На протяжении ночи то и дело вспыхивали перестрелки. Между тем правительственные войска усиленно готовились к штурму вокзала. Под утро им было доставлено полевое орудие.
В четыре часа утра 18 ноября орудие прямой наводкой открыло огонь по вокзалу. С моря его поддержала артиллерия миноносцев. Сразу за этим цепи юнкеров поднялись и с криками «Ура!» бросились вперед. Сопротивление мятежников было сломлено почти мгновенно. В их рядах поднялась паника, и юнкера, воспользовавшись этим, ворвались на вокзал. Солодовников так описывал этот момент:
« Подхваченный волной обезумевших людей, я был увлекаем потоком живых человеческих тел из стороны в сторону. Ныряя в волнах разбушевавшейся стихии, давя живых, наступая на трупы, я напрягал все силы, чтобы удержаться на ногах. Гром разрывавшихся снарядов, стрельба друг в друга, команда сотен голосов, свист пуль и звон разбитого стекла доводили людей до исступления. Чувствовалось полное бессилие подчинить себе людей, метавшихся подобно зверям, забытым в клетке во время пожара. Но вот волна докатила меня донизу, и когда блеснул очередной луч японского прожектора, мой взор остановился на группе барахтавшихся людей, среди которых был генерал… Я сделал отчаянное движение и ухватился за фалды генеральского пальто, желая удержать генерала от безумного поступка. Генерал кричал “За мной!” и пробивался к дверям перрона, который находился под страшным обстрелом пулеметов с “Калмыковца”, тогда как другие выходы с вокзала были под таким же огнем цепей противника. Я не сомневался, что за дверью генерала ждет неизбежная смерть или позорный плен. Видно, вера в помощь генерала Чечека еще теплилась и была той пресловутой соломинкой утопающего, которая удерживала меня на вокзале. Последовавший новый удар человеческой волны распахнул двери и пробкой выбросил нас на перрон, где многие испустили свой последний вздох, тогда как остальные залегли вдоль рельс. Еще один момент – и генерал исчез из виду …»
Вот когда сыграл свою роль «Калмыковец». В предыдущий день мятежники смогли отрезать ему путь, взорвав рельсы, но не сломили сопротивление его команды. И теперь пулеметы бронепоезда, в свою очередь, отрезали врагу путь к бегству. В результате мятежникам оставалось лишь спасаться кто как может. Солодовников, не растерявшись, воспользовался приготовленным паровозом и выехал на нем в расположение чешской части, которая его и укрыла. При этом он без зазрения совести бросил на произвол судьбы генерала Гайду, который, как видно из приведенного выше рассказа, мужественно пытался остановить своих обезумевших людей. Так же поодиночке спасались и остальные эсеровские вожди.
Изо всех офицеров-гайдовцев в конечном итоге погибли всего двое, зато рядовых участников мятежа пало в этой схватке более трехсот человек, причем часть из них была расстреляна под горячую руку юнкерами в первый момент, когда они только что ворвались внутрь вокзала.
Подобная же участь едва не постигла и самого Гайду. Раненный в ногу, он лишь с одним адъютантом брел по путям в сторону чешского штаба, когда на него наскочили юнкера. По словам захвативших его в плен, «Гайда был в расстегнутом генеральском пальто мирного времени с двумя Георгиями и лентой через плечо, но на пальто, вместо погон, у него были нашиты поперек плеч две бело-зеленых ленточки. На френче же, как говорили потом, у него имелись золотые Генерал-Лейтенантские погоны». Другие очевидцы рассказывают, что юнкера, увидев такой наряд, в бешенстве сорвали с Гайды погоны и хлестали его ими по лицу. Может быть, тут генералу пришлось-таки осознать, что не совсем еще перевелись люди, воспринимавшие его поступки в истинном свете – как измену России.
Но вмешались старшие офицеры, и Гайда вместо заслуженной расплаты был доставлен в Штаб округа, где его взяли под свою защиту представители союзных войск. Генерал Розанов в очередной раз проявил слабость, и в результате русский конвой вокруг арестованного Гайды и его офицеров вскоре был сменен на чешский. Это означало, что лично Гайде больше ничего не угрожало. Но его карта была бита, и ему пришлось бесславно отплыть из России на первом же пароходе.
11 февраля 1920 года Гайда вернулся в Чехословакию. Родина встретила своего героя неласково, и его приезд прошел безо всяких торжеств. Президент Масарик и остальное руководство новой республики не знало, что делать с генералом.
Сначала Гайда был причислен к столичному ополчению. Затем, поскольку он не имел никакого военного образования, его послали в конце 1920 года на обучение в Высшую военную школу в Париж. Во Франции Гайда упорно учился и успешно окончил эту школу в 1922 году, а попутно получил диплом инженера в Парижском Институте техники и практики земледелия.
По возвращении в Чехословакию Гайда 9 октября 1922 года был назначен командиром 11-й дивизии и 29 декабря того же года получил чин дивизионного генерала. Его войска располагались на границе с Венгрией, и вскоре экспансивный Гайда чуть было не спровоцировал военный конфликт, едва не предприняв на свой страх и риск «карательную экспедицию» против венгров. Это создало ему большую популярность в националистически настроенных кругах.
Вскоре после этого определились и его политические симпатии – к зарождавшемуся в те годы фашистскому движению. Если учесть давние идеи Гайды о необходимости сильной власти, которая твердой рукой проводила бы демократический (и популистский) курс, в данном случае его выбору удивляться не приходится. Сначала Гайда старался не афишировать свои симпатии, но в мае 1923 года на Легионерском съезде в Братиславе он выступил против арестов членов фашистского движения, а затем повторил это заявление и в министерстве национальной обороны.
1 декабря 1924 года Гайда был назначен первым заместителем начальника Главного Штаба, а 20 марта 1926 года – допущен к исполнению обязанностей начальника Главного Штаба, поскольку его предшественник на этом посту, генерал Сыровой, стал министром национальной обороны в новом правительстве. Но затем разразился скандал, окончательно сломавший карьеру Гайды. 2 июля 1926 года министр национальной обороны предписал Гайде немедленно сдать все дела и отправиться в бессрочный отпуск, ссылаясь при этом на личное желание Президента Масарика. Вскоре выяснилось, что Гайда обвиняется ни много, ни мало, как в измене Родине и шпионаже в пользу Советского Союза!
Вряд ли в серьезность этого обвинения верил даже сам Масарик. Но до него дошли слухи, скорее всего тоже ложные, что Гайда совместно с чешскими фашистами готовит государственный переворот. Чтобы устранить политического противника, все средства были хороши, и Масарик ухватился за первое попавшееся обвинение. Для поддержки обвинения широко использовалась помощь советских торговых представителей, а также платных агентов ОГПУ из числа русской эмиграции. В этом отношении Гайда как раз оказался достаточно уязвим, поскольку его бывшие «соратники» по владивостокскому мятежу, эсеры Краковецкий и Солодовников, были к этому времени благополучно завербованы ОГПУ.
24 июля 1926 года комиссия министерства национальной обороны пришла к заключению, что обвинение против Гайды «не доказано». Гайде было разрешено защищать свою честь путем уголовного преследования главных свидетелей обвинения. Двое из них были в 1928 году осуждены за лжесвидетельство. Но свое дело они уже сделали: 14 августа 1926 года Гайда был признан негодным к дальнейшей военной службе и уволен в запас. Это решение явно было вынесено под давлением «сверху», причем Президент Масарик был чрезвычайно недоволен «излишней мягкостью» наказания и, надо полагать, не преминул дать указания на будущее.
Между тем Гайда, столь бесцеремонно выброшенный из армии, с головой погрузился в политику. Теперь он открыто примкнул к чешской фашистской партии, официально оформившейся в 1925 году под названием «Национальная Фашистская Община» (НФО), и 2 января 1927 года на съезде НФО в городе Брно был провозглашен ее лидером.
25 августа 1927 года вокруг Гайды вспыхнул новый скандал, получивший название «Сазавская афера». Министерский чиновник Бранжовский, являвшийся членом фашистской молодежной организации при НФО, выкрал секретные документы министерства национальной обороны по делу Гайды. И хотя сам Гайда к этой краже был непричастен, его, разумеется, задержали первым. 17 января 1928 года он был разжалован из генералов в рядовые запаса, а 19 июня окружной суд в Праге приговорил Гайду по этому делу к двум месяцам тюремного заключения (условно). Не желая мириться с несправедливостью, Гайда подал жалобу, но Высший административный суд отказал, причем в откровенно издевательской форме: «Жалоба отклоняется частично как недопустимая, частично – как необоснованная».
На парламентских выборах 27 октября 1929 года Гайда был избран депутатом от Народной Лиги – предвыборного объединения нескольких крайне правых партий Чехии, куда входила и НФО. Но уже 29 ноября 1930 года палата депутатов лишила Гайду мандата, а 12 декабря 1931 года Высший административный суд подтвердил это решение.
1 октября 1931 года Гайда был снят с воинского учета и ему прекратили выплату пенсии. 19 сентября 1931 года Высший суд в Брно, с подсказки правительства, решил вернуться к участию Гайды в «Сазавской афере». В результате Гайду обязали отбыть двухмесячное тюремное заключение, и зимой 1932 года он отсидел эти два месяца в тюрьме в Панкраце.
В ночь с 20 на 21 января 1933 года группа из восьмидесяти чешских фашистов напала на казарму в Брно. Этот «путч» был не более чем глупой выходкой, но, разумеется, на другой же день, 22 января, Гайда был снова арестован, уже по этому делу. С 23 апреля по 26 июня 1933 года административный суд Брно слушал дело о нападении на казарму, и в результате Гайда был освобожден как совершенно невиновный. Однако 28 марта 1934 года под новым нажимом сверху приговор был пересмотрен, и Гайда был осужден на шесть месяцев тюремного заключения. Этот новый срок в тюрьме он отбывал с 27 августа 1934 года.