Главным «переворотчиком» от эсеров, членом их Военной организации, являлся капитан Калашников, который вскоре уехал в Иркутск, где позже и поднял мятеж, а вместо него общее руководство организацией принял подполковник Краковецкий; видную роль играл также подполковник Солодовников, занявший в ходе переворота должность начальника штаба Гайды.
Все они, хотя и носили офицерские погоны (Краковецкий и Солодовников были произведены в 1917 году из подпоручиков сразу в подполковники Керенским, из уважения к их революционным заслугам), на деле были совершенно чужды и даже враждебны духу русского офицерства. Находясь некоторое время в рядах белых, они были на деле «политическими офицерами»: не слишком стремились занять место на передовой, предпочитая борьбу «за демократию и за права народа» из штабов, и не считали себя при этом связанными присягой. Между ними и Гайдой, действительно дравшимся против большевиков на фронте, внутренне всегда осознававшим необходимость этой борьбы и по праву гордившимся своими заслугами в ней, – пролегала глубокая пропасть.
Солодовников впоследствии с иронией описывал Гайду, каким увидел его впервые: «в золотых погонах и красных лампасах, с целым иконостасом орденов на груди, из которых некоторые были за участие в Гражданской войне». Но генералу и на самом деле было чем гордиться: свой чин и ордена он получил не даром. Гайда не осознавал, что все, остававшееся для него дорогим, было ненужным и даже позорным в глазах его случайных «попутчиков». Решившись на эту авантюру, он вряд ли ясно представлял себе их подлинный облик – по крайней мере, почти до самого конца не догадывался, что «помощники» ведут у него за спиной двойную игру и далеко не обо всем, что делают, докладывают ему.
Главным козырем Гайды были его широкие связи среди руководства интервентов, являвшихся, по существу, истинными хозяевами Владивостока. Русская власть в лице генерала Розанова должна была постоянно учитывать их желания и интересы. Чешским гарнизоном во Владивостоке руководил старый друг Гайды генерал Чечек, который использовал все свои возможности, чтобы поддерживать Гайду и связанных с ним заговорщиков. В данном случае поведение Чечека, бывшего командующего Поволжским фронтом, героя Пензы и Самары, в отношении своих бывших товарищей по оружию представляется гораздо худшим поступком, чем заговор самого Гайды: предательство Чечека было холодным и расчетливым, к тому же в случае неудачи он, в отличие от Гайды, ничем не рисковал. На одном из совещаний с заговорщиками Чечек прямо обещал оказывать повстанцам полное содействие.
В результате перед Гайдой открывалась уникальная возможность взять власть во Владивостоке без борьбы. Позиция японцев была ему известна: хотя их политика (в отличие от чехов и американцев) и не была прямо нацелена на удар в спину Колчаку, они намеревались вмешаться только в том случае, если в городе возникнут беспорядки и начнется кровопролитие. И это как нельзя более устраивало Гайду, поскольку он рассчитывал при поддержке Чечека и американцев «уговорить» Розанова уступить ему власть без боя.
Развитие событий ускорили два обстоятельства: известие о падении 14 ноября 1919 года Омска и одновременно с этим опубликование в газетах Иркутска и Владивостока чешского «Меморандума», а правильнее сказать – ультиматума о том, что чехи начинают эвакуацию, не считаясь со своими русскими союзниками. Заговорщики однозначно восприняли его опубликование как выражение полной поддержки со стороны чехов и призыв к немедленным действиям.
В этой обстановке Гайда предпочитал не спешить с началом выступления и вел интенсивные переговоры с генералом Розановым. По некоторым источникам, Розанов колебался и склонялся уже к тому, чтобы перейти на сторону Гайды (впоследствии, во время открытого мятежа, Розанов проявил поразительную нерешительность и фактически устранился от непосредственного руководства войсками).
Но именно этот сценарий не устраивал эсеров. Втайне от Гайды, прикрываясь им как ширмой, они пошли на союз с большевицким подпольем и взяли курс на немедленное вооруженное восстание. Большевики обещали поднять сочувствующих им железнодорожных рабочих, грузчиков и моряков Добровольного флота. Для подготовки восстания была мобилизована подпольная партийная организация Владивостока. В поезд Гайды (без его ведома) были посланы для связи большевики Раев, Сакович и Абрамов, причем Сакович даже принял обязанности начальника оперативного отдела. Обмундирование, оружие и патроны были в избытке доставлены Чечеком. Деньги были даны кооператорами. В воинских частях проводилась активная агитация, и большинство из них были ненадежны: по-настоящему Розанов мог рассчитывать лишь на Учебно-инструкторскую школу (так называемая «школа Нокса» по имени английского генерала, принявшего в свое время активное участие в ее создании) на Русском острове и на Морское училище.
Однако на деле вожди эсеров лишь подготовили собственными руками провал выступления, поскольку одно только участие большевиков в намечавшемся восстании и могло заставить японцев оказать помощь Розанову или, по крайней мере, не мешать русским частям расправиться с мятежниками и не допустить вмешательства чехов и американцев на стороне последних.
Гайда признается в своих воспоминаниях, что самочинные действия «соратников» явились для него полной неожиданностью. Так, сигнал к восстанию был дан Солодовниковым без ведома генерала. В результате, по воспоминаниям Солодовникова, произошел «крупный разговор», во время которого Гайда назвал собеседников «большевиками и толпой, с которыми “он не пойдет”». Да, Гайде, при всем его авантюризме, с эсерами было явно не по пути. К сожалению, он понял это слишком поздно…
События, выйдя из-под контроля Гайды, начали развиваться стремительно.
16 ноября по городу уже разбрасывались с автомобилей листовки с призывами к восстанию против Колчака. Некоторые части присоединились к мятежникам. В поезде Гайды всю ночь шло лихорадочное сколачивание отрядов из большевицки настроенных грузчиков, моряков и всевозможных темных личностей из, как тогда говорили, «портовой черни». Здесь же им выдавали винтовки, патроны и бело-зеленые розетки («сибирские» бело-зеленые цвета были избраны восставшими в качестве отличительного знака).
Все это заставило, наконец, Розанова выйти из летаргического состояния и принять меры по охране порядка в городе. Отрядом инструкторской школы были заняты здания вокзала, Штаба Владивостокской крепости и окружного суда. Поезд Гайды с накапливавшимися в нем мятежниками находился всего в сотне метров от позиций правительственных войск, а рядом, на запасных путях, стоял бронепоезд «Калмыковец» (из состава дивизиона броневых поездов Атамана И. П. Калмыкова), готовый поддержать Розанова, но пока окруженный восставшими и бездействовавший.
Все эти приготовления не могли не обеспокоить союзников. Те пока сохраняли нейтралитет, однако верх среди них теперь явно брали японцы, которые еще с утра 17 ноября заняли усиленными патрулями главные улицы города. А когда американский Штаб в свою очередь послал несколько автомобилей со своими командами в сторону вокзала, командир японской роты под угрозой открытия огня заставил их вернуться обратно. Ни американцы, ни генерал Чечек теперь не могли уже открыто принять сторону Гайды.
Союзники выступили с общим заявленим, что не преминут разоружить ту сторону, которая первой откроет огонь. Поэтому правительственным войскам был отдан строжайший приказ ни в коем случае не начинать стрельбу первыми. Но около 2 часов дня, после того как к мятежникам подошли подкрепления, со стороны поезда Гайды прогремели первые выстрелы. Сражение началось.
По словам Гайды, его силы состояли из 700 человек (в том числе 45 офицеров) при семи пулеметах, представители же противоположной стороны говорят о 2 000 мятежников. В первый момент им противостоял лишь отряд из 26 офицеров и 280 юнкеров «школы Нокса» при 6 пулеметах, под командованием полковника Рубца-Мосальского. Цепи гайдовцев устремились к зданию вокзала, защищаемому двумя слабыми юнкерскими ротами. Одновременно Гайда послал обходные отряды, стремясь взять в кольцо защитников Вокзальной площади, но здесь их остановили японцы, угрожавшие открыть огонь.
Дело в том, что с началом боя японцы решили ограничить зону военных действий непосредственно Вокзальной площадью и прилегающими железнодорожными путями и пристанями, закрывая доступ сражающимся в остальные части города, для чего окружили весь район, вместе с правительственными войсками и мятежниками, своими многочисленными патрулями. Это резко сузило возможности восставших, хотя несколько мешало и правительственному отряду.
Сторонники Гайды после четырехчасового боя сумели занять вокзал; юнкера, защищавшие законную власть, укрепились на другой стороне площади, в зданиях Штаба крепости и окружного суда. Им срочно требовались подкрепления, но Розанов, с которым они попытались связаться по телефону, не подходил к аппарату и вообще ничем не проявил своего руководства. Полагаться приходилось лишь на свои силы.
К вечеру 17 ноября положение стабилизировалось. Вокзальная площадь простреливалась столь плотно, что ни одна из сторон пока не могла пересечь ее. С моря правительственные силы поддерживались огнем миноносцев. Наконец, стали подходить подкрепления из юнкеров и гардемаринов.
В штабе Гайды, несмотря на определенные успехи, настроение было подавленное. Чтобы хоть как-то защитить людей от огня с моря, Солодовников предложил перевести всех в здание вокзала. Гайда согласился с этим, но одновременно объявил, что Солодовников (вполне успевший показать свое двуличие) отстраняется от должности начальника его штаба. На случай отступления у Гайды были приготовлены два состава с четырьмя паровозами.
В течение ночи на вокзал Гайде звонили и приезжали чины союзного штаба, они же передали ультиматум Розанова. Тот предлагал всем мятежникам сдаться, гарантируя им личную неприкосновенность, а самому Гайде с чинами его штаба и конвоем – право свободного выезда за границу. К чести Гайды, он отказался бросить своих людей. Он все еще надеялся на чудо – на вмешательство чехов и американцев, хотя прекрасно понимал, что как только к Розанову подойдет артиллерия, положение мятежников на вокзале станет безнадежным: противопоставить артиллерийскому огню им было нечего. Японцы вполне выявили свою твердую позицию – их патрули плотно обложили Вокзальную площадь, а линейный корабль «Микаса» постоянно освещал здание вокзала своими прожекторами.