тва могла благотворно сказаться на процессе объединения различных антибольшевицких организаций, как считавшихся «эсеровскими», так и имевших более правую, вплоть до монархической, репутацию. В этом направлении активно работал и Гришин, впоследствии утверждавший, что «организация была закончена к середине мая, но еще не успела приступить к действиям, как на политической сцене появился новый, весьма важный фактор в лице чехословаков».
Один из участников борьбы на Волге вспоминал, что там была получена «от Гришина-Алмазова телеграмма о назначении выступления на 15–16 мая», хотя это утверждение и подвергалось сомнению уже в 1920-е годы. В те же дни середины мая сибирские подпольщики устанавливают контакты с офицерами Чешско-Словацкого корпуса. «Учитывая настроение чехословаков, ген[ерал] Гришин-Алмазов вошел в сношение с их командованием, но последнее неизменно отвечало, ссылаясь на проф[ессора] Масарика (главу «Чешско-Словацкого Национального Совета». – А. К.), запретившего всякое вмешательство во внутренние русские дела. Однако в низах и среди части офицерства ген[ерал] Гришин-Алмазов встретил более сочувственное отношение, которым и решил воспользоваться для совместной борьбы с большевиками», – говорится в официальном отчете о докладе Алексея Николаевича, посвященном ходу борьбы в Сибири. Другой современник подтверждает, что капитан Р. Гайда и его единомышленники среди «чехо-войск» считали столкновение с большевиками неизбежным и «вошли в половине мая в неофициальные переговоры с некоторыми представителями новониколаевского военного штаба».
Ново-Николаевская организация, в которой начинал свою деятельность Гришин, относилась к сравнительно немногочисленным – около 600 человек, общее же «число всех организованных военных в Зап[адной] Сибири к маю определялось в 7 000 человек, разбитых на боевые дружины по пятеркам». Старый генштабист Флуг ставил им неутешительный диагноз: «Во всяком случае, даже при наилучших условиях, офицерские организации в большинстве крупных центров не могли рассчитывать удержать захваченную власть долее 1–2 недель, после чего неминуемо должна была наступить реакция». Действительность, однако, опровергла подобные прогнозы.
«В конце мая с чехами и без чехов в ряде городов начались выступления», – пишет Мельгунов. «Первое выступление состоялось в ночь с 25 на 26 мая в гор[оде] Новониколаевске и увенчалось неожиданно легким успехом», – рассказывал Гришин; по другому свидетельству, там переворот «окончился в 40 минут». Алексей Николаевич писал, что «события произошли стихийно, без достаточной подготовки», и тем труднее, наверное, было принять решение о развитии боевых действий. Все же, как докладывал он позднее Совету министров, «мною было принято решение с согласия находившегося тогда в Томске комиссара [Временного Сибирского Правительства] Павла Михайлова воспользоваться начавшимся движением чехословаков и поддержать его своими боевыми организациями, имея цель очистить Западную Сибирь от вторжения в ее пределы со стороны Урала большевистских войск».
«Количественно превосходящая в несколько раз своего противника, Красная армия настолько же уступает ему качественно», – признает советский автор. Энтузиазм и порыв вышедших из подполья офицерско-добровольческих дружин, содействие чехов, растерянность и в некоторых случаях – паника большевиков, – все эти факторы, объединяясь, способствовали тому, что уже в течение первой декады июня 1918 года значительная территория с немалыми ресурсами (по масштабам вообще слабо населенной и бедной военными припасами Сибири) была освобождена. Организуется «Западно-Сибирский комиссариат Временного Сибирского Правительства», объявивший себя «высшей местной властью», а в командование «войсками Западно-Сибирского военного округа» вступает недавний подполковник Гришин, вчерашний подпольщик «Алмазов», теперь – полковник Гришин-Алмазов.
Гришиным-Алмазовым он и останется до конца жизни.
Свой первый приказ в новой должности Алексей Николаевич издает в Ново-Николаевске лишь «28 мая 1918 г. [в] 5 ч[асов] утра». Очевидно, до этого момента необходимо было выяснить обстановку, произвести учет сил, принять меры к закреплению успеха, а не заниматься назначениями и дележом должностей и титулов. Тех, кто мог испытывать опасения относительно «эсеровских симпатий» нового Командующего, приказ должен был, наверное, несколько успокоить. Он гласил:
«Войскам вверенного мне округа и мне предстоит почетная задача освободить Сибирь от власти большевиков и передать эту власть Сибирскому Временному Правительству, которое доведет нас до Всесибирского Учредительного Собрания.
Мы все, ставшие под знамена Временного Сибирского Правительства, клянемся, что будем честно служить этому законному Правительству Сибири и наше оружие никогда не станет оружием классовой и партийной борьбы.
Я уверен, что Сибирская Добровольческая Армия Временного Сибирского Правительства, построенная на началах твердой дисциплины, заслужит общую любовь наших братьев рабочих и крестьян и всех граждан России и Сибири.
К врагам же Сибирского Временного Правительства мы будем беспощадны.
С твердой верой в правоту нашего дела, с непоколебимой уверенностью в его успехе я приступаю к формированию кадров Сибирской Добровольческой Армии».
Представители же «революционной демократии» могли уже с этого приказа проникнуться к Гришину-Алмазову некоторым недоверием. Двояко должен был восприниматься использованный в приказе термин «классовая борьба»: с одной стороны, он относился к основополагающим в социалистической идеологии, и отказ от такой борьбы мог настораживать, – но с другой, «классовую борьбу» нередко трактовали в первую очередь как «реставрацию», борьбу «имущих классов» против «народа» (к примеру, уже в эмиграции не поколебался бросить такой упрек генералу Деникину бывший Атаман П. Н. Краснов, обвиняя его в придании «классового, а не народного характера» борьбе против большевиков); при таком прочтении позиция Гришина-Алмазова не была предосудительной даже с «революционно-демократической» точки зрения. Но вряд ли имела двойное прочтение «клятва» не делать Сибирскую Армию «оружием партийной борьбы»: иных партий, кроме социалистических, в Сибири тогда, пожалуй, не следовало принимать в расчет – конституционные демократы не отличались организованностью, а правее их в политическом спектре после Февраля 1917 года вообще никого не было. Поэтому отказ от «партийной борьбы», естественный в устах кадрового офицера, для которого и война против большевиков заведомо не была «классовой», – для местной «революционной демократии», глядевшей на мир исключительно с партийных позиций, заключал в себе чуть ли не «угрозу контрреволюции».
Впрочем, любые приказы и декларации становились бы пустым звуком без подкрепления вооруженною силой. Первоначально «Сибирская Добровольческая Армия» мыслилась не только добровольческой в собственном смысле слова, но и довольно «демократической»: поступающим в нее, в том числе и офицерам, предлагалось служить полгода, провозглашалось, что «вне строя [–] все равные граждане», разрешалось ношение «вне службы» штатского платья… но все это демократическое творчество в значительной степени обесценивалось фактически объявленной Гришиным-Алмазовым 30 мая (по крайней мере в Ново-Николаевске) мобилизацией всех офицеров и военных чиновников. Мобилизованным предполагалось дать возможность «изъявить добровольное согласие на вступление в ряды армии или демобилизоваться», но лишь «по ликвидации вызвавших мобилизацию чрезвычайных обстоятельств», а наступление этого момента должен был определять, в сущности, тот же Гришин.
Прекрасно понимал он также, что эйфория после сравнительно легкого переворота непременно станет пагубной, равно как и намерения превратить офицерско-добровольческие отряды в своего рода части «самоохраны» на местах. Используя успех, следовало развивать его в направлении решения общегосударственных, а не региональных задач, чему и был посвящен приказ Командующего, изданный 6 июня:
«Для быстрейшего и безболезненного очищения Сибири, а впоследствии и всей России от большевистских войск является неотложно необходимым создание сильной ударной группы войск, сосредоточенных в одном определенном месте.
Большая ошибка, сформировав на местах отряды Сибирской армии, пользоваться ими для караульной службы и для самоохраны. Для этих целей должны быть вооружены надежные граждане по указаниям комиссариатов и уполномоченных Правительства.
Приказываю начальникам гарнизонов всех городов, станций и прочих населенных мест немедленно и [во всяком случае] не позже, чем через сутки после получения этого приказа, донести мне с нарочным о числе штыков сформированных частей Сибирской армии в их районе и подготовиться к немедленному перевозу их в указанный впоследствии пункт».
Немаловажно также, что Гришин-Алмазов начинает заботиться о подборе квалифицированных помощников: если его первый приказ скрепил «за Начальника Штаба Штабс-Капитан Фризель», то со 2 июня назначенного в свое время Краковецким «уполномоченного» сменяет Генерального Штаба полковник П. А. Белов, офицер с большим опытом штабной работы в годы Мировой войны. Очевидно, Алексей Николаевич не разделял взглядов генерала Флуга (да и одного ли его?!) на бесперспективность борьбы теми силами, которые сможет дать Сибирь. Более того, примечательно, что в процитированных приказах и воззваниях ни разу не упоминается иностранная помощь или какие-либо союзники – даже чехословаки, в эти дни действительно сражавшиеся против большевиков плечом к плечу с отрядами молодой Сибирской Армии. Ставка прежде всего на собственные силы, осознание борьбы как широкомасштабной, едва ли не тотальной (вооружение «надежных граждан» для поддержания порядка в тылу), дисциплинированная армия, не «самоохрана», а серьезные боевые действия «ударной группою войск» – такой представляется «программа» Гришина-Алмазова с первых же дней антисоветских восстаний, и совсем не удивительно, что ему вскоре было доверено руководить и всей Армией, и военным министерством.