Но – и служебной рутине мирного времени, и само́й мирной жизни с ее интересами и увлечениями пришел конец летом грозного 1914 года. До Восточной Окраины, правда, события докатывались с некоторым запозданием: лишь осенью 5-й Сибирский мортирный дивизион, к которому в сентябре был прикомандирован Гришин, выступил в поход, во второй половине октября прибыв на фронт под Ломжу. «Принимал участие в войне с Германией в следующих боях» (гласит послужной список): «под Влоцлавском, Ковелем и Брест[-]Куявским» 27–30 октября; «в отходе корпуса с боем на Гостынинские позиции» 31 октября; «в боях на Гостынинских позициях» 31 октября – 2 ноября; «в боях на Гомбинских позициях» 2–4 ноября… а в Штабе 5-го Сибирского армейского корпуса в эти дни уже принималось решение о новом прикомандировании штабс-капитана Гришина, чем-то обратившего на себя внимание начальства: «к штабу вышеназванного корпуса сроком на шесть месяцев с 1-го Ноября 1914 года».
Шесть месяцев растянутся почти до восьми, и только эти месяцы, когда Алексею Николаевичу доведется исполнять обязанности старшего адъютанта Штаба, заведующего службою связи, адъютанта командира корпуса, – окажутся единственною школой руководства войсками, которую он пройдет до того, как сам станет командующим армией и военным министром. Впрочем, для интересующегося военным делом человека с пытливым умом и такая школа должна была быть вовсе не лишней.
В июне 1915 года капитан Гришин (он был произведен в этот чин в апреле, со старшинством с августа 1912-го) возвращается в строй и командует мортирною батареей. В октябре 1916 года он был «отравлен ядовитыми газами от химических неприятельских снарядов», и это стало, кажется, единственным увечьем Алексея Николаевича за три войны, считая предстоящую Гражданскую. За 1914–1916 годы он был награжден лишь однажды – «очередным» орденом Святого Станислава II-й степени с мечами «за отличия в делах против германцев» (1915), что характеризует его, пожалуй, как честного, но совсем не выдающегося офицера. Выделиться из общего ряда ему предстояло уже в Смутное время…
Как Алексей Николаевич воспринял революционные перемены 1917 года, можно только догадываться. В сущности, единственным документальным свидетельством о тех месяцах остается известный по фотографиям 1918 года солдатский Георгиевский Крест с лавровой ветвью на груди Гришина-Алмазова. «Демократическая» награда, учрежденная Временным Правительством, может говорить как о стойком «оборончестве» офицера, так и о сохранении его авторитета среди солдат, по решению которых и присуждались «Георгии с лаврами» (или – более пренебрежительно – «с веточкой»). В свою очередь, Гришин должен был с гордостью относиться к такой награде или, по крайней мере, не стыдиться ее, как, к примеру, генерал В. З. Май-Маевский, во время Гражданской войны носивший солдатский Крест, полученный в 1917 году, но… сняв «веточку» с его ленты. Мировую войну Алексей Николаевич закончил подполковником и командующим артиллерийским дивизионом.
Но даже если считать, что Февральский переворот Гришин «принял» или хотя бы смирился с ним, – к большевикам и их действиям он относился с крайней враждебностью. Существует даже упоминание, будто он «до октябрьского переворота никакого участия в политической жизни страны не принимал, а впоследствии за борьбу против большевиков был посажен в тюрьму при штабе армии и выслан административным порядком из пределов армии». С другой стороны, этому как будто противоречит официальный протокол одного из докладов самого Алексея Николаевича, в котором тюремное заключение помещено скорее в контекст его работы в Сибири (правда, без точных хронологических ориентиров): «…Большевизм в Сибири к началу [1918] года был в полном расцвете… Попытки избавления от большевизма шли с двух сторон: Комитета членов Учредительного собрания… и сибирских правительств, которых насчитывалось одно время не менее шести и которые прибывали в Харбин [133] . Сам ген[ерал] Гришин-Алмазов, бежавший в это время из большевистской тюрьмы, задался целью создать военную силу из офицеров…» Впрочем, относить ли арест к «фронтовому» или «сибирскому» периоду и завершился ли он освобождением с высылкой или побегом, – ясно, что продолжался он недолго и значительного следа в биографии будущего генерала не оставил. А между фронтом и Сибирью, похоже, лежал еще один этап, едва ли не самый темный в этой биографии…
На рубеже 1917/1918 годов «Временный Сибирский Совет» – автономистский орган управления, образованный в ответ на большевицкий переворот в центре страны, – сделал попытку распространить свое влияние и на находившихся на далеком фронте сибиряков. «Временный сибирский совет, – говорилось в официальном докладе от 6 января 1918 года, – прежде всего направил свои усилия к тому, чтобы организовать для поддержки сибирской власти и ее мероприятий достаточную воинскую силу из полков, возвращающихся домой. С этой целью он поручил члену Учредительного Собрания [под]полковнику Краковецкому, находящемуся в г[ороде] Киеве, при помощи украинской рады принять меры к созданию из солдат-сибиряков особых сибирских полков… Формирование на фронте сибирских полков идет довольно успешно». Упомянутый здесь А. А. Краковецкий был связан с Сибирью самым недвусмысленным образом – своим каторжным прошлым: молодым подпоручиком он связался с социалистами-революционерами и на долгие годы попал на каторгу, а после Февраля, в порядке «восстановления в правах военнослужащих, пострадавших за политические убеждения» и «для сравнения со сверстниками», – был произведен сразу в подполковники. 29 октября 1917 года он участвовал в неудачной попытке контрпереворота, предпринятой в Петрограде полковником Г. П. Полковниковым, в качестве его помощника. Другим активным участником этих событий был еще один «подполковник из подпоручиков» с тюремным стажем – Б. Солодовников, который устремился вместе с Полковниковым (донским казаком) на Дон, в то время как Краковецкий, не достигнув успеха с «сибирскими» формированиями, отправился через Сибирь в Харбин, в безопасную полосу отчуждения КВЖД.
На Дону беглецов встретили неласково. Атаман А. М. Каледин 17 декабря сурово выговаривал Б. В. Савинкову, считая Полковникова и Солодовникова его агентами или единомышленниками: «Известные группы деятелей – Солод[овников] и Полк[овников] – делают план к подрыву работы Войскового правительства. Это нетерпимо. Мы не можем позволить, чтобы нам в нашей борьбе ставили палки в колеса…» Савинков открещивался: «Полковников и Солод[овников] не его товарищи. Они работали раньше и самостоятельно». В конце концов Солодовникову пришлось бежать из Ростова-на-Дону, а приехавший туда от генерала М. В. Алексеева начальник контрразведки полковник Д. А. Лебедев очень сожалел, что «не успел повесить» подполковника-социалиста (Полковникова после некоторых сомнений все-таки допустили к организации партизанских отрядов).
Но какое отношение это все имеет к Гришину-Алмазову? – Дело в том, что один из добровольцев «Алексеевской организации», генерал А. Н. Черепов, полвека спустя вспоминал о другой организации, чрезвычайно похожей на «группу деятелей», столь возмущавшую Каледина: она существовала в Ростове в декабре 1917 года, была близка к социалистам (по Черепову, даже придерживалась «крайне-левого направления», но это может быть преувеличением), имела в своем составе офицеров и пыталась стать «альтернативой» алексеевским формированиям. «При представлении друг другу, – рассказывает Черепов о знакомстве с членами этого кружка, – я запомнил фамилию полковника Гришина-Алмазова и других, которых теперь, за давностью времени, не могу вспомнить».
Следует оговориться, что использование второй фамилии «Алмазов» и тем более – двойной фамилии выглядит явным анахронизмом. С другой стороны, Черепов мог видеть Алексея Николаевича в Добровольческой Армии, скажем, осенью 1918 года, когда тот был уже и Гришиным-Алмазовым, и генералом (и когда оба, наверное, были вовсе не заинтересованы в том, чтобы вспоминать встречу годичной давности, завершившуюся к тому же довольно недружелюбно). По крайней мере, Черепов не мог позже не слышать о Гришине-Алмазове, отождествив его (оправданно или ошибочно) со своим мимолетным знакомым «крайне-левым полковником Гришиным», тем более что сибирский генерал, кажется, привез в Добровольческую Армию репутацию «левого», хотя уже и не «крайнего».
Теперь посмотрим, как развивалась беседа Черепова с «группой офицеров», пригласивших его на переговоры. «Мы слышали, что вы избраны для руководства формированием и командования офицерским отрядом, – заявили ему собеседники. – Так вот, мы предлагаем совместную работу и действия». Мемуарист продолжает: «Чтобы не сорвать их отношения к себе и не вызвать порыва негодования, я, как бы досадуя, воскликнул: “Да что же вы мне раньше не сказали? Я вчера только подчинился генералу Алексееву!” Нужно было видеть эффект, произведенный моими словами. Все они сразу от меня отшатнулись. Я же встал и сказал: “Я вижу ваше отношение к сказанному мною и думаю, что мое дальнейшее присутствие не доставит вам удовольствия. А потому благодарю за прием и имею честь кланяться”». После доклада Черепова Алексееву о состоявшемся разговоре, сопровождавшегося просьбою о присылке «в помощь» офицера Генерального Штаба, в Ростов и приехал контрразведчик полковник Лебедев, так жалевший впоследствии, что упустил Солодовникова…
Если исходить из того, что генерала Черепова не подвела память (а его мемуары являются единственным известным ныне определенным свидетельством о пребывании Гришина-Алмазова на Дону в декабре 1917 года), – становится совершенно непонятным вывод, который почему-то сегодня делают на их основании: Гришин «по заданию генерала М. В. Алексеева организовывал подпольную работу в Сибири». Иногда такое предположение обрастает еще более сомнительными подробностями: «…Здесь он мог получить конкретные инструкции по организации белого подполья в уже охватывавшейся большевизмом Сибири, адреса, связи и полномочия от белогвардейского командования на эту работу». На самом деле, если Гришин действительно присоединился в это время к кружку («организации», «группе») Полковникова и Солодовникова, то для него не только было исключено получение каких-либо заданий или тем более полномочий: самым лучшим для подполковника было бы побыстрее исчезнуть с Дона. Что же до конкретных «адресов и связей», – их командование Добровольческой Армии, в сущности, не смогло дать даже своему подлинному эмиссару, направившемуся вскоре в Сибирь.