акованные и обойденные с реки, оказались фактически в красном кольце.
Молчанов, прикрывшись со стороны Камы, основные силы своего отряда отвел в Мензелинск. Там они располагались чрезвычайно изолированно: ближайшим соседом справа оставалась флотилия Феодосьева, правильное взаимодействие с которой так и не налаживалось, а слева между Молчановым и корпусом Каппеля, отходившим на Бугульму, оставался никем не занятый разрыв шириною в 250 верст. 18 октября Молчанову под угрозой окружения пришлось оставить Мензелинск и отходить за реку Ик. Здесь он получил приказ из всех частей, выведенных из Елабуги и Мензелинска, сформировать стрелковый полк. Этот полк – 32-й Прикамский стрелковый – формально вошел в состав Сводной Уфимской (впоследствии – 8-й Камской) стрелковой дивизии, в реальности же Викторин Михайлович командовал отдельным отрядом, в который кроме Прикамского полка входил также батальон 13-го Уфимского полка и двухорудийная Прикамская батарея. Полк состоял из трех батальонов (1 600 штыков при 18 пулеметах), имел кроме того команду конных разведчиков, отдельную пулеметную команду (12 пулеметов), Инструкторскую (офицерскую) роту, собственное интендантство, лазарет, и даже свою учебную команду, выпускающую унтер-офицеров. Все эти многочисленные сверхштатные команды, наверное, и не нужны были бы обычному полку, но становились совершенно необходимыми в отдельном отряде.
Красные нажимали, и Молчанов, отразив их атаку, отступил на заранее выбранную и укрепленную позицию у села Асянова, упиравшуюся правым флангом в реку Белая. Здесь же он получил подкрепление: остальные два батальона 13-го Уфимского стрелкового полка с 1-й батареей Уфимского артдивизиона (2 орудия). Теперь в распоряжении Молчанова было 2 полка и 4 орудия. Осмотрев и усилив позицию, Молчанов решил дать красным бой, который вылился в упорное двухдневное сражение.
К вечеру второго дня выяснилось, что одна из красных обходных колонн заняла дорогу в тылу отряда. Держаться дольше не имело смысла, надо было отходить, а для этого сначала отбросить красных. Поэтому Молчанов приказал на всем фронте перейти во внезапную контратаку, которая увенчалась полным успехом. На поле боя красные оставили до 800 трупов, 280 человек попали в плен, было взято 5 пулеметов; в отряде Молчанова было 27 убитых и примерно 150 раненых. В полночь отряд спокойно начал отход и, обойдя заслон красных, занял позицию в 12 верстах к западу от города Бирска. Красные же были настолько дезорганизованы результатами боя, что смогли оправиться и начать преследование лишь примерно через месяц.
Тем временем, окруженный красными, восставший Ижевско-Воткинский район доживал уже последние дни. Штурм мятежного завода красный командарм Шорин назначил на 7 ноября, желая преподнести Москве своеобразный подарок в первую годовщину Октябрьского переворота. Для оптимизма у него были все основания: в ударной группе Азина были сосредоточены восемь полков, отдельный десантный отряд, два бронепоезда и многочисленная артиллерия, обильно снабженная боеприпасами. У Ижевцев к этому времени, напротив, полностью истощились запасы пороха, так что артиллерия их поневоле смолкла, винтовки и пулеметы остались без патронов.
И все же Ижевцы чуть было не сорвали карателям весь праздник. Рано утром, едва только красные начали артподготовку, тысячи рабочих двинулись в решительную атаку. Не имея патронов, под шквалом вражеского огня они без выстрела шли в штыки. Их мужество было не напрасным: один из красных полков дивизии Азина – 2-й Мусульманский – не выдержал и бросился врассыпную, избивая по дороге своих командиров. Полк бежал столь стремительно, что на другой день беглецов ловили в тридцати верстах от поля боя. Бежавший полк оставил в руках ижевцев 2 гаубицы, 4 легких орудия и все свои пулеметы, которые немедленно были повернуты против красных. Последних спасла лишь стойкость латышских батальонов да подавляющее огневое превосходство. Упорный бой длился целый день, и лишь поздно вечером красные смогли ворваться на Ижевский вокзал. Под прикрытием ночи сильно поредевшие Ижевские полки сумели не только беспрепятственно отойти к Воткинску, но и эвакуировать многие семьи рабочих, что спасло их от расправы.
Воткинск был эвакуирован заблаговременно. Для этого навели понтонный мост на баржах через Каму, по которому удалось за неделю вывести за реку войска, жителей, раненых, вывезти все запасы, артиллерию и даже оборудование Воткинского завода. 13 ноября город был оставлен, и 14 ноября последние бойцы Народных Армий Прикамья перешли на левый берег Камы; мост был подожжен. На этом завершилась героическая трехмесячная эпопея обороны Прикамского района. Части Ижевской и Воткинской Народных Армий вышли в расположение Уфимской группы генерала С. Н. Люпова. Они составили теперь ее правый фланг, тогда как левый фланг у Бирска прикрывал отряд Молчанова.
18 ноября в Омске Верховным Правителем был провозглашен адмирал А.В. Колчак. На фронте известие об этом было встречено неоднозначно – многие военачальники не спешили с признанием Колчака, выжидая, на чьей стороне будет сила. Эсеры зондировали почву, подбивая войсковые части на то, чтобы выступить против Омска с оружием в руках, даже если для этого пришлось бы открыть фронт красным. Особенно рассчитывали они на Ижевцев и Воткинцев, памятуя об их «демократических симпатиях», но, к счастью, просчитались. Не спешил признать переворот и генерал Люпов, так что Молчанову пришлось сделать это «через голову» своего начальника.
Викторин Михайлович со своим отрядом в течение месяца прикрывал Бирск, постепенно отходя все ближе и ближе к городу. В декабре отряд был временно переподчинен Самарской группе генерала С. Н. Войцеховского. В Бирске Молчанов занимал выдвинутое положение, но, несмотря на это, Войцеховский просил его продержаться в городе еще несколько дней, чтобы прикрыть с севера корпус Каппеля, медленно отходящий на Уфу. Молчанов выполнил приказ: отступив непосредственно в город, он держался еще и там, сколько мог, зато и отступать ему пришлось потом поспешно и с большими потерями. Бирск был сдан 19 декабря, но лишь через месяц после этого отряд Молчанова получил приказ о выводе в тыл, на заслуженный отдых и пополнение.
29 декабря 1918 года вконец обескровленный корпус Каппеля оставил Уфу, а через два дня была официально создана Западная Армия во главе с генералом М. В. Ханжиным. Вошедшие в нее части подверглись реорганизации. К тому времени прежние Ижевская и Воткинская Народные Армии были переформированы в двухполковую Ижевскую бригаду и четырехполковую Сводную Воткинскую дивизию. Теперь их пути расходились: Воткинцы передавались в Сибирскую Армию генерала Р. Гайды, а в армии Ханжина оставались Ижевцы.
Последние переживали в это время глубокий кризис: они больше Воткинцев пострадали при отходе за Каму, находились в подавленном настроении и были очень плохо одеты, из-за чего в жестокие морозы никак не могли быть выведены на фронт. В Штабе Армии встал вопрос о расформировании бригады. После проведенной инспекции от этого отказались, но нужно было назначить им нового командира бригады. Начальству было хорошо известно, что Ижевцы упрямы и своенравны, признают только собственных офицеров, бывших с ними с первых дней восстания, и согласятся подчиниться далеко не всякому «чужаку». Выбор пал на Молчанова. Сам Викторин Михайлович вспоминал об этом так:
«…Я получил телеграмму от начальника штаба армии генерала Щепихина о назначении меня командующим Отдельной Ижевской стрелковой бригадой, куда я должен выехать по расформировании моего отряда и отсылке частей в свои дивизии… Получив такую телеграмму, я пришел в неописуемый ужас: было слышно, что ижевцы не дисциплинированы, бунтовщики, воевать не хотят и стоят в тылу 2-го Уфимского корпуса, занимаясь мародерством и грабежами. И вот назначают меня, молодого подполковника, когда в тылу полно старых кадровых офицеров. Не с моим характером командовать распущенными рабочими – неужели за все, что я сделал, меня шлют на верную гибель?»
Все же приходилось ехать, принимать бригаду. Вечером 7 февраля 1919 года Молчанов прибыл в ее расположение. Был уже поздний вечер, однако никто не потрудился встретить нового комбрига. Лишь на следующий день с раннего утра в Штаб представиться новому командиру явились все старшие начальники. Они держались очень настороженно и даже враждебно. Познакомившись с командирами, Молчанов отдал приказ по бригаде перейти походным порядком на новые места дислокации, заодно совместив этот поход с простейшими тактическими учениями. За предстоящие трое суток пути он намеревался и провести во всех частях инспекторские смотры. Следовало спешить: Штаб Западной Армии требовал скорейшего и точного ответа, готова ли бригада к наступлению и можно ли будет поставить ее на направление главного удара.
То, как были проведены учения, Молчанову в целом понравилось. Но еще большее впечатление произвели на него смотры. Начал он со 2-го полка. Несмотря на необычный вид, полк производил отличное впечатление:
«…Отношения между солдатами и офицерами дружеские, все одеты одинаково плохо; все офицеры знают своих подчиненных, как близких родных. Разговаривая со стариками, я натолкнулся на картину – в строю отец 64 лет и сын 18 лет, стоят рядом; отец говорит, что при наступлении он еще хорош, а вот при отходе ему тяжело, не может успевать за молодыми; сын говорит о боязни за отца, но оба хотят бороться против большевиков. В ротах солдаты, говоря о ротном, называют его по имени-отчеству; так и этот старик говорит: “Да нам хорошо воевать, Петрович (ротный) у нас храбрый и справедливый, одно слово, отец”. А отцу-то едва ли исполнилось совершеннолетие. Я вызвал всех солдат старше 50 лет, таковых оказалось больше полусотни. Я им объявил, что все они переводятся в интендантство, а оттуда будут взяты более молодые; не преминул поблагодарить их. Произвело впечатление, из строя послышались возгласы: “Правильно!”, “Справедливо”. …После обхода я говорил со всем полком, указал, что я, приняв бригаду, поставил себе задачей подготовить их в кратчайшее время к наступлению. …Мне не дали кончить и начали говорить, что кто-то распустил слухи, что ижевцы не пойдут в наступление, но это неправда, дайте одежду, и мы покажем, как надо воевать. Я отвечал, что не сомневаюсь в их доблести и уверен, что полк прославит себя. Уезжал я под крики “Ура!”. Я был растроган всем – и их видом, и их сердечностью».