Финляндию (42).

Весьма удобной структурой для внедрения агентов, не вызывавшей подозрений у ВЧК, стал Главсахар. Наделенный, согласно декрету ВСНХ от 2 мая 1918 г., чрезвычайными полномочиями в области регулирования сахарной промышленности, этот главк (как и Наркомпрод, Главвод, Главнефть) мог создавать собственные охранные части (только в июне 1919 г. они перешли в ведение НКВД). Одну из таких частей контролировал резидент генерала Алексеева Н.Ф. Иконников. Принимая на службу в полки Главсахара юнкеров и офицеров, он регулярно переправлял их в Добровольческую армию «до тех пор, пока три имевшиеся налицо полка Главсахара не перешли уже полными составами, с оружием и пулеметами, на сторону белых». Одним из полков командовал бывший офицер Текинского конного полка, сотник Капков. Этот переход завершился под Киевом в августе 1919 г., когда с полком Киевского Главсахара перешел к белым сам Иконников. Ведомствами, давшими легальное прикрытие бывшим офицерам, были также Главкрахмал и Главтоп (43).

В отношении использования различных легальных структур в качестве формального прикрытия показательна также деятельность военных, «ветеранских» (выражаясь современным языком) организаций. Так, например, таганрогский отдел «Союза увечных воинов» стал основой для создания Таганрогского Центра Добровольческой армии, а отдел этого «Союза» в Бердянске смог даже самостоятельно поднять восстание против советской власти в апреле 1918 г. В Борисоглебске легально работал «Союз унтер-офицеров», организовавший антибольшевистское восстание в ночь на 25 августа 1918 г. и пытавшийся присоединиться к частям Донской армии, действовавшими на Воронежском направлении (44).

В 1918 г. на Урале, в Поволжье, в Закавказье и Туркестане значительным влиянием среди местного населения пользовались т. н. Союзы фронтовиков. Построенные по беспартийному признаку, «Союзы» объединяли в своих рядах и солдат, и офицеров, и военных чиновников. Членство в «Союзе» обеспечивалось лишь пребыванием на фронте и не требовало каких-либо цензовых отличий. В 1918 г. «Союзы» могли выступать и на стороне большевиков (как, например, в Звенигородском уезде Киевской губернии, где «фронтовики» вошли в состав уездного ревкома), и на стороне их противников. Главные уставные задачи «фронтовиков» сводились к помощи в трудоустройстве и других формах «экономической взаимопомощи». В этой деятельности «Союзам» активно содействовали кооперативные структуры. Легальный статус позволял открывать счета в государственных кассах, собирать пожертвования. На практике, довольно часто, Союзы выступали организаторами подготовки антисоветских восстаний. Наиболее известными из них были восстания в Ижевске в начале августа, в Самаре и Саратове в мае, в Омске и в Екатеринбурге в июне, в Баку в июле 1918 г. (45).

В Ижевске первоначально «фронтовики» тесно сотрудничали с местным Советом. «Союз» возглавлял фельдфебель Солдатов (по другим данным – прапорщик В. И. Мерзляков). Ижевский Союз, по разным сведениям, насчитывал от 800 до 4 тысяч членов и занимался самой обширной деятельностью: от создания касс взаимопомощи до проведения театральных постановок и «лекций по общеобразовательным вопросам». У Союза были местные отделения в селах Красноуфимского и Сарапульского уездов Вятской губернии. По советским данным, в Союзе нелегально числилось около 80 офицеров, пользовавшихся им для прикрытия своей «контрреволюционной деятельности». Но более точными представляются свидетельства, согласно которым подготовку выступления вела только «пятерка» – часть руководства Союза во главе с солдатами Непряхиным, Разживиным, Мехоношиным, Стялскиным и Пьянковым. Именно они координировали действия между ижевской и боткинской группами Союза, между крестьянскими отделениями в окрестных селах, а также между Союзом и офицерским подпольем, действовавшим автономно, тогда как остальная часть Союза выступила уже по заранее запланированному сценарию. Это позволило провести достаточно организованное антибольшевистское выступление 17–18 августа 1918 г. В течение нескольких часов после начала выступления удалось «из вооруженной, неорганизованной толпы рабочих и фронтовиков… формировать отделения, взводы, роты» (46).

Таким образом, для деятельности антисоветского подполья в конце 1918–1919 гг. характерно стремление выполнять определенные, конкретные задачи, связанные с разведкой. В последующий период (1920–1922 гг.) подполье перейдет к более активному сотрудничеству с разворачивающимся повстанческим движением в Советской России. Наряду с этим антисоветская агентура будет стремиться к «внедрению» в органы советского и даже партийного аппарата, ради их внутреннего «перерождения», эволюции в сторону «нормального буржуазного развития», связанного с проведением НЭПа. Не случайно именно в эти и последующие годы в среде части русской эмиграции стали популярны не только идеи «сменовеховства» и «возвращения на Родину», но также идеи т. н. термидора – политического перерождения советской системы. Но в 1919 г. антибольшевистское подполье стремилось не к «перерождению» советского аппарата, а лишь к его наиболее эффективному использованию – с точки зрения выполнения тех или иных задач, поставленных военно-политическим руководством Белого движения. Что касается надпартийных и межпартийных коалиционных общественно-политических структур, то их деятельность оправдала себя не только с точки зрения результатов «программно-академической» работы, но и по итогам подпольной антисоветской деятельности. Она оказалась гораздо «продуктивнее» в сравнении со структурами российских политических партий начала XX столетия. Как показал опыт решения разнообразных политических проблем в условиях гражданской войны, именно межпартийные коалиционные структуры выполняли роль элементов представительного фундамента Белого движения в 1917–1920 гг.

* * *

1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 400.

2. Общее понятие о шпионстве и родственных ему явлениях. Приложение к приказу № 340 от 18 апреля 1919 г. с. 57–58; Турло С. С., Залдат И. П. Шпионаж, М., 2002, с. 216–217.

3. Астров Н.И. Воспоминания. Указ. соч. Лл. 67–68, ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 189. Лл. 15–16; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 249–250.

4. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 189. Лл. 9-16; Ф. 5827. Оп. 1. Д. 168. Лл. 3–5; Астров Н. Николай Николаевич Щепкин // Памяти погибших. Париж, 1929, с. 99—100.

5. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 298. Лл. 1–2.

6. РГАЭ. Ф. 3527. Оп. 4. Д. 21. Лл. 21–24.

7. Астров Н. И. Воспоминания. Указ. соч. Л. 66; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 10–10 об.; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 458. Лл. 16–17, 23; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 48–49 об.; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Л. 86; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 137–138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 8, 367, 391–392, 407, 431–434.

8. Бортенвский В. Г. К истории осведомительной организации «Азбука» // Русское прошлое, 1993, № 4, с. 170–172.

9. Котляревский С.А. Указ, соч., с. 141–142; Астров Н.И. Воспоминания. Указ. соч. Лл. 67–69.

10. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 47. Лл. 1–5; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 99, 4 июля 1919 г.; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2, с. 197, 241, 350.

11. Виноградский Н. Н. Указ, соч., с. 101–103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 356.

12. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 249.

13. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1 Л. 341.

14. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 183–184, 188; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 4; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 280.

15. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 172.

16. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 298. Лл. 1–2; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 241, 251, 359.

17. Мельгунов С.П. Указ, соч., с. 138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2, с. 206–210, 356; Виноградский Н. Н. Указ, соч., с. 101–103.

18. Мельгунов С. П. Суд истории над интеллигенцией (к делу «Тактического Центра» // На чужой стороне, т. III. Берлин, с. 153.

19. Виноградский Н.Н. Указ, соч., с. 101–103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2.

с. 356, 431–434; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 137–138.

20. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 339; 344; Виноградский Н.Н. Указ, соч., с. 101-ЮЗ; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 356.

21. ГА РФ. Ф. Varia. Он. 1. Д. 381. Лл. 2, 7–8, 9.

22. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 387. Лл. 1–5; Из архива В. И. Лебедева // Воля России, Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 194–196.

23. ГА РФ. Ф. 6469. Оп. 1. Д. 7; Как тамбовские крестьяне борются за свободу, б. м. 1921. с. 6–7.

24. Голубинцев В. Рейд генерала Мамонтова. // Первопроходник. № 9, С. 28–29; Ковалев Е. К 40-летию Мамонтовского рейда. // Родимый Край. № 26, январь – февраль 1960 г. С. 14–15.

25. Красная книга ВЧК, М., 1989, с. 385.

26. Красная книга ВЧК, М., 19189, т. 2. с. 417–425.

27. Гурко В. И. Указ, соч., с. 18.

28. Верховский А. И. На трудном перевале, М., 1959, с. 396, 398–400.

29. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 95–97, 286.

30. Н-ъ Н. Белые террористы // Голос минувшего на чужой стороне. Париж, № 1/ XIV, 1926, с. 149–150.

31. ГА РФ. Ф. 3510. Он. 1. Д. 5. Лл. 1–2.

32. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 454. Лл. 3 об., 6, 12, 15.

33. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 95–97, 286; ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 188. Лл. 1, 3.

34. В.Ш. Добровольцы в освобожденной Одессе // Единая, Великая и Неделимая Россия. Серия 1, Выпуск 1, Одесса, 1919, с. 15–19; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Лл. 90–90 об.

35. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра, Дело «Одесса, Украина», Лл. 13–14; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 41. Лл. 32–32 об.

36. Доклад о деятельности Киевского Центра Добровольческой армии; Рапорт Генерального штаба подполковник N представителю Д. Армии в Киеве; Рапорт состоящего при штабе Представителя Верховного Командования Добрармии Генерального штаба подполковника С-го представителю Верховного Командования в Киеве // Белый архив, т. 2–3, 1928, с. 121–123, 129–130; 140–144; 145–150.

37. Гауг Е. На службе у большевиков // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, т. II, с. 202–232.

38. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 570. Лл. 1–5.

39. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 380. Лл. 22–23. Ф. 5956. Он. 1. Д. 392. Лл. 139–140, 264; Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 2004. С. 326; Рутыч Н.Н. Белый фронт генерала Юденича. М., 2002. С. 452–469.

40. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 754. Лл. 187–188; Ф. 439. Он. 1. Д. 108. Лл. 16–27 об.

41. Трубецкой Г.Н. Указ, соч., с. 88–90.

42. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 81. Лл. 2–5.

43. Иконников Н. Ф. Указ, соч., с. 71–72, 97—100; Мечов Л. Записки добровольца // Белое дело. Летопись белой борьбы, т. VII, Берлин, 1933, с. 8, 12, 37; Долгополов А. Мои приключения в Совдепии // Вестник первопоходника, № 49, октябрь 1965, с. 9—10.

44. Деятельность Таганрогского Центра Добровольческой армии // Белый архив,

т. 2–3, 1928, с. 133–135; Абальянц. Восстание Бердянского Союза увечных воинов в начале апреля 1918 г. // Вестник первопоходника, № 51–52, XII/ 1965 – I/ 1966; ГА РФ. Ф. 6469. Он. 1. Д. 7.

45. Федичкин Д. И. Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 года. // Первопоходник, Лос-Анджелес, 1974, кн. 17, с. 65–68; Филимонов Б. Б. На путях к Уралу. Поход степных полков. Лето 1918 года. Шанхай, 1934, с. 25; Флуг В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. IX, с. 272; Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказье. 1917–1920 гг. //Архив русской революции, Берлин, 1923, т. IX, с. 129–130, 199.

46. Гутман (Ган) А. Ижевское восстание // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, кн. 3, с. 148–160; Молчанов В.М. Борьба на Востоке России и в Сибири // Первопоходник, Лос-Анджелес, 1974, кн. 17, с. 38–42; Лотков С.Н. Камско-Воткинский завод и его рабочие // Вестник общества русских ветеранов Великой войны, Сан-Франциско, кн. 179–181, июль – декабрь 1941, с. 41–52; Сапожников Н. Ижевско-Воткинское восстание // Пролетарская революция. М., 1924, кн. 8–9 (31–32), с. 5—11.

Заключение