Впрочем, формирование министерств и распределение портфелей произошло не сразу и не без трений. Лишь 30 июня было объявлено, что после прибытия в ставший сибирской столицею Омск «достаточного числа членов правительства, избранных сибирской областной думой», «принимает на себя всю полноту государственной власти на всей территории Сибири» правительство в составе П. В. Вологодского (председатель Совета министров и министр «внешних сношений»), В. М. Крутовского (внутренние дела), И. А. Михайлова (финансы), Г. Б. Патушинского (юстиция) и М. Б. Шатилова («туземные дела»). Шестидесятидвухлетний Крутовский не принимал активного участия в деятельности кабинета и вскоре уехал в Красноярск, но число членов Временного Сибирского Правительства осталось неизменным вследствие прибытия из Иркутска И. И. Серебренникова, занявшего пост министра снабжения. Члены Западно-Сибирского комиссариата пытались было оспорить прерогативы «пяти из пятнадцати» министров, избранных в свое время Сибоблдумой, и утверждали, что «правомочнее» они сами – «получившие специальные полномочия от всего (!!) Правительства», – однако их удалось уговорить уступить власть без инцидентов. Но не меньшую щепетильность проявили и члены кабинета Вологодского, решившие, что, кроме них, министров в Сибири не будет.
Серебренников считал ограничение числа членов правительства следствием «тревоги» омских «общественных и военных кругов», которые якобы «опасались» включения в его состав «кого-либо из членов Дерберовской группы, оперировавшей на Дальнем Востоке»: «Тревога эта, видимо, вызывалась опасениями, как бы с появлением нового лица не нарушилось сложившееся уже к этому времени некоторое правительственное равновесие». Однако нейтрализация «дерберовских» министров, казалось бы, проще всего достигалась как раз замещением их кем-нибудь из местных, более или менее известных лиц, не нарушавших «равновесия»; «воля» же Сибоблдумы нарушалась в любом случае – недопущением к власти кого-либо из ее «избранников» или заменой их другими. Поэтому в решении Совета министров Временного Сибирского Правительства допустимо заподозрить желание сделать свои прерогативы исключительными, как бы сортом выше, чем у коллег по кабинету. Остальными же ведомствами, согласно этой схеме, руководили товарищи (заместители) министров или «управляющие министерствами», имевшие право голоса на заседаниях Совета министров, но лишь при «обсуждении текущих вопросов управления и законодательства»; «все важнейшие вопросы политического и иного свойства» решались без их участия. В частности, управляющим военным министерством стал полковник Гришин-Алмазов; а поскольку, как следует из воспоминаний тех, кто общался с ним в 1918–1919 годах, Алексей Николаевич вообще был о себе довольно высокого мнения, такое положение «второсортного министра» могло уязвлять его самолюбие.
Однако – чувствовал себя Гришин-Алмазов уязвленным или нет, внешне это, насколько можно судить, никак не проявлялось. Управляющий военным министерством выглядел олицетворением уверенности, решительности, непреклонности и безусловной лояльности Временному Сибирскому Правительству. Таким он был в глазах не только штатских, вообще порою склонных увлекаться гипертрофированной, демонстративной военной «отчетливостью», но и своих новых подчиненных. «Особенно горячо было принято» выступление Гришина на казачьем съезде в Омске; благоприятным оказалось и впечатление, произведенное им на офицеров Екатеринбургского гарнизона: «Он говорил отчетливо, отрывисто, точно вбивал каждое слово. “Этот сумеет за собой повести”, – говорили друг другу офицеры».
Впечатление тем более примечательное, что как полководец Алексей Николаевич, в сущности, себя не проявил. Мы помним догадку генерала Деникина о «более политике, чем воине», сделанную, по-видимому, на основании довольно поверхностного и в любом случае непродолжительного знакомства; но и человек, близко наблюдавший Гришина-Алмазова – его адъютант подпоручик Б. Д. Зернов, – считал, что «генерал как-то равнодушен к воинской славе, к лаврам стратегии [,] [его] влечет политическая деятельность, его пьянит перспектива делать “большую политику”». Кампания 1918 года в Сибири сразу же выдвинула много ярких и талантливых военных (в их ряду Р. Гайда, А. Н. Пепеляев, С. Н. Войцеховский, Г. А. Вержбицкий…) и, пожалуй, именно им принадлежат основные заслуги в непосредственном разыгрывании боевых операций, даже если стратегическая идея, и прежде всего отказ от «стратегического областничества», и принадлежит Гришину-Алмазову. Тем не менее, как видим, он импонировал и строевым офицерам и не выглядел «кабинетным командующим» или удаленным от Армии министром, – быть может, еще и потому, что исповедовал и прививал подчиненным принцип «не войска для штабов, а штабы для войск».
С другой стороны, стратегия и политика порою шли рука об руку, – как было, например, в первый же период после переворота, когда среди чехословаков возобновились настроения в пользу скорейшего отъезда из России. В этом их поддержал было американский генеральный консул в Иркутске Гаррис: вероятно, он заботился об усилении противогерманского фронта в Европе, куда должны были направиться чехи. «Однако после встречи с ген[ералом] Гришиным-Алмазовым консул, пораженный, по-видимому, выправкой и дисциплиной офицерской дружины, которой ген[ерал] А. Н. Гришин-Алмазов произвел на его глазах смотр, изменил свой взгляд и обещал, что чехословаки останутся, пока в них будет надобность для поддержания порядка»; «после упомянутого разговора с Гаррисом совместные действия офицерских дружин и чехословаков уже не нарушались и привели после ряда бодрых и легких побед к полному очищению Сибири от большевиков», – запишут позже со слов самого Алексея Николаевича.
Воздействие на американца, должно быть, не ограничивалось демонстрацией дисциплинированных русских отрядов. В донесении Гарриса государственному секретарю Соединенных Штатов, полученном в Вашингтоне 5 июля, звучат мысли, как будто подсказанные Гришиным: «Россия никогда не вступит снова в войну с Германией, находясь под властью большевистского правительства»; «большевики заинтересованы только в захвате власти и разрушении России»; «лучшие элементы России никогда не встанут на сторону большевиков, даже если те объявят войну Германии» (война против немцев в союзе с «демократическим» Совнаркомом долго представляла одну из излюбленных химер американских правящих кругов)… – с выводом, что поддержка русского антибольшевицкого движения соответствует интересам самих же союзников, в том числе и с точки зрения продолжения Мировой войны; чехов же нужно задержать в Сибири «в качестве ядра, к которому присоединятся многие антибольшевики с целью свержения большевиков», а союзная помощь («интервенция») не должна вестись для «оккупации российской территории». Разумеется, Гришин-Алмазов был далеко не единственным собеседником Гарриса в России, но его слово, тем более на фоне дисциплинированных офицерских дружин, могло оказаться особенно веским.
Как рассказывал впоследствии Алексей Николаевич, Временное Сибирское Правительство «являлось официально социалистическим, в действительности же вело весьма разумную и умеренную политику. Первыми шагами его были: 1) аннулирование всех советских декретов, 2) упразднение всяких Советов и 3) восстановление частной собственности. После этих мер поднялось настроение офицерства, впервые за время революции увидевшего, что ему есть за что сражаться и страдать». Подобной оценки придерживался и сторонний наблюдатель, пересылавший из Сибири информацию для деникинской военно-морской контрразведки и специально подчеркивавший личный вклад управляющего военным министерством в принятие кабинетом Вологодского разумного курса: «Получив свою власть от Западно-Сибирского комиссариата (учреждения социалистического), это правительство, благодаря вхождению в его состав нескольких министров не социалистов, лиц большого организаторского таланта и независимого образа мыслей (военный министр генерал Гришин-Алмазов, министр финансов Михайлов), вскоре встало на путь строго государственной политики»; «первой задачей это правительство поставило создать крепкую многочисленную армию, организованную на основах здоровой дисциплины, без каких бы то ни было уступок революционному опыту».
Влияние Алексея Николаевича сказывалось, очевидно, с самого начала деятельности комиссариата, а затем Правительства, и способствовало получению обоими этими органами власти достаточно широкой поддержки. На это намекают, например, при рассказе о позиции руководителя омского подполья полковника Иванова (после переворота – Иванова-Ринова). «Он не был человеком политически гибким, не проявил в момент восстания особенной распорядительности, и если бы не появление молодого, талантливого А. Н. Гришина-Алмазова, то сформирование новой русской власти, центральной для Западной Сибири, могло бы значительно осложниться», – размышляет омский журналист Л. В. Арнольдов. Более категоричен бывший управляющий делами Совета министров Г. К. Гинс: «…Во главе Омской организации стоял полковник Иванов, назвавший себя Риновым, который служил в Туркестане в военной администрации на должности начальника уезда, что равносильно полицейской должности исправника. Потом Иванов был помощником военного губернатора. Человеку с таким прошлым при всей его гибкости трудно было усвоить свою подчиненность партии социалистов-революционеров. Гришин-Алмазов умел найти примиряющую среднюю линию и привлечь Иванова и других, склонявшихся на сторону более правых группировок… под знамя Сибирского Правительства».
Сразу оговоримся, что часто повторяющиеся спекуляции, связанные с административною службой Иванова-Ринова, представляются неуместными: он был боевым офицером, с отличием участвовал в Мировой войне, командовал казачьим полком и бригадой. Но и помимо политических пристрастий (вытекали они или нет из его административного опыта) Иванов имел достаточно оснований с недоверием и неприязнью относиться к Гришину-Алмазову. Опыт, и служебный, и жизненный (Иванову было под пятьдесят, он на одиннадцать лет старше Гришина), руководство подпольем в одном из главных центров Сибири, авторитет среди казаков, которые вскоре после переворота изберут его Войсковым Атаманом, – все это позволяет предположить, что подчинение Иванова и Гришину, и Западно-Сибирскому комиссариату вряд ли совершилось с готовностью. Кроме того, совсем недавно, в апреле, проезжавший через Омск генерал Флуг рисовал совсем иные перспективы на случай свержения большевизма: «На первое время намечалось установление военной диктатуры с П. П. Ивановым во главе» (как это сочеталось с известным нам мнением Флуга о недолговечности новой власти – не более «1–2 недель» – не вполне понятно).