Очевидно, и генерал Деникин то ли не придал слухам значения – вряд ли он мог совсем о них не знать, – то ли решил руководствоваться старой заповедью «уж лучше пей, да дело разумей», только доверия к неудачливому и доставившему немало волнений «одесскому диктатору» он не утратил, и новое его поручение вовсе не выглядит попыткой просто отделаться от Гришина-Алмазова.
Теперь Алексею Николаевичу следовало отправиться в Сибирь с «большою корреспонденцией», в том числе письмом Деникина Верховному Правителю адмиралу Колчаку. По каким-то причинам Гришин не планировал там задерживаться; еще раньше он надеялся получить должность представителя Колчака на Юге России, но был и другой вариант – незадолго до отъезда генерал Романовский говорил, «что есть план вручить ему командование частями из отряда [генерала] Пржевальского, посылаемыми в помощь Уральцам (с Кавказского побережья Каспия. – А. К.)», чего желали бы и представители Уральского Казачьего Войска в деникинской Ставке, в том числе генерал М. Н. Бородин. «Отношение к генералу со стороны Главнокомандующего самое хорошее, – записал в дневнике адъютант Гришина-Алмазова. – Деникин дал ему право личного доклада у адм[ирала] Колчака. Приехавший из Омска генерал Флуг заверил генерала в большой популярности его имени и в прекрасном отношении к нему в Сибири. Это сильно подняло настроение генерала». Столь удачно начинавшемуся путешествию предстояло, однако, окончиться трагически…
Общее руководство морскими действиями на Каспии находилось в это время в руках союзников-англичан, контролировавших ряд военных и коммерческих русских судов (со смешанными командами). С английским коммодором Норрисом Гришин-Алмазов и советовался о маршруте, которым он должен был пересечь море на «пароходике яхточного типа» «Лейла». Норрис предложил не идти напрямик из Петровск-Порта в Гурьев, а двинуться под охраной двух вооруженных пароходов сначала в Форт-Александровск, на что Алексей Николаевич согласился. 5 мая [146] корабли эскорта распрощались с «Лейлой», не доходя примерно двадцати миль до Форта. Благодарность за помощь, переданная Гришиным-Алмазовым в мегафон с палубы яхты, стала последними известными его словами, о которых рассказал потом лейтенант Н. Н. Лишин, служивший тогда под английским флагом. Через два часа на подходе к Форту «Лейла» была атакована советскими кораблями во главе с эскадренным миноносцем «Карл Либкнехт» (бывший «Финн»). Шансов у невооруженной яхты не было никаких.
Как потом выяснилось, незадолго до выхода «Лейлы» в море Форт был захвачен подошедшими из Астрахани красными кораблями. «Гарнизон сдался без сопротивления, даже не дав известия белым по радио о сдаче», – пишет советский автор. В руки большевиков попали и шифры, позволявшие обмениваться радиограммами, до поры до времени не возбуждая подозрений.
Эмигрантский историк Н. З. Кадесников, сам участник борьбы против большевиков (инженер-механик лейтенант) впоследствии с излишней, быть может, категоричностью утверждал: «Коммодор Норрис, конечно, не мог не знать, что Гурьев был в руках белых войск, а что на большевистской базе в форту Александровск стояли в готовности и нередко выходили в море вооруженные пароходы “Дело”, “Бомбак”, “Коломна” и переброшенные из Балтийского моря миноносцы “Деятельный”, “Дельный”, “Расторопный”, “Финн” и “Эмир Бухарский”». На самом деле, англичане вполне могли пребывать в неведении, хотя и основания желать зла генералу у них, как мы увидим, тоже были…
Предупредительными выстрелами эсминец заставил яхту остановиться, и на ее борт была высажена призовая партия. Запершись в каюте, Алексей Николаевич встретил большевиков стрельбою из револьвера через дверь. Вряд ли он питал какие-либо иллюзии и, очевидно, хотел лишь выиграть время, уничтожая вверенные ему бумаги. В связи с этим возникает вопрос, почему же осталось не уничтоженным и попало в руки врагов письмо Деникина Колчаку? Полностью достоверного ответа тут, конечно, не существует, но некоторые предположения сделать можно.
Письмо, будучи, конечно, важным, – хотя бы в силу того, кто́ был его автором и адресатом, – содержало, в сущности, довольно общие рассуждения (о принципиальной необходимости единого командования, о заграничном представительстве русских антибольшевицких сил, о недружелюбных шагах союзников). Основное должен был рассказать Алексей Николаевич, Деникин же (конечно, не догадываясь, какая судьба постигнет его письмо) иной раз изъяснялся намеками: «Те обстоятельства, о которых Вам доложит ген[ерал] Гришин-Алмазов, указывают на необходимость нам рассчитывать только на свои русские силы. Союзники близки к повторению знакомых нам чудес русской жизни». Примечательно, что пять лет спустя, работая над «Очерками Русской Смуты», Деникин не смог найти ни черновика, ни копии столь важного, казалось бы, документа, и цитировал его… по публикации в большевицкой «Правде», где были напечатаны выдержки! Создается впечатление, что письмо было написано наспех, а брошенные в нем слова «даст Бог – встретимся в Саратове» даже сыграли роль невольной дезинформации, повлияв на группировку советских войск осенью 1919 года, когда ни о какой встрече Деникина и Колчака в Саратове и речи быть не могло. Безусловно, и такое письмо следовало уничтожить; но если оно уцелело – не значит ли это, что в последние минуты своей жизни генерал Гришин-Алмазов посчитал более важными какие-то другие бумаги?
Мы уже упоминали состоявшего на английской службе русского лейтенанта Лишина. За несколько дней до рокового плавания «Лейлы» он имел с Алексеем Николаевичем продолжительный конфиденциальный разговор, в результате которого «в руках генерала осталось много листов сделанных им заметок». «Огромное большинство того, о чем я доложил генералу Гришину-Алмазову, – вспоминал Лишин, – было, по его словам, неизвестно в штабе генерала Деникина, а тем паче не могло быть известно Верховному».
Лейтенант был уверен, что «союзники» на деле ведут своекорыстную политику вместо того, чтобы честно помогать борьбе против большевизма, приводил конкретные факты и даже обдумывал «меры, которые следовало бы предпринять дипломатическим путем». Гришин, как утверждает мемуарист, «был поражен и подавлен». «Все, что вы мне доложили, будет доложено Адмиралу, – сказал он на прощанье. – Это будет сильным и необходимым ударом по вере в Союзников. Может быть, и удастся что-нибудь сделать, чтобы спасти положение… Вы находитесь в центре событий, в боевом и политическом штабе Каспия, и никто из русских офицеров, кроме вас, не обладает возможностями знать почти все происходящее. Вам должна быть дана возможность пересылать мне для доклада Верховному Правителю ваши дальнейшие донесения» (связь Алексей Николаевич предполагал установить при помощи генерала М. А. Пржевальского, которого просил «предоставить Лейт[енанту] Лишину возможность отправлять на мое имя через Гурьев для доклада Адм[иралу] Колчаку донесения»).
Возможно, обвинение, брошенное Кадесниковым англичанам, и основывалось на том, что у Гришина-Алмазова находились слишком сильные свидетельства против них, а сам генерал обладал достаточным авторитетом, чтобы дать делу ход. Однако все это не более чем предположения, и доказательств столь страшного предательства до сих пор не предъявлено. Не имеет и, должно быть, никогда не получит подтверждения и догадка, что именно объемистые «заметки», сделанные во время беседы с Лишиным, и уничтожал в лихорадочной спешке генерал, отстреливаясь от нападающих и считая патроны в своем револьвере. В пользу этой догадки говорит важность сообщенных сведений для текущей борьбы на Каспии (у большевиков, пока опасавшихся иностранцев, теперь могли быть развязаны руки) и важность самого Каспия для поддержания связи между Деникиным и Колчаком. И все же – как было дело в действительности, мы уже никогда не узнаем…
Лейтенант Лишин, передавая рассказ «солдата, бежавшего из Форта Александровска от большевиков к белым частям в Гурьев», пишет о последних минутах жизни Алексея Николаевича: «Раненый в ногу, не видя возможности сопротивляться нагрянувшему на его пароходик отряду большевиков, выпустив почти все патроны из своего револьвера, он застрелился». «Генерал Гришин-Алмазов… выстрелом из револьвера смертельно ранил себя и умер под смех и надругательства большевицких матросов», – утверждает генерал Деникин «со слов механика катера (так он называет «Лейлу». – А. К.) – единственного человека, которому удалось потом уйти от большевиков». Деникину же, в свое время составившему о Гришине-Алмазове не совсем благоприятное впечатление: «Молодой, энергичный, самоуверенный, несколько надменный, либерал, – быть может, более политик, чем воин, с большим честолюбием и с некоторым налетом авантюризма…» – принадлежат и слова, достойные стать эпитафией генералу:
«Так трагически окончил свою молодую и бурную жизнь человек далеко не заурядный, не оцененный в Сибири, недооцененный на Юге и имевший много данных для того, чтобы играть видную роль в рядах белого движения».
Однако подлинная судьба Алексея Николаевича стала известна далеко не сразу. По утверждению ростовской газеты, атака красных кораблей на судно, перевозившее его через море, была отбита огнем англичан, генерал же «через несколько дней» благополучно переправился из Петровска в Гурьев и уже по дороге оттуда в Уральск якобы «был арестован уральскими казаками» (!) – с комментарием: «Истинные причины ареста генерала не выяснены». Примерно так же начинается версия газеты екатеринбургской, но тут Гришин приплывает все-таки в Форт-Александровск, «почти накануне» захваченный красным десантом, и… «по рассказам местных жителей-рыбаков, отряд генерала Гришина-Алмазова был окружен ночью и взят врасплох без единого выстрела», после чего генерал «большевиками препровожден в Москву». Очевидно, показания «бежавшего солдата» и «бежавшего механика», на которых основывались приведенные выше описания трагедии, еще не были известны, да и вера им могла быть небольшая (лишь свидетельства с советской стороны окончательно подтвердили самоубийство генерала), – и пока все довольно дружно говорили не о смерти, но о плене.